скачать книгу бесплатно
Ждала, что Азалия смутится, но та не отреагировала. Спокойно заварила себе чаю в маленьком чайничке, достала пузатую банку с мёдом, мурлыча под нос песенку.
Когда рядом не было никого, перед кем требовалось играть, она не утруждалась изображать убитую горем вдову. Я в число зрителей не входила, так что в моем присутствии Азалия напевала, пила любимый коньячок, смотрела сериалы и шоу, слушала музыку, болтала по телефону, хохотала. Жгла мерзкие ароматизированные свечи, и в результате вся квартира пропиталась горько-сладким ароматом.
Ни разу за эти дни я не увидела следов слез на её лице. Ни аппетита, ни сна Азалия тоже не потеряла.
Разумеется, на поминках поведение коренным образом менялось. На свет божий извлекались приличествующие случаю атрибуты: кружевной чёрный платок, помада блеклого персикового оттенка, строгое тёмно-серое трикотажное платье, туфли на низком каблуке. На лицо навешивалась печальная мина, волосы укладывались в старомодный пучок.
Преображение было поистине удивительным: в Азалии, несомненно, пропадала великая актриса. Откуда-то возникали горькие складки возле губ, глаза казались чуть припухшими от бессонных ночей, руки начинали слегка подрагивать. Но самым поразительным было умение плакать: бурные потоки слёз начинали извергаться из глаз всякий раз, когда ей было нужно.
Однажды я наблюдала, как режиссёр пытался заставить начинающих актёров плакать. Юноши и девушки, которые готовились в ближайшем будущем штурмовать экраны и театральные подмостки, старались из всех сил. Сосредотачивались и собирались с мыслями. Вспоминали самые страшные, унизительные и грустные моменты своей жизни. Пробовали воскресить в памяти чувствительные эпизоды из фильмов и книг. Режиссёр пугал их, орал и оскорблял – ничего не помогало. Чем всё закончилось, смог ли хоть кто-то зарыдать, я так и не узнала, ушла. Но в том, что заставить себя плакать усилием воли часто не под силу даже профессиональным (ну, пусть полупрофессиональным) актёрам, убедилась.
Азалия же делала это легко и играючи.
Меня поражал ее неприкрытый, откровенный цинизм, было обидно за отца: окажись на месте Азалии, он, вне всякого сомнения, вёл бы себя совсем иначе. В ее отношении к мужу никогда не было и намёка на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хватка собственницы. А то, что она вытворяла после его смерти, было злым фарсом, гримасничаньем, оскорблением его памяти.
Но знала об этом только я. Знала – и молчала. Кто бы мне поверил?
Больше в то утро между нами не было сказано ни слова. Я поспешно ретировалась из кухни, оделась и ушла на работу раньше обычного. Мне нужно было зайти в магазин, купить торт, конфеты, вино и разные мелочи: именинники на кафедре традиционно «проставлялись». Полагалось прибыть наряженной, напомаженной, накрыть шведский стол, получить в подарок букет и какую-нибудь безделушку, выслушать пожелания и растроганно поблагодарить коллег.
Телефон призывно загудел, завибрировал. Кто бы это мог быть? Звонок с работы исключался. Поздравлений я ни от кого не ждала: тётя Нелли уже отметилась, Ира звонила час назад, Татьяна тоже. Она каждый год поздравляла меня лично, но на этот раз не смогла: отбыла в командировку.
Татьяна возглавляла пресс-службу крупного кондитерского холдинга и позавчера уехала в региональное отделение, писать о тамошней сдобно-сладкой жизни. Впрочем, она в любом случае не станет больше звонить к нам в дверь: вряд ли ей захочется натыкаться на Азалию.
Это была отдельная история.
Я дотянулась до телефона, увидела, кто звонит, и сердце, вопреки всему, сжалось. Некоторое время я смотрела на экран, но потом всё же ответила:
– Алло. Я слушаю.
– Привет, Манюня! – сердечно произнёс знакомый голос. – Поздравляю, дорогая. Всего тебе самого хорошего, и побольше.
– Спасибо, Жан, – отозвалась я, изо всех сил стараясь говорить сдержанно и сухо. – Но не стоило утруждаться. И не зови меня так.
– Прости, по привычке. Чего невесёлая? Занята?
– За рулём.
– Ясно. Как ты? Как отец?
Разумеется, Жан ничего не знал: мы не общались примерно десять месяцев. Причём расстались далеко не друзьями. Потому и удивительно, что он звонит и ведёт себя как обычно. Врождённое нахальство. Я бы так не смогла.
– Папа умер.
– Как? – опешил он. – Прости, ради бога, он что болел или…
– Сердце.
– Мне, правда, жаль. Почему не позвонила? Мы не чужие люди…
Вроде бы огорчился. Хотя отношения у них с папой были отвратительные.
– Давно уже чужие.
– Зря ты так. Может, помощь нужна?
То, с какой проникновенной задушевностью он умел иногда говорить, раньше производило на меня сильнейшее впечатление. Я считала, что Жан просто носит на людях маску – это у него профессиональное. А на самом деле он тонкий, глубокий и ранимый человек с большим сердцем и широкой душой. Только мне, верила я, он открывается по-настоящему.
Лишь спустя долгое время до меня стало доходить, что это всего-навсего часть роли, чётко продуманная тактика для извлечения выгоды. И опробует её Жан абсолютно на всех, кто ему нужен и может быть полезен.
Я ничего не ответила, и он продолжил:
– Послушай, может, мы могли бы…
– Нет, не могли бы. И вообще, зачем ты звонишь? Неужели не с кем провести вечер? Все твои девки заняты?
Черт, ну вот зачем я это ляпнула?! Кто меня за язык тянул?
– Просто хотел поздравить… Не думал, что…
– Спасибо. Извини, не могу больше говорить.
Я бросила трубку, злясь на себя за свою несдержанность. Теперь Жан решит, что по-прежнему небезразличен мне!..
На самом деле моего бывшего зовут Иваном. Но об этом мало кто знает: он давно взял себе сценический псевдоним «Жан Пожидаев», и теперь даже родная тётка, которая заменила ему рано погибших родителей, именует племянника исключительно на французский манер.
Познакомились мы в институте: Жан учился на театральном факультете, был на два года старше; я оканчивала третий курс и пришла на дипломный спектакль выпускников. Ставили слабенькую современную пьесу: теперь уж не вспомнить ни автора, ни названия. На сцене было людно, шумно и красочно, актёры играли задорно, с огоньком. Но я замечала только главного героя, просто прилипла к нему взглядом. Он появлялся в каждом действии и вытягивал постановку, умудряясь сделать значимыми откровенно провальные сцены. Даже непрофессионалам было ясно, что это чрезвычайно одарённый актер.
В тот день, после окончания спектакля, я сделала то, чего никогда не делала раньше: отправилась с несколькими сокурсницами за кулисы, на вечеринку. А ушли мы с Жаном оттуда вместе, в самый разгар попойки.
Никогда раньше в моей жизни не случалось ничего даже отдалённо похожего на это озарение. Я ни в кого не влюблялась, подростковые увлечения и школьные романы обошли меня стороной. В старших классах за мной бегал один мальчик, Серёжка Гусев, но его чувства вызывали только раздражение. Будучи студенткой, я дважды ввязывалась в ненужные, глупые отношения, но оба романа закончились, не успев толком начаться. Тем оглушительнее было внезапно обрушившееся на меня осознание того, что раньше я жила половинчатой, ущербной жизнью. Наши отношения продолжались около двух лет, а когда закончились, я сказала себе: такое со мной было в первый и последний раз! Второго мне просто не пережить.
Теперь между нами все кончено, но этот звонок… Я решительно подавила воспоминания, которые грозили нахлынуть и захлестнуть меня с головой, и сосредоточилась на дороге. Там наметился просвет: снегопад немного поутих, и машины ехали быстрее. Через пятнадцать минут я уже входила в просторный институтский вестибюль. Здесь меня догнала Ира. Оживлённо щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа.
Она всё говорила и говорила, но я слушала вполуха, кивая и что-то одобрительно мыча в нужных местах. Выбросить из головы Жана пока не получалось.
Глава 5
Посиделки на кафедре прошли как и ожидалось. Мне традиционно наговорили массу добрых слов, вручили букет роз в хрустящей упаковке и подарок – сертификат магазина парфюмерии и косметики.
Потом все пили вино и чай, ели умело приготовленные Ирой бутербродики на шпажках, угощались всевозможными сладостями и разошлись, довольные друг другом.
Мне нравилось работать здесь: народ подобрался душевный, не склонный интриговать и подсиживать друг друга. Какой начальник, такие и подчинённые. Были, конечно, исключения, но они погоды не делали.
Мы с Семёном Сергеевичем уходили последними. Ира помогла убрать со стола и унеслась на свидание: у неё разгорался роман с Ильёй, высоким тощим очкариком. Они познакомились на какой-то очередной конференции: он был аспирантом, учился в университете. Ира говорила, он гениальный учёный. Филолог от бога. Пишет диссертацию по творчеству Лермонтова.
У «божественного филолога» были вечно потные ладони, ранняя лысина, очертаниями напоминающая южноамериканский материк, к тому же попахивало изо рта. Но Иру это не пугало: она очень хотела замуж. А Илья был «с серьёзными намерениями», так что вцепилась она в него мёртвой хваткой.
Сегодня парочка собиралась идти слушать оперу. Косогорова оперу терпеть не могла, равно как и балет, но собрала волю в кулак и приготовилась выказывать бурный восторг. Ничего не поделаешь, вздыхала Ира, в жизни часто приходится чем-то жертвовать и приспосабливаться.
Я вполне могла бы уйти одновременно с нею, но домой не хотелось. Однако и торчать здесь одной тоже не вариант, да и у Семёна Сергеевича могли возникнуть лишние вопросы.
Так что я вышла вместе с профессором из кабинета и направилась к лестнице. Тут меня и застал телефонный звонок.
– Детка, это дядя Алик.
– Ой, как здорово, что вы позвонили! – обрадовалась я.
– И я рад тебя слышать. Поздравляю с днём рождения, Динуша. Успехов, здоровья тебе.
– Спасибо вам, что вспомнили.
– У моей всё в блокноте записано, захочешь, не забудешь, – тихо засмеялся папин друг, – но уж про твой день рождения я и сам помню.
– Дядя Альберт, вы не болеете? – обеспокоенно спросила я.
Голос его звучал необычно, как-то натянуто, словно каждое слово давалось ему с трудом. Я вспомнила, как плохо дядя Алик выглядел в день папиных похорон, и тревога моя усилилась. Стало стыдно: не могла сама пораньше позвонить ему, поинтересоваться!..
– Уже лучше, детка. В больнице полежал немножко, но сейчас дома.
– Как так – в больнице?! Что у вас было? Сердце, да? Что же вы мне не сказали? Я бы пришла…
– Поэтому и не сказал, – перебил дядя Алик. – Тебе своих забот хватает. У меня Зоинька безвылазно сидела, так что не волнуйся. Динуша… я тебе вот ещё что звоню. Нам нужно поговорить. Может, навестишь меня? Если не занята, конечно.
Я с радостью согласилась и пообещала приехать минут через сорок. Мне хотелось повидаться с дядей Аликом: мы всегда были очень близки, к тому же я чувствовала себя виноватой за свою невнимательность.
Асадовы жили не слишком далеко от нас, в том же районе: перебрались сюда лет восемь назад. По дороге я купила фруктов и, конечно, халвы: дядя Алик её обожал, мог с лёгкостью в один присест уговорить полкило. Я ехала и вспоминала, как в детстве именно он водил меня в театр кукол. Папа почему-то не любил кукольные представления, и, наверное, если бы не дядя Алик, я бы на них никогда и не побывала. Раньше театр кукол находился в старинном здании бывшего монастыря, зал был маленький и тесный, но мне все равно там нравилось. Особенно интересным казалось фотографироваться в фойе с куклами из разных спектаклей – Мальвиной, Котом в сапогах, Красной Шапочкой, Шурале…
А еще дядя Алик рисовал для меня забавные картинки – зверей, птиц, рыбок. Всякий раз, когда он приходил к нам в гости, я тащила его к столу и заставляла браться за карандаш. Где-то на антресолях до сих пор лежит толстенный альбом, а в нем – тигры, белки, снегири, орлы, лисицы, волки. Интересно, что даже самые страшные хищники на рисунках дяди Алика выглядели безобидными и домашними.
Снегопад, к счастью, уже полностью прекратился, улицы расчистили, и я добралась быстрее, чем ожидала. Дверь мне открыл сам Альберт Асадов. Зои Васильевны дома не было: она гостила у сестры. Взглянув на лучшего друга отца, я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.
Невысокий, полненький, крепко сбитый, дядя Алик всегда напоминал мне Карлсона из мультика. Сейчас передо мной стояла тень прежнего «мужчины в самом расцвете сил»: совсем седой, измождённый, худой до прозрачности маленький старичок. Кожа сухая и жёлтая, губы посинели, глаза провалились. В довершение всего он опирался на палочку, и руки его заметно подрагивали.
Как ни старалась я скрыть потрясение, взгляд меня, судя по всему, выдал, потому что дядя Алик заметил с мягкой улыбой:
– Да, детка, выгляжу неважнецки. Сам-то к себе уже привык, а окружающие пугаются.
– Что вы, дядя Алик! – промямлила я. – С чего вы взяли? Я просто…
Но он только махнул рукой.
– Проходи, проходи, Динуша! Давай на кухне посидим. Мы, советские люди, привыкли всё за кухонным столом обсуждать.
Я разделась, сняла сапоги и пошла за ним. Дядя Алик сел на маленький угловой диванчик, предоставив мне возможность похозяйничать. Я миллион раз бывала в этом доме, знала, где что лежит, и быстро выставила на стол чашки, налила нам с дядей Аликом чаю, достала из холодильника молоко. Вымыла принесённые фрукты, выложила в вазочку халву.
Он равнодушно глянул на некогда любимое лакомство, но, перехватив мой озабоченный взгляд, тут же попытался изобразить удовольствие:
– Спасибо, детка! Знаешь, чем побаловать!
Сказал – и нам обоим стало не по себе. Я не сумела сделать вид, что верю этому фальшивому оживлению, а дядя Алик, вероятно, смутился вымученности своего тона.
– Вы мне так и не сказали, что случилось. Почему попали в больницу? – проговорила я.
Он помолчал, пожевал губами, потом вздохнул, словно решившись на что-то, и ответил:
– Небольшой сердечный приступ. Но ничего, обошлось. А вообще, у меня, детка, рак желудка. Ты не пугайся, – быстро проговорил он, заметив ужас в моих глазах, – врачи говорят, операбельный. Надежда есть, операцию скоро будут делать. Могли бы и раньше, просто смерть твоего отца… Сердце стало прихватывать, врачи боялись. Ведь уверен был, что Наиль меня будет хоронить. Я и старше его. А видишь, как вышло.
– Дядя Алик, а прогнозы…
– Нормальные прогнозы, детка. Это правда, я тебя не успокаиваю. Стадия не самая страшная. Завтра ложусь оперироваться. Поэтому и позвал тебя сегодня. Придётся, конечно, по больницам помотаться, но это ничего. Я выносливый. Зоинька у меня – молодцом! Говорит, не отпускаю тебя – и точка! Ну хватит об этом. Хватит.
Дядя Алик отломил чайной ложкой кусочек халвы, подержал на весу, положил на место. Он заметно нервничал и никак не мог сказать то, что собирался. Я терпеливо ждала.
– Ты, конечно, не знаешь… Папа с октября не работал в «Мастерской».
– Как так – не работал? – растерялась я. – Почему?
– Решил отойти от дел и продал мне свою долю.
– Да нет, он не мог! «Мастерская» – это же… Это как ребёнок для него!
– Мне ли не знать, детка! Наиль всегда говорил: отнять у меня «Мастерскую» – все равно что руку отрубить. Лет восемь назад нам предлагали выкупить её. Хорошие деньги сулили, но мы и думать не думали! А в конце лета приходит и говорит: всё, Алька, устал. Не хочу больше.
Я вскочила, с грохотом отодвинув стул.
– Вот хоть убейте – не верю! Он бы в жизни до этого не додумался!
– И я так считаю, – спокойно согласился дядя Альберт. – Он и не додумался.
Мы молча смотрели друг на друга. Внезапно у меня закружилась голова, и я медленно села обратно, испугавшись, что сейчас потеряю сознание.
– Недалеко от Казани продавался большой участок под застройку, – продолжил дядя Алик. – Место отличное, земля с годами будет только дорожать. Хочешь – в аренду сдавай, хочешь – перепродай с накруткой. Скорее всего, со временем эта территория окажется в черте города и, соответственно, станет ещё дороже. Азалия уговорила Наиля купить участок. Но нужной суммы у него не было. И она потихоньку-полегоньку подвела его к мысли продать бизнес.
– Боже мой, да зачем?! Жил он без этой земли и… Что ему, денег не хватало?
– Ты погоди, детка. Это ещё не все.
– Куда уж больше! – Головокружение прошло так же внезапно, как и началось. Захотелось пить, я отхлебнула из чашки и невольно поморщилась: терпеть не могу остывший чай.
– К сожалению, есть куда. Отговаривал я его, убеждал – он ни в какую. Упёрся и всё. Ну, я и отступился. Даже обиделся, а потом подумал: чего уж тут, не в себе человек. Пусть делает как хочет. Нашёл денег, собрал, что мог. Наиль, вижу, мучается: знает, как мне тяжело нужную сумму набрать. Понимает, что дело под удар ставит, а отступиться не может. Продал он долю, все накопления снял – всё равно не хватает больше миллиона. В общем, дачу вашу он тоже…
– Как же так? – прошептала я. Это не укладывалось в голове. Абсурд, да и только. – Он эту дачу…Сам проект придумал, строил, деревья сажал… А баня…
– Детка, ты успокойся, – почти строго произнёс дядя Алик. – Тут нужна ясная голова. Азалия преследовала свои цели. Землю они купили, когда уже были женаты, да и покупка оформлена на двоих! Теперь, когда Наиля не стало, половина так и так у Азалии, а вторая половина делится между тобой и ею. То есть теперь у неё – три четвертых, у тебя – только четверть. Ты понимаешь? Я не говорю, что она имеет отношение к его смерти. Упаси бог! Но ты же видишь, как все для неё удачно сложилось!
Я опустила голову и промолчала. Да уж, удачно… А если учесть, что никакой тоски по мужу Азалия не испытывает, то всё и вовсе выглядит подозрительно. С другой стороны, было вскрытие. Папина смерть вызвана естественными причинами.
– Накануне смерти отец приезжал сюда, ко мне. Сидел на этой самой кухне. Тогда я и узнал, что землю они с женой пополам оформили. Слышала бы, какую я ему головомойку устроил! Для чего, говорю, всю жизнь горбатился? Чтобы невесть кому досталось? Думал, ударит меня за такие слова. Он ведь про Азалию слова худого никому не давал сказать. А он глянул на меня и говорит тихо-тихо: «Алька, скажи честно, что ты о ней думаешь?» Я как думал, так и сказал: гнилой человек, лживый. Улыбается, а глаза холодные. Взгляд неподвижный, змеиный.
