скачать книгу бесплатно
Он громко, со стоном зевал, хотя сна давно ни в одном глазу, и садился в кровати, стараясь одновременно попасть руками в рукава халата, а ногами в тапочки. Кровать скрипела, Савельев хрустел суставами. Потом вставал, раздвигал шторы, впускал в спальню утренний свет, и брел умываться.
В ванной было влажно и пахло Юлиными кремами и лосьонами. Савельев захлопывал за собой раздвижную дверь, и каждый раз ловил себя на мысли, что ему не хочется выбираться наружу из этой теплой ароматной берлоги.
Когда он, наконец, попадал на кухню, его уже ждал завтрак. Всегда один и тот же набор: кофе со сливками, бутерброд с сыром и овсяная каша. Аппетита не было, но Савельев послушно жевал и прихлёбывал.
Жена к тому моменту обычно одевалась в прихожей, чтобы выйти из дому без двадцати восемь и прибыть на работу к половине девятого. Она никогда никуда не опаздывала, потому что пунктуальность, по её мнению, – главный критерий, отличающий приличного человека от неблагополучного. Помимо этого, приличные люди не повышают голоса, не берут в долг и не выпивают больше двух бокалов вина за вечер.
Иногда Савельеву страшно хотелось заорать, напиться в мясо и взять в кредит миллион. А ещё – спросить, стал ли её утренний поминутно расписанный ритуал результатом долгих тренировок с секундомером в руке? или она родилась такой – раз и навсегда знающей, чего хочет, что правильно, а что глупо и нерационально?
– Савельев, я ушла! – сообщала жена и исчезала за дверью.
Она ни разу не дождалась ответной реплики, и он всякий раз недоумевал: зачем тогда вообще произносить эту фразу? Возможно, она предполагала, что может не вернуться, и предупреждала на этот случай?
Когда Юля уходила, Савельев испытывал облегчение. Время, когда его по этому поводу мучили угрызения совести, давно прошло. Те несколько минут, которые он проводил утром в одиночестве, помогали перетерпеть весь оставшийся день. Так что это был вопрос выживания.
Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Савельев прихватил чашку с недопитым кофе и направился в гостиную, собираясь устроиться в любимом кресле возле окна. В этот момент откуда-то сбоку прозвучало:
– Жалко мне тебя.
Савельев замер в нелепой позе, стоя на полусогнутых и отклячив зад. Перевёл дыхание, повернулся и увидел забавного старикана размером с чашку, похожего на персонажа русских народных сказок. Дедок сидел на книжной полке и смотрел на Савельева круглыми насмешливыми глазками.
– Чего над креслом-то навис? Садись, не стесняйся, – разрешил он.
– Господи, – проговорил Савельев. Но сел, даже кофе не расплескал.
«Мне нужно к врачу, – подумал он. – Вероятно, что-то с мозгом».
– Ты сам врач, – напомнил гость. – Хотя и недоделанный.
– Кто вы такой? – спросил Савельев. – Откуда?
– Домовой, кто ж ещё. Из старого дома на Плодовой сюда переехал. В коробке из-под шляпы.
– Домовых не бывает.
– Ой, я тебя умоляю! – Дед поёрзал и посучил ногами. – Ладно, мне тут особо некогда… Я чего показался-то. Смотрел-смотрел – не выдержал. Жалко, говорю, тебя: день-то сегодня – критический!
Савельев хмыкнул и хотел сказать, что такие, если верить телерекламе, бывают только у женщин, но дедок его опередил.
– Тьфу, дурак! Знаю я, чего ты лыбишься! Тебе про жизнь говорят, а не про прокладки срамные.
Ситуация была абсурдной, но Савельев незаметно для себя перестал замечать это и втянулся в разговор.
– И что с ней такое – с моей жизнью?
– Здоровый мужик, жена – здоровая баба, а детей нету! Почему?
– Просто мы не готовы…
– Могли бы и приготовиться за пятнадцать-то лет! – съязвил старик. – Себе хоть не ври: не твоя она по правде жена. Потому и семя у тебя пустое.
«Что ты мелешь! Не моя! А чья, интересно?» – собрался возмутиться Савельев, но не стал. Убеждать плод больного воображения, что у него счастливый брак, было просто смешно.
Старик качнул соломенной шляпой и покатил дальше:
– То-то. Думаешь, больно ты жёнке своей нужен? Она уж скоро год как хахаля завела! Знаешь, кем тебя считает? Макарониной разваренной! – Дед хихикнул, но тут же скроил серьёзную мину и выставил перед собой крошечные ладошки. – Успокойся, не в этом смысле, а в том, что ты скучный. Квёлый. Куража в тебе нету. А для Лиды…
Затрещал сотовый, и Савельев метнулся в прихожую, радуясь возможности прервать разговор. Звонили из университета.
– Сергей Палыч? Вас уже пятнадцать минут студенты ждут! – прогудела методист Вера Максимовна, которую за глаза называли Трубой. – Когда появитесь?
– Который час? – растерялся Савельев. Он был уверен, что нет и восьми.
– Почти девять. Да что с вами такое? Вам плохо? – взволновалась Труба. У Савельева было слабое сердце, и в университете об этом знали.
– Я… да, неважно себя чувствую. Решил прилечь и заснул.
Савельев бормотал извинения, Вера Максимовна, сменившая гнев на милость, уговаривала его отлежаться. После двухминутного пинг-понга решили, что он придёт ко второй паре.
Когда вернулся в комнату, старика уже не было. Или, скорее, быть не могло. «Видимо, я и вправду задремал», – подумал Савельев. Он виртуозно владел умением находить удобные объяснения самым труднообъяснимым вещам. Помотал головой, как собака, выбравшаяся из воды, сунул чашку в раковину, оделся и вышел из квартиры.
Занятия обычно заканчивались около трёх, но он не спешил домой: листал журналы, водил ручкой по бумаге, сплетничал с коллегами, именуя всё это «подготовкой на завтра». На самом деле Савельев давно ни к чему не готовился. Тексты лекций и планы семинаров были написаны им много лет назад и почти не претерпевали изменений. Можно было посидеть в библиотеке, разнообразить материал, обновить методику, но – зачем? Студентам всё равно, что забывать. У них полно дел куда увлекательнее истории медицины.
Повторять одно и то же год за годом было невыносимо, но поиск новых сведений стал бы не менее унылым занятием. Трудно признавать такое в сорок с лишним, но он понимал, что выбрал не ту профессию. Поначалу осознание этого факта пугало, потом сделалось привычным.
Медицина его никогда не интересовала: он боялся крови, был брезглив и ненавидел биологию. Однако родители были врачами, и он безропотно поплёлся вслед за ними, окончил университет, защитил кандидатскую. Медициной занимался, но врачом так и не стал: ушёл, как всем с гордостью говорила мать, в науку.
Ушёл и заблудился, так и не найдя в ней своего пути.
Сегодня Савельеву было не просто скучно – мучительно находиться в университете. Стены надвигались на него, сжимали и выдавливали наружу, как пасту из тюбика. Он кое-как провёл семинар и прочёл две лекции, не понимая смысла собственных слов, не делая замечаний болтунам, не обращая внимания на студентов, уткнувшихся в экраны новомодных телефонов.
Дома он залпом выпил два стакана воды и позвонил матери. С тех пор, как умер отец, он говорил с нею каждый день: дежурно справлялся о здоровье, выслушивал подробный отчёт о настроении, бессоннице, дурных снах и неуместных замечаниях заклятой подруги Нонны Борисовны. Прижимая трубку к уху, слушал и не слышал. Мамин голос, с годами истончившийся, как и вся её фигура, шея, волосы, произносил слова, которые казались Савельеву иностранными.
– Мам, – тихо позвал он, – мне кажется, со мной что-то происходит. Всё как-то… неправильно.
Мать замолчала. Подумала минутку и строго произнесла:
– Сергей, в чём дело? Ты нездоров?
– Совершенно здоров, мама, я говорю о другом! Понимаешь, вспомнил Лиду и…
– Не понимаю и понимать не хочу! – отрубила мать. – У тебя типичный возрастной кризис. Такое бывает у всех мужчин. Надеюсь, ты не связался с какой-нибудь молоденькой свистушкой?
– Конечно, нет, – поморщился Савельев.
Чёрт его дёрнул за язык: зачем было начинать этот разговор?
– Вот и хорошо. У тебя чудесная жена. Дом – полная чаша!
– И чем же она наполнена, эта чаша?.. Извини, у меня сотовый. Позже перезвоню, – сказал он и повесил трубку, не дожидаясь, что она ответит.
Лида – вот с кем ему хотелось поговорить, кого необходимо было увидеть. Но невозможно.
Савельев пошёл в спальню и лёг на кровать.
Он познакомился с Лидой, когда ему было двадцать шесть, и все вокруг считали его подающим надежды. То, что он их обманул, выяснится ещё не скоро.
Она приехала из глубинки, не поступила и устроилась лаборанткой на кафедру.
– Дешёвое кино! – кривилась мама. – Взгляни на неё! Простушка, провинциалка. Такой брак хорош в книгах, а в жизни смешон. Вскоре ты поймёшь, как ошибся. Тебе будет скучно с ней, ты станешь тяготиться её привычками, раздражаться, но будет поздно! И потом, ты уверен, что она любит именно тебя, а не твою прописку и возможности?
Савельев возмущался, хлопал дверями, а сам потихоньку начинал сомневаться. Вдруг мать права, и Лида просто хочет выгодно выйти замуж?
На пятидесятилетие отца, куда Савельев пришёл с Лидой, мама пригласила свою приятельницу и её дочь Юнону.
Юнона Ильинична Шварцман – так на самом деле звали будущую жену Савельева. Выйдя за него замуж, она сменила не только фамилию, но и имя. Отчество, правда, оставила.
Мать хотела дать сыну возможность сравнить – и трюк удался. Молчаливая, не слишком хорошо одетая Лида потерялась и поблекла на фоне соперницы.
Сейчас, спустя много лет, Юля казалась ему похожей на блестящую ёлочную игрушку, красота которой греет сердце только раз в году. А после – кому захочется доставать её из картонной коробки? Но в тот вечер Савельев был ослеплен и очарован.
Лида ушла из его дома и из его жизни тихо, никем не замеченная. Уволилась и исчезла. Он не бросился её догонять, не искал встречи. Новый роман захватил, закружил его и вскоре вышвырнул на берег супружеской жизни – растерянного, очумевшего, но, впрочем, уже сознававшего, какого дурака свалял.
Четыре года назад Савельев встретил свою первую любовь на конференции в Смоленске. Только она была уже не просто Лида, а Лидия Семёновна Гладилова, известный невролог, замужняя дама и мать двоих детей – об этом Савельев узнал позже, вечером, когда они отправились в ресторан. Лида давно простила его, а он сидел и каждой клеткой ощущал своё ничтожество. Пил больше обычного, рассказывал пошлые анекдоты, над которыми сам же и хохотал, то и дело принимался вспоминать вызывающие неловкость подробности их свиданий, а закончил тем, что попытался поцеловать её прямо за столиком. Лида молча стряхнула его руки, встала и ушла.
В комнате быстро темнело. Савельев лежал и думал, что Лида была единственной, кого он по-настоящему любил. («Интересно, почему о самых искренних чувствах мы обычно говорим так пафосно и безвкусно?») Но при этом никого и никогда не обижал сильнее, чем её.
Юля вернулась домой в седьмом часу. Заглянула в комнату, осведомилась, почему он в постели и готовить ли на него ужин. Вместо ответа он спросил:
– У тебя что, любовник есть?
Хотя прежде следовало бы спросить себя: «Меня это хоть немного задевает?» Ответ оказался бы отрицательным.
Сам он постоянно изменял жене. Интрижки были мимолётными и безликими, ничего не стоящими и не оставляющими шрамов на сердце. Любовницы Савельева были похожи друг на друга и на Юлю: ухоженные, прагматичные, остроумные, знающие цену и себе, и Савельеву, и их отношениям.
– С чего ты взял? – Слова прозвучали вяло, будто Юле было лень оправдываться.
– Ни с чего. Забудь, – он повернулся на другой бок.
Ему тоже было лень выводить жену на чистую воду, устраивать сцену, да и вообще говорить.
Юля недолго постояла на пороге, вышла и закрыла за собой дверь. Спустя некоторое время до него донеслись звуки заставки популярного ток-шоу, которое жена смотрела каждый вечер, не пропуская ни одного выпуска. Савельев представил, как герои сейчас начнут трясти на публике исподним, ведущий – натужно им сочувствовать, а зрители в студии и эксперты – выпрыгивать из кожи, лишь бы подольше задержаться на экране, и ему стало совсем тошно.
Он накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Вскоре заснул, и ему приснилась Лида. На ладони у неё сидел домовой и болтал ножками, обутыми в лапти.
Следующее утро для Савельева не наступило.
В день похорон вдова, наряженная в элегантное тёмное платье, аккуратно промокала в меру покрасневшие глаза платочком, прижимала к груди руки и печально произносила на выдохе, что Бог всегда забирает самых лучших.
Другой взгляд
Посреди прихожей торчал чемодан. Огромный, тёмно-красный, с блестящими металлическими замками, толстыми ремнями и массивной ручкой. Едва шагнув за порог, Фанис наткнулся на него взглядом и недоуменно хрюкнул: что ещё за чёрт?! Давным-давно Аида, неизвестно для какой надобности, купила кожаного монстра на распродаже. Вроде бы разумная, практичная женщина, а иной раз такое учудит – тушите свет.
Взять хотя бы этот чемодан. Бесполезная трата денег! Всё равно они никогда никуда не ездили, разве что в деревню Урмановку, где доживала свой раздражающе долгий век тётка Фаниса по отцовской линии. Отец умер много лет назад, Мадина-апа приходилась ему двоюродной сестрой. Мать настаивала на обязательных поездках в Урмановку, называя их «контролем ситуации». Других родственников у тётки нет, а дом крепкий и сама Урмановка – недалеко от города. Есть, в общем, что контролировать.
Заезжая проведать тёткино имущество, чемодан, разумеется, не брали. Так и скучал ненужный сундук на антресолях: Аида хранила в нём какие-то тряпки.
– Адик! – зычно позвал Фанис, разуваясь и пристраивая на вешалку бейсболку. Достал с полки домашние тапочки, оглядел себя в большом зеркале. Отразившийся там круглолицый бровастый мужчина с короткой стрижкой-площадкой был приземист и пузат. Клетчатые шорты до колен и ярко-жёлтая футболка смотрелись на коренастой квадратной фигуре комично, но Фаниса это не беспокоило. Что ещё прикажете носить в такую жару?
– Чего чемодан-то вытащила?
Молчание. Из глубины квартиры доносилось легкое гудение душевой кабины, слышался характерный шелест: вода с тихим «п-шшш-сссс» лилась из широкой круглой насадки на акриловый поддон. «Помыться решила, – сообразил Фёдор. – Чего вдруг среди бела дня?»
Он заглянул в комнату, потом двинулся на кухню. Всё как обычно: почти стерильная чистота, каждая вещь строго на своём месте. Сразу видно, что жена работает старшей медсестрой в хирургии. Страсть к чистоте – это Аидина профессиональная болезнь, говаривал Фанис.
Сегодня у неё выходной, наверняка что-то вкусненькое сварганила. Готовит она – ум отъешь! Фанис причмокнул, предвкушая удовольствие. Направился к плите и заглянул в большую зеленую кастрюлю с прозрачной крышкой. Пусто. На всякий случай открыл духовку – тоже ничего. Да и не пахнет едой.
Вода перестала шуметь и через пару минут Аида вышла из ванной. На ней был светлый легкий сарафан с пышной юбкой ниже колен – такие романтичные, подчеркнуто женственные фасоны особенно шли жене. Она звонко щёлкнула выключателем, обернулась и увидела Фаниса. Сильно припадая на правую ногу, проковыляла на кухню и вымолвила:
– Привет.
«Чего чемодан-то выволокла? И пожрать ничего нету!» – собрался сказать он, но отчего-то промолчал. Было в её облике что-то незнакомое. Чужое. Как себя вести с этой новой женщиной, Фанис пока не знал.
Вроде всё та же: густые, слегка вьющиеся, тёмные волосы, забранные на затылке в пышный «хвост». Открытый чистый лоб. Глазищи – карие, серьёзные, огромные, как чайные блюдца. Лицо тонкое, каждая чёрточка будто нарисована тушью на листе белоснежной бумаги. Красивая женщина: кто на фотографии видел, в один голос восхищались. А встречаясь вживую, отводили взгляд. Жалели – кто её, а кто Фаниса.
Красота-то с горчинкой, подпорченная. Пока жена стоит или сидит – ничего не заметно. Со вкусом подобранная одежда обнимает точеную фигурку – засмотришься. А как сделает шаг… Аида – инвалид, с рождения хромает. Походка раскоряченная, неуклюжая, с вывертом. Жалко и стыдно наблюдать, как она переставляет ноги.
Но Фанис ничего, привык. Да, дефект, конечно, имеется. Зато хозяйка отменная. И характер хороший: покладистый, спокойный. Вот и мать в последнее время стала всё чаще говорить: ничего, мол, можно с Аидкой жить. В каком-то смысле, даже и хорошо, что хромая: меньше гонору! Иная баба ведь как? Ты ей слово – она в ответ десять! Язык до костей сотрешь, пока переспоришь. А эта ничего, молчит, не перечит.
Жена присела на табуретку возле двери. От неё, как обычно, пахло чем-то нежным: не то сирень, не то пионы. Фанис знал, это любимые Аидины духи, но как они называются, никогда не интересовался.
Аида сидела, не говорила больше ни слова, только глядела на мужа. Фанис почувствовал, что ещё больше вспотел, по спине побежали противные струйки. Балконная дверь и все окна в квартире были нараспашку, но липкая жара приклеивалась к телу, заставляла поры сочиться влагой.
– Адик, ты чего? Чемодан зачем? Что случилось? – охрипшим голосом выговорил он.
Спросить было нужно, но слышать ответа не хотелось. Наверное, он уже всё знал, хотя и не понял пока, что знает.
– В чемодане мои вещи. Я ухожу от тебя, Фанис, – негромко произнесла Аида, по-прежнему не отводя от него задумчивого, отрешённого взгляда.
– Что случилось? – автоматически переспросил он. Внутри всё как-то остановилось. Щёлк – и выключилось.
Она молчала – уже сказала, что должна была.
– То есть как? Куда? Зачем? – очнувшись, закудахтал Фанис, сбиваясь, не понимая, как могло случиться, что они вдруг заговорили об этом.
Аида отвела глаза, едва слышно вздохнула и проговорила, снова ясно и прямо глянув на мужа:
– У меня… появился в жизни человек. И я ухожу к нему. Прости.
