скачать книгу бесплатно
– Итак, Валерий Алексеевич, вы были последним, с кем разговаривала Светлана Лопатина. О чем вы говорили? – задал вопрос Парфенов.
– Адвокат мой где? – Роднянский потер ушибленную во время задержания скулу.
– У вас есть свой адвокат или вызываем государственного?
– Своего тащите. С какого я должен башлять, если вы меня ваще тупо ни за что взяли?
– А я говорил, что высшим образованием здесь не пахнет, – сказал Парфенову Егоров.
– У него незаконченное, – отозвался майор. – Федь, позвони в защиту. А мы пока нашего наркобарона в камеру определим.
– Че, типа, прессовать меня будете? Типа, все эти ваши ментовские штучки? – усмехнулся Роднянский.
– Ну почему «типа»? Пальчики мы у тебя взяли, имеем право без адвоката это сделать. Пока ты у нас загораешь, мы их сверим с пальчиками на квартире Лопатиной. Как думаешь, будет совпадение? Опять же у нас есть твои угрозы Лопатиной. За что она тебе задолжала?
Задержанный упрямо молчал, лишь сжимал и разжимал кулаки.
– Кстати, сейчас еще подъедет следователь. Думаю, у него для тебя тоже найдется пара вопросов.
* * *
«Сегодня силами полиции и отряда специального назначения была проведена спецоперация по задержанию подозреваемого в жестоком убийстве студентки. Напоминаем, что три дня назад на съемной квартире одного из спальных районов нашего города было обнаружено тело двадцатилетней Светланы Лопатиной со следами насильственной смерти. На теле девушки обнаружены многочисленные синяки, ссадины, повреждения кожных покровов. Погибшая была жестоко избита и задушена.
В настоящий момент задержанный, оказавшийся студентом того же института, где училась Лопатина, взят под стражу. Он находится в следственном изоляторе номер два.
Как нам стало известно из достоверного источника в полиции, подозреваемый занимался распространением наркотиков, сбывая их в том числе своим однокурсникам.
На данный момент подозреваемый отказывается давать какие-либо показания. Ведутся следственные действия.
Мы и дальше будем следить за ходом данного расследования.
Лина Журавлева эксклюзивно для «Огней».
* * *
– Твою мать! – Парфенов откинулся на спинку кресла и закрыл ладонями лицо.
Чертовы «Огни» не только опубликовали статью, но еще и достали фотографии. Хорошие фотографии. Просто замечательные. Замороженная стройка, микроавтобус спецназа, их служебная машина. И Роднянский в наручниках, которого тащат Гриня и парень из спецов. Спасибо, хоть лица оперативника и задержанного закрыты черными прямоугольниками.
Но откуда эта Журавлева знала, где будет операция?
Глава 4
Ради эксклюзивных фотографий пришлось проторчать в подъезде чужого дома битых два часа. Но Лина совершенно ни о чем не жалела. Это того стоило. Она могла бы опубликовать гораздо больше материала, но тогда подставила бы свой источник наверняка. Они и так ходили по очень тонкой грани дозволенного. В последней переписке ГринСити так и сказал: «Шеф лютует. Палимся». Хотелось, конечно, расспросить самого Парфенова, но он, как и следователь Копылов, наотрез отказался от интервью, отправив в пресс-службу. А из них ничего толком не вытянешь. К тому же общаются они, как дохлые рыбы.
Вообще, это дело вызывало какую-то внутреннюю дрожь. И Лина совсем не понимала, почему так реагирует. Не первый же раз пишет материал по убийству. Может быть, все дело в жестокости?
– Куда это ты намылилась? – прервал ее размышления Славик.
– У меня сеанс. Я же тебе вчера говорила, – объяснила Лина, застегивая на шее неброские бусы.
– И надо обязательно вот так вот наряжаться?
– Как «так»?
Журавлева посмотрела на себя в зеркало. Простое платье, перехваченное тонким серебристым ремешком. Мягкие мокасины. И бусы, чтоб не быть совсем уж скучной.
– Как на свиданку, – буркнул Славик. – Зачем тебе психолог? Ты что, психичка? Иди вон с подружками побухай – и все пройдет.
– Кое-что я не собираюсь обсуждать ни с подружками, ни с кем-то еще.
– Кто-то еще – это я? А с каким-то левым мужиком ты можешь обсуждать какие-то там свои секреты? Нормальный расклад! Чем это он так хорош? Может, трахает тебя лучше?
– Замолчи!
– А что это мы так занервничали? А? Что, угадал? – Славик ехидно заухмылялся.
Лина почувствовала, как щеки покраснели. С ней всегда так: то слезы выступят в неподходящий момент, то краснеть начнет, как школьница, застуканная с сигаретой на школьном крыльце. Но если у других это были проявления слабости, стыда или обиды, то Лина в такие моменты бывала крайне разгневана.
– А когда вы с ним того-этого, ты тоже футболку не снимаешь? – продолжал Славик. – Или нет, подожди! Вы ж в кабинете шпилитесь. Там, конечно, раздеваться нельзя. Так, быстрый перепихон…
Пощечина прервала тираду мужчины. Она была такой сильной, что ладонь Лины будто кололи сразу тысячи иголок.
– Не смей говорить со мной в таком тоне! – сказала женщина. – Никогда, ты понял?
– Истеричка долбаная, – пробурчал Славик, держась за щеку.
Едва сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего, Лина подхватила сумочку и вышла из квартиры.
* * *
Женщина чувствовала себя нехорошо. Обида на Славика не давала ей усидеть на месте. Она хмурилась. Но ведь не про Славика говорить она пришла к психоаналитику.
– В прошлый раз вы рассказали о своей неудачной попытке завести друзей, – напомнил Валентин Игоревич.
– О да, попытка была так себе, – кивнула Лина.
– Ну а позже? Когда вы пошли в школу, вы в любом случае попали в коллектив. Вам было трудно найти с другими детьми общий язык?
– Это было, как будто меня высадили на иной планете без средств связи. Но и этого могло бы не быть.
– Почему же? Неужели все было настолько плохо?
Лина закрыла глаза. На ее лице возникла трагическая гримаса. Так хотелось вернуться на машине времени в прошлое и обнять себя маленькую, сказать, что все будет хорошо. А еще лучше – забрать саму себя далеко-далеко и дать вырасти нормальным человеком.
– Тут, наверное, надо по порядку рассказывать. – Журавлева открыла глаза, отпила предложенной минералки и откинулась на спинку самого удобного кресла, которое ей только попадалось.
* * *
– Нужно сказать «спасибо» за то, что во времена моего детства существовало такое понятие, как «всеобуч». Все дети, достигшие школьного возраста, были обязаны посещать школу. За этим следили очень строго. Помню, видела из окна, как мать через закрытую калитку разговаривает со строго одетой женщиной. Я сначала думала, что она такая, как мы. Но потом увидела, что, несмотря на строгий костюм, у нее накрашены губы и подведены глаза. А на лацкане поблескивает какая-то брошка. Впрочем, половины этих слов я не знала, и это были лишь ощущения перемен в моей маленькой жизни.
Мать вернулась после разговора очень сердитой. Я замерла, сидя на своей кровати, притворяясь, что читаю Евангелие. Если бы родители поняли, что все это время я таращилась в окно, наблюдая за происходящим, мне была бы обеспечена трепка.
– Надо отдавать ее в школу, – сказала мать.
– Зачем? – спросил отец.
– Эта так и будет сюда ходить. Уже два раза приходила.
Они говорили еще о чем-то, но я уже не вникала. Слово «школа» перекатывалось у меня в голове. Никто со мной не разговаривал про школу. Научили читать по Библии, научили считать, научили быстро запоминать и пересказывать длинные скучные тексты. Научили усидчивости. На этом мое образование должно было быть оконченным. Ну, может быть, еще я бы выучилась варить постные щи и шить на машинке. Все.
Для меня целым событием был выход на базар. Мать цепко держала меня за руку, а я по возможности старалась не глазеть по сторонам. Это было очень сложно. И стоило мне поднять глаза на какой-нибудь яркий прилавок с развалами игрушек, одежды или даже обычной посуды, мать тут же дергала меня за руку, будто собираясь выдернуть ее из суставов. Хотя, может быть, так оно и было.
Мне купили платье. Тогда оно казалось очень красивым. Темно-синее, на целую ладонь выше щиколотки. С блестящей металлической пуговкой на воротнике сзади. Пуговку мать дома отпорола и пришила на ее место обычную черную. Куда она дела ту красивую, я не знала и втайне вздыхала. Еще мне купили портфель. Тоже темный. На нем была нарисована какая-то совершенно фантастическая машинка. Такие не ездили по нашей деревне. Отец тщательно соскреб ее, оставив на этом месте уродливое размазанное пятно.
Прилежно сидя за столом, я, что хватало легких, вдыхала запах купленных тетрадей. Зеленые обложки и поля, которые требовалось расчертить красным карандашом. Одна шариковая ручка. Один простой карандаш. Короткая деревянная линейка, которую я побаивалась.
И это все для меня! Столько обновок мне не доставалось никогда. Совершенное богатство. Вполне легальное, не как тот осколок фарфоровой тарелки с цветочком, который я нашла на улице год назад. Тогда мать брала меня, чтобы купить башмаки. Я долго любовалась на тонкую роспись на белом треугольном осколке. А потом это увидел отец, и меня ожидала всенощная одиночная служба, чтобы замаливать свой грех.
Наверное, в тот день, первого сентября, я стала взрослой. В семь лет. Мне велели одеться в черные колготки, черные, почти мальчишечьи туфли, в новое темно-синее платье. Никаких белых бантов. Никаких гольфиков с оборочкой. Никаких цветов для первой учительницы. Никакого праздника.
Я, собственно, не осознавала, что вот этот день должен стать для меня праздником. Мне следовало просто идти в школу. Неведомое и немного пугающее место, к которому меня совершенно никак не готовили.
Мать выставила меня за ворота и сказала идти. Сопровождать меня в этом важном деле никто не собирался. Впервые я оказалась предоставлена самой себе. Относительно, конечно.
Где располагается школа, я примерно представляла. Вцепившись в лямки новенького, такого красивого, как мне казалось, портфеля, я зашагала по улице. Пару раз оглянулась, но наша калитка так и осталась запертой.
А потом я увидела своих будущих одноклассников. Впереди шла красивая женщина и вела за руки красивых девочек. Они были так похожи друг на друга, что я не поверила сама себе. Долгое время существование близнецов было для меня чудом.
Они шли такие яркие! Их волосы были чуть завиты и шикарными локонами спадали на плечи. У обеих были огромные воздушные банты на головах. Такого белого цвета, что слепили на солнце глаза. И нарядные белые блузочки. И туфельки с пряжками. И розовые ранцы с картинками, которые почему-то никто и не подумал стирать. А еще эти девочки несли по маленькому букетику астр. Большие бутоны, фиолетовые, розовые, желтые, покачивались в такт их шагам.
Я, завороженная красотой, шла за ними. И чем ближе мы подходили к школе, откуда неслась музыка, тем больше нарядных, шумных, веселых людей мне встречалось.
С каждым шагом мне становилось нехорошо. Мне стало так страшно, что я хотела уже повернуться и побежать домой. И никогда больше не выходить за порог.
Все казалось странным и непонятным. И эти люди, и флажки, украшающие школьное крыльцо, и веселые песни с непонятными словами. Я была чужой здесь.
Чужой и уродливой. Я поняла это. Ведь никто, кроме меня, не пришел в черном. Волосы просто собраны в косу и схвачены обычной резинкой.
Я стояла у ворот школы, не в силах идти дальше. На глазах выступили слезы, защипало в носу.
Маленькая потерянная девочка, которой точно не было здесь места. Люди обходили меня, как неудобно растущее дерево. Кто-то оборачивался. Кто-то из детей тыкал в мою сторону пальцем и смеялся. Взрослые неодобрительно покачивали головой.
Какая-то женщина вышла на крыльцо и строгим взглядом обвела школьный двор. Я все еще стояла у ворот, не решаясь ни войти, ни сбежать. Это была моя первая учительница. Она быстро подошла ко мне, спросила фамилию и повела в класс. Наверное, как я поняла позже, ей про меня кто-то рассказал.
На первой школьной фотографии я стояла в последнем ряду с самого края, так что левый рукав даже не вошел в кадр. Впрочем, на последующих фотографиях я тоже не была в центре.
Так начались мои школьные годы.
* * *
– Неужели ваши родители игнорировали школу? Ведь есть же все эти родительские собрания, внеклассные мероприятия?
– О! Моя мать только однажды переступила порог школы. На третьей неделе моего первого класса. И лишь потому, что я в который раз передала ей слова учительницы про форму для физкультуры.
– Что бы ни говорили, а физкультура нужна. Тем более в начальной школе. Нужно же куда-то девать столько энергии.
– Моя мать могла бы с вами поспорить, – криво усмехнулась Лина. – И готова спорить на что угодно, вы бы этот спор проиграли. Потому что, когда она вышла от директора, моя классная забыла про форму и про спорт для меня.
Валентин Игоревич поправил на переносице очки в золоченой оправе.
– Хорошо, оставим пока спорт. А как вас воспринял коллектив? И как вы адаптировались в детской компании?
– Я понятия не имела, что значит дружить. Никогда прежде меня не окружало столько разных, чужих людей. Говорю же, меня высадили если не на другой планете, то уж точно на другом острове.
* * *
– Меня посадили на последнюю парту. Это вышло само собой, ведь я, мягко говоря, опоздала на самый первый урок. Я сидела и ошалело озиралась. Оказалось, существуют яркие цвета, которыми можно покрасить стены. Есть большие светлые окна, закрытые лишь прозрачным тюлем. А цветы могут расти в помещении в горшках. Все мне казалось частью какого-то сна.
Учительница стояла у доски и писала по ней мелом. Белые буквы на коричневом фоне. Это было так красиво. Она спросила, кто может прочитать написанное. Я шепотом, себе под нос, прочитала. Но так и не решилась повысить голос, чтобы она меня услышала. Потому что повышать голос – грех.
Когда прозвучал звонок, от звука которого я вздрогнула всем телом, дети сорвались со своих мест. Они носились по классу, задирали друг друга, знакомились. Подходили к учительнице и что-то рассказывали. Я тоже встала, прошлась между рядами. Меня пару раз толкнули, втягивая в игру. Вот только я знала, что нужно подставить другую щеку, если тебя ударили. Просто не реагировала, улыбаясь и опуская глаза.
Потом ко мне потеряли интерес. А потом снова стали его проявлять, только уже не с тем, чтобы поиграть со мной или подружиться. С первого до последнего класса я была изгоем. Объектом постоянных насмешек. Меня дергали за косу, пихали локтями. Дразнили за уродливое платье и обувь. И жуткие колготки, которые полагалось носить в жару и холод. Долгие годы меня называли Монашкой.
А я училась не замечать других людей. Но проще сказать, чем сделать. Потому что они были другими, такими, какой мне никогда не стать. Свободные, красивые, громко говорящие и громко смеющиеся. Втайне, глубоко внутри, я им завидовала.
* * *
– Я заметил, что вы сегодня чем-то расстроены. Не хотите поговорить об этом?
– Это не про детство, – ответила Лина.
– Открою вам маленькую профессиональную тайну, но только вам, не для печати. – Валентин Игоревич доверительно подался вперед.
Лина заинтересованно повторила его жест. Журналистка в ней всегда была готова выслушать историю.
– Не все наши проблемы гнездятся в детстве, – сказал Валентин Игоревич. – Они, эти проблемы и триггеры, имеют свойство приключаться с человеком на протяжении всей его жизни. Давайте проговорим вашу нынешнюю ситуацию. Если вы, конечно, не против.
– Я ударила человека, – после минутного молчания сказала Лина.
– Какого человека?
– Славика. Это мой…
– Партнер? – предположил, уловив заминку, психолог.
– Я хотела сказать «сожитель». Но это слово звучит как откуда-то из криминальной хроники.
