Блокада снится мне ночами

скачать книгу бесплатно

Блокада снится мне ночами
Виктор Сергеевич Новиков

Читатель, ты держишь в руках книгу Виктора Новикова "Блокада снится мне ночами". И щемит сердце, но вместе с тем и радуется: есть теперь еще одна книга о блокаде, не забыто пережитое. Появилась еще одна частица воспоминаний участника блокады. Дошла до нас, не канула в Лету. Остается благодарить издательство, которое обратило внимание на рукопись документальных рассказов о величии людей, оказавшихся в кольце 900-дневной блокады. Людей, умирающих, но не сломленных варварством фашизма, не потерявших гордость и доброту, заботу о ближнем. Людей, не обезумевших от голода, как писали некоторые историки за рубежом, а выстоявших и победивших.

И веришь твердо: "Никто не забыт, ничто не забыто"…

Рисунки автора.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Виктор Новиков

Блокада снится мне ночами: Воспоминания

75 лет полного снятия блокады Ленинграда

Виктор Сергеевич Новиков, 2008 год

Рисунки автора

Книга выпущена при финансовой поддержке комитета по печати и связям с общественностью Ленинградской области

© В. Новиков, текст, ил., наследники, 2018

© А. Веселов, макет, оформ., 2018

© Детское время, 2018

Память не стынет

Скульптор Виктор Новиков…

Родом он из блокадного детства. Вспоминаю его рассказ о войне, как бегал он мальчонкой на дорогу провожать уходящих на фронт солдат. Потом возвращался в дом (жили они в Лисьем Носу, на Глухариной улице), растапливал буржуйку. Мать поднималась с кровати и долго вставляла опухшие ноги в валенки.

На чердаке Виктор устроил что-то вроде склада с оружием: автоматы, диски с патронами, гранаты. Пусть только сунутся фрицы… Мальчишка проводил на фронт отца и старших братьев.

Город оказался в кольце блокады.

Семья Новиковых, 1932 год

Четвёртый класс, 1941 год

Наступил голод. Умерли двоюродный брат Леонид, сестра Вера и их родители – дядя Фёдор и тётя Люба. Наверное, всё повторилось бы так, как записала в своём дневнике Таня Савичева: «Бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня». «Лёка умер 17 марта в 5 час. утра». «Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи». «Дядя Лёша 10 мая в 4 ч. дня». «Мама 13 мая в 7.30 час. утра». «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня».

Спасли мальчишку местные рыбаки. Забрали полуживого Виктора ставить сети, выходили. А многих его сверстников спасти не удалось. Известный всему Лисьему Носу дядя Вася объезжал по утрам посёлок, собирал мертвецов, отвозил их на Горское кладбище.

Однажды в окно Виктор увидел, как из соседнего дома дядя Вася выносит и опускает на сани целую семью, всех шестерых. Видимо, умерли несколько дней назад. Последним вынес дядя Вася мальчишку, соседа Виктора по школьной парте.

Мать и сын Новиковы выжили.

Потом наступил день победы. Было солнечно и тепло, Новиковы вскапывали огород. Прохожий закричал им через забор:

– Победа! Сообщили по радио!

Мальчик побежал в дом, сорвал с гвоздя на чердаке ракетницу – он берёг её для особого случая, сгрёб пачку зарядов и ракету за ракетой стал посылать в небо. Плакал и стрелял: за погибшего отца, за родных, за тех, кто сражался с врагом до последнего, но до светлого дня победы не дожил…

Новиков Виктор, 1941 год

Лисий Нос, 1945 год. Друзья по школе

В Таврическом саду установлен памятник юным героям обороны Ленинграда. Один из авторов памятника – скульптор Виктор Новиков. Потом были другие проекты: монумент на реке Миус, где дивизии шахтёров-ополченцев не пропустили фашистов; памятник расстрелянным под Одессой; мемориал на месте сожжённой гитлеровцами деревни Кирково в Тосненском районе Ленинградской области. Семь скульптурных работ установлены в музее «Прорыв блокады Ленинграда» в Кировске.

Особенно поразила одна композиция из красного дерева: над умершим мальчишкой стоит его друг – такой же измождённый пацанёнок. Подняв голову, он пытается понять происходящее: порушенное войной детство, смерть родных и близких…

– Это память о моём друге Серёге Канцыреве, – сказал с хрипотцой в голосе скульптор Виктор Сергеевич Новиков. – Он умер у меня на глазах. Сергей родился на семь дней раньше меня, чем очень гордился. Мы вместе бегали в школу, играли в белых и красных. А потом началась война, началась блокада с пайком в 125 граммов хлеба в день…

В. С. Новиков в мастерской, 2000 год

Зимой я видел в окно, как Сергей колол дрова. Но потом окна сковало морозом, через них едва пробивался свет. Однажды к маме забрела соседка и сообщила: от Канцыревыхтоже вывозили трупы. Кто же у них умер? Мысль эта меня сильно тревожила. И как только я начал вставать, решил проведать Серёгу.

Накануне мама испекла лепёшки из овса, она выменяла овёс на отцовские часы, я попросил две лепёшки и пошёл в дом своего друга. В доме стоял холод, в углу комнаты увидел Серёгу, он лежал на постели, укрытый одеялами. Он не удивился моему приходу, освободил руку и подал мне: «Я ждал тебя»… Я всматривался в его лицо и не узнавал – только большие глаза были его, Серёгины.

Как бы читая мои мысли, он произнёс: «Вот какие мы стобой стали…» Я вспомнил про лепёшки, достал из кармана, положил на край одеяла.

На оборонных работах

На Неве

Почему-то Сергей не захотел есть, улыбнулся, взял меня за руку и долго её держал. Его ладошка была холодная и совсем иссохшая.

Слабым голосом Серёга попросил: «Почитай мне „Тома Сойера“».

Я нашёл книгу и стал читать. Прочёл эпизод и хотел спросить, что почитать ещё, но Серёга был мёртв. На лице его застыла улыбка. Мне стало жутко, я тихо вышел из дома. Шёл и плакал…

– Ты так всё подробно помнишь… – сказал я.

– Помню? – удивился Виктор Сергеевич. – Да блокада снится мне ночами! Чтоб как-то избавиться от боли, многое записываю и делаю о блокаде графические листы. О бомбёжках, о сценах на улицах блокадного Ленинграда. О том, что кем-то забылось, а многие и не знают про блокаду. Я же видел всё своими глазами. Книгу бы составить…

Мне посчастливилось прочесть документальные рассказы Виктора Новикова о блокадном детстве, в том числе и пронзительную новеллу о Серёге Канцыреве – пронзительную по правдивости в описании блокадного быта.

Ленинградка

Весна 1942 года

На Кировском заводе

Прочёл я и об учителе русского языка и литературы Иване Слабикове с его неизбывным выражением «Батенька мой!».

Когда учитель после голодной зимы сорок второго появился в доме Новиковых, мальчишка не узнал его. «Батенька мой, не узнал меня!..» «После этого столь знакомого „Батенька мой!" я всё понял, – пишет автор. – Передо мной стоял до предела исхудавший, с впалыми щеками и тёмными кругами под глазами Иван Фёдорович Слабиков…»

А учитель всё удивлялся, радуясь: «Нашёл-таки живого. Весь посёлок обошёл. Где дома стоят пустые, а где лежат одни мёртвые. А тут, надо же, живой!»

Учитель поведал: в школе – госпиталь, раненых привозят прямо с передовой. Несколько дней назад, рассказывал он, на передовой появились фашистские листовки с призывом сдаваться красноармейцам в плен: мол, положение Ленинграда безнадёжно – в городе люди вымерли от голода, не осталось ни одного живого ребёнка. «Но вот ты – живой! Надо, чтобы раненые посмотрели на тебя. Им это сейчас очень важно»…

Памяти друга

1942 год

…Читатель, ты держишь в руках книгу Виктора Новикова «Блокада снится мне ночами». Нельзя унять боль, читая рассказ о Серёге Канцыреве или о том пареньке, о Васе, сыне полка с медалью «За отвагу», которого отец, когда фашисты поставили их у рва на расстрел, столкнул сына в ров и прикрыл своим мёртвым телом. Васин полк уходил из Лисьего Носа, Виктор долго провожал нового друга, у последнего дома посёлка он остановился. И в этот момент, отстегнув кобуру с ракетницей, Вася кинул её Виктору. «Вдень победы!..» – только Виктор и разобрал.

«Я вспомнил пожелание друга, – пишет автор. – В день победы взвились в ясное майское небо Васины ракеты. А сам Вася не дожил до победы. Погиб, как мне передали, недалеко от наших мест…»

Матери

Проводы отца

И щемит сердце, но вместе с тем и радуется: есть теперь ещё одна книга о блокаде, не забыто пережитое. Появилась ещё одна частица воспоминаний участника блокады. Дошла до нас, не канула в Лету. Остаётся благодарить издательство, которое обратило внимание на рукопись документальных рассказов о величии людей, оказавшихся в кольце 900-дневной блокады. Людей, умирающих, но не сломленных варварством фашизма, не потерявших гордость и доброту, заботу о ближнем. Людей, не обезумевших от голода, как писали некоторые историки за рубежом, а выстоявших и победивших.

И веришь твёрдо: «Никто не забыт, ничто не забыто»…

Виктор Сенин,

писатель, академик Международной академии общественных наук

Блокада снится мне ночами

Женщины на оборонных работах

На улицах Ленинграда. Вести с фронта

Девушки едут рыть окопы, создавать оборонительные сооружения, чтобы не допустить немцев в Ленинград

Детей увозили на Большую землю по Ладоге. Многие из них выживут, вернутся в Ленинград и сохранят в памяти своей этот долгий и трудный путь

В августе 1941 года рыли вдоль реки Оредеж. На ночь выставляли часового дежурить, а сами здесь же засыпали

Все на защиту Ленинграда!

Таран немецкого самолёта над заливом

21 сентября 1941 года был самый большой налёт на Кронштадт. Город горел. Казалось, он погиб, но он отчаянно сопротивлялся и выстоял

Белые чайки

Несколько дней не выходили в море. Бушует шторм. Солнце светит по-летнему, но дует пронзительный северный ветер, который будоражит Финский залив до дна, подгоняя солёную балтийскую воду к нашим берегам.

Уже второй месяц идёт война. Большая часть жителей из нашего пригородного посёлка Лисий Нос выехала – кто куда. Через посёлок идут и идут составы, люди покидают Ленинград.

Немец подошёл к Ленинграду вплотную. Наш берег весь изрыт траншеями, блиндажами, вкопаны орудия и свежие бетонные надолбы. Несколько последних дней матросы ставили на воде оборонительный заслон из огромных брёвен, скреплённых друг с другом коваными цепями. На бархатной синеве воды, как янтарное ожерелье, протянулись они от песчаного берега Горской до фортов. Вдали они где-то прерывались, а далее их можно было видеть до самого Кронштадта.

Каждое утро ходим мы с дядей Геной на берег с надеждой выйти в море и поставить перемёты. Но всё напрасно, дует северняк. Даже до лодок не дойти. Мы сидим на брёвнах, выкинутых штормом, и без надежды смотрим на свинцовое море. Надсадно кричат над головой чайки, гонимые ветром, а впереди, на горизонте, по фарватеру, идут из Балтики в Ленинград караваны наших уцелевших кораблей.

Справа виден Кронштадт, он освещён утренним солнцем. Над узкой полосой строений с одной стороны возвышается собор Иоанна Кронштадтского, с другой – Военный угол с кранами, там сегодня скопилось множество кораблей.

В Кронштадте я никогда не был, хотя до него рукой подать. Это морской закрытый город, он хорошо просматривается с нашего берега, я о нём много знал от дяди Гены. Когда мы в заливе ставим перемёты – это не так уж далеко от его стен.

Сегодня я с тревогой смотрю на Кронштадт. Видно, что огромные военные корабли не умещаются в гавани, они стоят вдоль фарватера и ведут огонь по Петергофу. До нас доносятся звуки выстрелов и видны отдельные разрывы на том берегу. Мы с дядей Геной молчим, какое-то страшное предчувствие гнетёт душу. Ещё вчера казалось, что война далеко, а сегодня немцы совсем уже рядом, в Петергофе. Страшное предчувствие усиливают и нагнетают плач и стоны чаек. Они суетятся, издают крики жалобные, гнетущие, а порой пронзительные и призывающие. Они то поднимутся высоко в небо и там парят на ветру, то с криком носятся над тобой, как бы прося о помощи. Чайки разные, одни, небольшие, белоснежные, с красными клювами, обладают большой скоростью и стремительным полётом. У других, крупных альбатросов с огромным размахом крыльев, плавный могучий полёт. Я никогда ещё не видел на нашем берегу такого скопления чаек. Что с ними сегодня происходит?

Я посмотрел на солнце – но что это? – солнца не видно, по заливу поползла чёрная тень. Странные, незнакомые ещё звуки разорвали небо: это со стороны Петергофа плотно шли немецкие самолёты. Их было так много, что небольшой кусок неба над заливом был ими закрыт, как чёрной тучей. Чайки издали мощный крик, высоко взметнулись в небо и пошли в сторону Кронштадта.

Лавина немецких самолётов снижалась, шла на нас. Они были так низко, что можно было рассмотреть на крыльях фашистские кресты. Потом самолёты делали стройный поворот и уходили на Кронштадт. Сначала мы видели только огромные столбы воды от разрывающихся бомб, а потом город превратился в месиво: всё дымилось и кипело, бомбы ложились и на город, и на корабли. Огромное пламя вырвалось с корабля, что стоял у фарватера. В какую-то минуту сквозь дым вырисовался его нос, поднявшийся вертикально, но потом оглушительный взрыв потряс залив, и корабль ушёл под воду.

Кронштадт горел, затягивался дымом, а новые партии самолётов всё так же нагло появлялись из-за солнца и шли на город. Стоял невероятный грохот, ревели самолёты, рвались бомбы. Стреляли и наши береговые зенитные батареи, пытаясь хоть немного облегчить страдания города, сберечь его от безжалостного уничтожения. Иногда зенитки попадали в цель, и тогда горящим факелом разрезал немецкий самолёт чёрную дымовую пелену и падал в залив. Пять наших истребителей поднялись с нашего аэродрома, низко прошли над головами и тоже скрылись в дыму.

Долго длился этот первый большой немецкий налёт. Залива видно не было, только едкий запах пороха доходил до нашего берега, да прибивало куски пепла, гонимые ветром. Было ощущение, что город Кронштадт погиб. С тяжёлым сердцем ушли мы с берега. До самого вечера доносились до посёлка звуки разрывов. Ночью ветер стих, а со стороны залива встало розовое зарево пожара.

Следующий день был тихий. Мы пришли на берег и удивились: солнце светило, залив был гладкий, Кронштадт стоял на своём месте, правда, кораблей видно не было и не было кранов, которые всегда так торжественно обозначали Военный угол.

Опасаясь, как бы вчерашний немецкий налёт не повторился, мы перегнали лодку: мимо дамбы, за мыс, в нашу лагуну, где был так называемый коровий пляж. И хотя день был спокойным, всё равно мы, потрясённые виденным вчера, в море не пошли. Но на следующий день, под вечер, перемёт всё-таки поставили, правда, уже под нашим берегом, между седьмым фортом и Горской. Перемёт поставили в потёмках, и на утро нужно было проверять его тоже рано. Кто знает, как себя поведут немцы?

Ушли в море рано утром, ещё в темноте. Ветра не было, вставало удивительно чистое и красивое небо. Никто не стрелял, будто и войны не было. Я догрёб до перемёта, и дядя Гена начал его выбирать. Перемёт был живцовым, на семьсот крючков, протяжённостью километра четыре. Выбирали мы медленно и долго, то и дело поглядывая в сторону Петергофа.

Уже высоко поднялось солнце, стало хорошо пригревать, я снял куртку. Дядя Гена вынул последние крючки, наклонился за борт сполоснуть руки, вытер их, как всегда, о передник, сел на корму, закурил. А я развернул лодку и стал грести к берегу. Под ногами лежала пойманная рыба, но сегодня я был к ней как-то равнодушен. Мои мысли всё время возвращали меня к тому страшному дню. И потом, что же случилось с чайками? Ведь с того страшного дня их совсем не было видно на нашем берегу.

Вёсла ритмично опускаются в воду, оставляя после каждого гребка круги, расходящиеся на воде. Прошли «Птичий

камень», скоро пойдут камыши, а там и наш берег. Мы привыкли грести с дядей Геной в такт, никогда в движении вёсел не путаемся, и сегодня он на корме, напротив меня, длинными руками гребёт вёслами в поддавки, направляя лодку к берегу. Обычно он разговорчив, с ним интересно, на обратном пути он всегда рассказывает мне разные истории, но с того страшного дня мы с ним оба стали молчаливыми.

Проходим высокие камыши, уже просматривается дно, впереди берег. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, сколько мне ещё грести. Но что это?

Вся прибрежная полоса – необычно белого цвета, как будто покрыта снегом. Я нажимаю на вёсла, ещё взмах, ещё. Дно лодки цепляется за грунт, уже мелко. Дядя Гена встаёт на корму, я опускаю вёсла, встаю на банку, чтобы лучше всё разглядеть – и комок подступает к горлу.

Вот они, смелые чайки! Это они вступили в тот день в неравный бой с врагами и погибли. Ветер пригнал их к нашему берегу, где каждый день встречали они восход и заход солнца. Как героев качает их сейчас плавная прибойная волна. Сколько же их! Так вот почему так осиротел залив!

Мы поставили лодку на якорь, взяли рыбу и пошли на берег через кладбище чаек.

Дня через два, также утром, прибило к берегу тела матросов, погибших в тот роковой день. Матросы были в тельняшках, но воедино сливались с белыми чайками.

Днём из Кронштадта пришли шлюпки. Моряки бережно уложили своих братьев на днище, чтобы предать их тела земле в родном городе. А на песчаном берегу прибрежные волны ещё долго оплакивали высокий порыв белоснежных чаек и безымянных матросов.

После обстрелов к нашему берегу прибивало тела погибших матросов

Я провожал отца на фронт. Он обернулся в последний раз. За всю войну от него не было вестей. Только похоронка

Молодой матрос умер на рассвете. Утром я показывал морякам дорогу на Горское кладбище

Отца провожали 5 августа 1941 года. Он пришёл со скаткой через плечо, в старых солдатских сапогах, в обмотках. Мама дала ему продукты и по старому обычаю перекрестила на дорогу. Мы думали, что провожаем его ненадолго