Последний выпуск

скачать книгу бесплатно

Хлоя несколькими жирными линиями перечеркнула рецепт приманки в тетради, а Аадхья с отвращением выбросила цилиндры в мусорное ведро. Когда первый эксперимент настолько не соответствует ожиданиям, продолжать не стоит. Это значит, что допущена серьезная ошибка – и мы понятия не имели какая. Если предпринять вторую попытку без коренной переработки, что-нибудь обязательно пойдет не так, причем самым эффектным и, вероятно, болезненным образом.

Единственным плюсом было то, что Моя Прелесть впервые выказала признаки фамильяра. Она не присоединилась к общему буйству; наоборот, когда Светик прыгнула к курильнице, Моя Прелесть, взбежав по моему плечу, забралась на высокую полку, накрылась большой пробиркой и стала неодобрительно наблюдать за остальными мышами, зажав нос передними лапками. После того как мы потушили курильницу, она вернулась в переноску, закрыла за собой крышечку и ясно дала понять, что не желает сидеть в общей клетке в комнате Лю вместе с этими укурками.

Это меня порадовало, но работа над ловушкой вернулась на исходную.

Тем временем члены нью-йоркского анклава были не единственной моей проблемой. Остальные тоже начали задумываться над тем, кого и почему атакуют злыдни. Мы все проводим уйму времени, размышляя о злыднях и их намерениях. Почти половина уроков в младшем и среднем классах посвящена изучению злыдней – их типам, привычкам, а главное – способам их убить. Когда злыдни начинают вести себя непредсказуемо, это плохо. Даже если непредсказуемость заключается в том, что они перестали нападать. Как правило, это означает, что они просто ждут подходящего момента.

В следующую среду, под конец нашего неизменно бодрого семинара в библиотеке, Сударат подождала, когда остальные ребята начнут собираться, и негромко сказала мне:

– Одна девочка из Шанхая спрашивала – правда, что на наш класс снова напали?

Мы приближались к середине семестра, и с начала года погибли общим счетом двадцать три человека. Больше половины из них были младшеклассники, которые взорвались в мастерской или отравились в алхимической лаборатории (что по обычным школьным меркам почти не считалось гибелью). Остальные, за исключением одного, пали жертвой ошибок в столовой. И даже это было заметно меньше обычного, поскольку почти все пользовались нюхательными заклинаниями и противоядиями.

Покойник номер двадцать три, единственный из всех, не принадлежал к новичкам – это был ученик среднего класса по имени Прасонг, член бывшего бангкокского анклава. В один злополучный день он обнаружил, что больше не является членом анклава; до тех пор Прасонг вел себя так несносно, что, угодив в беду, обнаружил разительную нехватку друзей и сочувствия. Поскольку он желал сохранить прежние блага – или хотя бы приблизительно гарантировать себе жизнь, – Прасонг принял решение стать малефицером. Естественно, лучшим и надежнейшим способом получить большую порцию маны – столько, чтобы пережить выпуск, – было высосать ее из компании ничего не подозревающих наивных новичков.

Если вам это кажется адским злом, следует заметить, что мы тут рассуждаем иначе. Как правило, в школе бывает от четырех до восьми малефицеров, а поскольку большинство из них не планируют этого заранее и не приносят с собой мелких млекопитающих, нападения на младших учеников – обычное дело. Руководство для новичков предупреждает об этом самым прозаическим образом и велит остерегаться старших учеников – и успешных однокашников, – которые выказывают слишком много интереса к чужим делам. Одному из таких субъектов – покойному (и никем не оплаканному) Джеку Уэстингу, который два года назад расправился с соседкой Ориона, Луизой – я была обязана красивым шрамом на животе.

Только с Сударат Прасонг мог разговаривать, не вызывая подозрений. Для этого ему даже не приходилось утруждаться – Сударат сама старалась поддерживать связи со старшими товарищами по бывшему анклаву. Даже если ей в лучшем случае выпадал шанс сесть с ними в столовой или получить какие-нибудь вещички, которые старшим не удавалось продать, это все-таки было лучше, чем ничего. Для установления контакта Прасонгу было достаточно хоть раз пустить Сударат за свой стол. Она, видимо, рассказала ему о нашем странном семинаре в библиотеке, и он убедился, что это идеальный лакомый кусочек – восемь новичков в изолированном помещении, и никаких свидетелей вокруг.

Очевидно, обо мне Сударат не упомянула.

Через несколько дней Прасонг тихонько спустился вниз незадолго до конца обеденного перерыва и начертил на полу под партами колдовской круг.

В норме не ожидаешь встретить охотника за чужой маной в библиотеке; чисто теоретически там нет в доступе ничего подходящего для малефицеров. Это, конечно, не так – я натыкалась на такие тексты раз сто. Но человек, который нарочно пойдет их искать, скорее всего, ничего не получит. В любом случае Прасонг был не так амбициозен, как очаровательный Джек Уэстинг. Его заклинание должно было сорвать изрядный клок кожи с жертвы, чтобы он мог вытянуть из нее порцию маны через боль и ужас; полагаю, больше ничего он и не желал. Вообще-то убить восемь волшебников, пусть даже новичков, зараз – не шутка для начинающего малефицера. Зловещий эффект малии явственно выделил бы Прасонга из толпы однокашников, и соученики – особенно ближайшие соседи по этажу – наверняка сколотили бы компанию, чтобы прикончить малефицера, пока у того не возникли новые гениальные идеи по извлечению маны из окружающих.

К несчастью для Прасонга, я заметила ловушку, едва шагнув за порог. Я решила, что ее устроил злыдень; некоторые продвинутые твари способны накладывать заклинания, пускай неуклюже. Почему бы и не колдовской круг? Лично я справилась бы гораздо лучше, потратив вдвое меньше усилий; именно это я и сделала – взяла кусок мела и переписала половину символов, обратив чары на тех, кто их наложил. Попутно я исправила ошибки и внесла парочку усовершенствований – а потом снисходительно произнесла заклинание, потратив не больше грамма маны. Я еще порадовалась, что нападение удалось так легко отбить.

Лишь в столовой я выяснила, кто это устроил. Ребята бурно обсуждали, как в разгар занятия по иностранным языкам с Прасонга вдруг сошла вся кожа. Он метался по классу, дико визжа, пока не умер от потери крови и болевого шока.

Не могу сказать, что я его жалела. Нет. После обеда меня стошнило, но, наверно, я просто съела какую-то дрянь. Сударат вышла из столовой с выражением умеренного ужаса на лице. Она и все прочие младшеклассники из библиотечной аудитории сразу поняли, что произошло, ведь я самодовольно продемонстрировала им колдовской круг, объяснила, зачем он нужен, и рассказала, как хитро обратила заклинание на того, кто его наложил. Пару недель Сударат помалкивала – очень красноречиво.

Она подошла ко мне впервые с тех пор.

– Из Шанхая? – медленно повторила я.

Сударат чуть заметно кивнула.

– Ребята из Бангкока это слышали, – сказала она. – Что на нас нападают. Когда я сказала…

Она замолчала, но я все поняла. Когда она рассказывала Прасонгу о нападениях в библиотеке, за столом сидели и другие ребята из Бангкока. И теперь бывшие товарищи по анклаву использовали Сударат в качестве полезного разносчика слухов, чтобы хоть немного компенсировать потери. Так поступаем все мы, неудачники. Никогда не знаешь, что именно поможет тебе выбраться из выпускного зала.

– Что ты им сказала? – спросила я.

Сударат склонила голову к парте, так что короткая челка заслонила ей глаза. Я заметила, как у нее судорожно дернулось горло, когда она сглотнула.

– Я сказала, что не помню. Потом я сказала – нет.

Она училась точно так же, как учатся все невезучие новички. Девочка поняла, что ее расспрашивают, не потому что заботятся о ней; старшие охотились за ценными для себя сведениями. Сударат сообразила, что они пытаются что-нибудь разнюхать обо мне. Но она еще не полностью усвоила урок – и совершила ошибку. Нужно было, разумеется, выяснить, что? из ее сведений имеет цену, и продать старшим. А вместо этого она солгала, чтобы защитить меня. Солгала тем, кто мог предложить ей надежду на помощь, надежду на новый дом.

Очень любезно со стороны Сударат, хотя я бы предпочла, чтобы шанхайцы вообще ее не расспрашивали. Они что-то заподозрили – это был скверный знак. Как минимум ребята из шанхайского анклава пытались выяснить, что происходит со злыднями – и в одном лишь выпускном классе шанхайцев было девять человек, не говоря обо всех их союзниках. Кроме того, они уже знали, что на тех, кто занимался в библиотеке, как минимум раз нападал злыдень. Несомненно, они размышляли и над другими известными нападениями злыдней – например, лескитов, проникших в мастерскую. Как только кто-нибудь поймет, что нападению подвергся человек, сидящий на индивидуальном языковом семинаре по соседству с мастерской, и что этот же человек – единственный выпускник среди сидящих в библиотеке малолеток, несложно будет сложить два и два.

Я понятия не имела, что произойдет, когда все выяснится. Возможно, остальные ньюйоркцы перекроют нам с Хлоей доступ к хранилищу. Если Орион в любом случае перестал снабжать их свежей маной, они немного потеряют, скинув за борт его подружку. И это будет еще не худший вариант. Если ребята сообразят, что школа объявила мне войну, они пожелают знать почему; и если они не сумеют придумать причину сами, кто-нибудь наверняка решит потыкать меня палочкой, чтобы получить ответ. Если еще раньше мои дорогие однокашники не придут к выводу, что, возможно, стоит отдать школе ее добычу.

Поэтому в середине семестра мои занятия проходили особенно бодро.

На самом деле они и правда были неплохи. И я по-прежнему искренне радовалась возможности делать уроки не в одиночестве. Мы прибрались в комнате Хлои и заново набили подушки – если вы думаете, что мы выбросили бы отличные, удобные подушки только потому, что недавно они служили обиталищем двум злыдням и одному полупереваренному подростку, вы ошибаетесь. Мы собирались у Хлои почти каждый вечер, поставив на пол между собой маленькую корзинку, где наши мышки могли вздремнуть на досуге.

Мы редко оставались вчетвером. Каким бы предметом мы ни занимались, стоило попросить – и приходил кто-нибудь еще. Я часто нуждалась в помощи по арабскому – Ибрагим и его приятели были просто счастливы заглянуть к нам и в качестве платы за вход дать мне совет. Почти каждый вечер приходила и Нкойо – она получила курс общего санскрита, на который рассчитывала я. С ее помощью я изрядно продвинулась в сутрах Золотого камня и наконец добралась до чего-то серьезного.

Впрочем… нет, я лгу. Дело было не в помощи, а в свободном времени, потому что я наконец перестала озираться, не теряя бдительности ни на секунду. Дело было в энергии, потому что мне не приходилось постоянно напрягаться, собирая ману. И – да, дело было и в помощи тоже, просто помощь, свободное время и энергия проистекали из одного источника. Источника по имени Хлоя, неограниченно щедрая Хлоя… и мне это не нравилось.

Я вру. Нравилось, конечно, даже очень, и в то же время я тосковала и злилась.

Но я ненадолго перестала тосковать и злиться, когда перевернула страницу и обнаружила каллиграфически выписанный заголовок, который был ясен без перевода. Образно выражаясь, он гласил: «Тут что-то особенное». Первый камень на Золотой дороге. Заклинание на санскрите окружала затейливая рамка; каждая буква была украшена золотым листком и обведена цветной краской. С первого взгляда я заметила фрагменты заклинаний, которые мне уже попадались, – заклинание фазового контроля, призывание воды, еще одно заклинание, с которым я совсем недавно разобралась (оно отделяло землю от камня). Все они, сплетенные вместе, были частью целого.

Я не просто перестала дуться. Я перестала беспокоиться из-за маны, из-за того, что случится, когда (если) меня раскроют; я даже на учебу забила. Целую неделю я трудилась над сутрой – если, конечно, не сидела на индивидуальном семинаре и не убивала злыдней. Даже за едой я не отрывалась от словаря.

Я знала, что это глупо. Для семинара по валлийскому мне было нужно разобрать длинное, запутанное стихотворение, которое наверняка содержало три-четыре полезных боевых заклинания – их, вероятно, можно было использовать во время выпуска. А великий труд Пуроханы имел отношение только к архитектуре, и, скорее всего, для наложения этих заклинаний понадобился бы целый круг магов. Сутры Золотого камня предназначались для постройки анклавов, а не истребления злыдней; они могли пригодиться мне, только если бы я выжила и выбралась из школы.

Но если я выберусь, то предложу их семье Лю или кибуцу, из которого родом друг Ибрагима Якуб. Сутры Золотого камня пригодятся стабильным магическим сообществам, которые хотят обзавестись безопасными убежищами. Возможно, это не лучший способ возведения анклавов, иначе большинство заклинаний дошли бы до наших дней. Однако лучше прибегнуть к ним, чем заложить все свое семейство другому анклаву на три поколения вперед, только чтобы получить доступ к заклинаниям, не говоря уж о необходимых для строительства ресурсах. Кроме того, заклинания Пуроханы, вероятно, обойдутся дешевле современных. В Древней Индии не строили небоскребов; как минимум неоткуда было взять стальные балки и бетон.

Мои золотые анклавы, конечно, будут не такими шикарными, как современные, ну и что? Они не позволят злыдням добраться до детей; а если ты живешь в безопасности, у тебя, по крайней мере, есть выбор. Выбор, который можно сделать, и не будучи моей мамой. Тебе уже не придется подлизываться к детям из анклавов и подкупать их. Да, у них будут некоторые преимущества, больше старых вещей на раздачу, больше маны, кое-кто по-прежнему будет их обхаживать, но не абсолютное большинство, отчаянно цепляющееся за жизнь. Члены анклавов перестанут получать даровую помощь в обмен на призрачную надежду попасть в союз и еще более призрачную надежду попасть в анклав.

Эта мысль меня воодушевляла. Если именно таким образом мне предстояло нести гибель и разрушение мировым анклавам, значит, прабабушкино пророчество все-таки должно было исполниться. Я возьму заклинания Пуроханы и научу людей ими пользоваться; да, возможно, я им не по нраву, но ради такого случая они ко мне прислушаются. Я стану желанной гостьей в анклавах, которые помогу построить; в уплату я возьму с осчастливленных волшебников обещание, что они помогут другим. Пожертвуют ресурсы, сделают копии заклинаний, подготовят учителей…

Занимаясь в свободное время исправлением мира, я упустила из виду школьные задания. Я совсем забыла про контрольную для протоиндоевропейского семинара, и мне грозил бы полный крах, если бы не Ибрагим; когда я вспомнила о контрольной – вечером в понедельник, накануне сдачи, за час до отбоя, – он срочно договорился с приятелем из дубайского анклава. Мы с ним как-то раз в прошлом семестре сидели рядом в библиотеке. Дубайцы по-прежнему смотрели на меня косо, когда встречали в коридоре, а вот Ибрагим завел среди них одного хорошего друга и четырех знакомых. Не такова ли вся моя жизнь?

Но теперь мне повезло, потому что, когда я испуганно вскрикнула, вспомнив про контрольную, Ибрагим сказал: «У Джамала, кажется, есть то, что нужно». Джамал был младшим из дубайской компании – и он унаследовал бесценную коллекцию контрольных работ по самым разным предметам. Я отдала ему копию комментария к заклинанию, призывающему воду, и получила прекрасное эссе, написанное для протоиндоевропейского семинара десять лет назад.

Нужно было переписать его своей рукой, и в итоге я решила, что автор несет чушь, разозлилась и переделала примерно половину, засидевшись до глубокой ночи. Я заснула прямо на столе, и мне пришлось дописывать эссе на следующий день во время индивидуальных занятий. Затем я отправилась на протоиндоевропейский семинар, полная смутного недовольства; когда я, зевая, засовывала контрольную в прорезь для сдачи, из нее показался зловещий дымок и проник прямо в мой открытый рот.

Не думайте, что все чудовища – огромные и зубастые. Злыдни-мистики вообще-то относительно хрупкие. Они охотятся, сводя людей с ума зачарованными газами, которые вселяют в человека ощущение небывалого ужаса. Пока ты мечешься, вопя и прося пощады, злыдень выбирается из укрытия и пытается выскрести твой мозг через нос при помощи частично материализованных конечностей.

Со мной эта хитрая тактика не сработала, поскольку человеческий мозг не в состоянии представить ничего страшнее чреворота. Магический дымок воскресил это переживание в моей памяти, и я отреагировала точно так же, как в прошлый раз, иными словами яростно заорала: «Сдохни, мерзкая тварь!» Но это был не чреворот, а всего лишь облачко эктоплазмы… и я обрушила на него мощное смертоносное заклинание, совсем как человек, который пытается зажечь спичку огнеметом.

Мое любимое смертоносное заклинание убивает не потому, что уничтожает тело – оно истребляет жизнь на метафизическом уровне. По сути, я сообщила древнему ужасу, что ему совершенно незачем существовать, и полностью вытеснила его из реальности, а затем попыталась убедить остальную окружавшую меня материю, что ей также следует отказаться от нелепых претензий на существование.

Это было очень странно, потому что школа и так не вполне существует. Она выстроена из реальных материалов, однако магия делает законы физики пластичными: металл и камень начинают растягиваться, планировка не соответствует никаким правилам, и главным образом Шоломанча не разлетается на части только потому, что мы верим в нее изо всех сил. Именно этот элемент я и изъяла, и четыре человека, сидевших со мной на семинаре, в мгновение ока с особой остротой осознали, что от ужасной пустоты их защищает консервная банка, укрепленная радостными мыслями и волшебной пыльцой. Ребята дружно заорали и попытались удрать в безопасное место, но безопасных мест больше не было: семинарская аудитория, а следом и коридор от недостатка веры начали рассыпаться у них на глазах.

Разрушить школу нам помешало только то, что я не переставала верить сама. Все еще полупьяная после видения, я вышла, шатаясь, вслед за остальными в коридор, который уже начал гнуться и коробиться, как алюминиевая фольга, под весом верхних этажей. Сначала я подумала, что дурман еще не прошел; поэтому я закрыла глаза и решительно сказала себе, что все в порядке. Я потянулась рукой к стене, не сомневаясь, что нащупаю ее, прочную и надежную, – и действительно нащупала. Тогда я крикнула вслед ребятам: «Успокойтесь! Это просто мистик! Стойте!» Обернувшись, они увидели, что коридор вокруг меня цел, убедили себя, что я права, и вновь поверили в школу.

Тут же я поняла, что ошиблась: как только коридор обрел прочность, Шоломанча захлопнула дверь класса и скрыла ее прочной стеной, как она обычно поступает с лабораториями на втором этаже, если результаты неудачного алхимического эксперимента выветрятся лет через десять, не раньше. Стена рухнула прямо с потолка передо мной, едва не отхватив мне палец, но я успела заметить за ней стену семинарской аудитории, сложившуюся гармошкой. И тут до меня дошло, что я наделала.

Я почти ничего не знала про других ребят, посещавших индоевропейский семинар. Все они, как я, были, разумеется, выпускниками, учившими иностранные языки. Один из них, Рави, принадлежал к джайпурскому анклаву, и остальные трое сидели вокруг него, помогая ему на контрольных и экзаменах. Со мной они даже не разговаривали. Я знала Рави по имени только потому, что в числе его прихлебателей была белокурая немка по имени Лизель, обладавшая отвратительной привычкой ворковать: «Ах, Рави, это просто великолепно», когда он давал ей на проверку свои работы. Мне страшно хотелось запустить в них словарем, особенно после того как я случайно бросила взгляд на ее контрольную. Несложно было догадаться, что Лизель, вероятно, претендует на выпуск с отличием, а значит, раз в десять умнее Рави. У него даже не хватило мозгов понять, что она самая сильная ученица в группе. Обычно Рави отдавал свои работы одному из парней, а сам до конца урока флиртовал с Лизель и заглядывал ей в декольте.

Конечно, мозги не всегда решают все. Рави быстрее прочих убедил себя, что школа не рушится; когда я их нагнала, он уже оправился и решительно произнес:

– Пойдем в библиотеку. Нам не понизят оценку, если аудитория схлопнулась. Ну и ты тоже приходи, – добавил Рави, обращаясь ко мне царски великодушным тоном; этот наглец даже ткнул пальцем в сторону лестницы, намекая, что в знак благодарности за внимание я должна пойти первой. Месяц назад, когда у меня не было разделителя, я бы пошла – и была благодарна за приглашение в компанию.

– Если я и пойду куда-то посреди урока, то только одна, – грубо ответила я. – Между прочим, ни один из вас не сказал мне про мистика.

Они все пришли в класс раньше меня. Никто не пострадал во время сдачи заданий – следовательно, они заметили нехорошие признаки (например, слабый переливающийся свет, который я в норме бы не пропустила) и запихивали контрольные в щель, держа их на расстоянии вытянутой руки. Никто не сказал ни слова, когда сдавать контрольную пошла я.

– Самой надо следить, – дерзко ответил один из парней.

– Конечно, – сказала я. – Вот теперь и следите.

– Что это было? – внезапно спросила Лизель. Она подозрительно посмотрела на успокоившийся коридор и замурованную дверь, а затем уставилась на меня. – Заклинание, которое ты применила… это La Main de la Mort? Рука Смерти?

Она была права. Очевидно, Лизель учила французский (или она вообще билингва с детства). В целом Руку Смерти несложно распознать – не так уж много смертоносных заклинаний из трех слов. Проблема заключается не в том, чтобы выучить слова; это заклинание требует огромного количества je ne sais quoi[2 - Нечто неуловимое, неопределенное (фр.).], как большинство французских заклинаний; нужно швырять их беспечно и как бы безыскусно. Поскольку Рука Смерти убьет тебя, если ты ошибешься хоть немножко, мало кто способен произнести это заклинание беззаботным тоном. Ну разве что ты находишься внутри чреворота, и смерть кажется приемлемым вариантом. Вдобавок нужно выпустить чудовищное количество маны, не выказав ни малейшего усилия, что нелегко для большинства людей, если им, конечно, не суждено стать великими темными магами.

– Сами себя охраняйте, если надо, – сказала я, ища прибежища в грубости, и зашагала к лестнице как можно быстрее, пока Рави, разинув рот, смотрел мне вслед.

Было не запредельно сложно догадаться в ту минуту, что я скрываю нечто важное и очень неприятное. Придя обедать, я увидела, что Лизель разговаривает с Магнусом за нью-йоркским столом. Он жестом велел парочке своих прихлебателей отодвинуться и дать ей место рядом.

– Кажется, мне крышка, – кратко сказала я Аадхье и Лю, как только села.

И, знаете, я не ошиблась.

Глава 4

Середина семестра

Когда я была маленькой, мама регулярно напоминала мне, что другие думают о нас гораздо меньше, чем кажется; людей гораздо больше волнует то, что думают о них. Я полагала, что усвоила этот урок, но оказалось, нет. В глубине души я искренне считала, что все меня обсуждают, оценивают и так далее, хотя на самом деле я никого особо не интересовала. Я открыла эту восхитительную истину, потому что внезапно окружающие и впрямь стали обо мне думать. Контраст был разительным.

Не так давно все решили, что Орион Лейк влюбился в меня, просто потому что всегда был странным. По обычным меркам он и правда был странным. Даже Магнус и прочие ньюйоркцы, предложившие мне гарантированное место в анклаве, не считали меня какой-то особенной; они всего лишь хотели ублажить Ориона. Ребята не сомневались, что в выпускном зале меня спас Орион. Но тут Лизель разнесла весть о том, что я способна наложить заклинание Мертвой Руки, даже надышавшись парами мистика, и это была последняя капля. Ньюйоркцы наконец задумались обо мне и, разумеется, в тот же день догадались, куда девается мана.

Вечером, выходя из библиотеки, я обернулась и увидела Магнуса и троих его приятелей, которые сгрудились вокруг Хлои, сидевшей на кушетке в читальном зале. Испуг на ее лице ясно читался даже издалека. Я подумала, не вернуться ли… но что толку? Хлоя не стала бы врать друзьям по анклаву, людям, с которыми ей предстоит жить; а я не стала бы просить ее об этом. Неужели я хотела взмолиться, чтобы ньюйоркцы позволили мне цепляться за них и дальше? Разумеется, нет. Я собиралась угрожать? Соблазнительно… но нет. Я ничего больше не могла поделать. Поэтому я развернулась и пошла вниз, в полной уверенности, что ньюйоркцы вынудят Хлою отрезать меня от хранилища маны. Честно говоря, это был оптимистичный сценарий. На самом деле я ожидала, что Магнус явится ко мне во главе огромной толпы, вооруженной вовсе не метафорическими вилами.

В общем-то, мой случай вовсе не уникален в истории колдовского сообщества, и случай Ориона тоже. Мы оба – таланты, которые рождаются раз в поколение, но, как вы догадываетесь, в норме это происходит один раз в поколение. По чистой случайности мы – два исключительных примера – оказались в школе вместе. Не сомневаюсь, мироздание устроило это, чтобы восстановить нарушенное равновесие. Мой папа храбро бросился в пасть чревороту, навстречу бесконечным мукам, чтобы спасти меня и маму, она много лет лечит бесплатно, а я с детства ощущаю тягу к жестокости и массовым убийствам. За год до рождения Ориона двенадцать малефицеров истребили весь выпускной класс, поэтому был зачат герой, способный спасти сотни ребят. Это принцип равновесия: на обеих чашах лежат равные, но полностью противоположные вещи.

Дело в том, что волшебники вроде нас попадаются нередко – нет-нет да родится могущественный маг, который может изменить баланс силы между анклавами, в зависимости от того, где ему суждено появиться на свет. Лет сорок назад из школы выпустился один великий мастер, имевший талант к масштабным постройкам, и все крупные анклавы позвали его к себе. Он отверг их предложения и вернулся домой, в Шанхай. Древний анклав его семьи был захвачен чреворотом. Он собрал круг из независимых волшебников, лично возглавил их, убил чреворота и, как вы понимаете, был немедленно провозглашен новым Господином шанхайского анклава – и это через три года после выпуска. Конечно, он начал почти с нуля: спасенный им анклав был древним и насыщенным многовековой магией, но по современным стандартам маленьким и тесным; к тому времени большинство талантливых китайских волшебников перебрались в Нью-Йорк, Лондон и Калифорнию. Даже анклавы в Гуаньчжоу и Пекине пополнялись по остаточному принципу.

После сорока лет правления Ли Шань Феня шанхайский анклав обзавелся шестью башнями и монорельсом; шанхайцы недавно открыли седьмой портал и дали понять, что подумывают отделить азиатские анклавы и выстроить собственную школу. Отчасти это делает Ориона значительной персоной, такой важной, что Нью-Йорк был готов подарить бесценное место в анклаве какой-то девчонке-парии только потому, что она приглянулась Ориону. Все знают, что предстоит борьба за власть, а Орион – не просто популярный ученик Шоломанчи. Он тот, кто может переломить ход войны за стенами школы. Никто не станет объявлять открытую войну анклаву, обладающему непобедимым бойцом, не говоря уж о ресурсе, который представляет собой человек, умеющий превращать злыдней в ману. Орион надежно устроен в Нью-Йорке – он сын весьма вероятной будущей Госпожи нью-йоркского анклава, ни больше ни меньше. Не сомневаюсь, что авторитет его матери изрядно зависит от него. Шанхайские ребята наверняка прибывали сюда с наказом внимательно наблюдать за Орионом и вести разведку. Вряд ли им было спокойно: за последние три года Орион собрал внушительный клуб поклонников из тех, кому спас жизнь.

Я не предвидела одного – что меня наряду с Орионом повысят до ранга серьезного игрока.

Хлоя не пыталась соврать Магнусу – в любом случае, она не умеет врать. Вместо этого она принялась отчаянно убеждать его в том, что нужно и дальше давать мне ману, а не то… Хлоя подробно живописала потенциальное «не то», рассказав заодно, как я распотрошила подушечное чудовище. Нормальный человек пришел бы в ужас, обнаружив рядом с собой ходячую ядерную бомбу. А Магнус решил, что из этого выйдет отличный подарок для нью-йоркского анклава.

На следующее утро, за завтраком, я бы предпочла вилы его самодовольной роже. Магнус ухмылялся, глядя на сидевших в другом конце столовой шанхайцев, как будто он сделал ловкий ход и завербовал меня. Напоминаю, в прошлом семестре Магнус пытался меня убить. У ребят из Шанхая вид был мрачный и встревоженный. К вечеру я узнала, что они торговались за сведения обо мне и в очередной раз пристали с расспросами к Сударат; один из шанхайцев даже предложил девочке разделитель маны до конца года, что наверняка гарантировало ей жизнь.

– Соглашайся, – с горечью сказала я Сударат. – Хоть кто-то должен извлечь из этого выгоду.

В общем, мне не на что было жаловаться: ньюйоркцы меня не прогнали и не отлучили от вкусной маны. Более того, они с удвоенным энтузиазмом принялись собирать ману, когда выяснили, куда она девается. Потому что они, разумеется, ожидали взамен получить лакомый кусочек, а именно меня – мощное оружие, которое будет тихонько лежать в заднем кармане анклава, готовое к использованию в случае чрезвычайной ситуации. Они с радостью дали бы мне после выпуска именно такую жизнь, о которой я мечтала много лет.

Вот гады.

Через два дня Орион внезапно сказал:

– Слушай, может, после выпуска махнем куда-нибудь?

Я уставилась на него.

– Что?

– Ребята говорили – надо съездить куда-нибудь компанией, – с восторгом продолжал Орион. – Нам дадут автофургон, так что…

Очевидно, Орион увидел мое ошалевшее лицо и догадался, что в этом разговоре есть нечто странное.

Он не просто вслух пытался строить планы на будущее – для этого требовалось предположить, что все мы выживем (даже самые богатые члены анклавов старались не затрагивать эту тему в смешанной компании, а для остальных она просто была табу). Вдобавок Орион полагал, что я добровольно пожелаю тусить с ньюйоркцами.

Конечно, он не сам это придумал. Хлоя как-то на голубом глазу сказала мне, что Орион ничего не хочет, кроме как убивать злыдней, и это полный бред; но окружающие, несомненно, так усердно его поощряли, что этот бред прочно засел у Ориона в голове. И разделитель маны, который он носит, работает только в одну сторону, поэтому Орион вынужден убивать злыдней, если ему нужна мана. А она нужна ему, как всем нам.

Орион запрограммирован на то, чтобы с утра до ночи думать только об охоте на злыдней. Единственным, чего он однажды внятно пожелал, была я. Скорее всего, на моем месте мог оказаться любой человек, который обращался бы с ним как с живым существом, а не как с машиной для убийства чудовищ.

Он многого мог пожелать – дружбы, любви, нормального отношения. Но Ориону было все равно, где сидеть в столовой, какую футболку носить, какие уроки посещать и какие книги читать. Он выполнял задания более или менее исправно, вел себя вежливо и избегал обожающих поклонников, мучаясь из-за этого совестью; если бы я сказала: «Давай пройдемся на руках по коридору», он бы, наверно, пожал плечами и ответил: «Ну давай». У Ориона не возникло бы спонтанного желания отправиться в путешествие. Ему внушили эту идею, и смысл, очевидно, был в том, чтобы втянуть в нью-йоркскую тусовку меня