скачать книгу бесплатно
Все мужчины табора вращали над головами пращи. Пять или шесть камней полетели в него с разных сторон. Заан успел силовым потоком снять три из них в воздухе, один отбил рукой, от одного увернулся – но последний камень ударил его в деформированное ухо. Мир раскололся напополам и пропал.
Реальность то наливалась тусклыми оттенками, то темнела и исчезала. В промежутках между наплывами тьмы сознание улавливало разрозненные куски окружающего, и тогда дзен начинал смутно понимать, что происходит вокруг.
Он чувствовал, как его раздевают, неумело дергая застежки, с мясом вырывая петли, как снимают ботинки, ощупывают тело… Слышал голоса, звучащие то болезненно громко, то совсем тихо… Ощущал движение, толчки и щипки… Удары по ребрам, затем по голове, там, куда угодил камень… Еще сильнее… Он глухо замычал сквозь зубы.
Через некоторое время тренированное сознание взяло контроль над телом, и Заан Ушастый, упираясь во что-то твердое сначала плечом, а потом лбом и коленями, медленно сел.
Слезы мешали смотреть, рук он не ощущал. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы окружающее наконец попало в фокус и прояснилось.
Он сидел в клетке, которая стояла в задней части повозки. Заан пошевелил плечами – внезапное чувство, что ему отрубили руки, пронзило его – и понял, в чем дело. Их вывернули за спину, стянули веревками в локтях и запястьях с силой, означавшей, что плечевые суставы, скорее всего, вывихнуты. Ноги тоже были связаны, но он хотя бы видел их… обнаженные, как и все тело. Запекшаяся кровь коркой стягивала кожу на лбу и правой щеке. Тупая боль ломила виски, а левое ухо… Наверное, по ушам хлопнули ладонями, одновременно и очень сильно. Звуки, доносящиеся справа и спереди, он еще слышал, но по левую сторону царила глухая тишина. Из глубокого пореза на груди кровь уже не текла, значит, прошло достаточно много времени. Стараясь не поворачивать голову, Заан искоса огляделся.
По особенностям ландшафта он не мог догадаться, в каком направлении движется табор. Особенностей просто не было – только мох, чахлые кусты и кривые стволы редких карликовых деревьев. Наверняка глифаны хорошо ориентировались здесь, не могло не существовать множества естественных примет, скрытых от глаз непосвященного, но ясно видимых кочевникам. Дзен повернул голову, стараясь не обращать внимания на боль в шее. Табор двигался тем же порядком: впереди, сжимая концы перекинутых через плечи веревок, брели женщины и дети, мужчины шли по сторонам, и только атаман сидел, поджав ноги, на передке повозки.
– Гира! – негромко окликнул его Ушастый. – Повернись ко мне.
Кочевник оглянулся. На нем была куртка дзена, слишком большая для глифана. Из закатанных рукавов торчали худые запястья, под расстегнутым воротом виднелась блестящая синтетическая материя рубахи. Рядом лежали ботинки – размер не позволял никому в таборе разгуливать в них, – силовик и раскрытый ранец, из которого торчал металлический бок плазменного генератора.
– Почему? – спросил Ушастый. – Только из-за него?.. – Он глазами показал на генератор. – Все остальное я бы отдал вам и так.
– Хорошо живется за небом? – произнес атаман, на коленях подбираясь ближе к клетке и поигрывая выключенным соническим ножом. – Там сытно и весело, а, Властный? Как включить это?
Заан уставился на кочевника.
– Властный? Но я не халганин. Неужели ты не видишь? Халгане гораздо ниже, толще, у всех высших кожа обязательно покрыта желтым веществом. Та баржа, в которой давным-давно они прилетели на Халге, была одной из первых транспортов эмиграционного Роя. Ты понимаешь, о чем я говорю? Тогда еще не изобрели защиту общего спектра, которой сейчас оснащают любой корабль, а она попала под поток излучения от сверхновой, это нарушило ферментацию. И взрослые, и дети на той барже, от пожилых до младенцев… Целых три поколения. Те, что достигли Халге позднее, летели на более совершенных кораблях, но именно первые, успев освоиться, взяли власть. Но мутация закрепилась в ДНК, из-за нее аминокислоты… В общем, потому только у ханов сверхчувствительная кожа. Даже под таким слабым светом все мое тело успело бы… – Он замолчал, увидев, что атаман не понимает.
Возможно, это поколение глифанов не знало уже даже, что такое Халге, – они слышали лишь о Властных и их летающих шариках, о вечном проклятии кочевников, от которого здесь нельзя было укрыться, потому что, взрываясь, они накрывали большую часть планеты мучительной смертью.
– Ты – оттуда… – Палец Гира указал в небо. – Остальное неважно. Вы жрали нас, а теперь мы будем жрать тебя.
Не понимая смысла его слов, Заан произнес:
– Я же помогал вам. Помнишь, как таборы пытались спасти своих детей? Ты должен помнить это, Гира. Я помогал переправить их на опустившуюся здесь баржу, а потом спас нескольких от ищеек Халге. Немногих, всего пятерых, но это были ваши дети, и они живут сейчас благодаря мне.
– Где? – спросил атаман, продолжая поигрывать ножом. – Говоришь, они живут сейчас там, откуда пришел ты? Тогда почему наши дети не пытаются помочь своим отцам? Почему ничего не сделали для нас? Я помню баржу. Одна такая, опустившаяся сюда, полная еды, могла бы прокормить все таборы несколько циклов. Разве для тех, кто живет за небом, сложно снарядить баржу с едой для нас?
– Властные не позволяли помогать вам. Но сейчас, говорю тебе, они уже не столь сильны. Скоро помощь прибудет. Вы… вы даже сможете улететь отсюда! – дзен незаметно для себя заговорил громче, идущие по бокам повозки мужчины стали оглядываться.
– Молчи! – приказал атаман, подползая поближе к клетке. – Дети, попавшие на баржу, принадлежали к табору Арка Вега. Вега не позволили подойти к месту посадки никому другому. Мы просили их пропустить хотя бы детей, но… Говоришь, нам дадут уйти отсюда? Насовсем? Как думаешь, Властный, кем мы станем за небом? Рабами? Кем стану я? Прислужником у какого-нибудь другого Властного? Буду выполнять ту работу, которую не хочет выполнять никто больше? Здесь я бог! – зашипел он свистящим шепотом. – Я сам – Властный над этой грязью!
Дзен увидел, как пальцы Гира лихорадочно нажимают на выступы рукояти, как касаются сенсоров, включающих щадящий, активный, а потом и сверхактивный режим, и тонкое лезвие соника начинает расплываться, превращаясь для взгляда сначала в полоску, затем в матовое облачко, дрожащее над рукояткой.
– Я властен даже над тобой, Заан! – выкрикнул атаман и, просунув руку сквозь прутья, полоснул ножом.
Откинувшись назад, дзен ударил ногами по руке кочевника. Соник упал в сгнившие стебли, устилавшие дно клетки. Лезвие дрожало и расплывалось с тихим гудением. Понимая, что может лишиться обеих рук, Заан перевернулся, лег на него спиной, стараясь попасть на лезвие запястьями, не обращая внимания на большой палец левой ноги, почти перерубленный атаманом, висящий лишь на лоскутке кожи. Он поерзал, страшась лишь того, что сонический нож прорежет мускулы спины и доберется до позвоночника, чувствуя жжение и вибрирующую мощь резонанса под собой. Снаружи кричали, несколько мужчин, вскочив на повозку, пытались развязать веревки, заменяющие петли в маленькой решетчатой дверце, но они не успевали – Ушастый чувствовал, что вместе с кожей запястий лезвие вспарывает веревки, – и тут за прутьями атаман Гира, уже несколько секунд яростно щелкающий силовиком, случайно нажал нужную кнопку и ударил по клетке силовым потоком.
У Заана возникло ощущение, что кожа на голове стягивается в комок, в одну точку на лбу. Руки и ноги свело судорогой, кости затрещали, выгибаясь, сухожилия и связки натянулись до предела, почти лопаясь. Губы сами собой растянулись, оскалив зубы, на деснах выступила кровь, выпучились глаза, когда веки потянуло вверх. Тело, сломленное силовым потоком, выгнулось дугой, приподнимаясь над прутьями клетки и соником, и тут кочевники, справившись с веревками, ворвались внутрь.
Вновь начались наплывы, поток сознания прерывался и возникал, блеклые краски окружающего шли рябью, то густея, то размазываясь. Он видел кривые прутья, склонившиеся лица, чувствовал, что ему чем-то смазывают рассеченные запястья, перевязывают ступню и палец. Потом лица превратились в орбитальные станции, хороводом кружащиеся над ним; Заан увидел звезду Бенетеш, которая вставала над краем серой планеты, корабли, ежи кибернетических дронов и спираль «Эгибо». Он то плавал в невесомости, то проваливался в черную дыру, и чудовищные гравитационные потоки терзали тело.
Наверное, прошло много времени, но интенсивность света оставалась прежней, только ландшафт немного изменился. Слева от повозки возникло что-то новое. На фоне мертвых красок болот оно казалось очень ярким, насыщенным новыми цветами.
Дзена уложили на бок, прижав грудью и лицом к прутьям, чтобы тело не придавливало покалеченные руки: кочевники не хотели, чтобы пленник умер раньше времени. Стало понятно, что пятно, показавшееся ему более ярким, чем все остальное, – это топь, покрытая лиловыми и густо-зелеными разводами. Мох на низком берегу не рос, там виднелась земля. Из топи торчали стебли колючек.
В ней кипела жизнь. Иногда что-то неторопливо проплывало, в густой черной жиже лениво извивались маленькие вытянутые тела, а полосы зеленого и лилового медленно закручивались, постепенно перемешиваясь друг с другом.
Клетку открыли, дзена сбросили с повозки, и он упал лицом в грязь. Заана приподняли, он ощутил шершавое прикосновение веревочной петли, которую обвязали вокруг поясницы.
Четверо кочевников подняли его, сжимая под мышки и за локти, поставили на ноги, не отпуская, – сам он стоять не мог.
Перед глазами мелькнул старик с гнойными ранками на тощем теле. Он отошел за повозку, присел там, исчезнув из поля зрения, и тогда наконец Заан понял. Живец – вот кто это был, а кровь из ранок должна была привлекать пиявок. Клетка предназначалась для живца. Хотя одиночка и не мог выжить в болотах, но судьба живца была все же слишком безрадостной, чтобы добровольно оставаться в таборе. Любой на его месте попытался бы сбежать. И если теперь старика выпустили из клетки, позволили идти, даже не связав руки…
Подошел Гира с остро заточенной деревянной палочкой в руке.
– Архуда теперь негодный живец, – сказал он. – Пиявки стали плохо ловиться, после того как его раны совсем загноились и чистая кровь перестала выходить наружу… – говоря это, атаман начал царапать дзена заостренным концом палочки по шее, груди и животу, несколько раз сильно кольнул в пах, чтобы выступила кровь. Подняв голову, Гира снизу вверх взглянул в подернутые мутной поволокой глаза Заана. – Вообще-то он из Арка Вега. Своих стариков они убивают, но Архуда сумел убежать. Мы случайно поймали его. Теперь он нам не нужен. Ты готов быть живцом, Властный?
* * *
– Что же случилось? – растерянно спросила Глата у пиччули, выглядывавшего из-за угла дома. – Сейчас все должны собраться здесь, гулять перед молитвой…
Они стояли возле платформы монорельса. Металлическая полоска тянулась вдоль крутого, густо заросшего кустарником и деревцами склона. Дальше у подножия горы высился трехэтажный дом с покатой крышей и очень узкими незастекленными окнами.
Пластик … эта словоформа сама собой всплыла в сознании пиччули, когда он увидел стену дома. Словоформа была безопасной, но пахла неприятно, кисло… То, что Бет-Зана периодически вспоминал, сперва рождало ощущения, которые стояли за предметом или явлением в его прошлой жизни, а уж потом становилось связным логичным воспоминанием.
Одинаковые блоки, отлитые из строительного пластика, не могли производиться здесь – они попали на планету откуда-то сверху. Бет-Зана глянул на тучи между низкими вершинами гор. Сверху? Он помнил, что находился внутри огромных помещений, помнил сопровождавших и то, как легко сбежал от них… Но где все это происходило? Теперь, после обретения новой доминанты, он смог понять, что оказался на планете, даже смутно осознал космогонию Вселенной, но вот имена и названия…
– Я не понимаю, – повторила ренша. – Куда же все подевались?
Бет-Зана, не отвечая, внимательно смотрел вперед. Городом это мог называть лишь тот, кто никогда не был в настоящих городах. Город не может состоять из одного здания. Перед пластиковым домом раскинулась круглая земляная площадка с помостом в центре. По другую сторону за низкой изгородью, протянувшейся между двух склонов, вновь начинались поля кренча. Монорельс тянулся по крутому скату до самой вершины, но вагона видно не было – значит, сейчас он находился на самом верху.
Приживала тряхнул головой, моргая, и длинным языком облизал губы, по которым стекали капли дождя. Дождь начался, как только они достигли долины, и шел не переставая, наполняя все вокруг теплой пеленой влаги. Очень мелкие капли – это напоминало туман. Он скрадывал очертания предметов и искажал расстояния.
– Что за дом? – спросил пиччули.
Глата, переступив с ноги на ногу, пробормотала:
– Мы живем в нем…
– Все вместе?
– Конечно.
– Выходит, это… – пиччули поморщился, вспоминая подходящую словоформу. – Общее… общежитие?..
Она начала что-то говорить, но тут из дома донеслись крики и звон. Дверь содрогнулась, что-то раскололось.
– Что это? – спросила ренша испуганно.
– Здесь есть… есть стекло или фарфор? Что-нибудь, что может разбиться?
– Внутри, возле двери, стоит очень большая чашка без ручки. Я не знаю, для чего она. Мастер Гора говорил, она называется вазой и что в ней должны стоять растения. Но я не понимаю этого. Растения – это кренч. Он должен расти в земле, правда?
– Эту вазу только что разбили о чью-то голову, – предположил Бет-Зана.
– Зачем? – тихо спросила Глата после паузы.
Пиччули покосился на нее. Ренша и вправду не понимала. Кренчикам были чужды насилие, любые формы агрессии, вытравленные мнемообработкой их предков и религией, придуманной для них халганами. Но без насилия, без агрессии, недоверия, зависти и ревности они стали неполноценными – половинками, а не людьми. Словно духовные вегетарианцы среди каннибалов. Нельзя быть исключительно добрым, хорошим и оставаться при этом полноценным; абсолютное добро ущербно, решил Бет-Зана.
– Ты спрячешься здесь, – произнес он. Схватив Глату за руку, пиччули поволок ее к платформе монорельса, которую приподнимали над землей четыре сваи.
Под платформой оставалось узкое темное пространство, заросшее мхом и бурьянами-колючками. Бет-Зана взял Глату за плечи.
– Лезь туда! – стал уговаривать он. – Спрячься, пока я не вернусь.
– Для чего? – захныкала она. – От кого мне прятаться? Зачем? Я никогда не пряталась! Не хочу!
Пиччули заставил ее опуститься на колени, тогда ренша заплакала по-настоящему и попыталась оттолкнуть его.
Бет-Зана насупился, глядя, как она растирает по щекам слезы и капли дождя. Он глухо заворчал.
Естественной потребностью любого приживалы в фазе двойного эго было стремление заботиться о своей доминанте, беречь и защищать ее от любых неприятностей. В случае, если доминанта оказывалась сильной, волевой личностью, пиччули рефлекторно подчинялся и начинал выполнять любые приказы – сообразуясь при этом со своей потребностью сохранить доминанте здоровье и жизнь; но иногда доминантой становилась слабая, малоразвитая или просто детская особь, и тогда пиччули второй фазы тут же брал на себя руководство.
– Ты спрячешься там! – рявкнул Бет-Зана, топая ногой и нависая над съежившейся реншей. – И будешь сидеть, пока я не вернусь! Ты поняла меня?! – Его глаза засверкали, губы растянулись, обнажая острые зубы. – Ты будешь сидеть там! – заорал он, в ярости тряся головой. – Я хочу, чтобы ты была жива! Ты глупая, ты не понимаешь! Дикие пришли сюда, они могут убить тебя!
Когда он замолчал, ренша уже свернулась в клубок под платформой, обняв себя за колени и спрятав лицо в мох. До этого только раз в своей жизни она слышала крики: Мастер Гора рассердился из-за того, что они перевернули корзину с клубнями и раздавили один.
Бет-Зана присел и коснулся ее волос. Глата вздрогнула.
– Подожди меня здесь, – мягко попросил он. – Не вставай и не уходи никуда. Я вернусь быстро. Что находится наверху?
Она взглянула на него полными слез глазами.
– На этой горе, что там? – повторил пиччули.
– Там живет Мастер Гора.
– Туда вы поднимаете урожай своего кренча?
– Да.
– Не уходи никуда, – повторил он, развернулся и побежал к трехэтажному зданию.
Внутри, возле двери, стоял глифан – дикий. Там было темнее, чем снаружи, но все же пиччули разглядел, что в руках у него какое-то оружие. Пригнувшись на противоположной стороне улицы, Бет-Зана некоторое время наблюдал за глифаном. Приняв решение, побежал в обход дома.
С другой стороны обнаружилось узкое, наполненное мусором и сгнившими ветвями пространство между глухой стеной и почти отвесным склоном. Он присмотрелся к крыше. Дождь шел здесь регулярно, дом оснастили системой водостоков. По периметру крыши крепились наклонные желоба, вдоль угла здания тянулась сточная труба из темного пластика. Пиччули подергал ее. Трубу удерживали толстые скобы – и под нескончаемым теплым дождем Бет-Зана быстро полез вверх.
Он вскарабкался на узкий желоб, размял длинные пальцы с крупными бугристыми суставами, оттолкнувшись, на четвереньках взбежал к гребню. Там уселся верхом и окинул взглядом поселок кренчиков.
Трехэтажное общежитие стояло на краю небольшой долины, между горами. С точки зрения пиччули, горы эти были невелики, хотя он не мог вспомнить, когда и где видел другие, более высокие. Слева и справа просматривались распадки, один вел к полям, по которым они шли с реншей, другой – в соседнюю долину, тоже засеянную окультуренным кренчем. Возле дома – круглая площадка утрамбованной земли, в ее центре помост вроде того, под которым осталась Глата, только повыше, с короткой лесенкой и низким ограждением. Позади, между зарослями и чахлыми кронами, поблескивала полоска монорельса, она тянулась до самой вершины, где смутно виднелось какое-то строение. Вся эта затерянная среди бескрайних болот и небольших гор кукольная долина была, словно влажным покрывалом, накрыта теплой пеленой дождя.
Перекинув ногу через конек крыши, Бет-Зана посмотрел на квадратную будку со слуховым окошком и приоткрытой дверцей. Все правильно: крыша, хотя ее треугольная черепица и была сделана из «вечного пластика», изредка нуждалась в ремонте. Бет-Зана толкнул дверцу коленом, наклонился и заглянул внутрь.
Винтовая лесенка, под ней площадка с еще одной дверью. Он бесшумно сбежал вниз, приоткрыл вторую дверь, снова выглянул, зацепившись горбом за дверной косяк. Бет-Зана медленно повернул голову и скосил глаза на свой горб. Тот мешал. Рефлексы пиччули, обычные повседневные движения и походка – все то, что живое существо совершает без обдумывания, – не учитывали горб на спине.
Теперь стал виден широкий коридор с еще одной лестницей и рядом дверей. Здесь было пусто, но снизу доносились приглушенные голоса. Пиччули двумя прыжками преодолел коридор, присел и глянул между балясинами.
Внизу отдельных помещений не было: весь первый этаж занимал зал, уставленный длинными скамейками и столами. Вдоль стен тянулись стеллажи с посудой, в углу виднелась дровяная плита.
Здесь собрались, наверное, все кренчики Парника. Старики среди них отсутствовали, мужчины, женщины и дети одеты были одинаково – в длинные балахоны из тусклой синтетической ткани. Они сидели на скамейках, так что ног Бет-Зана разглядеть не мог, но не сомневался, что все, как и Глата, босы.
Четверо пиратов стояли под стеной с одной стороны помещения, еще трое на противоположной стороне. Их одежда состояла из ткани местного производства, если, конечно, плетение высушенных стеблей можно назвать тканью. Пираты носили штаны и широкие рубахи.
И все были вооружены. Пиччули засопел, улегся, прижавшись подбородком к полу, вглядываясь.
Покатое деревянное ложе, пружинный рычаг взвода, короткая стрела с тройным зазубренным наконечником и тетива, скорее всего, синтетическая… Со дна наполненной черной грязью ямы, в которую превратили его память, медленно всплыл пузырь, набух на застоявшейся осклизлой поверхности и лопнул словоформой…
Арбалет.
Словоформа была компактной, функциональной и опасной.
Завороженный процессом, когда к случайно увиденному предмету само собой прилепливается, казалось бы, до сих пор незнакомое сочетание звуков, пиччули проглядел, как внизу один из кренчиков, статный для жителя Глифа красавец с длинными светлыми волосами, поднялся и неуверенно пошел к двери.
Бет-Зана отпрянул, услышал окрик. Кричал, наверное, атаман пиратов, невероятно толстый для постоянно голодающей расы, похожий на белый кожаный пузырь с уродливым наростом головы, короткими кривыми ручками и ножками. Полнота его была, скорее всего, следствием целого букета наследственных болезней и гормональных расстройств, которые глифаны получили в результате газовых атак халган.
Один из стоящих под стеной глифанов сделал шаг, преграждая путь кренчику. Тот послушно остановился и стал говорить что-то примирительное, но пират с размаху ударил его в лицо прикладом арбалета. Даже до второго этажа донесся хруст челюсти. Кренчик с громким возгласом упал навзничь и, скорее всего, тут же потерял сознание от болевого шока.
Вряд ли кто-то из половинок сталкивался с подобным раньше. В зале послышались крики, несколько избранных попытались встать, чтобы подойти к раненому, но жирный пират вновь заорал, хрипло и угрожающе, и замахал арбалетом.
Все, и взрослые, и маленькие кренчики, вели себя как привыкшие к послушанию, не понимающие, что происходит, дети. Они тут же уселись, сложив руки на коленях, испуганно глядя друг на друга. Большинство детей тихо плакало, многие взрослые тоже. Атаман произнес несколько коротких фраз.
«Ищите других, – услышал пиччули. – Кто-то мог остаться на полях». Двое глифанов развернулись и вышли наружу.
Бет-Зана отполз, перевернулся на спину и тихо засопел. Золотые глаза, не мигая, глядели в низкий потолок, выложенный пластиковыми плитками.
Из сведений, которые он успел получить от ренши, из своих наблюдений, клочков воспоминаний и обрывков разговоров, которые слышал до того, как опустился на Глиф, он пытался сложить мозаику этого мира и решить, каким образом ему лучше всего обеспечить безопасность и здоровье своей новой доминанты.
Глата оглянулась. От зарослей колючек шел слабый поток холодного воздуха. Она пошевелила затекшими ногами, выпрямила их. Под навесом было темно, а из того, что находилось снаружи, ренша могла разглядеть лишь низ склона и край площади.
Однообразная, понятная, хорошая жизнь, которую она вела с самого рождения, нарушена. По привычке она продолжала думать, что стоит лишь Мастеру Горе спуститься с вершины и поговорить с дикими… спокойно, но в то же время твердо и непреклонно, именно так, как он всегда говорил с ней и остальными избранными, – и дикие поймут, как плохо поступали, ломая «Стену» и проникая в Долину. Но новый друг Бет-Зана не был диким, кажется, она уже успела полюбить его… Мастер Гора говорил, что они должны любить всех, даже диких, которых Глата раньше никогда не видела, и она любила их тоже, до тех пор, пока они не появились.
А Бет-Зана стал кричать и заставил ее влезть сюда.
Из темных зарослей тянуло холодом, и это было неправильно, хотя она и не могла понять, что именно здесь неправильного. Глата перевернулась на другой бок, спиной к тусклому, рассеянному свету, царапая руку, раздвинула колючки и всмотрелась.
Она была уверена в том, что ни один избранный никогда не залезал под этот помост. Никому бы в голову не могло прийти подобное, это совсем не вписывалось в ту жизнь, которую они вели. Для них казалось невероятным сделать хотя бы шаг в сторону от расписания, которому из года в год подчинялись их жизни: подъем в определенное время, молитва, завтрак, затем большинство идет на поля, забрав с собой детей, а некоторые остаются, чтобы убрать дом и приготовить пищу – эту пищу им давал Мастер Гора, в свою очередь, получавший ее от Властных. Работа, неторопливая и тщательная, ухаживание за клубнями, прополка, воткнутые в рыхлую землю тонкие палочки, к которым привязывались еще не окрепшие молодые стебли. Возвращение в дом, ужин и вечерняя молитва, и ночь, проведенная в общих комнатах, если тебе еще нет пятнадцати циклов, или с каким-нибудь кренчиком, тем, что тебе назначил Мастер Гора…
В этом мире не было места нелепым поступкам вроде того, чтобы залезть под помост дороги Мастера. Он бы не одобрил подобного и даже наказал, и все бы согласились, что наказание справедливо.
Поэтому, решила Глата, никто из кренчиков до сих пор не знает о том, что в зарослях колючек под помостом дороги есть глубокая яма, в которой мерцает тусклый свет.
