скачать книгу бесплатно
– Ой, да, извини. – Бард Бреси закупорил кувшин и, полуобернувшись, положил рядом с ногами толстяка. Дук тоже оглянулся: Вач-Кабан вроде бы спал, но если из придорожных кустов с шелестом вспархивала птица или телега скрипела особенно громко, глазки его на заплывшем красном лице приоткрывались.
– Хороший у тебя кафтан, – заметил Дук. – Не знал, что ваганты в таких ходят.
– А они и не ходят. Этот кафтан на дороге валялся. Ну то есть возле того места, где мы капитана нашли. А уже снег пошел, холодно, вот друган на меня его и надел. А там, представляешь… – Он вдруг умолк, быстро покосился на Жиото. Дук сидел с безмятежным лицом. Бард Бреси спросил: – А ты-то кто, друган? Я все болтаю, не даю тебе слова сказать. Ты тоже из Форы, да? Куда направляешься? Шрам у тебя вокруг глаза – ух! Круглый такой, надо же…
Дук рассказал про братишку с папашей, про то, как на них напали, про то, как один спасся и теперь не знает, куда податься. А про шрам пояснил, что это от разбойников остался.
Бард Бреси взгрустнул, даже сочувственно похлопал его по плечу. Дук еще раз оглянулся на Вача, прикидывая: что, если сейчас схватить обеими руками лежащий на коленях посох-клинок, вспрыгнуть на толстого и засадить острие ему в брюхо? Или лучше в грудь, в самое сердце. А уж юнца после прикончить легко будет. Ведь кошель с драгоценностями – он, получается, до сих пор там, за подкладкой кафтана пришит. Вагант – сморчок хилый, драться не умеет, только болтать горазд – это ясно.
Тут как раз Травка фыркнула, глазки Кабана раскрылись, быстро глянули на Жиото и вновь закрылись. Страшное оружие лежало рядом, широченная ладонь покоилась на топорище. И хотя топор был несомненно тяжеленным, Дук почему-то не сомневался, что Вач сможет – даже сейчас, когда лежит на спине в полудреме, – ударить быстрее, чем острие посоха пронзит его грудь. С сожалением отказавшись от мысли немедленно завладеть кошелем, Дук вновь уставился на дорогу.
– А знаешь что, надо тебе с нами ехать! – провозгласил Бард Бреси. – Ты ж такой же бедолага, как и мы. Втроем веселее, да и не так опасно, а? Ты мне понравился, Дук, прости, что я вот так прямо тебе это говорю. Я в человеках разбираюсь, на всяких насмотрелся, пока бродяжничал. И в веселом доме у девок жил, я тебе еще не рассказывал? Видал ихних этих… клиентов ихних, всяких разных важных мужей. А ты приличный человек, Дук, ты нам, может, пригодишься, и мы тебе тоже. Догоним фургон с этим старичком и женщиной, а дальше поглядим. Может, на службу к ним пойдем. Вач будет охранять, ты возничим станешь, а я… Ну, я много могу. Они же – как мы. Из Форы, но только богатеи… Куда едут? Я так смекаю, у них земли дальше есть, за лесом Аруа, может, за€мок стоит, туда они и направляются. Так я управителем могу стать, дела их вести. Счетоводом тоже. Я и науки всякие знаю, грамматику и эти, как их… диалектику с риторикой.
Дук Жиото благодарно кивнул.
– А и что, поедем, – решил он, переводя взгляд на полы красного кафтана, который Бард Бреси как раз плотно запахнул: давно перевалило за полдень, небо темнело, стало прохладно.
– Хорошо! – обрадовался юнец. – Теперь, значит, трое нас. Слышишь, Вач, у нас попутчик новый! Люблю, когда народу побольше, когда дружба, чтоб все друг к другу с пониманием… Весело когда, люблю, понимаешь, Дук, друган, чтоб поговорить можно было€…
* * *
Когда старику стало совсем худо, им пришлось на три дня остановиться в селении у тракта. Жеранту надо было бы отлежаться подольше, однако он, как только почувствовал себя немного лучше, заставил Лару ехать дальше. И, конечно же, вскоре вновь занедужил. Но тут, на счастье, попалось другое селение, в котором обитал не кто-нибудь, а сам Песко Цветник, напоивший Жеранта своим снадобьем.
Теперь они подъезжали к лесу. Лара чувствовала себя скверно из-за тоски по Гебу и усталости от непривычного путешествия. Раньше она не покидала Форы ни разу – с тех самых пор, как приехала в столицу после детства, проведенного в замке.
Лес Аруа рос широкой полукруглой полосою, отделяя горы Манны от равнин центрального Зелура. Большой Разлом рассекал лес надвое, но вдоль трещины двигаться было трудно – сплошные провалы, особо опасные потому, что их скрывала растительность, и быстрые речушки, стекающие с гор в темные глубины Разлома, и скалы.
Ближе к лесу Земляной тракт обступили заросли маквиса, густого кустарника, в котором то и дело попадались невысокие деревца. Ехали целый день, не останавливаясь, правили по очереди, то Лара, то Жерант, после употребления «травяной крови» Цветника вполне пришедший в себя. Под вечер приблизились к лесу – сплошной стене дубов, в которую тракт нырял, как серо-коричневая река в зеленый океан. Жерант выпрямился на козлах, натянул вожжи, останавливая лошадей.
– Страшно здесь, – сказала Лара, высовываясь из фургона и глядя поверх плеча старика.
Пожилой оружейник промолчал. Он вообще мало разговаривал с внучкой.
– Гляди, там кто-то есть.
Возле тракта у самых деревьев стояла женщина с корзиной в руках и глядела на фургон. Увидев, что ее заметили, она поклонилась, махнула рукой, приглашая путников следовать дальше, и скрылась в лесу.
– Но! – Жерант тронул поводья.
Когда въехали в лес, стало темнее. Под колесами зашуршала палая листва. Лара пробралась в заднюю часть фургона, откинула полог. Место, где тракт нырял в лес, напоминало проем в стене, и теперь этот проем медленно отдалялся, делаясь все у€же. Птицы молчали, стояла тишина. Старик что-то произнес, Лара вернулась к нему и вновь выглянула, ухватившись за деревянную дугу, одну из трех, на которых была натянута ткань.
– Постоялый двор, – повторил Жерант.
Слева от дороги, посреди обширной вырубки, стоял окруженный сараями бревенчатый дом – приземистый и основательный. Привязанные веревками к стволу каштана, паслись две козы. За ними наблюдал лежащий на земле здоровенный мохнатый пес. Возле колодца женщина, которую они видели на краю леса, переливала воду из ведра в бадью. Рядом стояла телега.
Подул ветер, ветви дубов заволновались, зашумели. Жерант остановил фургон возле колодца, и Лара, поеживаясь, слезла.
Пожилая хозяйка поклонилась им. Одета она была в мешковатое платье с длинными рукавами, на голове шерстяной платок – виднелось лишь круглое бледное лицо, да из-под рукавов выступали кончики пальцев.
– Постоялый двор тут у тебя? – спросил Жерант Коско.
– Так и есть, – согласилась она, глядя на гостей темными совиными глазами. – Заходите, господин. И вы, барышня.
Жерант огляделся.
– Что-то не вижу совсем постояльцев. Ни коней, ни карет…
Женщина развела руками:
– У нас путники редко бывают, да и в лесу никто не живет, господин. Если только кто проедет мимо, к горам или к городу… И то не все останавливаются. А вы заходите в дом, сейчас брат мой выйдет, лошадей распряжет ваших. Вы если ночевать будете, так мы недорого возьмем.
Жерант поглядел на бледную уставшую внучку, подумал, что ночью ехать через лес может быть опасно, и решил:
– Хорошо, кликни его, пусть распрягает. И комнаты нам сразу покажи. – Он залез в фургон, вытащил из сундука сумку, где лежало самое ценное, что старик захватил с собой, и вновь спрыгнул на землю. Из дома показался коренастый хозяин с такими же, как у сестры, круглыми темными глазами, в облезлой шапке, нахлобученной по самые брови. Окинул взглядом гостей, кивнул и пошел к фургону.
– И ужин, – сказал Жерант. – Ужин приготовь.
Хозяин с хозяйкой оказались похожи друг на друга – оба невысокие, пухлые и круглолицые. Сестра любила поговорить, а брат молчал, только улыбался иногда. На левой щеке его была красная рана, при виде которой Лара вздрогнула – казалось, сквозь нее можно увидеть зубы.
Половину дома занимали просторное помещение со столами и лавками, а также кухня, отделенная дощатой перегородкой. Дальше были комнаты – в двух жили хозяева, еще четыре для гостей. Жерант Коско не стал снимать с пояса кинжал и сумку свою тоже в комнате решил не оставлять. Хозяйка принесла бадью с водой, полотенце, и старик помылся. Из соседней комнаты доносился плеск: за стеной тем же самым занималась Лара. Жерант склонился над бадьей, зачерпывая ковшиком воду и поливая голову, когда внучка прокричала из-за стены:
– Ой, дед, смотри! В окно глянь!
Жерант, схватившись за кинжал, сунулся в окно – и увидел вышедшую из леса косулю. Козы не обратили на нее внимания, а пес, подняв голову, заворчал. Косуля развернулась и скрылась между деревьями. Жерант плюнул и прикрикнул на Лару:
– Ты не вопи! Я чуть в бадью не упал.
Когда они вышли из комнат, хозяйка уже накрыла стол. Лара за ужином молчала: она давно свыклась с тем, что дед с ней важные дела не обсуждает, и вообще никакие не обсуждает, только отдает приказания, когда ему что-то нужно. Она всегда его слушалась, потому что была самой младшей в семье: ею все родичи командовали, а дед – в особенности. Жерант молча прихлебывал горячий луковый суп и не глядел на внучку. Сумку он положил на лавку рядом с собой.
Первая, самая острая тоска по Трилисту прошла, но Лара то и дело вспоминала о нем. А старик, кажется, позабыл Геба, как только фургон покинул то место на дороге у ельника. Лара знала, чем он озабочен, – предстоящей встречей с дочерьми и их мужьями, которые раньше добрались до замка и теперь хозяйничают там.
– Уважаемая, опасно по лесу ночью ехать? – спросил Жерант.
Женщина, как раз собиравшаяся выйти во двор, вернулась к столу.
– Мне бы лучше вам ответить, господин, что опасно, – сказала она, застенчиво улыбнувшись. – Чтоб вы уж точно на ночлег остались. Но если вправду – нет, не очень-то. Хотя волки могут к тракту выйти. Они все больше зимой нападают, но ведь уже почти что и зима…
И Лара и старик устали с дороги. Доев, оба сразу отправились спать.
* * *
В конце концов Бард Бреси совсем утомил его своей болтовней. Дук передал ваганту поводья, объявив, что хочет передохнуть. С опаской перешагнув через дремлющего Вача, он устроился на заду телеги, достал из котомки книгу в деревянном переплете и принялся листать толстые шершавые листы. Здесь были муары – «живые знаки», которыми чары иногда записывали заклинания, – и обычные буквы. Читал Дук с трудом, муаров, ясное дело, не понимал вовсе, но буквы кое-как разбирал. На первой странице оказалось следующее: «Смешать корчевой вазель, вытяжку из стеблей медуницы, сорванной в полночь на перекрестке лесных дорог, молотые земляничные листья и кал младенца мужского пола в пропорциях 3/5/2/5. Нагреть, добавить четверть унции воска. В темном сыром хладном месте, хорошенько закупорив, дать отстояться два года. Получается мазь Гретеля, способствующая прорастанию волос у плешивых; заживлению потертостей от седла у лошади; восстановлению девственной плевы; растворению мозолей на пятках. При незначительном добавлении в пищу на протяжении нескольких дней мазь Гретеля вызывает появление у человека отложений жира и, как следствие, тучности, приятной для взгляда и полезной для организма».
Все это было снабжено рисунками. Песко Цветник кропотливо, в деталях, изобразил, как выглядят земляничные листья, корчевой вазель (оказалось, что это какие-то корни) и стебли медуницы.
Мазь Дука не заинтересовала, он принялся листать дальше, хмурясь и шевеля губами при чтении. Больше всего ему пришлась по душе «паутинка-невидимка» – паста для того, чтобы сделать какой-либо предмет невидимым (увы, только предмет; Песко сообщал, что попытался опробовать средство на кошке, и та издохла в мучениях, оглашая окрестности криками: надо полагать, по причине невыносимого жжения, возникающего в живом теле при соприкосновении оного с пастой). Цветник писал, что у исчезнувших предметов появляются некие особенности, позволяющие использовать их интересным образом. Для производства снадобья требовалась паутина «арахноида семиногого, обычного» и некоторое количество всяких других веществ. Еще Дуку запомнился некий Древесный Сухорук – «пакостная мракобестия», как сообщал Цветник, «очами незрячая, но до пожирания всего живого охочая, нюхом его унюхивающая и вредная зело».
Жиото увлекся чтением. Лишь перестав различать буквы, он оторвался от книги и с удивлением понял, что почти совсем стемнело. Вач давно проснулся и шел рядом с телегой. Бард Бреси сидел, ссутулившись, на передке. Жиото спрятал книгу в котомку, крепко завязал горловину, сунул в угол телеги, набросал сверху соломы и после этого уселся возле Бреси.
– Вот и Аруа, – сказал он.
Телега подъезжала к первым лесным дубам.
Вагант уныло молчал.
– Что такое? – спросил Дук.
– Да вот… – скорбным голосом протянул Бард. – Тоскливо так… Погляди кругом… Поля, холмы, лес вон впереди, оно, конечно, поэтически весьма, но все ж таки тусклое все, нигде никого… Грустно чего-то, а?
Вач присел на борту телеги. Дук, оглядевшись, не нашел в окружающем ничего грустного, но согласно кивнул, показывая душевное единение с вагантом.
Темные силуэты деревьев обступили тракт, и тут же впереди загорелся огонек.
– Это что там? – удивился Бреси, сразу позабыв про тоску. – Вач, друган, слышь, погляди вон…
Но толстяк уже спрыгнул с телеги и пошел впереди, обгоняя лошадь. Топор висел за его спиной, бывший стражник ухватился за торчащий наискось над плечом, плотно обмотанный полосками кожи конец топорища.
Вскоре их глазам предстала вырубка, где стояли пара сараев, конюшня и дом, за окном которого горел свет – там пылал огонь в очаге.
Вач, впервые с того момента, как они встретились на холме, подал голос:
– Трактир.
– Постоялый двор, – поправил Бард. – Во, свезло нам. Давайте туда. Ты, Дук, не переживай, ежели у тебя денег нету, так мы за тебя заплатим.
– Оно неплохо бы, – согласился Жиото. – Откуда ж у меня деньги? Ни монеты не осталось…
Травка заржала, понимая, наверное, что скоро ее накормят. Когда телега остановилась между сараем и колодцем, из дома вышла полная круглолицая хозяйка.
– Вечер какой хороший, – заговорила она. – У нас неделями никого не бывает, а тут зараз столько гостёв…
Бард Бреси слез с телеги.
– Нам бы переночевать. Вач, эй, Вач!
Тот молчал, повернувшись к ним спиной и пялясь на фургон, что стоял за сараем. Вагант, Дук и хозяйка подошли к нему.
– Что, друган? – спросил Бреси.
Кабан ткнул в фургон пальцем, повернулся к Барду и вопросительно сказал:
– А?
– Думаешь, это тот? – удивился Бреси и обратился к хозяйке: – Тетенька, это ваших постояльцев фургон?
– А как же, – откликнулась она. – Сами-то мы небогатые, у нас отродясь такого не было.
– И что за постояльцы?
– Да старик один, господин из города, и барышня молодая, внучка евонная.
– Ух ты! – сказал вагант. – А у барышни волосы не светлые ли?
– Ага, милок. Беленькие такие.
Толстяк крякнул и затопал к дому.
– Вач! – позвал Бреси, но хозяйка сказала:
– А и пусть идет, пусть. Все одно вам в дом заходить. Берите пожитки свои, если есть. Сейчас брат мой выйдет, лошадь распряжет.
Дук только успел взять котомку, как Вач вылетел из дверей и проревел:
– Где? Женщина, старик! Где?!
Все трое заспешили к нему.
– Да что ж такое? – удивилась хозяйка. – Милок, что это с товарищем твоим?
– Где они?! – неистовствовал Вач.
– Он постояльцев твоих повидать хочет, – пояснил Бреси на ходу. – Мы… Мы вроде как знакомы с ними. Ну, не совсем…
– Да спят они, – объяснила хозяйка Вачу, проходя мимо него в дом. – Что ты разбушевался-то, милый? Устали с дороги, поели – и спать пошли в свои комнаты.
Вач устремился было к дверям, что вели во вторую половину дома, но Бреси вцепился в его локоть.
– Друган, да погоди ты! Ты что делаешь? Ежели они спят – так и пусть себе спят. – Он заскользил подошвами по деревянному полу, пытаясь остановить толстяка. – Ты пойми, они же господа, богачи, не бродяги какие! Кабан, ты что, собираешься ночью к молодой барышне в комнату сунуться? Она ж тебя и не видела никогда. Спужается и прогонит, и в слуги к себе не возьмет…
Доводы эти дошли до рассудка Вача, уже когда он грудью распахнул дверь. Толстяк замер, приоткрыв рот, и на лице его отразилось мучительное раздумье.
– До утра надо подождать, – добавил вагант, пытаясь увести его обратно. – Теперь-то они от нас никуда не денутся. Утром встанут, и мы встанем, и я им все разобъясню.
Вач постоял, затем сказал:
– Утро?
– Ну да, ну да. Давай, пошли.
Из кухни появился хозяин, одетый, как и его сестра, в мешковатую одежу с длинными рукавами. На голове была шапка с меховыми отворотами, сейчас опущенными и завязанными двумя веревочками под подбородком – так что виднелся лишь овал морщинистого лица да нос-картошка. И еще – край раны на левой щеке.
– Иди лошадь распряги, – сказала ему женщина. – Видишь, сколько гостей у нас.
Когда хозяин вышел, она добавила, обращаясь к рассаживающимся за столом путникам:
– Он молчаливый у меня совсем. За день может и слова не сказать, только кивает или руками машет, не удивляйтеся.
– Рана на щеке у него, – подал голос Дук. – Что случилось-то?
