скачать книгу бесплатно
Один из многих тысяч офицеров, благодаря которым Россия не сгинула, он неприметен в толпе, в московской подземке. И в этом его преимущество. Ничего не требуя от Отечества, исповедуя мысль: «Кто на что подписался», этот офицер – за ответственность, за умение государства спросить с тех, кто уполномочен на стратегические решения. Ни у государства, ни у друзей, ни у суженой он не попросит любви. Но – потребует ее для тех, кто погиб за Россию.
«Это звезды или волчьи глаза?..»
Еще несколько каменных, выщербленных ступенек, железная дверь – и я… на войне. А чтобы быть точным, на грозненской крыше превращенного в крепость здания, где размещается ГУОШ – Главное управление объединенного штаба МВД России. Там, на оставленных внизу этажах, кипит своя напряженная военная жизнь: в кабинетах горит яркий свет, офицеры стоят у карт, работают с документами, отчитываются о дневной работе. А мне надо на крышу, на пост № 37, чтобы побыть с бойцами Тюменского ОМОНа. Им, конечно, куда интереснее, если бы ночное дежурство с ними разделил свой, тюменский, пишущий. Я-то в их краях не бывал. Зато, историк в прошлом, я знаю, какой была казачья крепость Тюмень, когда казаки миролюбиво поладили с Маметкулом, племянником непримиримого врага Ермака – Кучумом. Да так, что в сражениях Ивана Грозного в Лифляндии Маметкул водил в бой левое крыло русской конницы. Впоследствии и Шамиль, умный вождь, оценил русскую военную дипломатию.
Шагнув на охраняемую крышу ГУОШа, я, как на машине времени, переместился далеко назад, в XVI–XIX века, когда недоброжелатели России язычески, как богу, поклонялись свободе, на самом деле оставаясь вассалами крупных, враждебных нам государств, использующих малые народы в личных стратегических целях. Разве в конце XX века такое не происходит в Чечне?
Вот такие мысли роились в голове, когда в сентябре 1995 года я с провожатым-бойцом Тюменского ОМОНа шел по крыше на пост № 37, где меня встретили с сибирским спокойствием и на таком открытом месте, словно мы были не на объекте, обстреливаемом каждую ночь. Перебрасываясь традиционными при первой встрече словами, я мысленно недоумевал по поводу малого количества людей на посту, который прозвали «глаза и уши ГУОШа». Но, когда первая чеченская осветительная ракета со змеиным шипением взмыла в небо, а мы пригнулись, в залитом светом пространстве обнаружилось, что мы далеко не одни. Меня представили старшим группы, а остальные бойцы в это время «держали» службу, контролируя сектора обстрела – наблюдением и подслушиванием. Несмотря на видимую бдительность дежурных огневых средств, старшие поста Александр и Сергей через равные промежутки времени тоже брали в руки приборы ночного видения.
Ночью в Грозном, как и по всей Чечне, все точки компактного пребывания российских военных, от блокпостов до ГУОШа, один к одному – те, знаменитые в истории, крепости сибирских землепроходцев и воинов Ермолова, князя Барятинского. Когда только солнце уходило за Иртыш, а на Северном Кавказе – за Терек, казаки, стрельцы, драгуны, егеря – крепостные ворота на засов и к бойницам – отстреливаться от мстительных всадников Кучума, Шамиля, Байсангура Беноевского.
В дудаевской Чечне пропагандистская работа среди простого народа, как и в период кавказских войн XIX века, построена на ненависти к России и русским. «Коварней и подлее нет народа», – поют чеченские барды, вспоминая походы ермоловских батальонов в горы, проецируя ту, былую, ненависть на сегодняшний день. В современной идеологической войне дудаевской пропагандой эксплуатируется только месть за людские потери Чечни от кавказских войн и сталинского выселения.
Чеченские пропагандисты, возвеличивая «месть» за былое, не жалеют свой народ. Дудаев, нуждаясь в резервах, тыкал пальцем с экрана телевизора, говоря: «Сколько ты, чеченец, будешь прятаться за бабью юбку? Бери автомат и мсти за невзгоды, которые последние столетья переживала Чечня».
У телевизора вечерами обычно вся семья. И ее глава, крестьянин, пристыженный своим президентом, бросал дом, поле и уходил умирать за финансовые интересы лидеров Ичкерии.
Для чеченца XIX век – это было вчера. Историческая память чеченца – опасная тропка к малодоступной горной вершине. И Дудаев идет по ней, как языческий вождь, принося в жертву свой народ. Правду гласит чеченская поговорка: «Ружье убило одного, а язык – тысячу».
Ладно скроенный – срочную он служил в ВДВ, – в каждом жесте обстоятельный сибирский «стрелец» Александр, наблюдая за близкими жилыми домами, сказал мне: «Какие мы оккупанты? Разве оккупанты позволяют себя безнаказанно убивать? Нам позволено открывать огонь только по видимым целям».
Да, ни одна армия мира не разместит свой воюющий штаб на территории, вплотную окруженной жилыми домами. Людей или выселят, или на время боев не разрешат вернуться в свои квартиры.
Чеченские боевики здесь, в Старопромысловском районе, ведут огонь чаще всего из заселенных пятиэтажек.
– Ну, и где они, видимые цели? – спросил я Сергея с Александром.
Словно в ответ на мой вопрос, по российскому блокпосту там, в черном мареве, за полуразрушенными домами, почти сдвоенно, невидимые, пальнули чеченские гранатометчики. Следом татакнули пулеметные очереди.
– Ответили бойцы внутренних войск, – сказал Сергей.
Над нашей головой было малозвездное небо, подсвеченное редкими зарницами осветительных ракет. Вперемешку то высились остовы разбитых домов, то лезли в глаза заселенные людьми хрущевские пятиэтажки с освещенными окнами. Мы сидели на плоской крыше, начиненной оружием. Мою спину холодил АГС, смотрящий стволом туда, где только что проявили себя дудаевцы. Наши лица были иссиня-черные, как бы закамуфлированные главной краской ночи. С четырех сторон света то, давая пламя, то, искрясь и опадая, мерцали редкие, давно не затухающие пожары.
– Мы как на гигантской сковородке, – сказал я, намекая на плоскоту крыши, на чугунную темноту вокруг, тыкая пальцем в освещенные мелким языкастым пламенем север, юг, запад, восток.
Со мной молчаливо согласились, уточнив, что огню под этой сковородой дудаевцы не дадут потухнуть ни на минуту.
Вдалеке снова автоматные очереди, и пули на излете с каким-то даже вежливым свистом чиркают левее от нас.
«Успех ночного боя, – помнил я, – зависит от того, насколько тщательно он подготовлен в период организации обороны в светлое время». Я знал, что ГУОШ тщательно подготовлен к круговой обороне, что все подступы к зданию простреливаются фланговым и перекрестным огнем. И что даже если противник чудом прорвется к стенам здания, он для начала нарвется на минные поля, на другие сюрпризы, а потом его все равно добьют оружейным огнем. Именно знанием, что так будет, я объяснял себе абсолютное спокойствие тюменцев Александра и Сергея, с которыми подходило время прощаться…
Сменяясь, ребята уходили со словами, что сегодня на удивление тихо. Шутили: «Может, вас, журналиста, испугались. Не захотели попасть в газеты».
Пришли Олег, Наиль, Гена, Андрей – такие же уравновешенные, в каждом жесте опытные, обстрелянные, потомственные «стрельцы».
– Спар-так-чем-пи-он! – в той стороне, куда смотрит ствол агээса, кто-то отбивает из пулемета Калашникова.
– Это Клепа! Чеченец! – восхищенно смеются такому умению ребята. – Этого поклонника «Спартака» мы давно знаем.
Автоматные, пулеметные, гранатометные дуэли идут в стороне от ГУОШа. Почему? Может, собровцы почистили округу, и те, кто с большой интенсивностью обстреливали ГУОШ, убиты? Тайная и явная война вокруг Главного управления объединенного штаба МВД России не стихает ни на день. Выбьют, захватят одних – другие боевики не оставляют без внимания это здание на Ладожской, 14.
– Свою пулю никогда не услышишь, – говорит мне Геннадий.
Срочную службу он прошел в 405-м горно-альпийском батальоне. Я смотрю на него с нескрываемым уважением. Отец Гены – военный, жена и теща – милиционеры. Парень вспоминает о них с любовью.
– Сегодня у Гены день рождения, – неожиданно произносит Андрей. – Ему пошел двадцать пятый год.
Поздравляя Геннадия, я мучительно вспоминаю, где же я встречал свое двадцатичетырехлетие. И не могу вспомнить. Чеченцы тем временем отсалютовали в нашу сторону тремя – одна за другой – осветительными ракетами. Мы ложимся ниц на брезент.
В прибор ночного видения «Ворон» обнаруживаются мириады звезд. Их далекая красота оставляет равнодушными. Здесь, на крыше ГУОШа, от их холодного, зеркального света нам никакого толка. «Это звезды или волчьи глаза?» – вспоминается стихотворная строчка. «Почему, – думаю я, – сидящие рядом и напротив бойцы Тюменского ОМОНа не говорят об опасностях своего боевого дежурства, о дудаевских снайперах? Почему ребята передвигаются по крыше, не особенно пригибаясь? А через опасные участки иногда проходят демонстративно в полный рост? Подчеркивают, кто в доме хозяин? Но война, я знаю, это балет случайностей. Нет гарантии, что именно сейчас тебя не выцеливают в ночной прицел». «Что же это такое?» – спрашиваю. И в ответ: «Будешь тут трусливой мышкой бегать, своя “крыша” быстро поедет».
– В Чечне мы не первый раз. Здесь, на крыше ГУОШа, мы вроде на отдыхе, – говорят ребята, бывшие десантники, пограничники.
«Ничего себе отдых, – думаю. – Под навесным огнем из подствольных гранатометов». Неразорвавшиеся гранаты из чеченских подствольников я не раз видел во дворе ГУОШа. Через ночь, а то и каждую ночь идут возле ГУОШа снайперские дуэли, в которых омоновцы иногда вроде живцов – это когда по снайперам работают собровцы.
– В январе под Хасавюртом мы с боем брали не одну высоту. В августе помогали выбивать духов из Аргуна.
– На одной из зачисток нашли раненную в живот молодую чеченку. По причине бедности ее не взяли в чеченскую больницу. Первую помощь ей оказал наш отрядный доктор.
– А еще был случай. Пошли мы на пасеку. Осмотрелись. Из всех ульев вылетают пчелы, а из одного нет. Вскрыли. Там два автомата, две гранаты Ф-1 и заряд к РП (http://gamepark.ru/)Г. Хозяин пасеки упал на колени: «Не забирайте оружие. Оно чужое. Придут боевики, зарежут за то, что не сумел сохранить!»
– Таких случаев много, боевики прячут стволы у безобидных людей.
– Уже глубокая ночь, а окна многих домов горят. Почему? – спрашиваю.
– То мера предосторожности и миролюбия.
– Сегодня хорошая, спокойная ночь, – говорит мне Геннадий.
– Просто духи решили не отравлять тебе день рождения, – я пытаюсь шутить в ответ. Мне неожиданно кажется, что тюменские омоновцы вроде как-то неловко себя чувствуют. На опасный объект пришел журналист, а в их сторону ни разу не выстрелили. И я говорю, что несказанно рад, что по нам не ведут огонь.
Прохлада и сырость чеченскими змейками давно неприятно холодят тело. Город спит или не спит? Непонятно. Кругом вязкая, промозглая темнота. Местные жители на ближайшем базарчике говорили, как они боятся наступления ночи. Потому, что за дверями их квартир кто-то еле слышно начинает ходить, открываются и закрываются чердаки, скрипит под ногами битое стекло. «Кто ходит? Не знаем. Может, убиенные души, а может боевики».
Все здесь в Грозном лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот.
Домой, в «будку» пресс-центра, я, обозреватель газеты «Щит и меч» МВД РФ, уходил, когда откричали свои предутренние песни грозненские петухи-долгожители. На удивление, их, переживших бомбардировки и уличные бои, оказалась целая вокальная группа. Я уходил, отбыв на крыше положенные омоновцам шесть часов, с уверенностью, что и остаток ночи для них пройдет бескровно. Ведь с первым мистическим криком петуха нечистая сила исчезает с городских улиц.
Перед тем, как железная дверь, пропуская в тепло, закрылась за мной, Геннадий, встретивший свое 24-летие на крыше ГУОШа, с легкой грустью сказал:
– А наши тюменские петухи кричат куда веселее…
…Жизнь начинается ночью
Пока на Грозный убийцей-маньяком не обрушилась тьма, минно-разыскная овчарка Блэк отдыхает там, где защищена от всех неприятностей. Хотя Блэк – заслуженный пес, на блокпосту № 15 он постоянный предмет для шуток. Самая распространенная, что после контузии Блэк позволяет себе похитрить, будто не слышит команды.
Этот любимец челябинских омоновцев попал под разрыв гранаты из чеченского подствольника. Он сутки не узнавал хозяина, медленно, бестолково передвигался. Риф, проводник хорошо обученной в питомнике «Красная звезда» милицейской собаки, выходил друга. За Блэка переживали все. Когда по блокпосту № 15 бьют из подствольника, сначала раздается резкий, сухой щелчок. А Блэк, как флюгер, точно указывающий направление ветра, всегда смотрит в сторону, где чеченец спустил курок. И омоновцы знают, куда отвечать.
Днем издали блокпост № 15 – закрытое маскировочной сетью, внушающее уважение монументальное здание. При близком рассмотрении – домик, закрытый бетонными блоками, грамотно защищенный в военном смысле.
«Наша “Брестская крепость”», – говорят о своем стратегическом объекте челябинские омоновцы. Они прикрывают дорогу Грозный – Аргун. И все, что их окружает: «зеленка», старый арык, заброшенный дачный городок – с наступлением темноты представляет опасность.
Днем на блокпосту № 15 в разгаре психологическая война. Проверить сотни, если не тысячи машин – испытание для омоновских нервов. Выходя из автомобилей, водители-чеченцы обычно, в знак презрения, плюют на землю и только потом разговаривают.
На все крики, истерики омоновцам рекомендована вежливость. Особенно когда недовольны женщины. Тогда обращаются к их мужьям: «Есть среди вас мужчины, которые не прячутся за спины женщин? Только с вами будем решать». Но это когда возле блокпоста соберется толпа. Челябинские омоновцы на Кавказе не первый раз. Чеченскую психологию знают. Здесь в делах женщине последнее слово.
В тот вечер, когда журналистская дорога привела под Ханкалу, последними машинами, уходящими в сторону Аргуна перед наступающей на блокпост темнотой, были автобусы с женщинами в зеленых платьях и белых платках. Тесно рассаженные чеченские женщины, мерно постукивая в ладони, пели завораживающую по красоте боевую песню.
Здесь, в Чечне, развеян воспеваемый поэтами образ горянки-миротворицы, бросающей между сражающимися насмерть свой снятый с головы платок.
– Сегодня они почему-то не кричат в нашу сторону Аллах Акбар, – говорит про женщин в зеленом старший прапорщик Челябинского ОМОНа Эдуард Н. – Они едут с какого-то митинга или от военкомата, где проходят переговоры.
Мелодия, которую пели чеченки, может была молитвой? Но вот автобусы трогаются, лавируя между лежащими на шоссе бетонными глыбами, увозя к родным очагам в Гудермес, Аргун и аулы отработавших на фронте идеологической войны активисток-дудаевок, которых так любит показывать Центральное московское телевидение, а блокпост № 15, как и все другие российские блокпосты в Чечне, начинает готовиться к смертельным боям и обстрелам.
– Здесь военная жизнь начинается ночью, – говорит старший прапорщик. – Когда политики отходят ко сну.
Метрах в тридцати от блокпоста, прикрывая его, врыта в землю БМП-2 внутренних войск. Иду знакомиться. Стоя возле БМП, говорим, как живется. Тихонько по левому борту машины проходит солдат, садится на корточки, вглядывается в меня. Смотрю в ответ. А это Сережа Пиголин. Механик-водитель, который в апреле за Тереком возил на своей броне челябинских собровцев, а здесь, под Ханкалой, прикрывает Челябинский ОМОН.
– А я вас сразу узнал, – сказал он. Мы обнялись, как братья. Теперь было время поговорить. Оказалось, Сергей потомственный тракторист. С шестого класса за рычагами. Была мечта, как отец, пахать землю. Какой он умелый механик-водитель, я знаю еще по апрельской встрече.
Наш разговор шел в быстро наступающей тьме. И тут по нашему блокпосту ударил чеченский автомат «Борз».
Сразу команда старшего прапорщика:
– Взять автоматы! Снять с трассы людей!
Смотрю на время – девятый час вечера.
– Били с дачного домика, с башенки, – говорит наблюдатель.
Сергей Пиголин уходит на свое боевое место, в машину. Мы прощаемся уже в темноте. Возле овчарки, которую давно привели из укрытия, чтобы она сторожила главный вход на блокпост, механик-водитель Пиголин проходит свободно. Для Блэка он свой человек.
Хотя БМП прикрыта секретами из снайперов, пулеметчика, мне тревожно за ее экипаж. Я видел, как кромсают технику из «Мух» и «Шмелей».
Старший прапорщик, проверив месторасположение своих людей, рассказывает, что здесь каждая ночь на нервах.
– Прямо перед нами вырубленный виноградник, – говорит он. – Раньше виноградник был заминирован. Потом днем подорвался мирный чеченец. И виноградник разминировали. Теперь пространство перед нами открыто для вражеских снайперов. Тактика заурядная: изматывать нас ночными обстрелами, вызывая на ответный огонь, чтобы чеченский снайпер, работая по вспышкам, поражал нас. Еще они любят пострелять в сторону одного блокпоста, другого, рассчитывая, что «блоки» втянутся во взаимную перестрелку. Но здесь дураков нет! – улыбается старший прапорщик. – Мы контролируем обстановку с помощью портативной радиостанции «Джонсон».
В руках у командира взвода Челябинского ОМОНа Эдуарда Н. постоянно включенная рация – это как бы открытое окно в огромный, все более вулканизирующийся ночной Грозный.
– Как обстановка? – слышен по рации жесткий, властный, командный голос.
– Это в эфире «Радиус», – с уважением говорит Эдуард. – Самый уважаемый командир. Неизвестно, когда он спит. Он обеспечивает безопасность Грозного. Афганец. Его решения всегда разумны. Приказы точны.
Где-то рядом с неприятным писком и хлопаньем носятся летучие мыши.
– Контроль-16, – запрашивает соседей старший прапорщик Эдуард Н. – Я Контроль-15. Как обстановка? Прием.
– Все в норме, – звучит ответ.
Еще только начало ночи, а этот блокпост № 16, где тоже челябинские омоновцы, уже два раза обстреляли из «Мухи» и автоматов АК и «Борз».
Из-за туч вываливается луна. Серебряная, для блокпоста № 15 она – золотая. Потому что в яркие ночи чеченские боевики умеряют наглость, опасаясь ответного прицельного огня. И тут я отчетливо слышу резкий сухой щелчок. По нам сработал подствольный гранатомет?
– Крыша?! – кричит старший прапорщик, обращаясь к тем, кто контролирует обстановку сверху. Ему докладывают, что разрыв гранаты произошел в двухстах метрах от здания, где в этот момент со своей переговорной группой ночует Аслан Масхадов. Этот дом недалеко от нас. Ясно, что сработали провокаторы, чтобы поссорить с Масхадовым, чтобы пошли разговоры, что с российского блокпоста обстреляли резиденцию Масхадова, сопредседателя СНК.
Снова сухой щелчок. На этот раз стреляют по нам, получая в ответ две гранаты.
Здание блокпоста № 15 окружено дополнительной «крепостной» стеной из бетонных блоков с бойницами, возле которых, как маятники, контролируя ситуацию, ходят прапорщик и его подчиненные. На главном входе еще люди и Блэк. На втором этаже, где круговой обзор, шесть человек: снайперы, пулеметчик, «Рембо» со своим агээсом. На первом этаже пулеметчики, автоматчик с ночным прицелом. В траншеях еще бойцы.
– В Чечне герои те, кто на земельке лежит, – говорит старший прапорщик. Нет на него писателя Александра Ивановича Куприна. Вот рассудительный, умный, только с другой судьбой герой нового российского «Поединка».
– Как там в БМП ребята? – спрашиваю я его.
– О них не беспокойтесь. Днем они дети, а на службе – мужчины.
Каждую ночь, как командир взвода, Эдуард не смыкает глаз.
– Когда обстрел блокпоста интенсивный, ночь проходит быстрее, – говорит он. – Тяжелее дается психологическая война. Здесь, в Чечне, я много нового узнал о себе. Оказывается, я и пьяница, и дегенерат, и детей мы, омоновцы, якобы убиваем. Мы – Отряд милиции особого назначения. Нам по тридцать лет. Мы – надежные люди. Поэтому маховик нашей дискредитации раскручен на полную мощность. В дудаевской Чечне много фанатиков вседозволенности, которую они вкусили и не хотят расставаться. Чечня омафиозила всю Россию. Мафия свела свой народ с ума, но сама здесь не дерется. Трагедия в том, что на войну поднят народ. Простые, обычные люди, обманутые своим режимом, бродят ночью с оружием, думая, что совершают подвиги, стреляют по нам, таким же рядовым россиянам – русским, татарам, башкирам, украинцам, белорусам. Обстановка этой осенью сложнее, чем в январе. Она опасна вседозволенностью. Российские военные давно ждут введения чрезвычайного положения в Грозном, потому что укоренившийся здесь уголовный, террористический беспредел – это одно, а мирные переговоры – совсем другое. Все здесь как в басне «Рак, лебедь и щука».
Потом рация принесла известие о нападении на блокпост № 2 в Грозном. Мы слышали нервную командную перекличку о затянувшемся бое, где неизвестные били из автоматов, пулеметов, гранатометов со стороны детского садика по такому же, как наш блокпост, сооружению, только менее защищенному. Когда появились раненые, «Радиус» дал команду выдвинуться трем «коробочкам», чтобы поддержать блокпост огнем, эвакуировать пострадавших.
Эта ночь была длинной-предлинной, за которую нас обстреляли пять раз. В ответ пришлось применить даже «Ходячий подствольник». Это героическая кличка челябинца старшего сержанта Андрея X. Но на этот раз он бросил эргэдэшку не на семьдесят метров, а только на пятьдесят.
Луна всю ночь таким ярким милицейским фонарем светила с небес, что я, журналист, даже мог вести записи. Вот они, ночные милицейские скороговорки: «Если вражеская граната попадет в маскировочную сеть, под которой мы с тобой, корреспондент, сидим, нам хана. Когда ночью хочешь что-нибудь увидеть, обязательно увидишь. Сначала считаешь обстрелы, потом привыкаешь. В Чечне идет партизанская война. К нам на пост в январе и сейчас приходят избитые, ограбленные, изнасилованные чеченцами русские люди, их выживают отсюда. У меня трагическое ощущение, что я всю жизнь в Чечне. Что я никогда и не жил в России».
В шесть тридцать утра над блокпостом № 15 неожиданно рассвело. И сразу замолчала рация. Словно мы всю ночь провели в театре, и кто-то всесильный опустил занавес.
Довольно жмурился от внезапно вспыхнувшего дневного света минно-разыскной пес Блэк, честно, вместе со всеми отслуживший эту рядовую тревожную ночь. А старший прапорщик Эдуард Н. шутливо трепал его за загривок, говоря:
– Ну что, Блэк, ты опять всю ночь спал? А? Да жрал. Или ты опять все на свою контузию списываешь?
Умный пес, хотя и виновато прижимал уши, не обижался на эти слова. Он понимал, что у командира после бессонной ночи гуляют нервы.
И ему надо выговориться.
Пасха под Гудермесом
Волк – ночное животное. Он прославлен умением работать в стае и бессмысленной жестокостью. Волки режут скотины столько, сколько позволяют свободное время и отсутствие человека с ружьем. Как только за волков берутся профессионалы, вооруженные не только опытом, волчьим разбоям приходит конец.
Волк слаб против охоты облавой, охоты с гончими и охоты на падаль.
Волкам всегда несладко жилось в России, потому что этот ночной хищник любит убить больше, чем может съесть. Вот почему страшен и непредсказуем путь людей, избирающих волка символом своего народа.
В Чечне сегодня, весной 1995 года, два хозяина: днем – российские военные силы, ночью – ичкерийские боевики. В Грозном чеченскими волками обстреливаются комендатуры, штабы, блокпосты, передвигающаяся по пустынным ночным улицам техника.
Дудаевские боевики, государственный символ которых – волк, ведут огонь из домов, населенных гражданскими людьми, из тех мест, куда бойцы российского МВД не могут позволить себе нанести удар. Штаб на Ладожской, 14 регулярно обстреливается подствольными гранатами из-за работающего хлебозавода. Боевики чают надежды, что когда-нибудь у российских солдат сдадут нервы и ответным огнем они сами развалят хлебозавод и другие, жизненно важные для населения предприятия.
Что за судьба у российского воина воевать не в полную силу? В Чечне уже давно все решают политики, то есть те, кто умеет выдавать желаемое за действительность. И сегодня можно с полной уверенностью сказать, что план мероприятий Правительства Российской Федерации по урегулированию кризиса в Чеченской Республике под угрозой провала. Первый этап мероприятий, а именно: создание зон взаимного неприменения силы и начало постепенной демилитаризации территории Чеченской Республики, прекращение деятельности незаконных вооруженных формирований, изъятие оружия у населения – оказался непреодолимым.
