скачать книгу бесплатно
– Проходите, – хозяин оставил дверь открытой.
В квартире пахло колбасой. Никишин прикрыл за собой дверь, бросил сумку на пол, разулся. Вершинин хлопотал на кухне.
– Алексей, – представился Никишин, приостановившись на пороге кухни.
– Тимур, – без лишних церемоний хозяин поставил на стол тарелку и закинул туда пару половников окрошки. – Проходи, садись.
Никишин послушно сел за стол. С одной стороны, возня с обедом заставляла его чувствовать себя неловко, и он подумал было кокетливо отказаться. С другой – очень хотелось есть.
– А где весь город? – чуть успокоив пустой желудок поинтересовался Никишин.
Тимур одёрнул штору, приглашая Никишина выглянуть в окно. Недалеко от дома Вершинина была ещё одна проходная. От нее тянулась дорога к просторному полю, окружённому лесом. Долину делила пополам черная вытянутая клякса озера. Слева от обширного водоема пространство между лесом и водой заполонили дачные домики. Берег там был весь в насечках причалов, окруженных пришвартованными лодками и катерами. Противоположный берег казался неопрятным: огромная, в несколько гектаров, проплешина, грязно-серая, бугристая из-за сотен недовыкорчеванных пней. Эта гигантская поляна кишела людьми, напоминала гигантский гниющий труп, шевелящийся тысячами насекомых. Посреди пустоши нелепым чубом возвышался перелесок, зеленевший не по сроку густой листвой. Он был своеобразным центром притяжения, сердцем происходящего – люди окружили его кольцом костров и палаток.
– И что это? – удивился Никишин.
– Сначала поешь.
4
Никишин убрал тарелку в раковину. Хозяин разлил чай, выложил на стол пачку сигарет, поставил пепельницу. Каждое движение, мимика Тимура, иголками тыкали память репортёра. Ответ оказался банальным.
– Вы не общаетесь с отцом?
– Нет, – Тимур коротко ухмыльнулся, но Никишину показалось, что на самом деле Вершинин смущён.
– И фамилии разные…
– Долгая история.
– Как и все, – Никишин понимающе кивнул.
Он наслушался этих домотканых саг выше головы. Обычно всё начиналось в далёкие времена полового созревания с пары плёвых перепалок и растягивалось на годы, за которые небрежный ответ разрастался в оскорбление всей жизни. От возможности покопаться в прошлом легендарного Старика, засосало под ложечкой. Все считали шефа чуждым обычным человеческим проявлениям вроде банальной семейной размолвки. Оказывается, нет. Заманчиво, но нужно было работать.
– Так что у вас здесь творится? – Никишин как бы невзначай выложил уже включенный диктофон на стол.
– Н-да… – Тимур хрустко почесал ногтями щетину. – В общем, не знаю, как рассказать это всё вкратце. Это не случилось внезапно…
– Как удобнее, – Никишин поёрзал на табурете, обустраиваясь перед долгим разговором.
– Случайно оказался в школе. Учитель физики, – Тимур усмехнулся. – Там я быстро женился. На коллеге – не на ребёнке. Хорошая жена – как холодное стекло окна, куда упираешься лбом, когда пьян. За окном черная пустота. Стекло жжет лицо холодом и в то же время дает опору. Не будет стекла – вывалишься к чёртовой матери в тёмную бесконечность. Моя бывшая была скорее полиэтиленом, натянутым в раме за неимением стекла. Брак быстро распался. Больше всего расстраивало то, что остаться в школе я не мог. Работа мне нравилась, но там я бы каждый день встречал бывшую. Пришлось уволиться… – Тимур ненадолго умолк. – Семь лет назад одна знакомая обрисовала мне схему счастливого человека: трехногая табуретка – друзья, работа и семья. Когда что-то с одной из ножек не ладится, теряешь равновесие. В общем, в какой-то момент из всей табуретки от меня осталась только крышка. Работа… Я не мог понять, чем на самом деле хочу заниматься. Сложность была в том, что я многое умел. То есть, найти занятие, с которым бы я справился, было не сложно. Кем я только тогда не работал – от инженера до грузчика. Но всё одинаково обрыдло.
Тимур умолк, нащупывая продолжение.
– Практически год я просидел дома, подрабатывая репетитором. Сейчас модно любить одиночество. Все видят в этом какую-то маргинальность, исключительность. Людей стало слишком много и паузы – они действительно необходимы. Но тогда я терпеть не мог всех этих любителей «одиночества», которые понятия не имели, что значит остаться по-настоящему одному. Для них это было чем-то вроде поедания лягушек или кузнечиков в отпуске. Но когда одиночество длится месяцами – оно перестает быть таким уж романтичным. В какой-то момент я даже систематизировал его, разделил на виды. Своё я назвал «одиночеством взрослости». Друзья в юношеском понимании исчезли. Мы больше не виделись ежедневно, не встречались по каждому мало-мальски значимому поводу. У всех появись семьи. И ты либо семьянин, либо один. Кто-то, спасаясь от пустоты, окружает себя бессмысленными собутыльниками (в широком смысле). Я был один. В окружении тягостных воспоминаний.
Никишин слегка удивленно смотрел на Тимура. Он начал уж слишком издалека. Репортёр кашлянул. Тимур виновато закивал.
– В общем, я решил уехать. Практически сразу наткнулся на вакансию инженера – обещали помочь с переездом, дать служебную квартиру. Да и зарплату предлагали неплохую. Я позвонил и безо всяких резюме и собеседований меня пригласили приехать. Смеётесь?
– Не то что бы. Скорее завистливо усмехаюсь. Натаскался в своё время… Вам повезло.
– Да…
Никишин поморщился и протянул спину. Щелкнули позвонки.
– Пересядьте. Там удобнее, – Тимур кивнул на диван. Никишин послушно переместился – разговор и правда мог выйти небыстрым, а зад на табуретке уже затёк и при малейшем движении по телу разбегались волны электрических разрядов.
– Здесь я быстро оказался в рабочем водовороте. Меня моментально заселили и трудоустроили. У меня появился свой дом, собственное рабочее место, даже наставника дали. Я был захвачен новизной и забурлившей вокруг жизнью. Да и сам город… Я всё ещё был один, но перестал переживать на этот счёт – на новом месте это закономерно, а значит и не так тягостно. Я довольно быстро прикончил всю небольшую библиотеку, привезённую с собой. Так мы и познакомились с Наташей.
Тимур замолчал. Он раскрыл пачку и вставил в рот сигарету. Но закуривать на стал.
– Я тогда ничего не искал. Отчаялся или свыкся – не помню. Просто решил записаться в библиотеку. А там – Наташа. В ней была какая-то библиотечная тишина и книжная безусловность. Законченность. Сложно объяснить. Влюбился. Помню, что она всё никак не шла у меня из головы и я пытался отстраненно понять, что в ней такого: нос большой, зубы со щербинкой, чуть глубоко посаженные глаза, – Тимур усмехнулся. – Перебирал всё это, ища путь отступления. Заранее готовился к чуть пренебрежительному взгляду с сочувствующей полуулыбкой и чему-то вроде «ты, конечно, классный парень…» Не помню, как начался наш роман. Какой-то пробел между моими сеансами скорочтения и постоянной беготней в библиотеку, и ей – в этой кухне, совершенно голой, с чашкой руках. Даже её как-то спросил. «Ты влюбился, я ответила взаимностью».
Тимур усмехнулся и закурил.
Часть третья
1
Летом Вершинин всегда просыпался рано. Шторы в спальню выбирала жена. Они не сдерживали свет, наоборот – как линза усиливали без того яркое утреннее солнце, добавляя в его желтизну едкой зелени. Безобидный свет превращался в луч смерти, практически выжигавший из постели. Не подняться с рассветом было попросту невозможно. В последнее время пробуждение и так не приносило радости. Проснувшись, он ненадолго изо всех сил жмурился. Хотелось укутаться в уютные сны и проснуться только к вечеру, когда жидкие тени сделают мир не таким остоугольным, чуть размытым. Когда-то он слышал, что люди подолгу спят оттого, что несчастны. Ему не хотелось, чтобы Таша подумала, что он с ней несчастен.
Тимур нехотя пару раз моргнул, разгоняя веками фантазмы, туманившие взгляд. Оглянувшись, он понял, что на этот раз солнце и шторы не при чем – его разбудило отсутствие Таши.
Тимур поморщился словно от острой головной боли: тот самый день. На часах была только половина шестого, а Таша уже, пожурчав, сидела на унитазе и разглядывала тест на беременность. Он знал это наверняка. От волнения в груди неровно покалывало. Такие утра теперь стали привычным финалом их секса.
Первое время Наташа делала тест каждый день, но чем дальше, тем очевиднее становилось, что это пустая трата денег. И тесты делались всё реже. Реже же случался и секс – только в «правильные» дни, которые тоже определялись специальным тестом. Из изощрённых сражений секс превратился в сезонную битву за урожай. В пустыне. Несколько раз в месяц Тимур распахивал и сеял. Но сколько Таша не лежала вверх ногами «для лучшего усвоения» – ничего не всходило. Вряд ли закидывание ног на стену могло сильно помочь, когда работаешь на химкомбинате и получаешь молоко за вредность: здесь у большинства были точно такие же проблемы. Но что это, собственно, меняет?
За «работой» он старался не смотреть на жену – её глаза в постели больше не были хоть сколько-нибудь похотливыми, томными или даже улыбчивыми; их затягивала пелена грустной, отчаянной надежды на успех. И всё бы ничего, не завершайся процесс ожиданием вердикта от опущенной в мочу палочки. И никакого алкоголя, и тем более сигарет. Никакой мастурбации. От этого алгоритма, практичности, высушившей всю их жизнь, уже тошнило.
Не то, чтобы Тимуру не хотелось детей, нет. Ему было всё равно. Хотелось Наташи, её счастья. И своего – рядом. А ей обязательно нужен был ребёнок. Тимур не чувствовал, но понимал, что дети – закономерное развитие, продолжение – не рода – отношений. Бездетные пары своими попытками жить «для себя» нагоняют смертельную тоску. Бесполезные, бесцельные и оттого странные существа. Уныние и безысходность. Но в глубине душе Тимур их понимал. У Вершининых ещё даже и близко нет ребёнка, а вся жизнь уже вывернулась наизнанку. Что будет, если он появится?
Тимур вслушался в сосредоточенность Наташи и вместе с ней – всего туалета. Но вот тест шумно грохнул о дно корзины – даже пакет не успел прошелестеть. Значит, опять не повезло. Значит, всё сначала.
– Чёрт…
Наташа прошлёпала босыми ногами на кухню. Зашумела вода, щёлкнул усаженный в гнездо чайник, чпокнул открытый холодильник и он же грохотнул – закрыли. Зажужжал телевизор.
Наташа больше не уляжется. Нужно вставать. Но Тимур еще немного выждал: жена сейчас слишком ненавидела и его, и себя. Нужно дать ей несколько минут – нащупать жизнь через будничную суету, прочувствовать себя в ней. Тимур побродил взглядом по комнате: отставшие обои в углу, треснувшая белизна потолка, готовая осыпаться, пыльная паутина без паука. Стало спокойнее. Уют – компиляция несовершенств.
Сковорода встала на плиту – совсем спокойно, осторожно. Это было сигналом. Тимур встал, раздвинул шторы, сменив свет в комнате с зеленого на желтый и уставился в окно. Небо было слишком безоблачным для их маленькой семейной неурядицы. Это слегка злило. Но общая безмятежность, протянувшаяся до горизонта – и небо, и лес, и озеро, – невольно заражала безосновательным несгибаемым оптимизмом.
Всем телом Тимур ощутил жажду холодной воды. Он тихонько проскочил в ванную. Кафель и чугун холодили ступни, чуть подготавливая тело. Через мгновенье кожу обожгли вязкие ледяные струи.
Когда он вышел, на кухне уже ароматно парили чашки с кофе, дожидались едоков непривлекательные мюсли, сором плававшие в тарелках с молоком, и тарелка с ломтиками поджаренного бекона.
– Доброе утро, – раскрасневшийся Тимур поцеловал жену.
– Привет, – устало улыбнулась Наташа.
Обсуждать неудачу не было смысла. Всё уже давно обговорили. Если до конца года ничего не выйдет – они уедут подальше от химкомбината. Выйдет – дождутся, пока ребёнку исполнится год – и всё равно уедут.
2
Тимур вынырнул метрах в двадцати от берега. Вода здесь была ледяной даже у поверхности. Высокое солнце моментально разогрело плечи и голову. Тимур любил этот контраст, воспоминания о котором будут отзываться в теле приятными вспышками до самого вечера.
Озеро покрывали бликующие чешуйки легкой ряби. От каемки воды поднималась тёмная стена леса. Между гладями воды и неба на фоне реликтового леса Наташа была центром пейзажа. Она стояла на берегу и сушила волосы. Из-за размера и расцветки купальника девушка казалась совершенно голой. Наташа завернула полотно мокрых слипшихся волос в полотенце и загорала. Её поза была вызывающей, словно, распалённая, она отдавалась солнцу, как любовнику. Главная прелесть выходного среди недели: вокруг – ни души. Тимуру захотелось воспользоваться этим уединением. Вершинин поплыл, разбивая мощными гребками зеркальную тишину.
Внезапно по ушам ударила сирена. Тимур замер, глянул на город, где гремела тревога, потом на жену. В её позе появилась готовность, но Наташа не знала, что делать, и растерянно смотрела на мужа. Тимур снова поплыл – торопливо и шумно.
– Всё хорошо, не волнуйся, – он стал одеваться, но шорты не лезли на мокрое тело. – Я вернусь в город.
– А я? Предлагаешь мне одной здесь остаться?
– Если на комбинате что случилось, лучше тебе быть подальше.
Наташа уже готова была выдать мужу монолог жены декабриста, но её взгляд переместился куда-то за Тимура.
– Поздно…
Тимур оглянулся. Он не сразу понял, что напугало жену. Вода и лес – ничего экстраординарного. Но что-то все же было не так. Все вокруг стало чуть другим, более желтым. Сперва он списал это на солнечную пыль, вечно убивающую цвета. Секунду спустя глаза различили в воздухе какую-то мелкую взвесь.
Тимур кинулся к воде и намочил футболки. Одну кинул Наташе.
– Завяжи респиратором.
Они быстро сгребли вещи и трусцой побежали в сторону города. Сланцы то и дело загребали носами песок, тут же коркой приставший к мокрым ступням; взвесь, заполонившая воздух, налипала на тела. Тимур отирал плечи шортами. Они приближались к городу, но концентрация пыли не менялась. Получатся, химкобинат – не очаг? И как эта дрянь так быстро распространилась? – ведь ветра нет.
– Тим… – Таша, вечно вертевшая головой, снова ткнула пальцем куда-то за их спины, вверх и вдаль. Тимур оглянулся. Над лесом небо исчезло за сияющей пушистой стеной, поднимавшейся над лесом на сотни метров. Впереди и над ними в небе болтались разве что несколько белесых оборвышей. Контраст был поразительным, пугающим. Облачный фронт стоял неподвижно, но его массив клубился с какой-то мистической интенсивностью. Как бык в загоне, раздувающий ноздри и бьющий рогами по клетке, стена словно ждала команды на старт, раззадоривала себя, разминалась. Тимур прибавил шаг и потянул за собой Ташу.
Когда он оглянулся в следующий раз, белизна облачной стены померкла до грязной серости февральского сугроба, которая быстро чернела. Впереди и над ними раскинулась нетронутая безмятежная синева. Этот контраст не на шутку пугал. Вооружённый молниями фронт несколько раз предупредительно рыкнул, сверкнул ветвистыми разрядами и двинулся на город.
Таша обожала дождь и инфернальность грозы; Тимур не любил ощущать телом мокрую одежду, а грозы попросту боялся. Он тянул – она сопротивлялась. На его стороне был вой сирены – только неизвестная опасность вернула Таше благоразумие, и они со всех ног побежали в город. Грозовой фронт со спокойной уверенностью пустился в погоню.
Дождь застиг их у самого дома. В последнем отчаянном броске тучи обдали Вершининых градом крупных капель. Как только пара скрылась в подъезде, мелкий частый дождь накрыл Лесозёрск.
Забежав в квартиру Вершинины первым делом закрыли все окна, стянули сырые вещи и полезли в ванную смывать налипшие частички. Наташу перегонки с ливнем воодушевили – она решила воспользоваться наготой, и прижалась к мужу. Тимур отстранился.
– Не сейчас. Надо позвонить на комбинат, – он торопливо выскочил из ванной, едва не подвернув поочередно обе ноги. Телефон разрывался. На экране горел значок десятка пропущенных вызовов.
– Да?
– Что «да»? Ты где? Чего трубку не снимаешь?
– Дома. Что там? Утечка?
– Не знает никто. Весь комбинат на ушах. Дуй сюда.
– Отгул же, Николай Александрович…
– Отменили все отгулы.
Тимур с досадой швырнул мобильник на диван. Аппарат отпружинил и грохнулся на пол. Наташа стояла в дверях – обнажённая, в мелкой росе, с полотенцем вокруг головы.
– Пойдёшь?
– Угу.
Тимур достал из шкафа свёрток с защитными костюмами. Один надел, второй протянул Таше: «И не спорь».
Город словно вымер – пустые улицы, затворённые окна. Тимур прошёл было к остановке, но сообразил, что во время тревоги рейсов не будет. Пришлось идти пешком.
Через забрало костюма городская пустота казалась фантастической: исследователь на постапокалиптической планете. Из памяти вынырнула картинка. Остов качели без маятника, вросшая в землю карусель и обгрызенная песочница, лавки смотрят на бугристую поляну застывшей изборождённой глины. Дома вокруг облезлые, грязные, в ржавом налёте песка и всё той же глины. Пыльные асфальтированные полотна перерастают в запёкшееся на солнце грязевое месиво и плешивые газоны. Повсюду мусор. И посреди всего этого зобатый голубь преследует голубку, выметая дорогу широким веером распяленного хвоста. Откуда это? Фильм, детство, осадок прочитанной книги? Он не помнил. Но такая картина куда больше сочеталась бы с его костюмом. Это ощущение усиливала воцарившаяся тишина, совершенно особенная. Не тягостная, какой была бы первозданная, где тебя разъедает от одиночества и желания заселить всё вокруг своими подобиями, – наполненная отзвуками незримого присутствия. Как будто вирус мгновенно убил всё живое. А что если так? Тимур приостановился. Трупы в квартирах, остановленные за своими обычными делами. Но ведь он жив. И Таша. И с завода звонили.
– Тишина! – вдруг сообразил Тимур. Сирена больше не выла. Он вгляделся в воздух. Тот был беспредельно прозрачен. Дождь прибил пыль, растворил её в лужах, а те разбежались ручьями, унося её прочь с улиц. Небо от края до края снова светилось тихой ровной синевой. Вода под ногами и сияющие каплями листья были единственным напоминанием о том, что десять минут назад здесь царила буря.
Вершинин свернул с центральной дороги и оказался перед центральной проходной химкомбината.
3
Комиссия из Москвы не заставила себя ждать. Десяток солидных дядек и тёток в дорогих костюмах, деловито водили носами, тыкали пальцами в каждый угол, периодически значительно кивали. Вокруг них суетились специалисты в белых халатах – те, кто на самом деле выясняет, изучает и разбирается. Своеобразная модель атома – флегматичное ядро и энергично носящиеся по кругу электроны, боящиеся остановиться хоть на миг, чтобы не грохнуться со своей орбиты. Что эти люди намеревались здесь найти спустя несколько дней после происшествия – мало кто понимал. Но озвучить это не решался даже директор комбината.
Вершинины наблюдали за шествием делегации по заводской лаборатории через стекло стерильного бокса. Заражёнными считались все, но Тимура с Наташей решили изолировать и осмотреть тщательнее – они дольше остальных контактировали с взвесью, которую теперь называли пыльцой.
Московские лаборанты облачились в скафандры, ощетинились иглами и кинулись заново брать образцы и анализы – то ли не доверяли лесозёрским спецам, то ли оправдывали дальнюю дорогу. Единственное, чего они не могли повторить – заборы воздуха с пыльцой. Пришлось довольствоваться теми, что сделали местные.
В бокс вошли двое в защитных скафандрах. У каждого – персональный чемоданчик для образцов. Начальство осталось по ту сторону стекла: разглядывали Вершининых, как мартышек – с безопасного расстояния. Тимур смотрел на жену. На обеих руках Таши были огромные синяки – последствия неудачно воткнутых игл. Вершинин разогнул локоть и подставил предплечье пареньку-лаборанту. Второй рукой Тимур дотянулся до жены и погладил её по спине.
– Не переживайте. Кровь заново придётся сдавать всему комбинату, – дружески подмигнула Наташе работавшая с ней лаборантка. – Могу им даже синяков наделать.
– Не нужно, – улыбнулась Наташа. Но во всеобщей «пересдаче» супругам, за двое суток измученным и злым от лабораторно-крысиных будней, увиделась если и не вселенская справедливость, то мелкий намёк на неё.
Была в изоляции и положительная сторона. Мир перестал быть сложной логической системой причинно-следственных связей, сузился до «приятно-неприятно»; да и заняться здесь было нечем – поэтому большую часть времени, несмотря на запрет, Тимур и Наташа провели в одной постели. Первый раз за долгое время они не думали об эфемерном ребёнке; только друг о друге.
Комиссия уехала в тот же день. Ещё через неделю пришли результаты. Единственной странностью было то, что большинство женщин в Лесозёрске оказались на ранних сроках беременности.
4
– Всё нормально?
– Да, вполне. Никаких аномалий на УЗИ не видно.
При таком количестве необычных историй болезней пришлось быстро научиться справляться с мимикой – контролировать лицо проще, чем по полчаса успокаивать каждую пациентку. К тому же, жена Кузнецова тоже была беременна. Будущие мамаши никогда не отличались благоразумием. Особенно, если беременность первая и сравнить её не с чем. Все теперешние его пациентки были именно такими – нерожавшими; здесь даже тотальный самоконтроль не очень-то выручал. Но их неопытность порой была на руку врачу. Несмотря на многочисленные руководства для мам, где весь срок был расписан по граммам и сантиметрам, обмануть их было проще, чем опытных рожениц. Хотя, простота была сомнительной – слишком быстро растущие животы вызывали у самих врачей не меньшую панику.
Кузнецов стянул перчатки и протянул девушке одноразовое полотенце.
– А что, что-то беспокоит?
Наташа пожевала губу.
