скачать книгу бесплатно
Придя же к такому заключению, остаётся лишь заметить, что взаимопомощь людей будет считаться частным случаем взаимодействия при любой более или менее широкой трактовке этого понятия. Исходя из этого, а также из того, что в смысловом переложении ко-оперирование – это и есть совместное действование, на наш взгляд, логически и стилистически корректно будет определить межличностный процесс с взаимной субъективной включённостью и положительным отношением участников к интересам друг друга как «кооперативное взаимодействие (людей)». А если сокращённо, то «(к)взаимодействие». Но так как в последующем изложении нам предстоит много говорить о кооперативном взаимодействии людей и почти не придётся обращаться к взаимодействию вообще, то там, где по контексту будет очевидно, что имеются в виду только отношения взаимной помощи и содействия, мы всё-таки позволим себе не загромождать текст даже краткой формой и использовать термин «взаимодействие» просто как название фигуры 5 из классификации межличностных процессов. В тех же немногих случаях, когда будет заходить речь о взаимодействии в более широком смысле, это будет специально уточняться.
3. Группа и взаимодействие.
Собранные в предыдущих главах наблюдения и выводы в сумме дают нам следующее определение группы: «Группу образуют люди, кооперативно взаимодействующие для достижения общего мотива».
На первый взгляд, этот вывод противоречит довольно распространённому подходу, полагающему достаточным признаком группы общую цель. Однако более детальный анализ показывает, что сей подход отличается незаурядной непоследовательностью и противоречит прежде всего самому себе. Потому что, демонстративно отвергая тезис, согласно которому группа может сформироваться только на основе общей деятельности и общего мотива, в своих обмолвках и паралогизмах апологеты «целевой» группы неизменно возвращаются к признанию определяющей роли мотива.
Вот типичный пример: «Коллектив – это группа людей, составляющая часть общества, объединённая общими целями и близкими мотивами совместной деятельности, подчинёнными целям этого общества»; «группу, организованную только внутренними целями, не выходящими за рамки этой группы, следует оценивать только как корпорацию» (Коллектив и личность, 1975, с. 13). На первый взгляд, позиция авторов вполне определённа и категорична: единство мотивов или единый мотив членов группы – это явление если и возможное, то точно не обязательное и не привносящее с собой ничего принципиально нового. Вот только если это так, если для группы первична цель и вторичны мотивы её членов, тогда для чего вообще упоминать о «близких мотивах совместной деятельности»? Опираясь на то, что мы знаем о межличностных взаимоотношениях, логичнее всего предположить, что такая оговорка призвана исключить из рассмотрения ситуации, в которых стремление получить некоторый результат одновременно подразумевает, что этот результат должен получить «только я и никто другой». Ибо в таких случаях именно одинаково формулируемая цель побуждает людей всячески препятствовать любому, кто желает того же, что и они, реализовать свои пожелания.
Тем самым неявно, поистине контрабандой в цитированное определение привносится мысль о том, что людям, у которых совпадает некоторая частная цель, но их более фундаментальные мотивы идут вразрез друг с другом, будет сложно либо совершенно невозможно наладить по-настоящему совместные действия. Но так как подобная «интеллектуальная» контрабанда попирает не установленные государством юридические законы, а проверенные многовековым человеческим опытом законы логики, то первой и единственной жертвой совершённого преступления оказываются сами контрабандисты.
Ведь когда в одной фразе открыто заявляется, что для формирования группы достаточно общности целей, и тут же между строк допускается, что при прямо противоположных мотивах совпадающие цели могут отходить на второй план, то у внимательного читателя это, как минимум, начинает вызывать вопросы. Например, такой: почему более значимое, по сравнению с общими целями, влияние на характер взаимоотношений людей признаётся только за мотивами, совпадающими со знаком «минус», и отрицается для мотивов, совпадающих со знаком «плюс»?
Обычно создатели претендующих на научность трудов, высказывая некоторую существенную мысль, стараются чётко расписать все те основания, которые позволили им утвердиться в данной мысли. Если же при подготовке печатного издания возникает необходимость экономить место, то «за кадром» оставляются лишь самые простые, ясные и бесспорные для всех моменты, а все положения, хоть сколько-нибудь далёкие от очевидности, снабжаются хотя бы сжатыми комментариями. Так что если отбросить совсем уж неприличное подозрение, будто тезис о приоритетности для отношений людей их целей, а не мотивов, появился на свет вовсе без какого-либо серьёзного предварительного обдумывания, то остаётся предположить, что аргументы в пользу этого тезиса показались авторам самоочевидными и потому не заслуживающими упоминания. Однако на уровне высокой теории приведённый тезис выглядит ничуть не более весомым, чем противоположный тезис о том, что в конечном счёте мотивы влияют на отношения людей больше, чем цели. И без подкрепления эмпирическими или хотя бы умозрительными доводами оба эти суждения остаются просто сочетаниями слов, связь которых с реальностью только предстоит установить. А если авторы приведённых цитат этого не понимают и честно не видят, что в заявленной ими позиции есть крайне слабое место, требующее дополнительных разъяснений и обоснований, то тогда под вопросом оказывается общий уровень их теоретической подготовки.
Ещё более ощутимый урон авторитету обсуждаемой концепции наносит сформулированное в её рамках универсальное определение группы: «Группа – это любая совокупность людей, понимаемая как множество, элементом которого является человек» (Указ. соч., с. 4). Потому что под это определение подходят именно и только люди, взаимодействующие для достижения общего мотива, но никак не те, кого объединяет лишь общая цель.
В самом деле, ведь что может означать для «совокупности» людей требование иметь своим элементом отдельного человека? Поскольку сам зачин сразу исключает из рассмотрения стаи животных, то заданное условие остаётся понимать в том смысле, что претендующая именоваться группой «совокупность» должна быть органически неспособна включать в себя какие бы то ни было объединения людей. Или, что то же самое, должна возникать, существовать и прекращать существование строго в связи с функционированием отдельных людей и безотносительно к каким бы то ни было человеческим кооперациям.
Отсюда практическим проявлением указанного свойства может и должно служить следующее: когда группы, раздельно стремящиеся к одному и тому же, встречаются, а их члены решают отныне действовать совместно, то прежние группы – сколько бы их ни было – прекращают самостоятельное существование и полностью растворяются во вновь образованном объединении, смыкая свои внешние границы (отделявшие и продолжающие отделять членов группы от остальных людей) и устраняя всякие внутренние различения и перегородки. Если же этого не происходит, если и после начала совместных действий члены ранее функционировавших самостоятельно объединений людей не перемешиваются друг с другом, но сохраняют свою структурную и психологическую обособленность и продолжают участвовать в совместных программах в качестве «наших» и «ваших», то такое образование явно не заслуживает звания группы, поскольку элементами этой новой совокупности являются не отдельные люди, но объединения людей, входящие в неё и действующие внутри неё в качестве ассоциативных членов.
Так что, признавая коллектив и корпорацию частными случаями группы, цитированные авторы по сути говорят, что, на их взгляд, приверженцы общей цели должны действовать в качестве сугубо гомогенной общности, отделённой от других людей единственной внешней границей и свободной от всяких внутренних разграничений. Однако история человеческих сообществ наглядно доказывает, что: «Бывает воля единая в одном отношении и неединая в другом. Отсутствие единства воли в вопросах социализма и в борьбе за социализм не исключает единства воли в вопросах демократизма и в борьбе за республику… У революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства есть, как и у всего на свете, прошлое и будущее. Её прошлое – самодержавие, крепостничество, монархия, привилегии. В борьбе с этим прошлым возможно «единство воли» пролетариата и крестьянства, ибо есть единство интересов.
Её будущее – борьба против частной собственности, борьба наёмного рабочего с хозяином, борьба за социализм. Тут единство воли невозможно.
Социал-демократ никогда и ни на минуту не должен забывать о неизбежной классовой борьбе пролетариата за социализм с самой демократической и республиканской буржуазией и мелкой буржуазией. Это несомненно. Из этого вытекает безусловная обязательность отдельной и самостоятельной строго классовой партии социал-демократии. Из этого вытекает временный характер нашего «вместе бить» с буржуазией, обязанность строго надзирать «за союзником, как за врагом» и т. д.» (Ленин В. И., т. 11, с. 73-75)
Можно привести и другие примеры совместных действий людей ради выхода на определённый рубеж, который для одних партнёров являлся конечной целью, а для других лишь промежуточной. В силу этого по достижении искомого рубежа такие объединения закономерно распадались, поскольку часть их членов продолжала попытки двинуться дальше, тогда как другая часть отходила в сторону либо даже принималась тормозить старания «слишком увлёкшихся» вчерашних союзников. Но если цель оказывалась достаточно масштабной (скажем, за свою государственность некоторым народам приходилось бороться веками), то тогда целые поколения могли сходить с исторической сцены, искренне веря, что все они хотят одного и того же.
Тем не менее при любом варианте получается, что для достижения общей цели могут взаимодействовать как отдельные люди, так и объединения людей, движимых более или менее расходящимися мотивами и потому сохраняющих организационную целостность и управленческую автономию. И по логике разбираемой концепции такие сложно структурированные команды следует считать группами и не группами в одно и то же время. Чего не могло бы произойти, соблюдай авторы «целевого» определения группы основные логические нормы и правила. Но коль скоро такое случилось, и уже при закладке базовых понятий обсуждаемой концепции коллегами были допущены столь серьёзные промахи, то отсюда следует, что под сомнение попадают вообще все рассуждения и выводы, в которых используются эти понятия.
Впрочем, сразу оговоримся, что «сомнение» здесь означает именно сомнение и вовсе не равносильно априорному объявлению ложными любых суждений, восходящих к тезису об общей цели как основе группы. Ведь ссылки на некорректно сформулированные базовые определения – а особенно когда за дело берутся любители путаницы – отнюдь не исключают получения вполне доброкачественных эмпирических результатов и даже каких-то частных теоретических обобщений. На наш взгляд, в связи с уличением творцов целевой концепции группы в логической малограмотности необходимо и достаточно приостановить обращение в социальной психологии основных положений этой концепции до тех пор, пока не будут приведены дополнительные, а главное, убедительные обоснования их правомерности. Понятно, что о полной смысловой реабилитации данного теоретического изыска говорить уже не приходится, но отдельные тезисы «целевого» подхода к группе заслуживают восстановления в правах истинности. Эту работу мы начнём прямо с текущей главы и будем возвращаться к ней по ходу всего дальнейшего изложения.
3.1. К определению понятия «группировка»
Итак, сопоставление «целевого» определения группы с фактами показало, что, отрицая адекватность этого определения и выражая сомнение в логичности любых связанных с ним терминов, не приходится ни отрицать, ни даже ставить под вопрос возможности существования объединений людей, преследующих общую цель и не более того. Равным образом не приходится отрицать, что в той мере, в какой члены таких объединений осознают свою общность, координируют с учётом этого знания свои усилия и сочувственно относятся хотя бы к ближайшим интересам друг друга, их отношения являются кооперативным взаимодействием. А значит, исследователь межличностных процессов просто обязан учитывать, что наряду с группами, старающимися достичь общего мотива, могут также существовать объединения людей, стремящихся к общей цели, пусть бы даже для её достижения – при грамотной организации – требовалось несколько минут совместных действий.
В связи с этим обстоятельством перед нами встаёт ряд новых вопросов.
Первый – терминологический: как называть объединение людей, имеющих только общую цель, если термин «группа» уже зарезервирован для обозначения тех, кто стремится к общему мотиву?
Приступая к обсуждению этого вопроса, прежде всего следует обратить внимание на такой нюанс: группы могут входить в целевые объединения людей в качестве совокупных членов, а вот обратное невозможно.
Чтобы убедиться в этом, попробуем представить себе группу, члены которой, помимо работы на общий мотив, предпринимают также совместные действия для достижения нескольких разных целей, общих только для некоторых участников данного группового взаимодействия. Трудно ли будет вообразить подобное? Абсолютно нет, поскольку люди могут иметь и, как правило, имеют больше одного мотива и ведут больше одной деятельности. А значит, даже включившись в некоторую групповую деятельность, могут и будут заботиться также о продвижении своих параллельных интересов, если таковые имеются.
При этом пути к групповому и не-групповым мотивам могут в чём-то пересекаться, но раз уж речь идёт о разных мотивах и по-настоящему особенных деятельностях, то это автоматически означает, что направления и способы их реализации не совпадают полностью. Так что каким бы изобретательным ни был человек и как бы ни хотел он подстроить одна под другую свои разные деятельности, до бесконечности заниматься этим у него всё равно не получится. И включаясь в работу по овладению одним из своих мотивов, в какие-то моменты наш герой волей-неволей будет вынужден полностью сосредотачиваться на ней и на время «отключаться» от планов, связанных со всеми прочими мотивами. А возвращаясь к какому-то из этих «прочих», «оставлять в покое» первый.
Иными словами, персонажи намеченного группового портрета – собственно, как и всякие обычные люди – будут осуществлять свои различные интересы не параллельно, а последовательно, периодически переключая свою энергию и внимание с одного предмета на другой. Например, принимаясь за общую только для них цель, соответствующая часть членов группы будет в полном смысле откладывать в сторону истории и сюжеты, связанные со всеми иными мотивами (включая групповой), за исключением того, в рамках которого поставлена данная цель. А возвращаясь к взаимодействию для достижения группового мотива, напротив, переводить в «спящий» режим все системы отношений, не касающиеся данной общей деятельности. То есть какие-то устоявшиеся симпатии и уже отлаженные связки могут и почти наверняка будут проявляться, но это будут именно личные предпочтения, вытекающие не из содержания другого взаимодействия, а просто из более длительного знакомства тех или иных людей.
Отсюда общий вывод получается такой, что даже если часть участников взаимодействия для достижения общего мотива переключается на какие-то чисто личные занятия или подключается к другим объединениям людей, будь то по поводу общей цели или общего мотива, то для исходной группы любые сторонние занятия и взаимоотношения её членов в психологическом плане всё равно будут существовать и развиваться «рядом», «параллельно», в общем, за границами, но никак не внутри неё. Потому что вкачестве члена группы человек проявляет себя ровно тогда, когда занимается общей для этой группы деятельностью, и утрачивает это качество, переставая ею заниматься и переходя к любой другой деятельности[5 -
К слову сказать, как раз из-за того, что участнику нескольких взаимодействий приходится так или иначе распределять между ними своё время и силы, кто-то из его партнёров или даже все они могут выражать недовольство тем, что им достаётся «слишком мало» внимания такого участника. А если недовольство облекается в форму ультиматума («мы или они»; «или ты вместе с нами, или мы без тебя» и т. п.), то порой человек действительно оказывается вынужден решать, какой предмет взаимодействия и какое объединение людей для него более значимы.]*.
Но если один мотив не может входить в другой, и это исключает полное совмещение разных деятельностей, то результат, намечаемый в качестве цели, по самому своему определению может служить этапом на пути ко многим разным мотивам. Что и открывает возможность для многих отдельных людей и объединений людей совместно добиваться одной и той же цели, не прекращая своих особенных деятельностей, а значит, оставаясь именно внутри целевого взаимодействия, но с сохранением всех особенностей, задаваемых различиями их базовых мотивов.
Причём судить об этих и многих других проявлениях, характеризующих «целевые» объединения людей, мы можем не только по теоретическим моделям. Ведь огромное большинство политических и экономических партнёрств с древности и до наших дней являются практическими примерами как раз такого взаимодействия. И этот поистине общечеловеческий опыт свидетельствует, что при близких мотивах участников их продуктивная совместная работа обычно дополняется искренним и дружелюбным общим эмоциональным фоном контактов. Там же, где мотивы сторон категорически расходятся, просто неравномерное развитие и даже периодическое замирание совместной активности является далеко не самым проблемным вариантом. Потому что когда люди решают ради достижения общей цели на время отложить имеющиеся у них серьёзные противоречия, то сотрудничество таких людей может сопровождаться и недобросовестным выполнением данных обещаний, и закулисными интригами в попытках увеличить собственную выгоду за счёт партнёра, и прямыми сговорами с конкурентами, и много чем ещё. А о субъективной стороне такого рода отношений и говорить не приходится, поскольку в них дежурные протокольные улыбки могут маскировать не то что недоверие к союзнику, но рафинированную ненависть самой лютой пробы. Достаточно вспомнить историю антинаполеоновских и антигитлеровской коалиций.
Что, впрочем, не мешало современникам и позднейшим исследователям полагать, что даже самые жёсткие трения между союзниками-соперниками происходили всё-таки внутри упомянутых и всех других подобных объединений. И действительно, для появления хотя бы мысли о партнёрстве у людей, коих разделяют серьёзные противоречия, а тем более открытая вражда, требуются очень веские причины. Так что у кого-то даже перед лицом смертельной угрозы может не найтись достаточно мудрости для вывода, что своими силами не справиться и надо искать помощи вовне, не исключая давних недругов, лишь бы они были менее опасными, чем появившийся новый враг. А кому-то (как, скажем, русичам и половцам в 1223 году), даже объединившись, не удавалось одержать победу. Но в любом случае сам факт складывания той или иной коалиции, пусть бы даже её практические шаги не давали желаемого эффекта, означал готовность участников ради отражения общей угрозы, как минимум, приостановить на время реализацию прямо агрессивных планов и замыслов в отношении сегодняшних партнёров.
Что же касается попыток нарастить собственную выгоду хотя бы и за счёт чужих убытков или «на всякий случай» ослабить ситуативного союзника, но вероятного завтрашнего противника, то в объединении людей с разными мотивами всё это, разумеется, возможно. И там, где каждая из сторон тянет одеяло на себя и не сильно заботится о других, заключаемые соглашения вряд ли будут идеально сбалансированы в плане учёта взаимных выгод и общей «справедливости». Но сколь бы острыми ни были споры участников и какой бы циничной ни выглядела их торговля, всё это будет подлинным внутренним достоянием соответствующего союза, если формируемые на основе встречных претензий решения так или иначе поддерживают и продвигают вперёд совместные действия.
А вот если члены некоторой коалиции перестанут спорить, ссориться и пытаться найти хоть какой-нибудь компромисс, то независимо от того, произойдёт это уже после достижения объявлявшейся общей цели или из-за окончательного разочарования спорщиков друг в друге, беспристрастному наблюдателю останется лишь констатировать прекращение функционирования данного объединения людей. Потому что взаимодействие совершается там и тогда, где и когда его участники составляют общие планы и координируют текущие усилия, пусть бы даже в этих процессах проявлялось очень мало человеческой теплоты. Если же люди с симпатией думают друг о друге, но практических шагов по этому поводу не предпринимают, то такое положение можно считать разве что предпосылкой к началу взаимодействия, но никак не самим взаимодействием.
Говоря о завершении совместных действий ради общей цели, хочется обратить особое внимание читателей на то, что если участники таких действий после достижения нужного им результата начинают сражаться между собой, то это далеко не всегда является досадной случайностью, вызванной чисто ситуативными раздорами, случившимися по ходу знакомства и сотрудничества. Потому что люди в принципе не очень склонны публично рассуждать о своих фундаментальных мотивах, которые к тому же сами не всегда ясно осознают. Ещё меньше причин распространяться о своих настоящих планах у того, кто не исключает присутствия в своём непосредственном окружении обладателей прямо противоположных устремлений. С другой стороны, как раз те, кто часто и громко заявляет о необходимости суровой борьбы с теми или иными людьми или объединениями людей, встретившись лицом к лицу со своими врагами на словах, на деле нередко обнаруживает полную неспособность к хоть сколько-нибудь решительному сопротивлению. Так что достоверно определить, насколько они сами и их оппоненты в своих межличностных отношениях готовы переходить к открытому противодействию, людям обычно удаётся уже после встречи с предметом, который они категорически не намерены кому-либо уступать или с кем-то делить.
А если потенциальное яблоко раздора лежит за неким, условно говоря, перевалом, который требуется срыть или пробить через него тоннель, поскольку для простого перехода он недоступен? Встретив такую внушительную преграду, в том числе те, кому под силу самостоятельно справиться с ней, вряд ли будут возражать, если кто-то ещё выразит желание подключиться к предстоящей работе ради её скорейшего завершения. Если же в конце совместно пройденного пути выяснится, что более широкие интересы обладателей достигнутой общей цели абсолютно несовместимы, и шагов навстречу друг другу от недавних партнёров ждать не стоит, то возникнет конфликт. Причём как раз то, что сегодня неприятельские настроения демонстрируют люди, с которыми ещё вчера было «всё хорошо», может добавлять в начавшуюся вражду дополнительную остроту. Но в любом случае одной из ближайших предпосылок резкого изменения формата отношений таких людей будет именно благополучный финал их тактического взаимодействия, устранившего препятствие, одинаково закрывавшее вероятным противникам путь к их главному мотиву.
Ещё более наглядной является ситуация, когда уже обозначившиеся конкуренты соглашаются вместе выступить против угрожающего им всем врага. Соответственно, если враг оказался по-настоящему опасным и быстро покончить с ним не удаётся, то тогда даже сомневавшиеся в целесообразности совместных действий искренне присоединяются к выводу, что отказ от внутреннего перемирия и возобновление прежних распрей были бы равносильны самоубийству. Если же победа достигается быстро и без серьёзных потерь, то приостановленная внутренняя борьба может не просто возобновиться, а очень быстро перейти в «горячую» фазу. Но независимо от того, насколько тяжкой или, наоборот, умеренной была цена общего успеха, немедленное или отсроченное обострение противоречий, временно отложенных вынужденными союзниками, всегда будет сохранять прямую логическую связь с организованным ими эффективным взаимодействием[6 -
Как это случилось, например, с афинянами и спартанцами, которые в начале V века до н. э. в одном строю сражались против персидского нашествия, но после общей победы вернулись к соперничеству за влияние в Элладе, а в конце того же века вступили в открытую почти тридцатилетнюю войну.]*.
Иное дело группа. Которая, вообще говоря, тоже может прекратить функционировать в результате достижения предмета взаимодействия. Однако прологом к ожесточённому противостоянию бывших членов группы это не станет никогда. Потому что добиваться одновременно нескольких взаимоисключающих результатов человек может разве что до тех пор, пока сам не поймёт или кто-то ему не объяснит, что он фактически сражается сам с собой. А если кто-то и после соответствующего разъяснения не подправит свои планы, то это будет свидетельствовать о его, скажем так, не полной адекватности. Но неадекватность мышления и действий составляет предмет строго специализированных патопсихологических исследований, а всякое обсуждение универсальных психологических механизмов по умолчанию подразумевает, что речь идёт об обычных средненормальных людях. Так что у образующих обычную средненормальную группу людей могут иметься какие-то иные мотивы, помимо общегруппового, но прямо противоречащих друг другу среди этих мотивов точно не будет. А значит, даже если члены одной группы будут в тех или иных сочетаниях принимать участие в каких-либо иных взаимодействиях, поводом для непримиримых столкновений после завершения общей деятельности это не станет.
Итак, предварительный и очень беглый обзор двух разновидностей кооперативного взаимодействия тем не менее определённо показывает, что по сравнению с теми, кого объединяет только общая цель, объединение людей, взаимодействующих для достижения общего мотива, является образованием более цельным и устойчивым. И этот вывод позволяет перейти непосредственно к задаче выбора наименования для «целевого» объединения людей и предложить, на наш взгляд, логически и стилистически почти безупречный вариант.
Дело в том, что помимо термина «группа» в работах отечественных авторов время от времени встречается также термин «группировка». Однако до сих пор главное внимание исследователи объединений людей посвящали тому, что они считали группой, и никакого чёткого и формализованного определения за «группировкой» так и не закрепилось. Общий же смысл употребления данного термина таков:
– группировка – это не то же, что группа;
– группировки могут существовать внутри группы в том числе на высоком уровне её развития (коллектив);
– группировки разъединяют группу, так что для укрепления группы требуется ослабление и преодоление группировок (ср., напр.: «В … коллективе с числом членов не менее 20-25 человек возникают неофициальные группировки… Чем более сплочённым является коллектив, тем меньше в нём мелких, обособленных группировок» (Кузьмин, Волков, Свенцицкий, 1973, с. 9).
Как видим, в рамках данного подхода группировка признаётся, с одной стороны, объединением людей, а с другой – образованием менее полноценным и доброкачественным, нежели группа. И всё это, за исключением, естественно, идеи, будто внутри группы может ещё что-то «возникать», близко перекликается с тем, что действительно характеризует объединения людей на основе общей цели, каковые объединения представляют собой более низкий уровень кооперации, нежели объединение на основе общего мотива. Так что определение: «Группировку образуют люди, взаимодействующие для достижения общей цели», – органично дополняя уже принятое определение группы, упрёков в резком расхождении с традицией точно не заслужит. Ну а членов группировки мы, вслед за В. И Лениным, будем называть союзниками.
Следующий вопрос, необходимо возникающий после введения нового понятия, – это вопрос о его месте в ряду уже существующих понятий.
Впрочем, в наших обстоятельствах задача несколько упрощается, так как требуется уточнить взаимное позиционирование всего двух терминов – «группа» и «группировка». А главное, разбираясь с тем, какое человеческое объединение, при каких условиях и в силу каких механизмов может или не может входить в другое объединение, мы уже зафиксировали почти все основные черты двух форматов (к)взаимодействия, основанных на общем мотиве либо общей цели. Так что здесь остаётся лишь ещё раз отметить, что хотя по своему персональному составу различные объединения людей могут частично или полностью перекрываться одно другим, в теоретическом плане группа и группировка представляют собой не соподчинённые, а рядоположенные и независимые понятия, в сумме составляющие родовое для них понятие «объединение взаимодействующих людей». А за пределами этого формально-логического родства никакой иной содержательной связи между реальностями, стоящими за понятиями «группа» и «группировка», нет.
В полной мере это относится и к разноуровневости двух видов человеческой кооперации, которая имеет не генетический, а сугубо структурный характер. Представляя собой более высокоорганизованное образование, группа не есть предел развития группировки, а группировка не есть ступень развития группы.
Вместе с тем к сказанному стоит, пожалуй, сразу же добавить, что вывод об отсутствии генетической связи между группой и группировкой вовсе не равносилен утверждению, будто группировка не может стать группой или наоборот. В принципе не приходится исключать, что по ходу какого-нибудь союзнического взаимодействия достаточно синхронно найдутся поводы для превращения общей цели в мотив каждого из участников. И тогда, согласно определению, группировка перестанет быть группировкой и превратится в группу. Однако, во-первых, такая трансформация будет прямо нарушать логику исходно складывавшегося взаимодействия, поскольку с исчезновением прежнего целевого объединения людей и появлением на его месте новой группы цель группировки так и останется нереализованной. То же самое можно сказать и про превращение общего мотива в общую цель и, соответственно, группы в группировку.
А во-вторых, рассматривая замещение цели мотивом, мотива целью и иные передвижки в структуре интересов человека как элементы внутренней динамики отдельной личности, признать их ещё и этапами внутреннего развития объединения людей не получается никак. Ведь когда у человека появляется мотив или цель, которые для других людей уже стали основой для практического взаимодействия, то само по себе это отнюдь не гарантирует, что такой человек присоединится к уже существующему объединению. Потому что они могут элементарно не встретиться, а встретившись – не договориться о порядке совместных действий или просто не понравиться друг другу. Наконец, наш герой может передумать и ещё до начала реального взаимодействия отказаться от того мотива или цели, которые пусть недолго, но всё же были у него общими с кем-то ещё. И тогда подобные преобразования в чьей-то личности (возможно, для самого человека очень глубокие и значимые) для объединения людей так и останутся событиями сугубо посторонними и ни на что не влияющими.
Если же кто-то разочаровывается в общих планах, то, как мы уже знаем, это автоматически выводит человека из взаимодействия. После чего такой человек может просто оставаться в стороне и в одиночку решать какие-то сугубо личные вопросы либо даже примкнуть к объединению с прямо противоположными устремлениями. Тем не менее для продолжающих совместную работу людей любые подобные пертурбации с целеполаганием той или иной отдельной личности опять-таки будут событием разве что пограничным, но точно не внутренним. Ибо даже если участники взаимодействия не прибегнут к бойкоту или активной мести и сохранят нормальные общечеловеческие контакты со своим бывшим партнёром, всё равно для группы (группировки) в целом это будут чисто внешние процессы.
Более подробно о том, что может влиять на развитие кооперативного взаимодействия и по каким показателям можно судить о внутренней динамике человеческих объединений, мы будем говорить в главе 6. А сейчас необходимо продолжить разбираться с теоретическими последствиями исчезновения группы как единственного «первосортного» объекта для социально-психологических наблюдений и экспериментов. Ведь до сих пор коллеги хотя и признавали, что помимо групп могут существовать также иные человеческие объединения, однако, как это хорошо видно из цитировавшегося определения корпорации, любые альтернативы группе воспринимались как образования заведомо низкопробные, которые стоит изучать в основном с точки зрения поиска эффективных способов их устранения. Так что «появление» рядом с группой концептуально равноценного объединения людей ставит ещё один важный вопрос – исчерпываются ли виды взаимодействия двумя указанными выше?
На этот вопрос можно ответить отрицательно, указав ещё одну возможную основу согласования действий – порождающий отношения обмена взаимный вклад людей в реализацию планов друг друга. И хотя такой ответ не снимает вопроса, а лишь воспроизводит его на другом уровне: исчерпываются ли виды взаимодействия тремя указанными выше? – мы пока воздержимся от дальнейших поисков в этом направлении в пользу более детального рассмотрения уже зафиксированных видов взаимодействия.
3.2. К определению объёма понятия «виды взаимодействия».
Итак, возвращаясь во всеоружии установленных фактов к группе, нетрудно убедиться, что в ней присутствуют все три «слоя» отношений – по поводу мотива, по поводу целей и по поводу вклада. При этом они не просто сосуществуют, а образуют строгую иерархию.
Для иллюстрации сошлёмся на один, как представляется, весьма показательный пример того, какое место отводится мотиву, целям и вкладу в реальных человеческих отношениях: «… в 1912 году в ЦК большевиков вошёл провокатор, Малиновский. Он провалил десятки и десятки лучших и преданнейших товарищей, подведя их под каторгу и ускорив смерть многих из них. Если он не причинил ещё большего зла, то потому, что у нас было правильно поставлено соотношение легальной и нелегальной работы. Чтобы снискать доверие у нас, Малиновский, как член Цека партии и депутат Думы, должен был помогать нам ставить легальные ежедневные газеты, которые умели и при царизме … проповедовать основы большевизма в надлежащем образом прикрытой форме. Одной рукой отправляя на каторгу и на смерть десятки и десятки лучших деятелей большевизма, Малиновский должен был другой рукой помогать воспитанию десятков и десятков тысяч новых большевиков через легальную прессу» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 28-29). Ещё более заострив ситуацию, можно утверждать, что разоблачённый провокатор может не успеть принести никакого вреда, может даже принести известную пользу, выдав других провокаторов и замыслы своих распорядителей, но от этого он не станет для подпольщиков даже союзником. Напротив, искренний, но неопытный товарищ не станет для своих врагом, даже если по его вине произойдёт провал.
Так что на практике наличие некоторой «пользы» от человека не рассматривается как достаточный признак принадлежности к объединению единомышленников. Зато человек, который не даёт оснований усомниться в главном предмете своих интересов, всегда остаётся для других членов группы «своим», хотя бы при этом имели место разногласия по поводу частных целей или малый вклад в общую деятельность, или даже действия, разрушающие достижения партнёров (отрицательный вклад). В последнем случае к виновнику, смотря по обстановке, могут быть применены меры обучающего либо санкционного характера, но и в самом жёстком варианте это всё равно будут действия группы по отношению к своему члену, а не акт защиты от внешнего противника. В отсутствие же общего мотива ни совпадение отдельных целей, ни участие в решении общих текущих задач никогда не уравняют человека с членами группы, и отношение к такому человеку неизменно будет описываться формулой: «С нами, но не наш». И в сумме все эти данные подводят нас к заключению, что по своей значимости отношения, связанные с общим мотивом, занимают высшее место в структуре внутригрупповых отношений.
Что же касается оставшихся форм отношений – по поводу целей и по поводу вклада, – то для определения их «удельного веса» здесь достаточно будет заметить, что сама оценка партнёрами по взаимодействию своей и чужой роли в общей работе прямо зависит от того, как они относятся к целям друг друга. Ведь истинным вкладом в успех взаимодействия человек признаёт только те шаги, которые согласуются с его личным пониманием того, что и как надо делать для получения нужного результата (пусть даже это понимание не было выработано самостоятельно, а усвоено в готовом виде из чьих-то разъяснений). И если кому-либо в группе начнёт казаться, что не все намеченные товарищами промежуточные рубежи лежат на пути к мотиву, то и усилия, направленные на достижение этих рубежей, для усомнившихся будут выглядеть, как минимум, бесполезными. А то и прямо вредными, поскольку они, уводя людей и ресурсы с правильной траектории, мешают скорейшему продвижению туда, куда на самом деле все стремятся.
В такой обстановке человек по факту может вносить большой и даже наибольший вклад в достижение общего мотива и тем не менее сталкиваться с неодобрительным отношением товарищей, искажённо представляющих себе первоочередные задачи группы на данном этапе деятельности. Но стоит позиции скептиков измениться, и свершения того, с кем они раньше смотрели в одном направлении, утратят в их глазах свою ценность, а казавшиеся «ерундой» действия прежнего оппонента предстанут исполненными глубокого смысла. Хотя практический эффект от предпринимаемых партнёрами усилий, естественно, останется тем же самым.
Наконец, не исключён вариант, когда вся группа грустно согласится с тем, что некогда единодушно одобренный маршрут увёл её совсем не туда, куда нужно, и при этом её члены сумеют не переругаться друг с другом и сохранят своё объединение. Тогда общее признание стратегического провала автоматически обнулит всю складывавшуюся ранее систему заслуг и отличий, и группа будет вынуждена начинать новый этап своей деятельности с чистого или почти чистого листа. Потому что положительным вкладом в продвижение к общему мотиву не сможет похвастать никто, но вот главные разработчики старого плана, скорее всего, будут сталкиваться с повышенным недоверием к их новым идеям. И это будет по-своему логичная реакция на то, что их предшествующие свершения оказались в итоге со знаком «минус».
А раз связанные с вкладом отношения – при неизменности их объективной основы – могут кардинально меняться сразу вслед за переменами в целеполагании членов группы, то это и означает, что, по сравнению с целью, вклад как основа отношений занимает подчинённое место. И в целом иерархия значимости поводов для внутригрупповых отношений принимает следующий вид: на вершине её находится мотив (общий), в середине – цели, внизу – вклад в совместную деятельность.
На всякий случай, сразу уточним, что эта иерархия является строго относительной, и что подчинённой и сравнительно малозначимой роль вклада выглядит только на фоне того влияния, которое оказывают на отношения в группе мотив и цели её членов. Величина вклада, во-первых, лежит в основе складывающихся по ходу взаимодействия отношений лидирования-подчинения, а этот пласт отношений, прямо определяющий текущую организацию работы группы, никак не может быть признан «малозначительным». Во-вторых, соразмерный способностям человека вклад в общую деятельность призван постоянно подтверждать принадлежность к группе. Декламации единства при отсутствии реального вклада или непропорционально малый вклад в работу группы – это серьёзный повод усомниться в наличии у человека соответствующего мотива или, как минимум, в том, что данная групповая деятельность является для него достаточно важной частью жизни.
Теперь о группировке – объединении людей с общей целью, которые (например, в силу особых внешних обстоятельств) готовы действовать вместе несмотря на разные, а возможно, даже несовместимые мотивы.
Здесь, пожалуй, будет удобнее начать с вклада, роль которого в группировке в основном та же, что и в группе. У союзников, как и у партнёров с общим мотивом, вклад в совместные действия служит подтверждению лояльности и учитывается при формировании отношений влияния-подчинения. Однако если члену группировки покажется, что полученное в рамках совместных действий указание противоречит его более фундаментальным интересам, то такое указание вряд ли будет выполнено. Особенно наглядно это проявляется там, где одна цель объединяет не индивидуальных, а совокупных членов. В таких условиях даже если выдвигается более-менее общепризнанный глава группировки, то всё равно любое его не вполне очевидное распоряжение рядовые союзники будут сначала выносить на суд кого-либо из влиятельных членов своего более узкого объединения и только после их одобрения исполнять.
А если план действий сложноструктурированной группировки определяет некий коллегиальный орган, куда входят главы или иные представители участвующих во взаимодействии объединений, то обычно эти же представители доводят до своих ближайших соратников согласованные на общем совете решения и информируют «внешних» союзников о ходе выполнения порученной им части общего плана. Так что основной объём текущей организационной работы по достижению общей цели так и остаётся замкнутым внутри совокупных членов группировки, а проявления прямой перекрёстной помощи и влияния между ними либо вовсе отсутствуют, либо происходят лишь эпизодически и мало что меняют в общей картине раздельно-параллельного движения к предмету взаимодействия.
Кроме того, там, где потенциал одного из союзников явно превосходит всех остальных, нередко возникает эффект опережающей проекции вклада на влияние. Это когда самый сильный и оснащённый член группировки (причём не обязательно совокупный, порой такое можно наблюдать и среди индивидуальных партнёров) ещё до начала практических действий принимается жёстко продавливать в качестве общего выгодный прежде всего себе план, а более слабым союзникам приходится под него подстраиваться. И только если этот план оказывается совсем провальным, может происходить известное перераспределение влияния в пользу других участников взаимодействия. Для этого партнёры, получившие самостоятельные участки работы, должны показать способность с меньшими средствами добиваться гораздо более весомых результатов. Тогда к тем, кто делом доказывает свою компетентность, могут начать больше прислушиваться и помогать им отстаивать предложения, расходящиеся с взглядами ведущего союзника (чей вклад в абсолютном измерении всё равно будет оставаться наибольшим).
Но какую бы схему внутренней организации ни избрали члены той или иной группировки, всё равно вклад в их отношениях будет занимать подчинённое место, а во главе угла будут стоять мотивы и цели. Правда, по сравнению с группой, у союзников целый ряд проявлений, связанных с мотивами и целями, почти буквально меняется местами. Что, впрочем, и неудивительно, раз уж меняется сама основа человеческого взаимодействия.
В самом деле, с первых же шагов знакомства с объединениями людей на основе общей цели мы могли убедиться, что мотивы таких людей прямо влияют на общую атмосферу их отношений, на тот эмоциональный фон, что сопровождает совместные действия. И что в зависимости от степени сходства-расхождения мотивов членов группировки общий настрой в их контактах может быть более дружеским либо более настороженным и взаимно подозрительным (вплоть до «надзирать за союзником, как за врагом»). Тем не менее до тех пор, пока сохраняется единство цели, взаимодействие будет продолжаться.
С другой стороны, упоминалось – впрочем, это и без всяких упоминаний очевидно, – что в группе могут возникать споры по поводу того, каким именно маршрутом и в каком режиме следует двигаться к общему мотиву. Причём если свой особый взгляд на ближайшие цели группы отстаивают не один-два человека, а около половины её членов, то это может не только повышать общую нервозность в группе или создавать напряжённость в контактах представителей разных подгрупп, но и тормозить совместную деятельность на всё то время, пока спорщики будут искать пути к согласию. Зато когда удаётся сблизить позиции и сформировать устраивающий всех план, общая работа возобновляется с особенным подъёмом. Потому что способность преодолевать разногласия и восстанавливать единое видение перспективы снова и снова убеждает участников взаимодействия в надёжности всех своих партнёров[7 -
Если же сторонники разных целей решат, что вместо продолжения дискуссий им будет проще разделиться и продолжить самостоятельно двигаться туда, куда каждый считает нужным, то это будет очень серьёзный повод усомниться в том, что они действительно хотят одного и того же.]*.
Таким образом, – и на это стоит ещё раз обратить внимание – никакие разночтения по поводу предмета взаимодействия в группе и группировке невозможны, поскольку отказ человека от общего мотива или цели сразу выводит его из состава данного объединения. Да, такой человек может по тем или иным соображениям не сообщать партнёрам об изменениях в структуре своих интересов и продолжать поддерживать видимость прежних отношений. Однако даже если перемена будет состоять лишь в том, что прежний общий мотив станет для члена группы промежуточной целью в рамках какой-то другой деятельности либо общая цель превратится для кого-то из союзников в конечный мотив его усилий, то всё равно это будет не прежнее, а несколько иное взаимодействие. Соответственно, даже если все другие партнёры останутся в неведении относительно случившегося с «отступником» и не будут настаивать на его исключении из совместной работы, это всё равно будет новое объединение людей, появившееся только в тот момент, когда один из членов прежней группы или группировки перестал им быть.
Напротив, та составляющая деятельности, которая не является предметом взаимодействия, как раз поэтому может допускать определённые и в том числе существенные расхождения во взглядах и подходах сотрудничающих людей. А степень или, если угодно, диапазон таких расхождений становится базой для формирования отношений, прямо влияющих на общую эмоциональную обстановку в данном объединении людей. Но есть и отличие, состоящее в том, что союзники обычно даже не пытаются обсуждать более фундаментальные интересы друг друга. Ибо знают, что словами изменить эти интересы вряд ли получится, а вот взаимное неудовольствие от «упрямства» собеседника почти наверняка возрастёт, и это, в свою очередь, может помешать конструктивному диалогу по текущим вопросам организации совместных действий. Тогда как в группе выявление различий во взглядах на её ближайшие или перспективные цели, напротив, активизирует дискуссии, призванные чётко зафиксировать и устранить все спорные моменты. Потому что только единое понимание текущих целей и задач позволяет объединению людей не отвлекаться на преодоление внутренних трений, но сосредоточить все доступные ресурсы исключительно на устранении внешних препятствий.
Общий же вывод получается такой, что в группировке мотивы её членов хотя и не оказывают столь явного влияния на ход взаимодействия, как в группе, тем не менее достаточно плотно «нависают» над всей системой отношений союзников между собой. А значит, по совокупности показателей следует признать, что как совпадающие, так и расходящиеся мотивы более значимо влияют на отношения взаимодействующих людей, чем их цели.
Таковы основные особенности отношений по поводу общего мотива и общей цели, выяснив которые, самое время перейти к вкладу как самостоятельной основе взаимодействия.
В настоящее время самой распространённой (а для многих единственной реально испытанной) формой обмена вкладами в дела друг друга являются отношения купли-продажи. Причём современные торговцы, следуя «в ногу с веком», готовы максимально исключать из своих схем «человеческий фактор». Тем не менее даже «продвинутые» способы торговли (автоматизированная, дистанционная и проч.) в принципе сохраняют все характерные черты интересующего нас вида взаимодействия. Однако для простоты и наглядности изложения всё-таки будет удобнее обратиться к истокам продуктового обмена. То есть к эпохе, когда общины, живущие на побережье, только налаживали с общинами, живущими в глубине острова или материка, обмен «даров моря» на «дары леса», а внутри этих общин постепенно выделялись семьи, в которых гораздо лучше соседей умели изготовить, допустим, сосуды из глины или ещё какие-нибудь необходимые в быту предметы из дерева, камня, металла и т. д.
При этом для наших разысканий в первых шагах цивилизации особый интерес представляет тот факт, что предварительное согласование контрагентами условий сделки или торг в собственном смысле слова появляется сравнительно поздно. Потому что во времена, когда всякий чужак воспринимался то ли как добыча, то ли как угроза, многие и прежде всего небольшие общины предпочитали избегать любых непосредственных контактов с внешним окружением. Вместе с тем исследователи патриархальных культур в самых разных концах света отмечают, что даже строго охраняющие свою замкнутость племена обычно всё же используют особый порядок обмена. Согласно этому порядку желающие нечто от них получить оставляют в определённом месте то, что они могут предложить, а затем через установленное обычаем время возвращаются и забирают то, что оставили им взамен «партнёры» (ну, или свои же «товары», если они никого не заинтересовали). А применительно к отношениям более дружественных соседей Н. Н. Миклухо-Маклай специально уточняет, что: «Отправляясь в гости, туземцы всегда берут с собою подарки и вещи для обмена, пользуясь при этом тем, в чём они сами имеют избыток… Надо заметить, что в этом обмене нельзя видеть продажу и куплю, а обмен подарками; то, чего у кого много, он дарит, не ожидая непременного вознаграждения.» (1961, с. 28, 197)
Тем самым лишний раз подтверждается, что взаимодействие на основе вклада завязывается там и тогда, где и когда один человек предоставляет другому человеку нечто полезное и ожидает, что получатель, возможно, не сразу, а через некоторое время, но в итоге предоставит ему какое-то другое и тоже полезное «нечто». При этом состав и объём встречного подношения может не оговариваться заранее, а оставляться на усмотрение принимающей вклад стороны. Наконец, даже если отдаётся нечто относительно малонужное, то всё равно требуется этот «избыток», как минимум, собрать и доставить к пункту передачи. То есть затратить пусть небольшие, но всё же усилия, и произвести пусть простые, но всё же осмысленные операции.
Ещё отчётливее этот механизм проявляется в ведущей натуральное хозяйство общине, когда в ней появляется настолько умелый гончар или кузнец, что соседи полностью признают его превосходство. И, отказавшись от собственных попыток выпускать глиняную посуду или металлоизделия, предпочитают получать от умельца в готовом виде гораздо более качественную продукцию, предоставляя за неё продукты питания или, допустим, изделия из дерева, которые у них получаются лучше, чем у гончара. Так что у последнего появляется возможность всё меньше отвлекаться на разные «посторонние» занятия и всё больше времени посвящать совершенствованию своего мастерства. А на следующем этапе дети, внуки или более далёкие потомки такого человека, накопив достаточный объём специальных знаний и навыков, могут стать чистыми ремесленниками, которые выполняют только сравнительно ограниченный круг операций, но зато на недоступном для других уровне. Что позволяет им выменивать результаты своего труда на готовые плоды всех тех работ, в частности, на земле, которые некогда их предкам приходилось производить самостоятельно.
Возвращаясь же из этого небольшого исторического экскурса к современным товарно-денежным отношениям, остаётся лишь заметить, что, с точки зрения процесса, всякая профессиональная работа есть не что иное, как более или менее длинная цепь более или менее сложных операций. А значит, получая в результате своей работы деньги и приобретая на них необходимые для поддержания жизнедеятельности продукты и услуги, наш современник, как и его далёкие пращуры, по сути обменивает операции, выполненные самостоятельно, на результаты операций, выполненных кем-то ещё. Определённое различие состоит в том, что в патриархальной общине обменивающиеся обычно знали, результаты чьего именно труда они получают взамен. Тогда как современному человеку в большинстве случаев даже при желании невозможно установить, плодами чьих стараний он сейчас пользуется. Просто потому, что при поточно-автоматизированном производстве в каждом готовом изделии неразличимо суммируется труд очень многих людей (и только для отдельных деталей порой можно точно указать, кто их выточил или отлил).
Впрочем, на общий вывод эти нюансы никак не влияют, Как представляется, на фоне всего вышесказанного едва ли кто возьмётся спорить с тем, что участник обмена, предпринимая шаги, никак не вытекающие из стоящих перед ним целей, может достигать нужного ему результата лишь при том непременном условии, что выполняемые им операции имеют смысл в рамках какой-то другой деятельности. В этом случае он, завершив свою часть работы – а также, разумеется, если партнёру тоже удалось справиться со своими задачами, – может получить за неё в готовом виде результат тех операций, которые приближают его к собственному мотиву. И которые в отсутствие перспектив обмена пришлось бы выполнять самому либо искать путь к цели, не требующий умения выполнять данные операции.
Надо сказать, что в ряде социально-психологических концепций взаимодействие на основе вклада обозначается как «обмен подкреплениями» (см. напр., Homans, 1961). Но такая терминология выглядит не самой удачной. Ведь если брать исконно физиологическую трактовку «подкрепления» как объекта, удовлетворяющего некоторую биологическую потребность, то тогда объём понятия «взаимодействие в виде обмена вкладами» неоправданно сужается. Ибо случаи, когда участники получают непосредственно мотив, составляют лишь часть всех случаев взаимодействующего обмена. Можно рассуждать о том, меньшая это часть или большая, но всё равно практика показывает, что уже перспектива получения промежуточного и по сравнению с конечным мотивом второстепенного результата является достаточным поводом для завязывания отношений обмена.
Если же отвлечься от физиологии и считать «подкреплением» всякий объект/эффект, представляющий интерес для человека, то тогда сразу встаёт вопрос об отношении этого «интереса» к деятельности. Потому что если подкрепление никак не связано с мотивом или целями, то для продуктивного использования этого термина прежде становится необходимым объяснить, какой интерес может представлять для человека такое подкрепление. А если привлекающие участников обмена «подкрепления» перекрываются объёмами понятий «мотив» и «цель», то становится непонятным, в чём специфика подкрепления как термина и есть ли хоть какой-нибудь смысл в умножении числа далёких от чёткости дефиниций.
Хочется обратить внимание также на то, что отношения обмена, так сказать, ещё более равнодушны к мотивам их участников, чем отношения по поводу общей цели. Так что договорённости о мероприятиях разменного типа могут иметь место в том числе между прямо враждующими сторонами. И тем не менее такие явления, как перемирие, параллельный беспрепятственный вынос раненых с поля боя, обмен или выкуп пленных ещё до заключения мира, несомненно следует отнести к кооперативному взаимодействию. Потому что здесь налицо, во-первых, взаимная субъективная включённость в процесс отношений, а во-вторых, согласие удовлетворить по крайней мере ближайшие пожелания партнёра-противника.
Вот только в общем контексте ситуации шаг навстречу локальным интересам врага воспринимается не столько как его «подкрепление», но прежде всего как ещё один удар по нему. И весьма богатая военная история показывает, что, скажем, на перемирие идут в основном те, кто не уверен в своей способности одержать победу имеющимися силами и предпочитает сделать паузу, чтобы подтянуть подкрепления, снаряжение, боевые припасы и т. д. Напротив, сторона, и так обладающая решительным перевесом над противником, обычно просто добивает его, отклоняя все просьбы о приостановке военных действий и принимая только капитуляцию. Равным образом и на обмен пленными противники соглашаются лишь в ожидании того, что собственные ряды эта мера укрепит больше, чем вражеские. Стоит же одной из сторон посчитать, что её выигрыш будет гораздо меньше, и размен пленных не состоится (именно из таких соображений было отвергнуто предложение Парижской Коммуны обменять Л. О. Бланки на архиепископа).
Итак, кооперативно взаимодействовать, помогая партнёру в решении стоящих перед ним задач, могут в том числе люди, не имеющие общего мотива или цели и не входящие в одну группу или группировку. При этом участники сделки могут непосредственно подменять друг друга на каких-то операциях или предлагать своему визави интересующий того готовый продукт (возможно, тоже не изготовленный самостоятельно, а добытый через цепочку обменов). Но какую бы форму ни принимало то, что обменивается людьми к взаимной пользе, в основе этого процесса мы всегда найдём те или иные операции или отказ от выполнения определённых операций[8 -
Как это имело место, например, в начале реформ Петра I, когда не желавшие бриться бояре за весомые денежные взносы могли сохранять свои бороды (но в конце концов посчитали такой обмен неравноценным). Что же касается упоминавшегося обмена пленными, то в этом случае стороны, очевидно, соглашаются взаимно обнулить те усилия, что потребовались для захвата своих противников живыми.]*.
Тем самым рассмотренная триада видов взаимодействия – на основе общего мотива, на основе общей цели и на основе обмена операциями – демонстрирует полный параллелизм с тремя составляющими человеческой деятельности. И этого, на наш взгляд, достаточно для отрицательного ответа на вопрос о возможности существования каких-либо иных самостоятельных основ для взаимодействия.
Напомним также, что сопоставление группы и группировки показало, что взаимодействие на основе общего мотива представляет собой более высокий уровень взаимодействия, чем взаимодействие на основе общей цели. А значит, для получения логически завершённой схемы теперь остаётся определить, какое место занимает в этой иерархии взаимодействующий обмен. Задача это вполне решаемая, но всё же «в двух словах» с ней не разобраться. Да и по своей важности вопрос об иерархии видов взаимодействия несомненно заслуживает быть вынесенным в особый раздел.
3.3. К определению содержания понятия «уровни взаимодействия».
Полученный ранее вывод о подчинённости в группе и группировке отношений по поводу вклада отношениям по поводу мотивов и целей подталкивает к вполне определённым предположениям насчёт места обмена как самостоятельной формы (к)взаимодействия. Однако в науке не за всякой внешней аналогией обнаруживаются содержательные связи, и для уверенного заключения, что отношения людей, обменивающихся операциями, действительно стоят ниже, а не выше отношений тех, кто преследует, допустим, общую цель, всё равно требуется детальное сравнение между собой теперь уже трёх видов взаимодействия.
И первое, что здесь бросается в глаза, это то, что отношения обмена – при всех оговорках и встречающихся дисбалансах – стремятся к равенству вкладов как своей идеальной модели. Тогда как в группе и группировке этот принцип не действует, и даже если объёмы вкладов разных участников в какие-то моменты выравниваются, то это равновесие очень быстро вновь нарушается.
Механизм тут простой: всё, что люди, стремящиеся к общему и одновременно к своему личному мотиву или цели, вкладывают в достижение предмета взаимодействия, в конечном счёте к ним же и возвращается. Поэтому участники таких объединений делают для приближения общего успеха всё, что в их силах.
С тем, разумеется, уточнением, что в иерархии личных приоритетов одних членов группы (группировки) данный мотив (цель) может занимать место на вершине или близко к ней, а для других – играть сравнительно подчинённую роль. Так что кто-то из участников взаимодействия может посвящать общему делу буквально всего себя, а кто-то – лишь ту часть своего времени, сил и иных ресурсов, что остаётся после обеспечения иных и более значимых для него программ. Но хотя бы в этих рамках даже не самые увлечённые партнёры будут действовать вполне добросовестно.
С другой стороны, помимо уровня заинтересованности в предмете взаимодействия, члены групп и союзники могут различаться по своей фактической готовности решать возникающие перед ними проблемы. Ведь в большинстве занятий горящий желанием новичок приносит меньше пользы, чем его не столь восторженный, но зато более опытный коллега. Однако если искренний энтузиазм направляется также на развитие собственных знаний и умений, то и отдача от такого человека начинает быстро расти.
Отсюда ясно, что в начале чьего-либо взаимодействия полное совпадение возможностей объединяющихся людей будет встречаться разве что как редкое исключение. А правилом будет как раз НЕравенство посвящаемых членами группы (группировки) общему делу объёмов и качества личных ресурсов. Что будет оборачиваться НЕравенством производимого ими полезного эффекта. В процессе же взаимодействия темпы прироста личного вклада в достижение общего мотива (цели) у одних участников могут оставаться примерно постоянными, тогда как у других – заметно ускоряться. В последнем случае такие энтузиасты по общему объёму своего вклада будут постепенно догонять, а затем и перегонять своих более стабильных партнёров. Что, в свою очередь, приведёт к определённому перепозиционированию среди участников взаимодействия, но не более того.
Безусловно, чьё-то отставание во вкладе может вызывать у других членов группы (группировки) известное разочарование. Однако сам по себе относительно малый вклад, не сопровождаемый иными признаками неискренности, не будет рассматриваться как «вина» его автора и уж тем более как повод для «исключения» кого бы то ни было из совместной работы. Потому что там, где люди уже вкладывают в достижение некоторого результата всё, что могут, ускорение продвижения к этому результату становится возможным только за счёт содействия других людей. Так что стремящиеся к общему мотиву или цели будут рады любой помощи со стороны, сколь бы скромной она ни была, и им в голову не придёт сокращать ресурсы собственного объединения пусть бы и за счёт наименее продуктивных его членов.
Иное дело обмен. Даже если этот формат отношений начинается с подарков, за которые не ждут непременного и немедленного возмещения, то последующее его развитие – и в этом плане наши современники не сильно отличаются от жителей каменного века – всё равно будет решающим образом зависеть от наличия и характера ответных шагов одаряемой стороны. Соответственно, если за первым подношением последует встречный достойный сувенир или какие-то иные устраивающие дарителя действия, то взаимные знаки внимания продолжат сменять друг друга и, возможно, со временем распространятся на знакомых и наследников первой пары партнёров по взаимодействию. Но вот если получатель первого подарка не продемонстрирует удовлетворительной ответной реакции, то кто-то может здесь же и остановиться, а после двух-трёх безответных презентов о целесообразности продолжения подобных контактов задумаются очень многие. Если же кто-то сам для себя согласится на систематическое одностороннее субсидирование никак не реагирующего на получаемые дары человека (людей), то такие отношения, очевидно, будут являть собой пример не кооперативного взаимодействия, а «позитивного» или «поддерживающего воздействия» (фигура 3 из классификации межличностных процессов).
Тем более не могут позволить себе забыть о возмездной основе реализуемых ими отношений участники обычного торга, отдающие плоды своих операций в абсолютно посторонние руки. В таких условиях стремление «не продешевить» и достойно вознаградить себя за потраченные усилия жёстко укладывает замыслы обменивающихся в формулу «побольше взять, поменьше дать». Поэтому при встрече подобных формул потенциальным участникам обмена приходится сообразовывать свои пожелания с реальностью и искать такой баланс взаимных запросов, при котором их сделка могла бы стать фактом. Соответственно, если одна из сторон способна предоставить редкий или уникальный продукт (услугу), то это укрепляет её позиции в торге и позволяет идти на меньшие уступки (а то и вовсе жёстко навязывать контрагенту собственные требования). Напротив, тот, кто предлагает к обмену нечто типовое и повсеместно доступное, поневоле вынужден и свои претензии приближать к среднестатистическому уровню.
Разумеется, между торгующимися могут встречаться как искренние заблуждения насчёт действительной ценности обмениваемого (например, когда все участники сделки уверены, что переходящие из рук в руки безделушки имеют магическую силу), так и самые разнообразные махинации. Но если обмен не переходит в открытое вымогательство или грабёж и совершается именно добровольно, то это значит, что по крайней мере в своей субъективной шкале ценностей каждый из партнёров признал полученное допустимой заменой отданному. И если обладатель, скажем, старинной книги, которую в спокойной обстановке называют «бесценной», во времена войны и голода считает большой удачей выторговать за неё полмешка крупы, то такое отношение как раз и показывает, что было достигнуто полное психологическое равенство обменивавшегося [9 -
Это же можно сказать и про массу сделок между представителями европейской цивилизации и «дикарями», когда за мелкую галантерею выменивалось буквально всё, включая земли и людей. Но поскольку аборигенам было действительно «не жалко» отдавать добытые ими кораллы, жемчуг или соболиные шкуры за стеклянные бусы или понюшку табаку, то остаётся признать, что на тот период установившаяся в той или иной местности такса обмена не противоречила местным же представлениям о справедливости.]*.
Прямым следствием такой субъективной равноценности условий обмена является то, что и собственные статусы партнёры воспринимают как безусловно равные и симметричные. Так что даже если в результате сделки одна из сторон «на самом деле» оказывается безнадёжно проигравшей, а предоставленный ею вклад неизмеримо превосходит полученное возмещение, то подобное неравенство всё равно не даёт участникам данного вида взаимодействия никаких дополнительных возможностей по влиянию друг на друга. То есть, конечно, в процессе обмена можно увидеть, как один из контрагентов указывает второму, например, подать не этот, а тот пучок, оставить или заменить уздечку, произвести ещё какие-нибудь и порой достаточно сложные операции, и такие указания беспрекословно выполняются. Однако сходство между послушанием при обмене и теми отношениями межличностного влияния, которые складываются в группе и группировке, ограничивается исключительно внешними совпадениями. Тогда как механизмы, побуждающие участников разных видов взаимодействия следовать распоряжениям друг друга, имеют между собой очень мало общего.
Чтобы убедиться в этом, обратимся к одному выразительному примеру обмена операциями, описанному в старинной притче: «На берегу горного потока встретились слепой и хромой. Им надо было переправиться на другой берег, но в одиночку они этого сделать не могли. Поэтому хромой сел на спину слепому и стал указывать дорогу.»
