Зойка моя!

скачать книгу бесплатно

Зойка моя!
Доктор Нонна

Житейские истории
Зойка – зеленоглазая, хрупкая, яркая – своей необычностью пленяла всех мужчин. Даже отчим и сводный брат стали пленниками ее обаяния. Но чем больше представителей сильного пола восхищались ею, тем яростнее были проклятия женщин. Соперница, разлучница – такими эпитетами награждал ее слабый пол. И месть его оказалась сильнее Зойкиного шарма…

Доктор Нонна

Зойка моя!

В жизни, как в магазине, – свободный выбор и обязательный расчет.

    М. Шнеерсон

Глава 1

Геннадий сидел за рулем своего автомобиля, безучастно смотрел на темную дорогу, освещенную фонарями, и думал… Мысли были заняты Зойкой, его маленькой девочкой, лежащей в больнице под капельницей. «Как такое могло произойти? – крутилось в его голове. – Как я мог это допустить? Почему просмотрел? Не обратил внимания? Ей всего 15 лет, она совсем ребенок. Откуда в ее умненькой светленькой головке взялись мысли, приведшие к анорексии?»

Ответ не приходил, и Гена продолжал сидеть в машине перед домом, не желая заходить туда, где нет Зойки. Уже в пятый раз звонил мобильный телефон, но мужчина игнорировал вибрирующую трубку, лежащую на пассажирском сиденье, – он знал, что это не дочь, а раз не она, значит, и не стоит отвлекаться…

Пошел снег. Сквозь крупные хлопья не было видно окон квартиры, в которых призывно и тепло горел свет, – там Гену ждали жена, сын и няня… Но мужчине было не до них – он уносился в своих воспоминаниях в далекое прошлое…

Геннадий был счастливым студентом. Сразу после школы он, несмотря на протесты родителей, легко поступил в медицинский вуз и всерьез увлекся своей будущей профессией. Ему доставляло истинное наслаждение корпеть над учебниками, заниматься в анатомическом театре, вгрызаться зубами в фармакологию и размышлять над тем, какую специальность он выберет, когда подойдет время распределения. Любое направление медицинской деятельности приводило его в восторг, поэтому Гена метался, тем более что, в отличие от большинства студентов, он мог выбирать – любая кафедра была бы рада видеть в рядах своих выпускников его, Геннадия Покровского. Но чаще всего молодой человек пропадал на кафедре общей хирургии, где проводил время с профессором Борисом Львовичем Потаповым за увлекательными беседами, спорами, изучением научных трудов и просто общением.

Об одном только жалел юноша, что не может жить в общежитии, как другие студенты, потому что имеет московскую прописку. Родители Гены, известные оперные певцы, были категорически против выбора сына, так как считали, что только карьера певца может принести деньги, известность и другие блага земной жизни. Они вкладывали в мальчика все свои знания, но ребенок не оправдал надежд – он наплевал на их мечты о продолжении династии и решил стать врачом. Почти каждый вечер, когда сын корпел над учебниками, в квартире раздавались причитания матери:

– Сынок, ты положишь шесть лет жизни на это образование! Юность – это лучшие годы, а ты тратишь их на разрезание трупов и копание в кишках!

Тут же подключался отец:

– Ты семью заводить думаешь? Ты как кормить своих детей собираешься? На гроши, которые будешь получать в больнице?

Мать привычно подхватывала слова любимого мужа:

– Ты же будешь сутками пропадать на работе! От тебя и жена сбежит, и дети узнавать перестанут!

А Гена, уткнувшись в учебник, захлопывал дверь своей комнаты перед носом певших дуэтом родителей и с раздражением думал: «Когда же вы отправитесь на гастроли?! Как вы мне надоели!»

Однажды чета Покровских уехала со спектаклями за границу и больше не вернулась: автобус, в котором находилась часть труппы театра, выехал на встречную полосу и врезался в мчащуюся фуру. Гена Покровский на третьем курсе института остался сиротой. Обезумевший от горя юноша после похорон не выходил из дома. Он сидел на кухне, курил сигарету за сигаретой в надежде, что они хоть чуть-чуть притупят боль, разъедающую его душу, и винил себя в том, что случилось. «Я же всегда хотел, чтобы их не было дома, чтобы они мне не мешали заниматься! И теперь мое желание исполнилось – их нет дома и уже никогда не будет! Зачем нужна эта дурацкая медицина, если она убила маму и папу?!»

И кто знает, может, и бросил бы Геннадий вуз, если бы вовремя не вмешался Борис Львович. Мудрый профессор терпеливо вытаскивал любимого студента из черной ямы, в которой тот оказался: он забрал Гену к себе в квартиру, которую ему выделил институт, водил с собой на лекции, заставляя вникать в материал, приводил в операционную, когда практиковал, и постепенно юноша оживал. Боль уходила, а ее место занимала сыновья любовь к этому одинокому мужчине, полностью отдавшему себя профессии.

Пришло время летних каникул, и Гена с удивлением узнал, что у Бориса Львовича есть в Иркутске семья: жена Екатерина Леонидовна, директор крупного ликеро-водочного завода, и дочка Верочка, школьница, мечтающая о карьере певицы.

– Но почему вы живете здесь, в Москве, а они в Иркутске? – удивился молодой человек, узнав, что тот, кто заменил ему отца, совсем не одинок.

– Видишь ли, мой юный друг, – с ухмылкой ответил Борис Львович, – медицина – это призвание, можно даже сказать, диагноз. Мне выпал шанс преподавать в московском вузе, оперировать в столичных больницах, и я не мог от него отказаться. А моя жена не смогла отказаться от своего дела. Ее тоже можно понять – она в этот завод вложила столько сил, столько старания, что я решил не настаивать. А дочке в столь юном возрасте лучше все-таки быть с мамой, чем со мной, тем более что там ей обеспечена жизнь в более комфортных условиях. Поэтому мы живем в разных городах. Но каждый раз, когда мне удается выкроить время, я лечу домой…

– Как удается выкроить время? – переспросил Гена. – Не часто же у вас это получается. Я живу с вами уже больше полугода, а вы ни разу никуда не летали.

– Думаешь, я бесчувственный чурбан? – с вызовом спросил профессор Потапов. – Знай же, что я безумно люблю свою дочь и очень по ней скучаю, но здесь загибался от чувства вины мой лучший студент, и я просто не мог оставить его одного!

– Простите меня, – потупился юноша. – Я не хотел вас обидеть… Я просто не знал… Я вам благодарен… Если бы не вы…

– Да знаю я все, – перебил залепетавшего Гену Борис Львович. – Можешь не продолжать. Не люблю лишних слов.

– Все равно простите, – уже тверже сказал молодой человек. – Вы можете смело лететь в Иркутск. Со мной все будет в порядке. Я вас не подведу.

– И на том спасибо, – усмехнулся профессор и вернулся к монографии, которую читал.

Глава 2

Учеба подходила к концу, когда в семье профессора Потапова случилось несчастье.

После зимней сессии Борис Львович вместе с Геной полетели в далекий Иркутск. Это была уже не первая поездка молодого человека в семью учителя. Ему очень нравилось находиться в хорошо обставленном доме приютивших его людей: он с головой уходил в книги, долгие годы собираемые профессором, забывая про время, наслаждался общением с немного циничной, но очень остроумной Екатериной Леонидовной и умилялся Верочке, милой, чистой, нежной девочке, которая бесподобно пела, становясь в эти моменты божественно прекрасной. Так было всегда, когда Борис Львович брал с собой своего ученика, и сейчас, сидя в самолете, Гена предвкушал теплые семейные вечера, но все пошло не так.

Екатерина Леонидовна пропадала на своем заводе почти сутками – сложная ситуация требовала ее постоянного присутствия, а по вечерам, вымотанная донельзя, она принимала снотворное и сразу ложилась спать, чтобы на следующий день снова встать в пять утра. Борис Львович и жалел жену, и злился на нее.

– Катя, я могу хоть недолго побыть с тобой? – восклицал он. – Я скоро улечу, и мы снова не увидимся. И вообще, ты посмотри, на что похож наш дом! Он не теплый, не уютный! А на дочь посмотри!

Верочка на самом деле внушала опасения: она почти не показывалась на глаза, не хотела никого видеть, плохо училась и странно выглядела. От ее нежной красоты не осталось и следа – она поправилась, лицо отекло, а походка стала тяжелой.

– А что Вера? С ней все в порядке, – на бегу отвечала Екатерина Леонидовна.

– Ты когда ее в последний раз видела, Катя? – кричал вслед жене профессор. Но в ответ получал торопливое:

– Милый, давай попозже поговорим. У меня встреча с адвокатом…

– Вот видишь, не только медицина – это диагноз, – обращался Борис Львович уже к Гене. – Она дочь не видела несколько месяцев…

И тут нехорошее предчувствие закралось в голову Потапова: «Несколько месяцев? Несколько месяцев назад с Верой все было в порядке? Не может быть!»

– Вера, – вскричал он и взбежал на второй этаж, – быстро открой дверь!

Мужчина хотел ворваться в комнату дочери, однако изнутри было заперто.

– Вера, открой мне! Я выломаю дверь, если ты этого не сделаешь!

Послышался щелчок, и в проеме показалось бледное испуганное лицо девушки.

– Ты ничего не хочешь мне объяснить, дорогая? – угрожающе произнес Борис Львович.

– Папочка, прости меня, – расплакалась Вера. – Я жду ребеночка…

В голове профессора все помутилось от гнева, и он впервые в жизни поднял на дочь руку. Нет, он не хотел ударить ее – он сам не понял, что именно произошло в тот момент. Но дочь, взвизгнув, увернулась от отца и бросилась из комнаты. Выпуклый живот, который она успешно прятала под расклешенными платьицами, делал Верочку неуклюжей – как маленький утенок, она вперевалочку побежала к лестнице. Профессор бросился за дочерью, схватил ее за руку, но девушка вырвалась. Вера потеряла равновесие, оступилась и с криком покатилась вниз, прямо под ноги стоящему в гостиной Геннадию.

Ее тело распласталось на полу, на беленьком платьице увеличивалось большое кровавое пятно – Вера не двигалась. Борис Львович в растерянности стоял наверху и смотрел на лежащую без сознания дочь несколько секунд, показавшихся Гене вечностью. Нависла оглушающая тишина, и лишь стрелки часов равномерно отбивали ход.

Борис Львович вернулся из больницы белый как полотно.

– Вера умерла, – севшим голосом сказал он Гене и тяжело опустился в кресло. Профессор поднял пустые глаза на своего студента, ставшего ему родным, и одинокая слеза скатилась по щеке. – Надо позвонить Кате…

Геннадий, не зная, как утешить, опустился рядом с креслом на пол и обнял колени учителя. Это было единственное, что мог придумать молодой человек, так как нужных слов подобрать не мог.

– Спасибо тебе, мальчик мой, – промолвил Борис Львович. – Спасибо, что ты у меня есть…

– И вам спасибо за то, что вы у меня есть. Я вас никогда не оставлю, – в слезах шептал Гена, и его сердце сжималось от сострадания.

– Надо заняться похоронами, – тихо сказал отец.

– А ребенок? Ребенок жив? – вдруг вспомнил юноша.

– Да, родилась девочка, но недоношенная. Она пока в инкубаторе. Врачи говорят, что ребенок будет жить.

– А что с ней будет? Она же ни в чем не виновата, эта девочка, – забеспокоился Гена. – Мы же даже не знаем, кто ее отец.

– Я знать не хочу того, кто посмел воспользоваться моей дочерью для удовлетворения своих низменных желаний, – выкрикнул Борис Львович и вскочил с кресла. – Подлец! Урод! Тварь!

Профессор начал метаться по комнате и хватать вещи, которые попадались ему под руку. Через несколько минут он успокоился, подошел к Гене, взял его за руку и усадил в кресло, на котором какое-то время назад сидел сам.

– У меня к тебе серьезный разговор, сынок, – начал профессор и закашлялся.

Гена сидел молча и ждал, что скажет ему его наставник. Он боялся перебить его, потому что видел, что тот готовится произнести что-то важное.

Через некоторое время мужчина продолжил:

– Я тоже виноват в смерти моей девочки и никогда себе этого не прощу. За этот грех я буду отвечать перед Богом на небесах. Но ребенок, которого дочь носила под сердцем, не должен страдать из-за меня. Ни я, ни моя жена не можем стать ему настоящими родителями, но дитя должно остаться в нашей семье. У меня нет никого, кроме тебя, поэтому я хочу, чтобы ты стал отцом ребенка.

– А как же… – изумился Гена. Он меньше всего ожидал такого поворота событий.

– Будь добр, не перебивай меня, – прервал восклицание юноши мужчина. – Ты забираешь девочку и уезжаешь в Москву. Естественно, ты не справишься самостоятельно с новорожденной, поэтому мы наймем грамотную медсестру, умеющую обращаться с младенцами. Ты обязан окончить институт и получить диплом. Насчет работы не беспокойся – моих связей хватит, чтобы устроить тебя так, чтобы хватало времени на малышку. У моей внучки должно быть все – внимание, забота, ласка, если не материнская, то хотя бы отцовская.

– Но как же я смогу ей дать это? У меня никогда не было детей, я не знаю, что это такое – быть отцом, – взмолился Гена.

– Ничего, научишься, – спокойно ответил Борис Львович. – Ты толковый парень. Но о карьере врача тебе, видимо, придется забыть, по крайней мере, на время. Пока она растет, она должна видеть отца – значит, никаких дежурств в больницах, срочных операций и прочего. Я не знаю, когда я вернусь в Москву, поэтому теперь ты останешься один.

Гена потянулся за сигаретой – эта информация никак не могла уложиться у него в голове.

– И кстати, никакого курения – на тебе теперь лежит огромная ответственность, значит, ты должен быть здоров.

Гена вытащил изо рта прикуренную сигарету и недоуменно посмотрел на профессора.

– Эту ты можешь докурить, но она последняя, так что наслаждайся, – спокойно произнес Борис Львович. – О деньгах не беспокойся, вы ни в чем не будете нуждаться. И главное – ребенок не должен знать правду о том, что случилось. Когда возникнут вопросы о матери, версия должна быть такая: вы очень любили друг друга, были мужем и женой, но она умерла при родах. Что касается женщин в твоей жизни, у тебя они могут быть где угодно, но только не дома. Мою дочь никто не заменит, а рядом с внучкой видеть постороннего человека я не желаю. Остальные детали мы решим позднее. На этом все, оставь меня. Мне нужно сообщить жене о случившемся.

Гена тяжело поднялся с кресла и прошел во двор – ему надо было обдумать то, что он услышал. Безусловно, отказать профессору он не мог – слишком много этот человек сделал для него, но и взять на себя ответственность за чужого ребенка было страшно. Жизнь катилась под откос – младенец, невозможность построить свою семью, отказ от любимой профессии. Как это все принять? Как в самом начале жизни отказаться от всего, о чем мечтается пылким юношеским сердцем и пытливым умом? Геннадий закурил еще одну сигарету. «Да, знаю, свою последнюю сигарету я должен был выкурить там, в гостиной, – думал он. – Но я не могу так, в одну секунду, поменять все! Так не делается! Так нельзя – взять и изменить все!» Молодой человек начал злиться: он был напуган и растерян. Сигаретный дым успокаивал и приводил в некое отупение, и тогда душевная боль ощущалась не остро, а сквозь белесую пелену. Гена помнил, как в таком же отупении он пребывал после смерти родителей: помнил, как механические движения вводили в некий транс и при этом создавали подобие хоть какой-то деятельности, помнил, как легкие жгло от никотина и каждый вздох давался с трудом… И помнил, как пришел Борис Львович и твердой рукой вывел его из небытия. «Если бы не он, я бы погиб прям там, на кухне, уронив голову в пепельницу, полную бычков, – продолжал мысли молодой человек. – Я обязан ему своей жизнью, он для меня как отец… Он понял мою боль, приютил меня, значит, так было нужно, значит, сама судьба так связала нас, чтобы сейчас я пришел ему на помощь. Я обязан это сделать – он моя семья… И Вера – моя семья… Значит, и малютка – тоже моя семья. А если в семье горе, значит, нужно держаться вместе и помогать друг другу».

С этими мыслями Гена выбросил окурок, осознавая, что это и есть его последняя сигарета, и вошел в дом, где профессор сообщал страшные новости по телефону своей жене…

Глава 3

Через месяц Геннадий с маленькой Зоей на руках вернулся в Москву. С ним прилетела и медсестра Галина Павловна, простая, одинокая 54-летняя женщина, которая большую часть забот о крошке взяла на себя, потому что молодому человеку необходимо было окончить вуз и получить диплом. Началась новая жизнь.

Сказать, что было трудно, – значит не сказать ничего. Первые три месяца Гена с ребенком и няней жили в одной комнате университетского общежития, пока в квартире родителей шел ремонт. Борис Львович, отправляя молодого человека с внучкой в столицу, уже думал о том, что семье нужно хорошее жилье, поэтому присматривал квартиру, разговаривал с риелторами, что-то высчитывал и раздумывал и, наконец, нашел верное решение. Он выкупил квартиру соседей Гены, предложив им такую сумму, что те не смогли устоять, и затеял ремонт, придумав объединить площади и сделать уютный большой дом, чтобы никто из членов семьи не мешал друг другу.

В те три месяца Гена корпел над учебниками, писал диплом, помогал Галине Павловне с малышкой, мотался по магазинам, а глаза закрывались от усталости. Ребенок не вызывал в нем никаких эмоций, кроме раздражения. Усталость, груз ответственности, невозможность реализовать свои амбиции стали постоянными спутниками жизни молодого человека, а винил во всем он эту кроху, которая смотрела на него своими огромными черными глазами из детской кроватки.

И вот самый сложный этап жизни пройден – экзамены успешно сданы, диплом получен, ремонт в огромной квартире на Таганке закончен. Пришла пора начинать новую жизнь.

Геннадий открыл дверь в дом, где теперь ему предстояло жить с дочерью и няней. Высокие потолки, паркетные полы, дорогая мебель – все поражало воображение. «Сколько же Борис Львович вложил денег в этот дом, – размышлял молодой отец, держа на руках крохотную девочку в розовеньком комбинезончике. – Я никогда в жизни не расплачусь с ним за это».

– Добро пожаловать домой, – вдруг раздался зычный голос профессора откуда-то из глубины квартиры. – Добро пожаловать, сынок и внучка.

Борис Львович вместе с Екатериной Леонидовной вышли в просторную прихожую, чтобы встретить родных. Горе сплотило их, и теперь муж и жена держались вместе, даже не думая о том, чтобы снова зажить на два города, как это было раньше. Бабушка протянула руки и взяла девочку. Она души не чаяла в этом посапывающем комочке, с черными волосиками, черными глазками и нежными губками бантиком. Борис Львович повел Гену по дому: здесь была и спальня хозяина, и детская Зои, и комната для няни, и кабинет, и шикарная гостиная, и просторная кухня, выполненная в стиле модерн. Здесь было все, чтобы семья ни в чем не нуждалась и не испытывала бытовых затруднений.

Галина Павловна осталась стоять в прихожей, пораженная увиденной красотой. Ей было даже неловко заходить внутрь, словно она по ошибке попала на бал и сейчас не знала, то ли тихонько уйти, чтобы не смущать хозяев, то ли все-таки осмотреть этот удивительный дом. Наконец любопытство победило, и женщина прошла в гостиную. Перед ее взором оказалась просторная комната, с мягкими коврами, лепниной на потолке, тяжелой добротной мебелью. Но больше всего женщину поразило огромное количество картин, висящих на стенах. «Как в музее», – выдохнула Галина Павловна и остановилась перед изображением двух влюбленных, которые, обнявшись и укрывшись от дождя одним зонтом, улетали в небо, оставив позади себя мир, полный ненастья. «Вот она, дорога любви к Господу, – вдруг подумалось няне. – Именно так должна выглядеть настоящая любовь. В доме, где есть такая картина, всегда будет мир и покой, всегда будет жить ласка, забота и тепло. И я тоже должна внести свой вклад в то, чтобы маленькую девочку, оставшуюся сиротой, всегда окружала доброта». И именно в этот момент Галина Павловна поняла, что этот дворец – теперь ее дом.

Прошло полгода. Геннадий, не без помощи Бориса Львовича, нашел работу в медицинском журнале. Как ни странно, но новое дело увлекло его: молодой человек тонко чувствовал потребности читателей, обладал хорошим слогом, смело участвовал в научных конференциях, так как обладал очень хорошим багажом знаний, легко заводил нужные знакомства и даже иногда присутствовал на интереснейших операциях, подробности которых потом в доступной форме освещал на страницах издания. Гена быстро шел вверх по карьерной лестнице, оставляя позади многих заслуженных работников, но при этом он был настолько открыт, обаятелен и добр, что зависти его успех ни у кого не вызывал. Напротив, молодым журналистом восхищались: умный, сообразительный, всегда готовый прийти на помощь, да еще и в одиночку воспитывающий дочь. «Нет, вы представляете, – говорили о нем сотрудники, – жена умерла при родах, когда он еще был студентом, так он не отдал ребенка в детский дом, не сдал бабушкам и дедушкам, а оставил себе. Он же тогда институт еще не окончил. Столько самоотверженности в этом поступке!» «Да, – вторили другие, – и при этом такие знания у него, такой слог. Он такой умничка!» «А какой симпатичный», – вздыхали девочки-редакторы. В общем, Гена купался в обожании людей, с которыми ему приходилось сталкиваться ежедневно.

А дома молодой перспективный сотрудник медицинского журнала становился заботливым отцом. Когда время учебы в институте прошло, когда, наконец, он смог спать больше трех часов в сутки, когда бытовые проблемы канули в Лету, Геннадий вдруг обнаружил, что в его душе зародилась отеческая любовь к девочке.

Молодой человек улыбнулся своему открытию, взял сидящую в манеже Зою, которая показывала свои первые зубки, и, поцеловав в нежные щечки, сказал: «Ну, здравствуй, дочка!» Галина Павловна ласково посмотрела на отца с ребенком и перевела взгляд на картину, где влюбленные улетают на небеса: «Ну, наконец-то любовь пришла в наш дом».

Глава 4

Гена очнулся от своих мыслей, взял телефон, на экране которого горели все пропущенные вызовы от жены, и нашел в себе силы вернуться в сегодняшний день.

– Дорогая, я уже приехал, – хриплым голосом сказал мужчина.

– Милый, я так волнуюсь… – всхлипнула Инна.

– Успокойся, все будет хорошо. – Он почувствовал волнение супруги, и ему стало стыдно за то, что своим молчанием он заставил ее испытать тягостные моменты тревоги. – Тебе нельзя волноваться, милая. Я скоро приду, я уже рядом с домом.

– Я жду тебя, родной.

Геннадий вошел в квартиру, и ему навстречу тут же бросились все члены семьи: жена, сын и няня. Они ждали новостей – до сих пор врачи разводили руками и не знали, от чего лечить 15-летнюю девушку, из которой медленно уходила жизнь. А сегодня позвонил врач и назвал диагноз, который Гена не рассматривал вообще, – анорексия. По его отцовскому мнению, не было никаких предпосылок к тому, чтобы дочь добровольно отказалась от еды, а значит, и от жизни вообще. Анорексия – это серьезная психологическая проблема, которая не возникает за один день. Но в случае с Зойкой все было именно так. Тот день, когда девочку забрали в больницу, был днем ее рождения. На 15-летие красотки-именинницы пришел почти весь класс. Шум, смех, музыка, куча подарков в углу гостиной, шикарный стол – все говорило о том, что в семье праздник. Зою поздравил и сводный брат, и Галина Павловна, и сам Гена, правда, пока по телефону, потому что возвращался из свадебного путешествия. Разговаривая с дочкой в аэропорту, мужчина не заметил, что девочка чем-то подавлена, напротив, она весело щебетала о том, как она соскучилась, как хочет залезть на коленки и слушать впечатления о поездке. Игривым тоном эта юная женщина спрашивала о подарках, которые она ждет от своего папы, а Гена в тон ей отвечал, что везет ей что-то очень-очень интересное… Воодушевленный такой беседой с дочкой, мужчина рвался домой, разом забыв о молодой жене, которая сейчас стояла рядом и пила минеральную воду из бутылочки. Вот уже родной подъезд показался из-за угла, и мужчина торопливо рылся в бумажнике, чтобы не задерживаться даже лишнюю секунду вдали от Зойки. Тормоза, расплата, хлопок дверью и…

Бледную как полотно Зою на носилках вынесли из дома врачи, а Галина Павловна бежала следом, утирая слезы. «Все было хорошо, пока я не принесла торт, – причитала пожилая женщина. – Она увидела его, вся сжалась, побледнела и потеряла сознание!» Молча выслушав няню, отец сел в машину «Скорой помощи» и поехал вместе с дочерью, благодаря Бога за то, что он вовремя оказался рядом.

А вот теперь, по прошествии почти двух недель, врачи поставили диагноз, который шокировал Покровского. «Анорексия! – размышлял мужчина, смотря на встревоженные лица родных. – И как я им скажу, что мы вчетвером не уследили за девочкой и что-то сделали не так, из-за чего в ее психике возникли такие отклонения? Но сказать надо, они же волнуются ничуть не меньше, чем я… Хотя меньше, конечно, меньше, я же отец, я ее самый родной и близкий человек…»

– Они сказали, что это анорексия, – без приветствия начал Геннадий.

– Анорексия? Как? Почему? – всполошилась Галина Павловна.

– А что это? – тревожно спросил Арсений.

– Милый, что же делать? – выдохнула Инна.

Голоса зазвучали практически одновременно, поэтому Гена поморщился и жестом показал родным замолчать.