скачать книгу бесплатно
– Следи, чтобы на ладони никакая грязь не попадала, а то инфекцию подхватишь.
Кива замерла: слова эхом отдались в памяти. Она их уже слышала. Она их уже говорила.
Сильные руки, сильное тело, взъерошенные темно-золотистые волосы, прекрасные губы с понимающей усмешкой, смеющиеся глаза – голубые с золотом.
В сердце вновь что-то надорвалось, и Киве стало так больно, что даже дрожь на миг прекратилась. Но сейчас она была не в лазарете. И его с ней не было.
Не было сейчас.
Не будет никогда.
– Съешь-ка вот что, – велела Креста, вновь привлекая внимание Кивы. Она протягивала пригоршню мелких зеленых луковичек, желтых и оранжевых цветков и черную обугленную деревяшку.
Кива не стала спрашивать, как Креста пробралась в сад лазарета, не стала и задумываться над тем, как та добыла уголь из крематория. Но одно все-таки спросила, сунув в рот растения и поморщившись от ощущения древесного угля на языке:
– Про уголь я ничего не говорила.
– Ты не первая с ломкой на моем веку, – буркнула Креста, продолжая очищать ладони Кивы. – Уголь впитает из крови отраву.
Киве захотелось спросить, кому еще помогала Креста, но ее вдруг согнуло от спазма в желудке, и она охнула и свернулась клубочком.
– Тебе бы поесть, – заявила Креста. В голосе не было ни тепла, ни заботы о Киве, лишь голая констатация фактов.
– Меня же… – Киву вновь согнуло, и она стиснула зубы, – просто вывернет.
Креста принялась возражать, но Кива уже не слушала: живот так болел, что она не замечала больше ничего вокруг. Луковицам крошивы, углю и лепесткам виалки и сумаслицы нужно какое-то время, чтобы подействовать, но и тогда они не исцелят ее полностью. Если Креста в самом деле собралась отучать Киву от ангельской пыли, ночка будет та еще.
Следующее, что помнила Кива, – это как к ее губам прижимают кусок хлеба, пропитанный бульоном. Лоб вспотел, ее бросало то в жар, то в холод.
– Нет, – простонала она, отворачиваясь.
– Тебе нужны силы на завтра, – ответила Креста и сунула ей в рот еще хлеба. – На одной ангельской пыли долго не протянешь.
– Пыль… – охнула Кива, давясь едой, хрипло и отчаянно. – Прошу… Мне надо… Хоть крошечку…
Перед глазами все расплывалось, но Кива увидела, как застыло лицо Кресты.
– Тебе нужно поесть, а потом поспать. Утром получишь еще.
Кива затрясла головой; ее так колотило, что зубы стучали.
– Мне надо сейчас!
– Ешь. – Креста запихнула в нее еще один кусок хлеба.
Кива подавилась, но Креста зажала ей рот ладонью и заставила проглотить.
– Уголь поможет не выблевать все наружу, – сказала Креста. – Бороться придется не только физически, но и морально. Нужно только хотеть бороться.
Кусок за куском Киву пичкали хлебом, и та застонала. Креста была непоколебима, глуха к мольбам и не собиралась выделить даже крошечку ангельской пыли, чтобы облегчить ночь.
Эта война продолжалась часами, Кива хныкала, а ее тело вопило, умоляя хоть о секунде передышки.
– Да заткни ж ты ее! Люди вообще-то спят! – возмущались прочие заключенные, которым не повезло оказаться поближе.
– Мамке своей жаловаться будешь, – отбивала Креста. Их жалобы – как и жалобы Кивы – мало ее трогали.
Но потом, посреди ночи Кива так глубоко провалилась в свое безумие, что завопила во всю глотку, перебудив половину барака:
– ДАЙ МНЕ! ДАЙ! МНЕ НАДО! НУ ДАЙ ЖЕ МНЕ…
Креста с руганью заткнула ей рот ладонью, стянула ее, потную, дрожащую, с нар и в лунном свете потащила мимо глазеющих разбуженных заключенных. Они ввалились в темную душевую, Креста впихнула Киву под душ и включила ледяную воду.
Хватая воздух и отплевываясь, Кива попыталась выбраться из-под душа, но Креста удержала ее на месте, попутно промокнув и сама.
– Пусти! – завопила Кива.
– Не пущу, – бросила сквозь зубы Креста, крепко ее держа. – Пока не угомонишься наконец.
Кива попыталась вырваться, но бесполезно – она слишком ослабла, можно было и не стараться. Почти сразу она с пыхтением повисла на Кресте.
– Все, угомонилась? – спросила та.
Кива лишь кивнула – без сил, без воли к сопротивлению.
Креста выключила воду, и Кива сползла на пол с ней рядом. Обе уселись, прислонившись к стене душевой, промокшие насквозь и продрогшие, и шумное дыхание эхом уходило во тьму.
– Какая ж ты заноза в жопе, – буркнула Креста.
Вспомнился Кэлдон, который не раз говорил Киве то же самое. Вспоминать его было больно, но губы Кивы все равно дрогнули в подобии улыбки. Стуча зубами, она выговорила:
– М-мне и д-до тебя это г-говорили.
– И еще не раз скажут.
– П-прости, – прошептала Кива. Ледяная вода протрезвила ее достаточно, чтобы она осознала свое поведение, пусть даже виноват был наркотик. – И с-спасибо. За п-помощь.
– Это еще не конец, – предупредила Креста. – Все еще впереди.
Кива понимала. Но она собиралась найти способ отблагодарить Кресту, когда выкарабкается – если выкарабкается, – даже если та всего лишь возвращала долг.
– Ты сказала, что уже помогала кому-то слезть с ангельской пыли, – сказала Кива, мысленно благодаря прочистивший голову холод. – Кому это?
Креста молчала так долго, что Кива уже почти решила, что ответа не дождется. Но та наконец чуть слышно произнесла в темноте душевой:
– Еще в детстве, задолго до Залиндова, моя сестра нашла закладку с ангельской пылью и не разобралась, что это такое. Получила передозировку, чуть не умерла. Я не отходила от нее, пока она не поправилась.
– Сколько в-вам б-было?
– Мне десять, – ответила Креста. – Ей восемь.
Совсем дети.
– А ч-что родители?
– Дома было так себе, – ровно произнесла Креста. – Сестра была такой доброй, такой ласковой, но отец считал это слабостью. В его доме не было места для робких, так что он вытирал об нее ноги; ему и дела не было, жива она еще или нет. А мама… У нее все силы уходили на то, чтобы уцелеть. У сестры осталась только я.
Креста говорила с болью, хоть Кива и видела, как та пытается это скрыть. Она спросила, все еще стуча зубами:
– И ч-что дальше?
– Я помогла ей справиться с передозировкой, потом с ломкой. После этого она и близко к ангельской пыли не подходила.
– Нет. – Кива растерла плечи, чтобы согреться. – С семьей что б-было дальше?
В этот раз Креста молчала еще дольше.
– Нет никакой семьи. Больше нет.
В этих словах крылось столько всего, что Кива закрыла глаза. Креста попала в Залиндов больше пяти лет назад, еще подростком лет шестнадцати. Что бы ее сюда ни привело… Как бы она ни потеряла родителей и сестру… Кива слишком многого не знала, чтобы строить догадки о ее прошлом.
– Как…
– Хватит сказок на ночь, – сказала Креста так резко, что Кива сразу вспомнила, что они не подруги. До недавних пор – может, до этого самого момента – они были скорее врагами. – Попытайся заснуть.
Кива моргнула в темноте душевой.
– З-здесь?
– Обратно в барак тебе нельзя. Еще одна такая выходка, и охрана придет проверить, в чем дело, – ответила Креста, устраиваясь поудобнее.
– Но т-тут заледенеть можно! – Однако пока Кива возмущалась, ее снова окутало тепло: шок от ледяной воды проходил, и симптомы ломки возвращались. Душ, может, и был холодный, а вот воздух поздней весной уже достаточно прогрелся. Если высохнуть, все будет не так уж скверно. Она спала и в местах похуже – правда, ни разу не мучаясь при этом от ломки.
– Спи, – велела Креста, не обращая внимания на нытье Кивы. – Пока можешь.
Киве хотелось возразить, хотелось задать миллион вопросов, пока голова еще свежая, хотелось задержаться в нынешней ясности сознания до утра, когда ее ждет очередная доза ангельской пыли. Но Креста была права: нужно было поспать, пока еще можно, собраться с силами, чтобы пережить грядущий день – и физически, и морально.
Так что Кива стиснула зубы, превозмогая волны жара и холода, закрыла глаза и позволила изнеможению овладеть собой.
* * *
Следующие три дня были худшими в жизни Кивы, дальнейшие четыре – примерно такими же, а неделя, которая последовала за ними, мало чем отличалась.
Все это время Креста, верная слову, не отходила от Кивы, давая ей по утрам ровно столько ангельской пыли, чтобы хватило пережить рабочий день, и с каждым разом уменьшая дозу; а по ночам она спала рядом в душевой. Кива часто вырывалась и кричала, изо всех сил отбиваясь от Кресты. Так же часто Кресте приходилось держать Киве волосы, пока та опорожняла желудок. Даже уголь уже не помогал: когда начиналась ломка, ничто не спасало от тошноты, боли в животе, пота и лихорадки. У Кивы болело все тело, и не только из-за постоянных спусков в тоннели – этого она почти не замечала, часы под землей пролетали как в тумане, оставалась лишь грязь, пыль и боль, – но и из-за того, что каждую ночь приходилось бесконечно бороться с самой собой.
Это было слишком, слишком сложно, слишком.
Каждый день она мечтала о смерти, не в силах выносить эти муки – и не только муки ломки. Наркотик постепенно выводился из организма, и нахлынули воспоминания: то, что она видела, и то, что сделала. И люди, с которыми она это сделала.
Это была иная боль, гораздо хуже. От такой никогда не исцелиться. Она и не заслужила исцеления.
Так что она отбрасывала воспоминания и радовалась мукам ломки, пока через две недели после прибытия в Залиндов дрожь не ослабла, тошнота не унялась, отчаяние не отступило.
Все кончилось.
Но самое скверное ждало ее впереди.
Глава вторая
Кива разглядывала кровавые волдыри и сорванные мозоли на ладонях, но ничего не чувствовала. Как и раньше, как и все последние недели.
Ничего, кроме холода. Ничего, кроме онемения.
Ничто ее не волновало.
Она это заслужила.
Кара, говорила она себе, хотя никакая кара не будет достаточной.
– Жуй.
Под нос Киве сунули горбушку черствого хлеба; руки были пыльные, но не окровавленные. Эти руки видывали тяжкий труд и привыкли махать киркой час за часом, день за днем.
Смотритель Рук ошибся, ожидая, что в тоннелях Креста быстро умрет. Она была как таракан, и Кива уже сомневалась, способно ли хоть что-нибудь доконать ее.
– Пять минут! – сообщил ближайший охранник в черной форме; не выпуская из рук плети, он прохаживался по залитому люминиевым светом проходу. Можно было и не напоминать: на обед каждый день выделялось одно и то же время.
– Жуй! – повторила Креста и сунула хлеб Киве. Они сидели в рядок с другими заключенными, опираясь спинами на известняк и положив инструменты рядом на этот краткий миг передышки.
Креста пихнула ее под ребра, и Кива машинально поднесла еду ко рту и принялась жевать всухомятку.
– Теперь пей, – приказала рыжая, и Кива послушно зачерпнула рукой грязной воды из лужи под ногами. На вкус было как грязь, но хлеб провалился внутрь, а организм получил воды.
Выжить. Больше она ничего и не могла теперь, даже если всего лишь оттягивала неизбежное.
Кива всегда понимала, что быстро умрет на любой работе за стенами лазарета. Она неспособна была бесконечно пахать, как Креста. С возвращения в тюрьму прошло около пяти недель, и Кива уже удивлялась, что она столько протянула, но понимала, что без помощи Кресты не справилась бы. То ли из жалости, то ли по каким-то совершенно иным причинам Креста не бросила ее, когда закончилась ломка, как ожидала Кива. В ее обхождении не было ни тепла, ни дружбы, она раскрывала рот, только чтобы заставить Киву следить за собой, но за минувшие пять недель они каким-то образом стали командой. Если одна падала, то другая непременно поднимала – и чаще всего поднимать приходилось Кресте.
Кива все еще не понимала зачем. Они очень многое еще не обсудили: ни то, что Креста была главарем местных мятежников, ни то, знала ли она, кто такая Кива на самом деле. До побега – точно не знала, но с тех пор очень многое изменилось; например, не осталось никаких местных мятежников.
Смотритель Рук об этом позаботился.
Во время бунта и так погибло очень много заключенных: Грендель, Олиша, Нергал и еще множество Кивиных знакомых, но смотритель все равно устроил потом массовую казнь. Петли не избежал никто из сообщников Кресты, и лишь ее одну перевели в тоннели из садистского желания Рука продлить ее страдания.
Это была единственная причина помогать Киве, которую та могла придумать, – потому что в каком-то странном смысле рыжая знала Киву и не опасалась ее. И может быть, Кресте этого недоставало, ведь она потеряла не меньше, чем Кива.
«Нет, – подумала Кива, вновь разглядывая свои окровавленные ладони. – Меньше».
Вспоминать его имя, вызывать в памяти лицо было больно, но она заставила себя, бессознательно потянувшись к амулету под одеждой, который охране было приказано оставить ей по прибытии.
