скачать книгу бесплатно
Он покачал головой.
– Даже у меня качан до сих пор иногда так ведёт, будто мы до сих пор кувыркаемся в «косметичках» возле той гигантской радужной штуки, которая так понравилась моему дорогому брату Энлилю.
– А ты особенный, что ли?
Тут он нахмурился, а она прикусила язык.
Он отвернулся, туман принялся рисовать вокруг его склонённого профиля – хороший лоб под рыжим ежом нестриженных немытых волос, опущенные тяжёлые веки и губы, стиснутые от желания не проговорить то, с чем он ложится и встаёт с того дня, когда дед принял Окончательное Решение.
– Да, мутит немножко. – Примирительно заговорила она, вскользь следя за его глазами и губами. – Новый дом крутится вокруг Звезды, будто на спор.
Он молчал, оттаивая, благодарный, что она держит его сторону.
– Мы постареем здесь, а, братишка?
Он с озорной улыбкой взглянул – и не было никакой грусти.
– Возможно. – Подтвердил он. – Я уже чувствую, как ускорилось кровообращение и, прошу извинить, бриться приходится чаще.
Он провёл кончиком пальца по своему подбородку, и Нин, проследив за его рукой, только хмыкнула.
– Что, не заметно, как я стараюсь быть опрятным?
– Не-а.
Скользнул над лодкой туман, будто дерево вытянуло диковинную ветвь – где-то на самом краю дола, там, где плещет первая волна океана, родилось движение сопричастных друг другу стихий. Фата поблёкла в текучих облаках, и шпили Загроса вдруг грозно выросли на востоке. Леля засияла как балованное дитя.
Белые тонкие пряди из-под капюшона склонились – Нин потупилась, потом подняла лицо навстречу двулунному свету. Энки почувствовал, как сердце его объял огонь и – вот морока! Так же как его сестра Нин, хотя и не знал об этом, увидел необъяснимое – две каких-то фигуры и будто страшно далеко внизу… и отчего-то вид этих фигур вызвал в нём безумную тревогу и чувство, что вот-вот, и он опоздает, произойдёт что-то непоправимое.
И так же, как белая милая Нин, сбросил с себя тревогу – как грубую верхнюю защитку, которая и не нужна уже ему: Эриду обменяла все атомы его кожи на свои. И ушла морока… дивья навь. Энки преспокойно огляделся с победительной улыбкой, прекрасно, впрочем, понимая, что, может, в этом умении отряхиваться от ненужного заключено не только достоинство семьи Ану. Может, это просто эгоизм, господа.
Тем не менее, и туман, и сродство впечатлений, и, главное, то, что они не ощущали… пожалуй, осознавали несколько умозрительно: их молодые лета… слегка попорченные государственной демагогией и склонностью к чёрному семейному юмору – да, вот это вот всё, соединившись, в эту нужную кому-то минуту, способствовало небольшому чародейству.
На берегу ничтожнейшей из рек Эриду, как на домашней сцене, где разыгрывали живые картины – в полёте они полюбили это невинное старинное развлечение – двое детей далекого и покинутого мира ощутили полное соучастие со всем происходящим.
Тут сделалось разом два события – вышла над шпилем далёких гор Мена, средняя сестра, и туман сбоку на уступе бережка расступился.
На низеньких природных подмостках, у согнутого бурей узловатого дерева сидело большое светящееся существо.
Нин не успела никаким доступным чистокровной аннунакской деве способом выразить то, что могло быть названо крайней степенью изумления или попросту страхом.
Оно показалось им окутанным в свет, но вообще-то тело его отливало чистым золотом. Густая коротенькая шерсть лоснилась от тумана. Мощные и до того совершенные, что глазам не верилось, составные тела пребывали в аллертной, но лёгкой и небрежной позе. Большая голова была повёрнута к ним.
В ту же секунду невероятно быстротечного времени Эриду – существо распрямилось и встало, оказавшись на голову выше Энки и положив передние конечности на ветку дерева. Туман пристроился позади, удовлетворившись возможностями скромного фона для неожиданного портрета.
Ни одно из известных им животных не обладало такой формой морды. Удлинённый лик с абсолютно прямым, как на старинных камеях носом, так же был плотно покрыт нежной и очень густой шерстью. Нос завершался ринариумом, как у пещерного медведя, но столь уместным, что стоило назвать его изящным, будто нос и не может быть другим. Уст для лобзания не было – но была ли то пасть?
Нин успела увидеть мощные клыки, но картинка немедленно стёрлась.
Двумя наипервейшими новостями были, разумеется, глаза. Чтобы закрыть каждый, понадобилась бы ладонь самого Энки. Как помстилось ошарашенной Нин, печальные и презрительные, они смотрели на всё сразу и в никуда. В густой изумрудной глубине зрели, как косточки чудного плода, змеиные зеницы. Трудно было напомнить себе, что зрачки – это всего лишь смотровые окошечки в камеру временного задержания.
К тяжёлым кольцам чёрной гривы не притронулся друг дневной смены, ветерок. Оно было цельное, отлитое из столь любимого Энки золота – но золота живого, текучего, отзывчивого на игры ночи трёх лун.
Высокое, прекрасно сложённое тело с широкими плечами и выпуклой грудной клеткой величественно выпрямилось у дерева. Сильные бёдра бегуна чуть согнуты, ступни мягко погрузились в приречный ил. Верхние лапы вольно лежали на ветке, длинные и тесно сбитые пальцы еле приметно шевелились, как у аннунака в задумчивости.
Оно исчезло.
Нин забыла дышать и теперь яростно вдыхала сырой терпкий воздух, где остался какой-то зелёный весенний привкус – возможно, то был запах существа.
Кровь прихлынула к её губам вновь, как в ту минуту, которая предшествовала Событию.
– Я и забыла, что здесь следует соблюдать осторожность. Но как оно подкралось?
– Я слышал движение воздуха, но совсем отключился… – Скромно заметил Энки.
Он уже пришёл в себя и, как с раздражением поняла Нин, принялся разглядывать её.
Нин скрежетнула зубками, не став уточнять, как же так вышло, что знаток местной фауны Энки пропустил такую важную улику и едва не подверг их нападению, которое, несомненно, могло завершиться драматически. Нин вспомнила клыки существа, вроде острых рифм в округлом и неторопливом стихе.
Нервы её были на пределе, и она думала только о том, как стыдно было бы… если бы… Если бы что?
– А ты, большой аннунак… что же, ты встречал такого… таких прежде?
Ей захотелось сорвать на нём свои чувства, и он охотно подставился.
– А то, – сказал он, посмеиваясь, и лицо его вдруг стало серьёзнее некуда. – Быть может, не точно его. Не этого мужчину.
Нин вгляделась. Шутит?
– Откуда ты знаешь, что это самец?
– Да не ЭТО, а он. Мужчину мы видели, говорю.
– Ты видел самок этого вида?
– Нет, к сожалению. – Помедлив, сказал он. – Но надеюсь…
Внезапно до него дошло, что Нин сердится и тотчас разгадал причину. Он равно наслаждался явлением Гостя и смущением Нин.
– Глаза. Это глаза мужчины, Нин. Простодушные и суровые. А я-то думал, ты разбираешься в мужчинах. Вот скоро увидишься с моим дорогим братом Энлилем, – с домашним злорадством протянул он, – тогда поймёшь наверняка.
Нин с неизящным хлюпаньем, как ожившая душа ручья, принялась выбираться на берег.
– Ну. Ну. Ну. Ну. – Сказал Энки. – Полегче. Я думал, тебе для общения по дороге домой хватит одного мужчины.
– Я терпеть не могу, когда о животных говорят как об аннунаках. – Огрызнулась Нин.
Его растрогало то, что с детского перепуга она, наконец, использовала это новое слово с непринуждённой естественностью. Теперь они не могут назваться нибирийцами. Они – аннунаки, странники, путники, бродяги… подвешенные в небесах.
Он замолчал и, выбравшись из лодки, повёл её по берегу. Нин не стала отдёргивать локоть, когда он целомудренным движением касался его ладонью – хотя то, как он раскрывал ладонь и неохотно отпускал частицу плоти Нин, не свидетельствовало о безгрешности
Городок пригоршней далёких огней всплывал и таял за цепочкой холмов по мере их неспешного шага. Ежесекундно жёлтые глаза Энки исподволь отмечали движение мысли его спутницы одновременно с его собственными быстрыми, как огонь мыслями насчёт дренажных канав и плотины там, дальше по реке. Именно этак – огнём по воде.
Русло ручья расширилось и оказалось забранным в камень. Каждый из них, почти каждый побывал в тёплой ладони Энки-строителя. Луны смотрели на дело его рук – он надеялся, – с той же любовью.
Мандала – великое место посадки – где первый шатун под стук стольких сердец вбил своё лёгкое тело в долину неназванной одинокой земли, лезла в поле обзора, как и подобает истинному произведению расчётливого гения.
Тяжкие будто раздумывающие, сделать ли следующий шаг, хребты – врата на континент берегли её покой. Конвоиры или хранители, они не были вполне осведомлены о своём статусе, как и нынешние обитатели долины.
Слева, по мере их пути, тихие вышки эрликонов прятали ненужные здесь заряды. Мир непуганой земле.
– Вот мы и дома.
И он ловко перехватил её руку. Он увёл её с дороги, ведущей в городок, где её ожидал уют одиночества и блаженные струи горячей воды. Вдалеке ночное пение волов – вернее, тот хриплый заполошный вой, коим сии твари отмечают перепады своего настроения, отвлекал Нин.
– Зачем ты устроил свой дом так далеко? – Проворчала Нин. Он не ответил.
Звуки растревожили её – в конце концов, волы были делом её рук, столь же дорогие её сердцу, как плотина, и камни, и смутно видная отсюда оранжерея принадлежали ему. Только её дети шумнее и назойливей.
Туман мешал ей чувствовать себя в безопасности – Явление не выходило из её памяти. Она подтвердила это сама, поёжившись на порожке и озираясь на площадке крыльца, поднятого на сваях над рекой, подавшей здесь голос настойчиво, но не фамильярно – как настоящий, пусть и скучноватый друг.
– Подумать только, я совсем выпустила из виду, что, кроме медведей, здесь могут обитать другие крупные хищники.
Он открыл перед нею дверь.
– Хищники?
С этим словом он показал ей рукой сразу две вещи – дамы вперёд, и – ну, давай говори.
– Ты видел его зубы?
– Наконец, ты признала, что он – это он.
– Вот бы такое маленькое сделать. – Сказала она, уже в узких сенцах домика.
– Ты видела его руки?
– А что?
– Они могли бы держать мотыгу.
2
– Повернись, избушечка, ко мне передом.
Хибарка Энки выглядела престранно – он ухитрился приподнять свой сборный дом на четырёх каменных столбах. В трёхлунной затуманенной тьме, где сверхчувствительным нервишкам аннунаков чудился свет Первой Звезды – а ведь ей только утром явиться – дом на ножках реял над водой.
На естественном, недоступном подводным водам холме, поместился «внутренний» дворик – плита керамики вроде видовой площадки, с которой видна, извините, только пустынь. Был дворик размером с малую Гостиную в главном доме.
Энки пролез первым, бормоча – сейчас я нам посвечу, вот сейчас да будет свет, оп!
– Зачем держать мотыгу? – Спросила Нин, разматывая шарф (работа Антеи) и размышляя, стягивать ли комбинезон и отказалась от этого намерения – в домике было холодно.
– А золото? – Отозвался Энки, хлопотливо оборачиваясь в крохотных сенцах – большой шкаф вроде сундука занимал почти всё пространство, поместилось также седло для вола, которое хозяин запихнул ногой под лавку. Свеча в руке Энки играла со всем этим, выбирая, что бы показать гостье… кованое нехорошее личико под сундучным замком… обкусанные удила… а то вдруг нашла в полутьме хозяйские глаза, устроив ему на нос полумаску.
– Золото копать!
Энки усадил Нин на лавку и помог стащить речные сапоги. Она не возражала.
Внутри дома большую часть заняла терраса – застекленная, но холодная. Под окнами – диваны с откидными седалищами. Там Энки чёрте что хранил – всё нужное.
Терраса вела в тёплый уголок с гигантским тазом, кувшином и печкой в стене. Печка жила-поживала. В этом Нин убедилась, приложив ладонь к белому боку.
– Где взял ты такую красоту? – Спросила Нин, указывая через плечо.
Таз был чудовищен – эмалированный, со сколом и цветочком.
– Тело мою тут. – Мрачно уклонился Энки. – Вот это.
Спаленка, крохотная и тёмная, заслужила остренького любопытного взглядца Нин – но она ничего не рассмотрела. В гостиной – на полшага больше, с молчащей стеной старинного Мегамира – Нин в неярком свете увидела хозяина, поставившего непогашенную свечу на подоконник и вытирающего рукавом угол стола, не занятый развёрнутой картой. По уголкам карты камешки-лягушки из реки.
Энки разулыбался – под мышкой торчал прихваченный в сенцах термос.
– Там что?
– Пустяки, тёплое питьё. Вот тебе собирался предложить.
Нин поразмыслила над ответом. Энки по-своему расценил молчание.
– Про меня никто не узнает, если я чего и выпью в конце рабочего дня. – С лёгкой обидой уверил он.
– Про тебя все знают, когда ты чего-то вдруг поешь.
Показала, оскалившись.
– Ух ты, – смутился и, стыдливо отвернувшись, попытался рассмотреть в оконном стекле, – видишь ли, когда я чищу зубы, у меня трясётся голова и мысли куда-то деваются. Как-то унизительно, знаешь.
– Да, обидно. Может тебе хватит? Оставь место для вечеринки.
– Боишься, что я оплошаю перед моим дорогим братом Энлилем?
– Перестань при каждом случае называть его дорогим братом. Ты это так произносишь, будто щёлкаешь его по ордену, который он никогда не надевает. Кроме того, он вообще-то и мой дорогой брат.
– Командор, выдержка из биометрического досье: золотая голова, глаза синие… – Начал он и рассмеялся, зачем-то подходя к книжной полке.
– Энлиль навёз кучу народу.
– Дело в том, – он запустил руку между книгами и, улыбаясь ей, скосил глаза с напряжением мысли, – что меня постоянно целовали. Энки ощущал повсюду тёплые и влажные прикосновения губ, и никого не успел рассмотреть.
