скачать книгу бесплатно
– Шалунишка.
Энки, указывая на него, жаловался:
– Ну вот, чес-слово, ну, я не понимаю. За что, – обернулся, – дерётся ещё… службист. Я про тот дивную гостиничку у дороги, где мы с ним кантовались после того, как я, – помахал крыльями, – вырвался на волю из армии.
– …Где тебе было так плохо. – Продолжил Энлиль, уже пришедший в себя и готовый отразить атаку.
Энки уходя, посоветовал Нин, указывая на командора:
– А ты расспроси, расспроси его.
Ушёл, всунул голову в окошко – показал безмолвно, сказал губами – спроси.
Для посещения конторы одноглазый надел штаны и корсарскую безрукавку, что добрый Энки расценил, как акт доброй воли, а злой Энки, как проявленную слабость.
– Стыдуха. – Молвил одноглазый, показывая на стену пальцем.
Палец – длинный красивый грязный указательный.
– А? – Шебуршась с чайником, как гостеприимный хозяин, отозвался Энки и мельком через плечико глянул-хмыкнул.
– А.
На стене в теньке за любимою всеми картой шахты со срамотными человечками, изображающими различные виды работ, помещался, давая крен на восток в богатой облупившейся раме портрет государя Ану с подписью «Всегда рядом».
– А чего стыдуха?
– Чегой-то он рядом… я не просил.
Принимая чашку в ладони, одноглазый вежливо поблагодарил, нечаянно выдав свой настоящий голос – сугубо интеллигентский.
Ага – сказал себе Энки.
– И чего – собака он, что ли? Рядом, видите ли. – Снова переходя на, как понял Энки, свой карнавальный голос, продолжал одноглазый и снова запродался – отхлебнул бесшумно и чашку этак взял – ну, чисто профессорский сынок.
– От тебя, дружище, пахнет… – Глядя ему в глаза, сказал Энки и помахал ладошечкой.
Тот, учуяв подвох, не сразу ответил:
– Я, барин, с работы. Извините, в парикмахерскую не зашёл. А чем пахнет?
– Высшим образованием. Семейным воспитанием. Частным спортивным клубом. И прочим. Продолжать?
Тот напрягся, так что волна пошла по мускулистой руке до самого плеча, и не сдался сразу.
– Сильно так, да?
– Продыху нет, милый. – Заверил Энки. – Вдобавок ты ногти чистишь.
Тот поджал пальцы целомудренным движением и чуть не выронил чашку.
– И платки носовые, небось, каженный вечер сам стираешь. – Неумолимо продолжал Энки. – Ты красивый холёный парень… эвон, лоснишься весь, следишь за собой. Потому и без штанов ходишь. Ты, милый, образ создаёшь. Куришь декоративно. …Так. На филера не похож…
– Спасибо и на этом.
– Трижды пожалуйста. Разве что глаз…
Одноглазый неожиданно обиделся на бестактность. В оставшемся оке загорелся огонёк.
– Досье почитай, папенькин сынок. – Огрызнулся одноглазый.
– Ты, очевидно, и вправду, революционер… из хорошей семьи. А какое такое досье?
– Будто ты не в курсе?
Одноглазый присмотрелся.
– А ты не в курсе… у тебя допуска, вероятно, нету. Маленький ещё, да?
– Ну, ну, ну. Ну. – Слегка рассердился Энки. – Не распускайся мне тут. Счас я тя без допуска арестую и посажу в сырую темницу.
– Крысу не забудь принести… из лаборатории этой красавицы, которая по вашей вине останется в старых девах.
Одноглазый вдруг вспомнил про свой чай и с удовольствием отпил. Энки отметил, что черты лица одноглазого строгие и чистые. В нём была истовость, такую Энки наблюдал у молодых деятелей парламента.
– А зуб чего не вставил? – Примирительно спросил Энки.
– Это память дорогая. – Тотчас ответил революционер и осклабился. – В темнице, мой друг, расстался я с этим зубом, будучи сам подвешен так за оба запястья, что ногами не вполне доставал до пола. Как сейчас помню.
Энки содрогнулся. Он был сыном мира и ни на минуту не забывал о давнем полудетском обещании, данном самому себе. Его натура противилась любому проявлению жестокости. Всякие кровожадные рассказы о деятельности дедушкиных личных служб, изредка и урывками достигавшие Эриду, наводили на него откровенную тоску.
– Жуть какая. – Не скрывая своих чувств, молвил он, и одноглазый зорко глянул – не насмешничает ли.
Увидев, что нет – спокойно и не без похвальбы усмехнулся сам.
– Вижу, папенькин сынок, ты больше по части игры на арфе.
– Кто же вёл с тобой такую интересную беседу? – Собравшись с мыслями, сухо спросил Энки.
– Те, кому не нравятся парни с высшим образованием, размышляющие о судьбе своего народа. Идём, покажу, эксплуататор, какие коридорчики в новом разломе.
Вышли из конторы.
– Да, кстати, – вовсе не небрежно сказал Амурри, – командор, я слышал, упомянул юристов, что совершенно разумно.
Энки рассердился. Даже приревновал.
– Разделяй и властвуй. – Сказал он.
Амурри, показывая лицом, что говорит серьёзно, перебил его:
– Так вот, можешь ему сказать, что с этим всё в порядке.
Энки разозлился:
– Спасибки. Сейчас в соплях побегу к младшему брату докладываться. Я так понимаю, всё в порядке, потому что у тебя есть…
– Юридическое высшее.
Энки невольно испытал благоговение к парню, способному сидеть на лекциях до трёх дня.
– И я догадываюсь, что и это не всё. Договаривай, не щади самолюбия недоросля.
– Ну, и у меня степень.
Энки тяжело вздохнул.
– А вообще-то, – сказал парень, словно желая утешить Энки, который явно расстроился, – я по другой части. Не домосед я. …А это кто?
Энки посмотрел на погон, мелькнувший над голыми плечами.
– Так. Флотский какой-то. Командор приволок. У них проект чего-то страшного.
Амурри прищурил око.
– Далеко он забрался, чтоб поплавать. Кораблики из газеты по ручью пускать будет? И по лужам у ручья, трам-там-там?
Энки поусмехался.
– Не. У него планчик.
– И он знает, к кому с планчиками обращаться.
Энки взъерепенился.
– Циничный вы народ, революционеры профессиональные. – Дёрнув плечом, сказал он. – Не знал, что одноглазые могут себе позволить роскошь подмигивать.
– Иди…
– Некуда, братец.
– Я тебе не братец. И ты соврал, конечно. Это ты приволок флотского.
– С чего ты…
– Это правда, что ты ведёшь приватные переговоры с маршалом относительно флота?
Энки не стал одёргивать одноглазого пройдоху. Показал пальцами.
– Совсем махонького.
Полисадничек сбоку от временной постройки, кое-как накрытой сборным куполом для полевых работ, понравился ему. В тёплом воздухе над жёлтыми и белыми цветами возникали и исчезали мотыльки, душа Энлиля не нашла ничего зловещего в этом мирном зрелище.
Во время короткой поездки было сказано всего несколько ничего не значащих слов. Если честно, а он всегда хотел быть честным с собой, Энлиль замирал от тщательно спрятанного ужаса перед тем, что он может увидеть.
Возле крыльца беленькой времянки с изящной мансардой для домового Энлиль обернулся на виденное ещё во время поездки возникающее между холмами и исчезающее, пока внедорожник прыгал по неладно загрунтованной тропе, здание.
Подобное по форме коробке с тортом внутри, скрываемое натуральной эридианской рощей местных краснолистных деревьев, вроде тучек на палочках, оно и притягивало и отталкивало мысль командора.
Широкая аллея, светлая и безмолвная вела к Детской, как домину окрестил приятель-инженер. Что скрывалось за этим словечком, командор не желал даже предполагать.
– Зачем поехал? Ведь тебе это чуждо…
Она заботливо нагнулась к нему, вглядываясь такими же, как у него голубыми глазами в опущенное к рулю кроткое лицо брата. Ресницы его тоже были опущены. Нин померещилась почти жертвенная готовность, которая её одновременно и раздосадовала и, что греха таить, обрадовала.
Свет гладил подбородок командора, ласково забрался за воротник мундира на шее, и торчком вставший клок гладких волос, чуть длиннее, чем позволяет военная мода, растрогал Нин.
Про себя она решила, что будет терпелива с братом. В конце концов, он сделал над собой усилие, чтобы всё же посмотреть на её работу. Это так по-родственному.
Она знала, что его убеждения, его уверенность в незыблемости некоторых нравственных постулатов, даже его тщательно скрываемая, как и подобает искренне верующему, религиозность, или точнее, набожность, – оскорблены тем, что ему известно о её намерениях или о том, что он считает её намерениями.
В машине было тихо.
– Хочу убедиться, что не нарушен закон. – Холодно сказал он, едва повернув к ней лицо. – Видишь ли, я отвечаю за нашу безопасность.
Энлиль всегда отталкивал от себя мысль о том, чем занимается Нин в своём волшебном замке. Эта мысль была для него чем-то осязаемым, имеющим отвратительную форму. Соображения общего порядка, вроде облыжного – научные эксперименты нашей забавной младшей сестрички, – для него с его глубинной порядочностью, не могли, разумеется, служить оправданием.
Она была очень близка ему – и в буквальном смысле, вот как сейчас, когда она старается сесть поближе и пытается заглянуть в глаза. Такой интимности он мог ждать только от неё. Все знали, что Энлиль не любит малейшей фамильярности, в чём бы она ни выражалась – в прикосновениях, в попытке подойти слишком близко, в словах.
Но они так похожи. Когда ему едва минуло четыре года, мама позволила ему подержать Нин на руках. Этого никто не позволил Энки. Как сказала Эри – сынок, я тебе доверяю, просто Абу-Решит сказал, что тебе нельзя брать сестру на ручки.
Энки яростно сопел сбоку, удерживая расставленными толстыми ножками Нибиру, и смотрел, как Энлилю положили на колени маленький кружевной свёрток.
Энлиль помнил своё ощущение, когда он прижал к сердцу этот тёплый спокойный комочек. Помнил, как склонился над лепестковым лицом, как открылись с бессмысленной доверчивостью кукольные мудрые глаза, и сквозь них кто-то заглянул куда-то ему в самую голову.
Он услышал шёпот родителей, отошедших в угол детской и поневоле улыбающихся. Эри запечатлевала исторические кадры в Мегамир для семейного альбома.
Командор мужественно повернулся к сестре – Нин, взрослая и юная – смотрела на него с той же безмятежной уверенностью, что всё идёт правильно, река жизни не торопится, неся на спине корабли их жизней, а куда – пусть это заботит Абу-Решита, и только Его. Зрелище не могло не успокоить командора – хотя бы временно.
Это надо было увидеть. И он увидит.
– Что же… если ты твёрдо решил, и твоё намерение окончательно. – Сказала Нин, исчезая из тесного их уединения.
Теперь он видел её тоненький стан в окошко, её руки, не теребившие в пальцах никаких мелких предметов, и сам вылез с сильно ударившим в клетку сердцем.
Этот удар ещё отзывался и не в нём, а, казалось, в окружившем их податливыми стенами горячем воздухе, и цветы, и застывшие в мареве мотыльки, прилипли к этим стенам наподобие шёлковых обоев.
В замок-торт вели врата, и пока Нин возилась с дополнительными кодами и знаками, вводя их по старинке в похожий на часы замок, Энлиль зачем-то и без умысла запомнил код. Нин косо глянула, и он понял, что код она сменит.
