скачать книгу бесплатно
Там, где кончается асфальт. Повести и рассказы
Нина Алексеевна Визгина
Без любви и веры в лучшее жить нельзя, даже если кажется, что жить уже невозможно. Уходить без надежды на возвращение тоже нельзя – никогда не знаешь до конца, что ждет тебя впереди. Может все, что необходимо для счастья, как раз остается там, откуда мы уходим…
Там, где кончается асфальт
Повести и рассказы
Нина Алексеевна Визгина
© Нина Алексеевна Визгина, 2017
ISBN 978-5-4483-7549-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Как актер играет свою роль, так и автор не является на самом деле героем своего произведения, даже если пишет от первого лица.
Повести
Там, где кончается асфальт
Там, где кончается асфальт, начинается мое детство. В нем всего два сезона, зима и лето. Почему-то межсезонье мне совсем не помнится, наверное, из-за своей похожести. Зима – это колкий мороз и большие сугробы. Лето – теплое солнышко и быстрые грозы с громкими раскатами грома, и спелые яблоки с глянцевыми боками, и огромные арбузы с засохшими хвостиками, и сладкая патока на палочке.
Жили мы тогда в старом флигеле на территории овощной базы на окраине крупного города. В летние месяцы на нашей базе подрабатывали веселые студенты. Они дружной цепочкой выгружали из вагонов огромные полосатые арбузы и блестящие фляги с патокой. Молодым ребятам было жарко на ярком солнце. Нам с подружкой Лидкой лет по шесть. И вдвоем, стараясь изо всех своих детских силенок, мы притаскивали к разгрузке большой бидон с прохладной колодезной водой. Высокий парень в благодарность за нашу заботу лихо откидывал крышку с распечатанной фляги, вкручивал внутрь свежеструганную палочку, и вот заработанное лакомство в моей руке. Я медленно крутила палочку, чтобы патока не стекала на пальцы, а она янтарилась на солнце, будто настоящий мед. Довольные проделанной работой, мы убегали с подружкой в тенечек, слизывая полученную сладость как мороженое, млея от удовольствия, которого хватало надолго.
Овощехранилище от нашего флигеля, где я жила с родителями, отделял глубокий ров. Туда скидывали древесную стружку, которой прокладывались яблоки в больших деревянных ящиках. Фрукты увозили в магазины, а упаковку сбрасывали в яму. К концу лета она заполнялась доверху, и мы прыгали на стружке как на батуте. И вдруг в этой деревянной свежести натыкались на большое яблоко, оно аппетитно краснело своим ярким боком, а запах его сразу напоминал нам новогодние праздники. Именно такие яблоки мама укладывала в нижний ящик комода еще с осени. Они смирно хранились там до Нового года. И вот в углу комнаты, возле заиндевевшего окна, появлялась чудо-елка, а на мохнатых ветках наряду с разноцветными игрушками весело качались грецкие орехи в фольге, рыжие мандарины и настоящие яблоки. Яблоки звали китайскими, может, и правда их привозили к нам из Китая. Белье в комоде еще долго хранило их летний аромат.
А зима помнится морозной стужей, заметенными снегом дорожками. В то время детей было много, а школ не очень. И малыши занимались с утра только в первое полугодие, а после новогодних каникул для них начиналась вторая смена. Вот мне восемь лет, и я второклассница. Улицы уже охватывала морозная темнота, когда я возвращалась после уроков. С первого класса никто меня не провожал в школу и после занятий никто не встречал. Тогда люди не боялись ходить по улицам даже ночью. Вот и проходная на нашу базу. Внезапно из темноты улицы на санках выскочили какие-то чужие мальчишки и понеслись мне навстречу, а у меня не было никакой возможности от них увернуться. Мелкие хулиганы, столкнув меня с дорожки, пронеслись дальше, а я провалилась по пояс в глубокий сугроб. Не страшно, но обидно и холодно, валенки полны снега, а над головой безмолвное ночное небо, все усыпанное далекими мерцающими звездами.
С одной стороны наша база примыкала к городу, а с другой мимо нее проходили две железнодорожные ветки. Одна местная – она вела внутрь базы, а за невысоким забором вдоль огородов чернели мазутом шпалы настоящей железной дороги. Там постоянно пролетали поезда, на вагонах мелькали таблички с названиями городов, которые мы иногда пытались найти на карте. Вагонов было много и, считая их, мы загадывали желания на чет не чет.
Летом я постоянно бегала к подружке Лидке через железнодорожное полотно. Между двумя путями возле рельсов зачем-то был врыт металлический столбик. Я отлично знала о нем, но все равно не успевала отвернуть и всякий раз налетала на острый штырь все той же коленкой. Короста от ранки не проходила до поздней осени, и эта отметка детства в виде круглого шрамика долго оставалась на моей ноге. Недалеко за внешней железной дорогой стоял большой дом на три семьи, где жили путейщики. В ежедневные обязанности Лидкиного отца входило осматривать ближний участок дорожного полотна.
Дом железнодорожников выглядел добротным, с отгороженным двором, где размещался высокий сеновал и чернел старый заброшенный колодец. Потемневший от времени сруб давно был закрыт тяжелой крышкой и основательно заколочен, но между старыми рассохшимися досками загадочно темнели узкие щели, и, если приложить к ним ухо, было слышно, как в глубине колодца что-то ухало и стонало.
Вдоль сеновала вился узкий балкончик, и с него мы умудрялись прыгать вниз, пытаясь оседлать соседскую свинью. Свинка гуляла тут же во внутреннем дворике и была розовой, толстой и добродушной. Но когда кому-нибудь удавалось все-таки попасть ей на спину, она резко дергалась и так начинала визжать, что закладывало уши. Выигрывал тот, кто дольше мог удержаться на строптивой хрюшке. Другим местным развлечением были прыжки с внешней стороны сеновала на огромный стог сена. Правда, когда мы основательно его разваливали, нас же и заставляли снова сгребать всю траву.
Возле Лидкиного дома рос чудесный яблоневый сад. Яблоки были мелкими, но вполне съедобными. Мамы варили из них варенье, а мы делали вкусные бусы. Мужчины установили в саду настоящие взрослые качели, на которых можно было втроем качаться во весь рост.
А рядом мимо нас все время проносились поезда, грузовые – с длинными платформами и цистернами, и пассажирские – с загадочными вагонами. Вдали виднелся крутой поворот за гору, и они, казалось нам, исчезали там навсегда. Иногда я мечтала: вот дойти бы до этой горы и посмотреть, что же там за поворотом.
Когда я пошла в первый класс, путь мой в школу пролегал мимо непонятной стройки, которую огораживал высокий забор, а по верху его вилась страшная колючая проволока. Иногда сверху на ограждении появлялся дяденька в необычной шапке с опущенными ушами, он молча провожал меня взглядом. Из разговоров взрослых я знала, что на стройке работали пленные немцы. Мне было всего семь лет, и я плохо понимала, кто это такие, но тоскливый взгляд странного человека за суровой оградой запомнился надолго. Наверное, глядя на меня, он вспоминал свою дочку, свой далекий родной дом.
В летние дни за нашим флигелем постоянно зеленело картофельное поле. Оно было общим на трех хозяев дома и разделялось условно, никаких заборов не городили. Соседка бабка Шабурова держала кур и отпускала их туда гулять. Птицам нравилось рыться в огороде, они были глупые и неслись, где попало. В хорошую погоду мы с Лидкой обожали ползать по картошке. Мы такие мелкие, что нас не видно из травы. Земля светло-коричневая и очень теплая, а над головой сквозь картофельную ботву просвечивало лучистое светило. И вдруг между кустами белело яичко. Свою добычу мы сразу выпивали, расковыряв дырочку в тонкой скорлупе. Яйцо было теплым и даже без соли необыкновенно вкусным.
За домашними огородами возвышался огромный деревянный сарай, вдоль него шел просторный всегда пыльный настил. Он оказывался вровень с вагонами, которые подгоняли к складу для разгрузки. Сюда доставляли цемент, песок и тому подобное. Здесь нам было неинтересно.
Наша база представляла собой отдельный замкнутый мир. Со стороны города территория была огорожена высоким забором и охранялась по ночам. Дед мой работал здесь сторожем. На дежурство он выходил с ружьем и сторожевой собакой. Тяжелое ружье было больше меня, а собак имелась целая свора. Песиков держали в отдельном помещении, и детей туда не пускали. Начальницу базы все звали мадам Таракановой или просто Тараканихой. Летом кучер возил ее в легкой деревянной бричке. Такую таратайку я потом видала только в кино. А зимой я ее совсем не помню.
Время было трудное – послевоенное, бедное и голодное. Наши взрослые жили своей жизнью – не жили, а скорее выживали, а мы, дети, росли как бы сами по себе. Видимо, родители считали, что в отгороженном, охраняемом месте с нами ничего худого случиться не могло. И возможно, именно эта предоставленная без ограничений свобода забирала от нас столько энергии, что на капризы и проступки нас просто не хватало.
Далеко за внешней железной дорогой простиралось настоящее болото. Это потом, спустя десятилетия, его осушат, разобьют сады, снесут их и построят огромный жилой массив. А пока там был простор, росли камыши, цвели лилии и кувшинки. Каждое лето мы отправлялись туда за цветами. Но болото уже начинало мельчать, слой тины на дне с каждым годом увеличивался, и однажды меня основательно стало засасывать. Страха не было. Наверное, детям не дано в полной мере сознавать грозящую опасность. Может быть поэтому, совсем не паникуя, я и выкарабкалась самостоятельно, просто очень неприятно было находиться в жидкой грязи почти по пояс. Лилии крепко держались стеблями за дно. Цепляясь за них, я и выбралась на берег. Но неприятное ощущение трясины запомнилось на всю жизнь. В болото я уже не лезла никогда.
Еще помню там длинный ручей, вернее канаву. Ее вырыли специально, чтобы вода из болота уходила по руслу, а не разливалась на лугу, где пасли коров. Мостик через канаву был узеньким в одну доску. Если прыгать, доска пружинила, а вода сверкала на солнце. Однажды Лидка подпрыгнула и пролетела мимо, прямо в воду, где для взрослого воды по пояс, но для нее оказалось с головой. Никто из нас в то время, конечно, не умел плавать. Но мы всегда были предоставлены сами себе, и мне и в голову не пришло, что надо кого-то звать. Смутно помню, как спустилась в канаву и вытащила девчонку за подол платья. От испуга или от неожиданности, но она даже не нахлебалась воды. Родители так ничего и не узнали о нашем мокром приключении. Платья мы тут же застирали и высушили прямо на себе под лучами весеннего солнца.
А платьишки были очень красивые, белые с цветными петушками, и носочки на нас были белые, потому что гремел праздник 1 Мая. В те годы это было почти лето, и мы с родителями к тому времени уже успели вернуться с демонстрации. Телевизоров тогда никто у нас не имел, взрослые во всю гуляли за столом, а дети развлекались, как могли. Мы резвились в своем особом бесхитростном мире – с весенними бабочками, зеленой травкой и неограниченной свободой.
В наивном волшебном детстве, отгороженном от внешнего мира, прошли мои первые восемь лет. Даже посещение школы в младших классах было просто кратковременным выныриванием из этого волшебства.
***
Все кончилось внезапно в то жаркое лето после окончания второго класса, когда я впервые поехала в пионерский лагерь. Оказалось, что существует другой детский мир, где все расписано по часам, где тобой все время командуют, и сверстники твои могут быть жестокими, а взрослые суровыми. И спать приходится в огромной палате, где таких как ты – еще двадцать девчонок.
А начало поездки обещало быть таким замечательным. Мама работала недалеко на большой автобазе, где было много каких-то складов и машин, и должность ее называлась очень загадочно и непонятно «диспетчер-экспедитор». Там и дали ей путевку для меня в детский лагерь. Но на автобус, который увозил детей в нашу смену, я опоздала, потому что в тот день маме внезапно стало плохо. Только потом, много позже, я узнала, что в то время она ждала ребенка.
Отец тогда находился в очередной командировке. Я так редко вспоминаю о нем, потому что почти не помню его присутствия в своем детстве. Он служил в каком-то военном ведомстве и постоянно был в разъездах. А жили мы с его приемными родителями, которые приютили парня, когда вымерла от какой-то заразы вся его деревня еще в довоенное лихолетье. Голод пригнал его мальчонкой в наш город, куда добирался он в вагоне, груженом картошкой. Так и прибыл на овощебазу, здесь и нашел его дед и приютил. Своих детей у них с бабкой не было, так как подорвала когда-то его жена свое здоровье женское на народной стройке гигантского завода.
Маму мою отец привез из очередной командировки с Дона. Была она тоже сиротой, мыкалась там после войны по чужим углам и потому рада была выйти замуж и уехать, чтобы основать свой собственный дом. Вот и стал таким домом для нее наш флигель внутри овощной базы. Но радость в семье закончилась для нее с моим рождением, так как родилась я, девочка, а мужу нужен был только сын. Из своих поездок он иногда привозил подарки старикам и жене, мне же никогда. Во всяком случае я этого не помню. Поскольку я не знала, как живут дети в других семьях, мне и в голову не приходило обижаться на него. Я принимала все как должное и жила спокойно в своем обособленном мире.
И вот я, дождавшись приезда скорой помощи и пообещав маме, что обязательно уеду в пионерлагерь, поспешила к ее проходной, откуда должны были отъезжать служебные автобусы. Старый чемоданчик с вещами больно колотил по моим разбитым коленкам, но я упорно продолжала тащить его по пыльной жаркой дороге. И все-таки опоздала. Я еще успела увидеть хвост последнего автобуса в колонне, но никому не было дела до чужого опоздавшего ребенка. Поставив чемодан на землю, я присела на него и даже не заплакала, а просто закрыла глаза и сжала зубы от безысходности.
Неожиданно кто-то негромко меня окликнул. Я открыла глаза – рядом стоял невысокий мальчишка. Он смутно показался мне знакомым. Ну, конечно, я видела его на переменах в школе, и даже вспомнила, что звали его Павликом. Он учился в параллельном классе, и, скорее всего, был моим одногодком, хотя едва доходил мне до плеча. В школе этот паренек был известен тем, что только за ним после уроков приходила персональная машина его отца. Черный блестящий автомобиль на школьном дворе казался сказочным творением из другой жизни.
Вот и сейчас роскошная машина стояла недалеко от ворот, а из ее приоткрытого окна на нас пристально смотрел незнакомый мужчина. И тут непрошеные слезы потекли по моим щекам и не столько из-за того, что я опоздала, а потому, что мелкого мальчишку кто-то заботливо ждал в машине, а я сидела здесь одна, забытая всеми. Неожиданно Павлик стал гладить меня по голове и успокаивать как маленького ребенка. Так состоялось наше знакомство. Как оказалось, отец собирался везти его в тот же пионерлагерь, и, благодаря этой случайной встрече, я все-таки туда попала. Никогда не забуду путешествия в огромной сверкающей машине. То была моя первая поездка в автомобиле, и никогда потом в будущем ни одна иномарка не могла вызвать у меня подобного восторга.
В пионерском лагере мне было очень одиноко. Все казалось чужим и незнакомым. По воскресеньям детей навещали родители, привозили гостинцы. Они забирали своих чад и уходили отдыхать к реке. Ко мне никто не приезжал. Я догадывалась, что мама продолжала болеть, иначе она бы обязательно приехала меня проведать. Без взрослых детвору на речку не отпускали, так и сидела я одна возле корпуса, с тоской глядя, как плещутся другие ребята в купалке под ласковые окрики своих мам.
В первый же день посещений к Павлику приехали родители. Я увидела его в тот день только вечером. Он сам подошел ко мне после ужина. В руках мальчик держал яркую коробку с шоколадными конфетами, где каждая конфетка была завернута в цветную фольгу. Такую красоту я не видела даже в самом крупном гастрономе возле нашей школы, куда водила меня мама в день своей получки. Конфеты мы дружно съели в тот же вечер, а коробку с фантиками Павлик оставил мне.
К концу смены объявили о готовящемся карнавале, и все бросились придумывать себе костюмы. Мне и в голову бы не пришло участвовать во всей этой шумихе, если бы не мой новый дружок. Павлик с таким энтузиазмом принялся придумывать нам карнавальные костюмы, что мне ничего не оставалось, как подчиниться. Зная о традиции устраивать костюмированное шествие в конце смены, родители еще раньше привезли ему необходимые вещи для костюма пирата, и сейчас все силы были брошены на меня. Я должна была стать цыганкой, подружкой пирата. Мы наделали из картона серьги и браслеты и обернули их золотинками от съеденных конфет. Моя вожатая, увидев наши украшения, тоже решила принять участие в создании моего костюма и раздобыла у девочек из старшего отряда три цветных юбки разной длины. Я смутно помню тот карнавал, так как очень смущалась своего яркого костюма и распущенных завитых волос.
Но самым удивительным и неожиданным для меня стало получение первого места за свой костюм. Я была слишком возбуждена, чтобы веселиться, больше всех за меня радовался Павлик. И каким же замечательным оказался приз за наряд! Возможно, именно этот подарок тогда и определил мое будущее. То была большая коробка с акварельными красками и набор кисточек. Краски были не обычными, а медовыми, кисточки же оказались необыкновенно мягкими. Именно с этих красок и началось тогда мое увлечение рисованием.
Смена закончилась праздничным вечерним костром и вручением гостинцев. В то время не было красочных пакетов. Набор из конфет, орехов и печенья заворачивали в простую плотную бумагу в виде фунтика. На следующий день за Павликом прислали машину, и он уехал раньше меня – сразу после завтрака. Домой нас повезли на автобусах после плотного обеда, чтобы подвезти к проходной в конце рабочего дня родителей. Меня никто не встретил. Я немного подождала, но уже начинало смеркаться, все разошлись, и я поняла, что оставаться дольше не имело смысла. Так и потопала по шпалам домой одна, разместив поудобней свою ношу.
Шла и недоумевала – куда все могли подеваться? Если мама до сих пор болела, а отец как всегда в отъезде, то дед или бабка могли бы меня встретить. Они-то куда пропали? Вот и наша проходная, рабочий день закончился, на территории овощебазы никого нет, въездные ворота закрыты. Отсюда уже виден наш флигель. Вокруг стояла непривычная тишина, даже собаки не лаяли. Вечернее солнце подсветило все красным, и от этого вид нашей стороны дома показался мне непривычно мрачным и неприветливым. Даже родная кошка не вышла меня встречать, хотя калитка в палисадник оказалась не заперта.
И тут я разглядела, что стены дома и входная дверь черны от копоти, оконные стекла хотя и целы, но мутные, а кое-где в непонятных мелких трещинках. Из незакрытого дома сильно несло гарью, и нигде никого нет. Мне очень страшно. Такое ощущение, что здесь уже давно никто не жил. Попытка включить свет окончилась неудачей – электричества в доме не было. Побросав вещи, я побежала к соседней бабке, но у нее было заперто, а на двери других соседей тоже висел замок. Такое безмолвие вогнало меня в шок. От заполняющего ужаса я не могла даже пошевелиться. Внезапно раздался резкий гудок, и вдалеке по путям мимо полетели вагоны пассажирского поезда. Знакомая картина вывела меня из оцепенения, и я побежала к домику Лидки. Там и узнала я, что произошло в нашем флигеле в мое отсутствие, еще не осознавая до конца, какая беда вошла в мою жизнь.
Оказалось, мама до сих пор лежала в больнице, а дед с бабкой задохнулись от оставленной без присмотра печки. Их уже и схоронили. Где сейчас находился мой отец, никто из соседей не знал. Последний раз его видели на похоронах стариков. Эту ночь я провела у подружки, а на следующий день попыталась увидеть маму. Мне рассказали, где она лежала, но попасть к ней я так и не смогла – из-за какого-то непонятого карантина меня к ней не пустили. Где находилась работа отца, я толком не знала. В пустом доме без света жить страшно, но деваться было некуда, и я продолжала там обитать одна как в жутком сне. Денег я не имела, приготовить горячую еду было не на чем. Я пила колодезную воду с конфетами из подарка, пекла на костре картошку. Очень хотелось хлеба.
В таком кошмаре прошло несколько дней. Каждое утро я бегала в больницу и, наконец, меня пропустили. Я сидела в мрачной палате, испуганная очень бледным маминым лицом, а она молча гладила меня по голове и тихо плакала. Мама спрашивала, не обижает ли меня отец, а я не знала, что ей отвечать, так как поняла, что она не догадывалась об его отсутствии. Сидеть у нее долго в палате мне не разрешили, и, так и не рассказав ей ничего, я отправилась обратно в наш пустой дом.
По пути я решила зайти на мамину работу в надежде узнать там хоть что-нибудь об отце. Ничего другого в голову мне не приходило. Но пока добиралась из больницы, от усталости, а может быть просто от голода, возле проходной вдруг почувствовала такую слабость, что пришлось присесть на лавочку. Здесь и увидел меня Павлик. Он в это время встречал отца после работы, чтобы вместе с ним отправиться на прогулку. Мальчишка радостно запрыгал вокруг меня, но его отец, увидев мое состояние, резко одернул сына.
Игорь Сергеевич Хром, так звали отца Павлика, был начальником предприятия, возле ворот которого я сидела, и где работала моя мама. Он рассматривал меня очень пристально и чуть брезгливо. Сейчас, спустя столько лет, я вижу себя его глазами – худую, высокую девочку в помятом несвежем сарафанчике, в растоптанных пыльных сандаликах. Подошедший мужчина показался мне страшно высоким и сильным. На его вопрос, почему я здесь, неожиданно я начала ему рассказывать все, что случилось со мной после приезда из пионерского лагеря. Я почти неделю так мало общалась с людьми, что говорила и говорила, и никак не могла остановиться. Кончилось это тем, что Павлик принес полный стакан воды, и они заставили меня выпить всю воду. Так случилась моя первая истерика, а встреча с Игорем Сергеевичем стала началом нового этапа моей жизни и определила всю нашу дальнейшую судьбу.
Вечером того же дня я оказалась в доме Хромов. Они занимали огромную квартиру в сером многоэтажном доме в незнакомом мне районе города довольно далеко от нашей школы. Там я впервые увидала такие вещи как хрустальные люстры на лепнине потолков, картины и зеркала на стенах, и благоустроенный туалет и ванную, и блестящие краны над кухонной раковиной. Встретила нас невысокая, но очень полная тетка – баба Нюра, домработница. Она смотрела на меня с жалостью, но очень строго. При входе я сняла свою обувку, и на пыльных ногах остались незагорелые следы от сандалий. Не знаю, что сказал обо мне Игорь Сергеевич, но взгляд бабы Нюры немного потеплел, когда она повела меня в ванную мыть руки. Помню, что больше всего меня в ней поразили бусы на ее полной шее. Бусины были очень крупные, гладкие, будто наполненные медом. Тогда я еще не знала, что такое янтарь, но эти солнечные бусы отметили светлым пятном начало моей новой жизни.
Ужинать все собрались в зале за большим овальным столом. В углу возвышалось черное блестящее пианино. В школе у нас проходили уроки пения, и в актовом зале тоже стояло пианино, но этот инструмент показался мне необыкновенно красивым. Над крышкой и по бокам его шла затейливая резьба, но самым замечательным украшением смотрелись канделябры, крепившиеся по краям над клавишами. В подсвечниках торчали толстые белые свечи, а по верху пианино выстроились слоники. Сколько их было, я не знаю, мне всегда что-нибудь мешало их сосчитать. Помню только, что почти одинаковые по размеру, они все были разные по цвету. Особенно красивыми мне казались голубая и зеленая фигурки.
Наступил поздний вечер, когда пришли Марина Николаевна и Андрей. В это время мы сидели в комнате Павлика и рассматривали его игрушки. В тот вечер меня оставили ночевать в их доме. Мальчик рассказал, что маму свою он почти не помнил, так как она умерла, когда он был совсем маленьким. Марина Николаевна приходилась ему мачехой, а Андрей это ее родной сын, и ему уже тринадцать лет. Павлику хорошо с новой мамой и ему очень нравилось, что у него есть старший брат, который всегда за него заступается. А еще Андрей очень умный, он занимается в техническом кружке Дома пионеров, где его всегда хвалят, гордо добавил Павлик.
Много позже, я узнала грустную историю любви Игоря Сергеевича. И Андрей, и Павлик были его родными сыновьями, но от разных женщин. И если бы мать Павлика была жива, то он остался бы с ней. Но судьба распорядилась иначе – мама младшего сына умерла вскоре после родов. Марина приняла мужа вместе с малышом обратно, так как продолжала любить его, не смотря на измену, к тому же Андрей обожал своего отца. Братья жили очень дружно. Ради детей в семье царили мир и покой. Марина не укоряла мужа прошлым, а тот в свою очередь старался не давать ей для этого повода.
Всю семью Хромов я увидела на следующий день за завтраком. Марина выглядела очень красивой статной дамой. Она будто и не заметила моего присутствия за столом, ела молча, сосредоточенно о чем-то думая. Андрей же сразу дернул меня за косичку и спросил, откуда взялась здесь такая доходяга. Но я не обиделась, а уставилась на него, не мигая. Таким прекрасным он мне тогда показался – будто сказочный герой из моих книжек забежал на нас посмотреть. Высокий, стройный, с копной непослушных едва вьющихся каштановых волос Андрей, презрительно сощурившись, продолжал потешаться над моей внешностью. Цвет его глаз я тогда не рассмотрела. Еще не знала я, сколько боли и слез принесет в мою жизнь этот молодой человек.
Павлик же сразу стал заступаться за меня перед братом, выговаривая ему, что нельзя обижать девочек, тем более, что я у них в гостях. На такую тираду Андрей только рассмеялся, заметив, что братик мог бы выбрать себе подружку пониже или хотя бы не такую замурзанную. Слезы уже готовы были хлынуть из моих глаз, когда вдруг раздался сердитый голос Игоря Сергеевича. Он так резко потребовал, чтобы Андрей вышел из-за стола, что я даже вздрогнула. Не зная, как вести себя дальше, я просто замерла, не в силах проглотить кусок и вдруг стала задыхаться. Павлик первым подскочил ко мне и начал, успокаивая, гладить по спине. От прикосновения его детских ладошек дыхание мое быстро пришло в норму, и пока взрослые разбирались с Андреем, мы выскочили из-за стола.
Так приняв дружеское участие в своей судьбе со стороны отца Павлика, я нажила врага в лице его старшего брата – человека, которого долгие годы мечтала иметь своим другом. После злополучного завтрака все разбежались по своим делам. Игорь Сергеевич пообещал мне разобраться с моими делами, а пока мы с Павликом отправились в школу узнать о начале занятий. Лето заканчивалось. Обедать с Павликом я отказалась. Мне не хотелось встречаться с бабой Нюрой, уж очень сурово она мне выговаривала за грязные ногти и платье накануне вечером, а у меня не было ни сил, ни желания что-либо ей рассказывать. Вот отцу Павлика я рассказала все, с ним я чувствовала себя легко и свободно.
Вместо обеда я решила проведать маму. Каково же было мое удивление, когда в ее палате я увидела Игоря Сергеевича. Он что-то тихо говорил маме, та согласно кивала головой, промокая салфеткой бежавшие по щекам слезы. Это было так неожиданно, что я выскочила обратно в коридор и все не решалась снова зайти. Наконец, Игорь Сергеевич вышел, но, заметив меня, взял за руку и вернулся в палату. И там мама сообщила мне, что скоро ее выпишут, а пока мне придется пожить у дяди Игоря.
Те несколько волшебных дней запомнились мне своей легкостью, сытостью и теплотой. Я сбегала домой за чистой одеждой. В нашем доме по-прежнему гуляла пустота, но мы зашли туда вместе с Павликом, и мне уже не было так страшно. Баба Нюра сама помыла меня в их чудесной белой ванне. Она до боли терла мою правую руку, приговаривая при этом, что никак не может отмыть темное пятно. Мне стало смешно, я поняла, что за грязь она приняла родимое пятно, которое у меня имелось на запястье в виде правильного овала с самого рождения. Это метка ангела, чтобы я всегда могла тебя найти, шутила обычно мама, когда мы мылись в городской бане. Все то время, которое мне довелось провести в доме Хромов, я старалась не попадаться на глаза Андрею и его мамаше, интуитивно чувствуя их неприязнь. Обычно летний день мы с Павликом проводили на улице, а по вечерам занимались своими делами в его детской. Иногда из зала раздавались звуки музыки – это играла Марина. Нежная музыка лилась по затихшей квартире. По словам Павлика, отец очень любил слушать, как она играет. Я же в зал не выходила, и дружок из солидарности сидел вместе со мной. За все те дни, что я провела в их доме, Марина так со мной ни разу и не заговорила.
Но вот, наконец, я дома. Из больницы нас с мамой привез сам Игорь Сергеевич. Я была еще слишком мала, чтобы удивляться такой заботе со стороны человека, с которым мы раньше даже не были знакомы.
***
Наступил следующий период моей жизни – без отца. Так уж вышло, что мои родители официально в браке не состояли, у нас с мамой была ее девичья фамилия, а у отца своя. Он давно жил с другой женщиной, которая недавно родила ему сына, и мой отец официально на ней женился. Я и раньше не особо чувствовала его присутствия в своем мире, а теперь и вовсе в этом не нуждалась. Только за маму было очень обидно. Мне казалось, что она до сих пор не могла его забыть.
Начался новый учебный год. К моему удивлению в нашем классе оказался и Павлик. Машина больше не встречала его после уроков. Позже я узнала, что он наотрез отказался от такой опеки, особенно когда старший брат стал постоянно высмеивать его подружку, то есть меня. Я долго не могла понять, чем же так не понравилась этому парню. В любую непогоду после школы Павлик провожал меня домой. Он стал моим лучшим другом. В хорошую погоду мы играли на территории нашей овощебазы или в яблоневом саду соседей. Там часто к нам присоединялась моя подружка Лидка. Поначалу она будто и не замечала моего нового товарища или даже открыто смеялась, что он ниже нас – девчонок, пока не узнала, кто его отец. С тех пор она из кожи лезла, чтобы он с ней тоже подружился. Иногда даже увязывалась за нами в город, но Павлик никогда не приглашал ее к себе домой. Почему-то еще с первой встречи он невзлюбил Лидку и был очень доволен тем, что мы учились с ней в разных классах.
В ненастье Павлик тащил меня к себе. Баба Нюра встречала меня всегда приветливо, особенно с тех пор, как я потрясла ее своим подарком. В начале осени у нее был день рождения, и я подарила ей кухонную доску, расписав ее волшебными синими цветами. Правда, подарок мой нельзя было мочить водой, чтобы не смылись краски, но пораженная такой красотой Нюра и не собиралась использовать доску по прямому назначению. Она повесила ее как картину у себя над комодом, и всякий раз хвасталась ею перед своими гостями. Об этом мне потом смешно рассказал Павлик.
Нюра роскошно кормила нас, и мы отправлялись в кабинет хозяина, весь заставленный книжными полками. Особенно мне нравилось рассматривать художественные альбомы. Меня все больше захватывал мир живописи. Дома все свободное время я проводила за рисованием. Никто со мной не занимался, не у кого было спросить совета, и я наносила акварель на бумагу согласно своему настроению. Особенно я полюбила синий цвет. Сочетание синего с желтым станет основным фоном всего моего взрослого творчества. В будущем, занимаясь в Ленинграде в Художественной академии, я услышу от своего любимого профессора, что должна быть благодарна судьбе за то, что не было у меня в детстве учителей рисования, и потому никто не навязал мне чужую манеру письма.
День рождения Павлика приходился на Новогодние каникулы. Тогда я впервые увидела, какое впечатление производит на незнакомых людей плод моего художества. Наверное, самым верным словом для описания состояния гостей было потрясение. Ну, разве можно было ожидать от невзрачной пигалицы такого буйства цвета и энергии. То был просто желтый цветок на синем фоне, но лепестки его так трепыхались на ветру, что казалось, он изо всех сил пытался оторваться от земли и взмыть в ослепительную синеву неба к убегающему в закат янтарному солнцу. Весь рисунок был пронизан таким страстным желанием достижения цели, что хотелось или подтолкнуть цветок или задержать светило, только бы успели они встретиться. Я так и назвала свою картину «Встреча». Рисунок я выполнила на плотной бумаге размером с половину моего письменного стола. Мама принесла мне как-то целую пачку такой бумаги, видя мое настойчивое желание рисовать.
И только один человек упорно меня игнорировал в этом доме. Андрей будто мстил мне за то, что и брат, и отец всегда вставали на мою защиту, когда он надо мной насмехался. С самой первой встречи он не мог удержаться от какой-нибудь колкости в мой адрес. Все во мне его почему-то раздражало. Не знала я тогда, что Андрей увидал однажды, как его отец провожал мою маму после родительского собрания. Он как старшеклассник учился тогда во вторую смену, собрание кончилось в одно время с его занятиями. Проходя по школьному двору, Андрей вдруг услышал звонкий смех отца. Они стояли недалеко, о чем-то тихо беседуя – Игорь Сергеевич и незнакомая молодая женщина. Давно старший сын не помнил отца таким веселым. А на следующий день Андрей заметил эту женщину возле школы вместе со мной. При дневном свете он смог лучше рассмотреть ее, и его поразило то, как она была похожа на покойную мать Павлика. Андрей сразу догадался, что именно привлекло отца в моей маме.
С того дня он не мог спокойно меня выносить, я напоминала ему о тайной симпатии его отца. Видя, как раздражают отца его нападки на меня, в конце концов, он решил просто со мной не встречаться. А мне так хотелось, чтобы он меня заметил. Я даже записалась на занятия в Дом пионеров, мечтая его там увидеть. Это был дом технического творчества и единственным приемлемым для меня оказался кружок по изготовлению искусственных цветов. Сколько же понаделала я их там за полгода, ярко-синих с желтыми глазками. Но все мои усилия оказались напрасными, с Андреем мы не встречались. Даже, если он находился дома, то никогда не выходил из своей комнаты во время моего пребывания у них. В то время я еще не знала, что он намеренно избегал со мной встреч.
***
Летели школьные годы. Многое изменилось за это время. Павлик вдруг начал быстро расти, а я наоборот расти перестала. К седьмому классу он уже был на голову выше меня, и ему это очень нравилось. Мы по-прежнему крепко дружили. Я уже давно перестала таскаться по школьным кружкам, отдавая все свободное время рисованию. Павлик увлекался техникой и спортивной борьбой, к которой пристрастил его старший брат. Они вместе занимались в спортивном клубе института, где учился Андрей.
Помню, как удивилась я, когда впервые у Павлика на столе обнаружила портрет его матери, приняв его за фото своей мамы. Только приглядевшись внимательнее, я поняла, что снята совсем другая женщина, но до такой степени они мне показались похожи. Возможно, просто одинаковость причесок и фасонов платья послевоенного времени давало такой эффект, но не только я уловила это подобие. Именно внешним сходством с любимой женщиной был поражен Игорь Сергеевич, когда впервые увидел мою маму, случайно встретив ее на проходной. Произошло это задолго до моего знакомства с Павликом, когда мама только поступила на работу. Уже тогда она ему очень понравилась, но слишком разные у них были пути, никак они не пересекались. Казалось, не было ни малейшего шанса им познакомиться ближе, пока не вмешался случай – и случаем этим стала я. Получилось, что именно я свела этих двух людей вместе. Мама была одинока, а Игорь продолжал любить погибшую мать Павлика. Не знаю, насколько моя мама действительно была на нее похожа, но с самого начала знакомства Игорь был очень добр к ней. Их отношения развивались в тайне от нас с Павликом, и только Андрей в то время догадывался обо всем. Сейчас, став взрослой, я понимаю, как обидно ему было за свою мать, которую отец предавал во второй раз. В любви назад вернуться невозможно. Он не понимал того, что возвращение отца в семью, вовсе не означало возврата к его матери. Только этим я могу объяснить его ненавистное отношение ко мне. Не смотря на сложные взаимоотношения с Мариной, Игорь Сергеевич очень любил своего старшего сына и всегда принимал деятельное участие в его делах. Благодаря отцу Андрей успешно занимался в самом престижном институте города.
Мы с Павликом кончали школу, а Андрей учился на последнем курсе, когда случилось самое серьезное и тяжелое для всех нас испытание. К тому времени Игорь Сергеевич все-таки ушел от Марины к моей маме. Таким образом, Павлик стал мне сводным братом, а Андрей окончательно меня возненавидел. Они с матерью остались жить в старой квартире вместе с бабой Нюрой, а мы вчетвером переехали в новый дом. Из-за переезда нам пришлось поменять школу. Так я окончательно бы потеряла связь со своим вольным детством, если бы не Лидка. С ней мы иногда встречалась. Хотя мы и были ровесницами, выглядела она намного взрослее меня. К концу школы я из-за своей худобы продолжала выглядеть неуклюжим подростком, Лидка же наоборот набрала такие формы, что ей часто вслед на улице оборачивались взрослые мужчины. Подружке это жутко нравилось, меня же наоборот очень смущало, так что я старалась избегать прогулок с ней вдвоем. Мы теперь учились в разных школах, но она часто встречала меня после занятий, и мы ходили в кино или просто гуляли по городу. И, конечно, постоянно нас сопровождал Павлик. Мне тогда и в голову не могло придти, что не из-за симпатии ко мне и не потому, что наша школа располагалась ближе к центру города, а из-за братьев Хром прилипла тогда ко мне Лидка. Это от нее Андрей узнал о встречах его отца с моей мамой. Это Лидка наговорила ему, что именно я виновата в том, что Игорь Сергеевич вновь бросил его мать, так как мне всегда не доставало отеческой заботы, вот я и прилипла к его отцу. При этом она изо всех сил старалась увлечь Павлика, соображая, что Андрея ей не заполучить никогда и ни за что.
А я, как всегда, ничего не замечала. Рисовала и рисовала, как одержимая. В моих акварелях расплавленное солнце металось в синеве неба, ветер раздувал золотые паруса шхун на синих морских просторах, стаи желтых диковинных птиц парили над васильковыми полями. А в глубине стола хранился альбом с портретами, который я не показывала никому. Там были портреты моих родных, друзей и просто хороших знакомых и Андрея, Андрея и еще раз его. Я рисовала его по памяти, так как редко видела, и обычно только издали. Ни он, ни я не стремились к сближению. С его стороны всегда чувствовалась неприязнь, которая обычно вызывала у меня недоумение и растерянность. Но он приходил ко мне во снах, стоял рядом, когда я рисовала. Он всегда был со мной, в моем сердце и я ничего не могла с этим поделать. Не знаю, что это было. Если любовь, то почему так больно и горько. Он был как заноза. Я хотела бы избавиться от нее, но не знала как. А может, это была реакция на незаслуженную обиду, и мне просто хотелось ему доказать, что я такая замечательная, такая талантливая, такая хорошая и ни в чем перед ним не виновата.
А Павел? Он постоянно находился рядом, и все это видел, но молчал. Мы никогда не говорили с ним о моих отношениях с Андреем, однако я была уверена – что бы ни случилось, верный дружок всегда заступится за меня. Но даже мой преданный и такой разумный Павлик не разглядел, какой подлой оказалась разлюбезная Лидка. Тогда я еще не знала, что нет хуже врага, чем близкая подруга, особенно если ей нужен парень, которому нравишься ты, а не она.
Напакостить мне она решила в День рождения Павлика. Еще продолжались Новогодние каникулы, и мы собрались отметить его семнадцать лет под разукрашенной елкой. Уже были задуты свечи на праздничном торте и выпит чай. Молодежь начала танцевать, когда ко мне вдруг подошла Лидка и сказала, что меня просил зайти в кабинет Игорь Сергеевич. Я знала, что родители ушли провожать домой бабу Нюру, и очень удивилась тому, что сказала Лида, но переспросить ее не успела. Она уже убежала танцевать, утащив за собой Павлика. Я видела, что в кабинете горел свет, и решила проверить, кто там есть, но когда вошла, свет внезапно погас. Чьи-то сильные руки обхватили меня и начали расстегивать блузку. От неожиданности и страха, как это обычно бывало со мной, я окаменела и начала задыхаться. А Андрей – это был он – молча продолжал меня раздевать. Я потеряла сознание. Что было дальше, знаю только со слов Павла. Он видел, как я вошла в кабинет отца, и как там погас свет. Сначала он подумал, что я и пошла туда, чтобы его выключить, поскольку тоже считал, что там никого нет. Но время шло, а я все не выходила из темной комнаты. Ему стало очень тревожно, а Лидка все сильнее прижималась к нему и не отпускала. Павел вдруг ясно услышал, как я задыхаюсь. Когда он вбежал в кабинет и включил свет, я без чувств лежала на полу, а Андрей стоял надо мной и ухмылялся, вертя в руках мою блузку. Тогда впервые в жизни Павел ударил брата. Очнулась я от его прохладных ладоней на моем разгоряченном лбу. Родные глаза смотрели с такой любовью, что сразу прошли все мои страхи. Я обняла его и все спрашивала, что произошло, так как совершенно не помнила, как попала в кабинет и почему очнулась раздетой.
Все оказалось просто и банально. Лидка сообщила Андрею, что я назначила ему здесь свидание, поскольку от него без ума. И Андрей решил меня проучить, а заодно раскрыть глаза младшему брату, мол, какая я на самом деле дрянь. Мы сидели втроем, закрывшись в кабинете. Андрей прижимал холодный стакан к скуле, где уже проявлялся приличный синяк, а Павлик, обняв одной рукой, все продолжал гладить меня другой, как маленькую, стараясь унять колотившую меня дрожь. Все молчали. Первым заговорил Павлик. Никогда еще я не видела его таким суровым и печальным, как будто он предвидел, что в будущем ему всякий раз придется выбирать между мной и старшим братом. Тогда впервые Павел объяснился мне в любви, но слова признания он адресовал своему брату. Закончился злополучный вечер тем, что Андрей скупо сказав мне «Прости», клятвенно заверил младшего брата, что никогда больше и близко ко мне не подойдет. Надо признать, что слово свое он держал долгие годы.
О происшедшем мы ничего никому не рассказали. Лидка попыталась на свою голову выведать что-либо у Павла, после чего ей навсегда была заказана дорога в наш дом. Мы вычеркнули ее из своей жизни. Детство кончилось. Совсем скоро последний звонок и прощай школа. Павел упорно готовился к поступлению в тот же ВУЗ, который заканчивал старший брат. Он ничего не говорил мне о своих чувствах с того злопамятного вечера, продолжая оставаться для меня самым преданным другом. Я очень любила свою новую семью, но непроизвольно отдалялась от них все дальше и дальше, погружаясь в мир красок. Даже Павел не всегда понимал меня. Портретами я перестала заниматься, как только поняла, что постоянно пытаюсь набросать профиль Андрея – человека, не оставившего для меня места в своей жизни. Сердце еще щемило при воспоминании о нем, но время делало свое дело, да и нанесенная обида также способствовало тому, что я постепенно стала его забывать, по крайней мере, мне так хотелось думать.
***
После окончания школы я огорошила всех своим желанием уехать в Ленинград. К такому решению, как ни странно, меня подтолкнула баба Нюра. Не смотря на то, что она жила от нас отдельно, мы часто виделись, так как она очень скучала по Павлику. Из ее рассказов о своей жизни я узнала, что сама Нюра попала в наш город во время блокады легендарного города на Неве. В войну она потеряла всех своих близких, но одна ее подруга до сих пор проживала в Ленинграде. Вот с адресом этой старой подруги я и уехала поступать в художественную академию, имея при себе огромную папку со своими ненормальными рисунками.
Годы учебы в академии запомнились мне как сплошная круговерть красок и многочасового труда за мольбертом. Домой я приезжала на каникулы всего на пару недель и зимой, и летом. Все остальное время училась и рисовала, рисовала и училась. Я заставляла себя не вспоминать об Андрее, не задерживалась подолгу дома, не признаваясь себе, что боюсь с ним встречи. Павел также успешно поступил в институт, и ему очень нравилась его будущая инженерная специальность. О своих чувствах он ничего мне не говорил, но скучал по мне, и я видела это по его глазам, когда приезжала домой. А я, в свою очередь, не знала, как дать ему понять, что мне не хочется становиться для него больше, чем сестрой. При любой возможности он приезжал ко мне в Питер, и мы гуляли по волшебному городу, взявшись за руки, как в детстве. Я видела, как Павлик рад нашим встречам и я тоже рада была его приездам. Мне как всегда было очень спокойно с моим братом, на которого всегда можно положиться. Но каникулы заканчивались, и Павлик уезжал домой. При расставании я видела грусть и сожаление в его глазах. Мне было и жаль его, и в то же время после его отъезда я испытывала непомерное чувство облегчения. Я снова оставалась одна, и ничто не отвлекало меня от нового увлечения.
В то время я занялась росписью по тканям, где также царствовал мой любимый синий цвет. Отчим вовремя успел сориентироваться в современной жизни и сделал успешную карьеру. Он уже работал в министерстве, и вся семья переехала жить в Москву. Именно он помог мне устроить мою первую персональную выставку, и впервые за несколько лет я встретила там Андрея. Я знала, что он работал у отца, но за все эти годы не видела его ни разу. Он меня не узнал, я поняла это по его равнодушному взгляду, которым он скользил по присутствующим в зале. Я же заметила его сразу. Он совсем не изменился, просто возмужал и стал еще привлекательнее какой-то особой мужской красотой. Он стоял рядом с Павлом, и тогда я впервые заметила, как братья похожи между собой. Странно, будучи художником, никогда раньше я не замечала такого сходства между ними. Наверное, потому что редко видела братьев вместе с тех пор, как мы стали взрослыми.
Рядом с Андреем стояла невысокая красивая блондинка с роскошными распущенными волосами. Я услышала, как она восхищалась выставленными работами, а Андрей при этом снисходительно ей кивал. Тогда я так и не подошла к ним. Вечером мы должны были встретиться в доме родителей. Андрей пришел с цветами и той блондинкой. Цветы он преподнес моей маме, на что она заметила, что виновницей торжества все-таки является не она, а ее дочь и с этими словами передала букет мне. Андрей уставился на меня, как будто видел впервые. Наверное, так оно и было. Он запомнил меня худой длинной девчонкой из своей юности, к тому же, привык к тому, что я всегда существую отдельно от их семьи. За весь вечер я не сказала ему ни слова, да у меня и не было такой возможности, поскольку даже рядом мы не оказались ни разу. Не знаю, что это было – полное равнодушие с его стороны или выполнение обещания, когда-то данное младшему брату. Для себя же я решила, что здесь присутствовал посторонний чужой человек, а не тот Андрей, который прилетал ко мне во снах на волшебных крыльях первой любви.
Как ни странно, но повышенное внимание я вызвала у его длинноволосой красавицы Тани. Девушка оказалась очень общительной и засыпала меня вопросами о моем увлечении тканевой росписью. Она призналась, что на этой выставке оказалась отнюдь не случайно, что не раз слышала обо мне от своих знакомых художников. Сама она слыла состоявшимся модельером, занималась элитными нарядами, и ей часто не хватало для работы интересных тканей. Таким образом, знакомство с Татьяной положило начало нашему творческому сотрудничеству на долгие годы. Признанный дизайнер модной одежды, она с удовольствием будет использовать расписанные мною ткани, которые успешно объездят полмира, и, в общем-то, станут для меня источником приличного дохода.
Но всему этому суждено было сбыться в будущем, а пока мы находились в самом начале нашего знакомства, которое омрачало ревностное сожаление, что не меня обнимали сильные руки Андрея. Из разговора с Таней я поняла, что они в очень близких с ним отношениях, а обо мне она знала только то, что его отец стал моим отчимом. Я смотрела на нее, тщетно стараясь понять, что в ней кроме внешней красоты привлекло Андрея, а в сердце холодной змеей вползала мысль о том, что я теряю его навсегда.
***
Синева, синева, я выплескивала ее на холст, пытаясь заглушить свою сердечную грусть. После этой встречи я окончательно решила остаться жить в Питере. Игорь Сергеевич помог мне с квартирой, там же я устроила и свою мастерскую. Я прикрывала свое нежелание возвращаться домой большой занятостью учебой и работой, но Павел, я думаю, догадывался об истинной причине такого решения. Мой верный друг, как всегда, видел меня насквозь. Мы встречались все реже и реже. Иногда я ловила на себе его задумчивый взгляд, от которого мне становилось не по себе. У них с братом абсолютно одинаковые глаза, но только в этих я видела столько любви, что иногда мне хотелось встряхнуть его и закричать, чтобы не любил он меня так сильно, что не нужна мне его такая преданная безмерная любовь. Возможно, Павел обо всем этом и сам догадывался, и потому ничем не выдавал себя и никогда не заговаривал о своем отношении ко мне. Если б могла я тогда знать, к чему подтолкнет его мое желание отдалиться от него, я бросила бы все и тут же вернулась домой.
Павел раньше меня закончил свой технический ВУЗ и к нашему общему удивлению отказался от работы у отца и ушел служить в армию. Об его поступке мне очень скупо рассказала мама. По ее грустному тону я догадалась, что она чувствовала себя виноватой перед Игорем в том, что его младший сын стал военным. Я поняла – все посчитали, что поступил он так из-за меня. Но я никогда ничего не обещала Павлу и потому не чувствовала за собой никакой вины. После этого я и вовсе перестала приезжать домой, сведя общение с домашними по телефону.
Вскоре, я уехала на стажировку в Италию, куда меня пригласили после успешной выставки моих акварелей. И на полгода выпала из нашей обычной жизни. За это время, я узнала из маминых телефонных звонков, что Андрей женился на Тане, а Павла отправили служить куда-то за границу. Время за творческой работой на чудной природе пролетело незаметно, а возвращение в стены родной академии произошло бурным и радостным. Наконец то собралась вся наша группа. Навалилось столько дел, что не было совсем времени съездить к родителям. Я пообещала маме, что, как только разберусь с работами, сделанными в Италии, и сдам последние зачеты, тут же к ним приеду.
***
Стоял безоблачный летний день, что являлось большой редкостью для Питера. Всей своей сплоченной творческой компанией мы решили съездить в Петергоф на зарисовки прославленного фонтанного каскада, который был особенно хорош в ярких лучах солнца. К вечеру небо неожиданно стало затягиваться тучами, и мы поспешили в обратную дорогу. Возвращаться решили на катере. Погода совсем испортилась, как и мое настроение. На душе стало тоскливо, очень захотелось увидеть своих родных. В последнее время я была так занята, что как-то некогда было скучать, а вот сейчас в минуту бездействия вдруг резко ощутила свое личное одиночество. К концу поездки закрапал мелкий противный дождик, разогнавший с пристани гуляющий народ. У самого причала я заметила высокого темноволосого мужчину, что-то очень знакомым показалось мне в его фигуре. Катер причалил, и мужчина стал напряженно всматриваться в проходящих людей – явно кого-то встречал. Вот он сделал несколько шагов вперед, и мне показалось, что это Павел. Ну, конечно. Кто ж еще способен маяться в такую погоду на холодном ветру. Сердце так радостно забилось, что пришлось даже прижать руки к груди, чтобы немного успокоиться. А я грустила, что одинока – вот же моя постоянная палочка-выручалочка. Он вернулся, и я кинулась ему навстречу. Встречающий мужчина тоже заметил меня, но продолжал оставаться на месте, кутаясь в теплый шарф и глубоко засунув руки в карманы брюк. Тогда поспешила я, улыбаясь и уже расставляя руки, чтобы обнять его. И вдруг наткнулась на холодный взгляд таких знакомых и в то же время таких чужих глаз. Андрей? Не сразу поверила своим глазам. На причале действительно стоял Андрей, и я не сомневалась, что он, ждал именно меня. Но почему? Зачем? Кожей чувствуя, какой ненавистью обволакивал меня молодой человек из нашего общего прошлого, я поняла – что-то случилось, что-то очень страшное и непоправимое – иначе этот мужчина никогда бы сам не приехал ко мне.
Видимо, вопрос о том, что случилось, я задала уже вслух, когда подошла к Андрею, так как он тут же кивнул головой в знак согласия. Даже не поздоровавшись, он процедил сквозь зубы, что я сейчас же должна поехать с ним в Москву, машина ждет, и он все расскажет по дороге. Все было так неожиданно и страшно, и я так давно не виделась с Андреем, что как обычно от испуга, не могла произнести ни слова. Я очень боялась, что начну опять задыхаться и только осознание того, что рядом нет моего Павлика с его волшебными ладонями, а этот чужой холодный мужчина не сможет мне помочь, удержало меня в норме.
По дороге Андрей рассказал, что Павел после службы остался работать в технических спецвойсках, и даже семья не знала, что он оказался в Северной Африке. Я так и не поняла, что делали наши военные специалисты в этой чертовой Африке, кто там с кем воевал, но Павел получил ранение в руку. И вроде бы ничего страшного, но это все-таки Африка, и жуткий климат, и страшная антисанитария. Короче, когда он попал в наш госпиталь, уже начался такой воспалительный процесс, что спасти его могла только частичная ампутация руки. И в настоящее время младший брат находился в Москве, и лучшие врачи не видели другого выхода, а он ни в какую не соглашался и, боясь, что это сделают, когда он заснет, Павел не спал нормально уже несколько суток и постоянно требовал, чтобы привезли к нему меня. И пока я не приеду, он ни на что не согласится, и спать не будет. Именно поэтому Андрей и приехал за мной. Он с трудом разыскал меня и сейчас у нас совсем мало времени. Павел тратил последние силы, борясь со сном, а ему предстояла сложная операция. Последними словами Андрея была странная фраза о том, что сейчас, когда мы стали взрослыми и самостоятельными людьми, нам необходимо забыть взаимные претензии и постараться помочь брату, ведь мы его все очень любим.
Я разглядывала сидящего рядом мужчину и думала, неужели это тот самый принц, о котором когда-то мечтала в наивной юности. Чуть сутулый усталый человек, на руке обручальное кольцо, чужой глухой голос. Да, Андрей прав, мы стали взрослыми. Осталось только сожаление о несбывшейся мечте, и в сердце пусто, и пустота эта давила теперь своей тяжестью так, что было больно дышать. Андрей завез меня домой и сразу же уехал, даже не дождавшись отца. Я знала, что он давно нормально общается с моей мамой, но, видимо, на меня это по-прежнему не распространялось. Мне и в голову не приходило, что он просто ревновал ко мне младшего брата. После его ухода я почувствовала непомерное облегчение, и поняла, что, наконец, освободилась от него полностью и навсегда.
В госпиталь я поехала вместе с родителями. По дороге мама умоляла меня повлиять на Павла, чтобы он успокоился перед операцией, а отчим все время молчал, глядя на меня глазами измученного человека. Мы вместе вошли в палату. У меня возникло ощущение, что мы попали в холодильник – таким белым и холодным все вокруг показалось. Горло стиснул спазм страха, и я начала задыхаться. В палате находилась только одна койка у окна, и оттуда огромные глаза на исхудавшем смуглом лице неотрывно смотрели на меня с такой любовью и таким облегчением, что, как в детстве, все страхи сразу покинули меня. С больничной подушки внимательно смотрел на нас взрослый сильный мужчина. Что-то было мне совсем незнакомым в этом исхудавшем покрытом непривычным загаром человеке. И все-таки это был мой Павлик.
Я внезапно поняла, что просто он впервые смотрит на меня так открыто, не скрывая свою любовь, не пряча ее за ширму братского участия, которую я сама и установила когда-то. Боже мой, какой же дурой я была! Столько лет мечтала о каком-то принце, а он всегда был рядом со мной, постоянно подставлял свое плечо под все мои невзгоды, а я все жила своими фантазиями о необыкновенной любви. И еще не подойдя к Павлу, еще до того как он ухватил мою руку, я поняла, что люблю его, люблю этого мужчину, и любила всегда, потому что только с любимым человеком бывает так хорошо и тепло, как всегда мне было рядом с ним. Просто я была наивной маленькой девочкой, а он был очень близко, и я его не разглядела.
Глаза Павла лихорадочно блестели и были красны от бессонницы. Он обхватил мои ладони здоровой рукой и счастливо засмеялся, повторяя, что наконец-то я пришла и сейчас все будет хорошо. Он знает, что я ни за что не отдам его на растерзание хирургам, и он наконец-то сможет спокойно отдохнуть. Он верит мне и только мне и просит только об одном, чтобы я посидела рядом пока он немного поспит. А то у него совсем не осталось сил, а когда он поспит, то снова станет сильным и обязательно справится со своей болячкой, потому что сейчас я снова с ним, его сестричка, его любимая сестричка, и я ему обязательно помогу, и он выздоровеет. Непроизвольно для себя я отметила, как он споткнулся на слове «любимая» и как неохотно добавил к нему упоминание о сестричке.
Я поцеловала его в сухие горячие губы, заверив, что все будет именно так, как он говорит, и я ни за что не отойду от него. Не успела я устроиться рядом в кресле, как Павел уже крепко спал, по-прежнему держа мои руки в своей ладони. Дыхание его сначала было неровным, с какими-то стонами, лицо дергалось, но вскоре он успокоился и окончательно провалился в крепкий сон. Все это время родители молча наблюдали за нами, так и не отойдя от дверей. Когда Павел заснул, Игорь Сергеевич тихо спросил, что я намерена делать дальше. Я также тихо ответила, что буду смирно караулить здесь, как и обещала его сыну.
Я осторожно держала пальцы больной руки Павлика в своих ладонях и мысленно молила того, кому молятся все, богу или судьбе, не знаю, мне было все равно. Я молила спасти самого дорогого мне человека. Сколько раз ладошки Павлика возвращали меня к жизни, и казалось, сейчас эта подаренная мне сила возвращалась от меня к нему, я физически ощущала, как мое внутреннее тепло переливалось в его измученное тело.
Павел спал уже вторые сутки, спал спокойно, иногда меня подменяла мама, но ни на минуту мы не оставляли его одного. К концу следующего дня у него спала температура. Врачи только удивленно переглядывались, но нас не трогали. Все ждали пробуждения больного. Когда Павел проснулся, его первые слова были о том, что наконец-то он отдохнул и теперь точно знает, что скоро выздоровеет. А еще, сказал он, глядя мне прямо в глаза, если бы я знала, как он проголодался. Я наклонилась и прижалась к его небритой щеке, не давая ему увидеть слезы в моих глазах. Как же я по тебе соскучился, шептал он мне, а я отвечала, что никогда больше не покину его.
– Неужели ты решила вернуться в семью, под опеку своего занудного брата? – тихо рассмеялся Павел.
– Нет, – отвечала я, – у меня больше нет брата, я просто хочу всегда быть рядом с любимым мужчиной.
