banner banner banner
Нечто. Разгадка смерти
Нечто. Разгадка смерти
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Нечто. Разгадка смерти

скачать книгу бесплатно

Нечто. Разгадка смерти
Светлана Нина

В захудалой школе на окраине маленького города неведомая слизь начинает нападать на учеников. Пробивная Ника и ее верные подруги решаются разгадать, кто же натравливает слизь на ее одноклассников (хотя ну их всех). Неужели это несносный учитель физкультуры Пупок? Или озлобленная Поломойка? А быть может, все же социопат-медалист Кирилл?..

Светлана Нина

Нечто. Разгадка смерти

Но в тишине ночной

В подвале кто-то рявкнул: «Хой!»

Король и шут

1

– Чтоб тебя намочило! – выругалась Вероника, вляпавшись в грязь своими новенькими кроссовками из ширпотребного магазинчика, где с порога пахнет полимерами.

Она пробиралась в школу окольными путями, что давало возможность не здороваться с вездесущими соседями. Кроме того, ежедневная десятиминутная прогулка до школы позволяла вволю помечтать, представляя себя то великой писательницей, которую обожает и слушает весь мир, то эдаким добрым диктатором, имеющим неограниченную власть, но делающим счастливым своих подданных. «Уж они меня любить будут по-настоящему, а не пресмыкаться, как перед нынешними…», – замечталась Ника, почти уже посылая в толпу вымученные улыбочки. Как на вручениях премий, когда из последних сил нужно показывать, насколько творчество коллег вам дорого. Даже если вы своим гением априори заслужили премию куда бесспорнее.

Она принялась чистить белоснежные кроссовки об забор, представив, как прямо на нее бежит свора диких собак. «Прикольно будет», – подумала Вероника, даже не сморщившись. – «Интересно, выживу ли я?». С такими воодушевляющими думами она запрокинула растрепанные волосы назад и, пытаясь скрепить их крабом, укусила себя заколкой за шею. Рассвирепев, она топнула ногой на собственную беспомощность перед болью.

Успокоившись, Вероника пролезла через узкую щель в заборе, которую выломали ребята, ходившие на футбольное поле через детский сад. Тучные и всегда недовольные воспитательницы с удивительной регулярностью шныряли по содержащейся на налоги населения территории, но без зазрения совести считали ее своей. Эти тетечки – церберы прилежно лаяли на каждого, кто осмеливался пользоваться этим нелегальным ходом. Его не раз заделывали, но всегда вновь дырявили предприимчивые подростки и бомжи, гревшиеся в котельной неподалеку. Нике пришлось на себе испытать, что значит гнев синдрома вахтера, поэтому она опасливо огляделась по сторонам. Но поблизости не было ни собак, ни теток. Поэтому Ника приободрилась, увеличила громкость в плейере и, глазея по сторонам, поплелась в школу. Хотя не очень-то хотела достигать пункта назначения.

Их школа стояла в живописном месте в низине города, где летом на практике в рот летела пыль, а зимой за полгода без солнца даже самым толстокожим хотелось вздернуться. Зато весной с бурыми ручьями и отзеркаливающимися от стелы героям войны солнечными лучами учиться уже было совершенно невозможно. Особенно из кабинета химии, где одинаково манили готовящееся буйство деревьев за окном и очаровательный закуточек реактивной в кабинете химии. Весной вся позаброшенная неказистость этих постсоветских мест преображалась в тургеневскую летнюю негу, окутанную вездесущими листьями и не имеющим аналогов запахом Черноземья.

Подходя к обшарпанному зданию, служившему нескольким сотням несчастливцев западней скучных часов на уроках и безумных на переменах, Ника увидела Виталину и Маргариту. Они шли вместе и живо разговаривали о чем-то. «О выпускном», – фрустрировано подумала Ника и нехотя кивнула, когда они заметили ее. Ожидая очередного выдалбливания бесконечными уговорами, она пошла рядом, рассеяно глядя на небо. Она предвидела, что сейчас девочки начнут уговаривать ее пойти на вечер, и заранее приготовилась вежливо грубить.

Утро не предвещало ничего хорошего – первым уроком стояла геометрия. Ради того, чтобы избежать ее, Ника готова была неделю выводить трели на гитаре у моста, потеснив тех, кто разживался там мелочью таким же способом, без смущения распугивая прохожих.

По окончании десятого класса они в Витой в зловонном школьном туалете даже жестоко разделались с тетрадкой по геометрии. Слишком ясно в душе всплывали все неприятности от предмета – тройки по самостоятельным, душещипательные беседы с родителями и препирательства с учительницей. Во время той экзекуции за ними наблюдали второклассник. И восхищенно, как за взрослыми и крутыми, и высокомерно, как за тронувшимися. Марго в это время что-то объясняла Алине – пессимистичной девочке, которая приклеилась к их троице и доставала Нику вечным нытьем о своих проблемах. В сущности, она поверяла свои горести долготерпимой Марго, но Ника часто сидела рядом, поэтому против желания становилась слушателем. Это было почти так же противно, как реклама по радио.

– Ну что, – спросила Вита, слегка пришепетывая и опережая собственные мысли, что частенько провоцировало подруг на шуточки, – ты пойдешь на выпускной?

– Ну, ничего, – ответила Ника, придерживая дверь. – Не пойду.

Стандартно началось выяснение отношений, длившееся до первого звонка на уроки. Ника не хотела обижать подруг и говорить им правду, потому скромно отмалчивалась, шебарша тетрадями. Правда же состояла в том, что она не желала гулять ни с кем из своих дражайших одноклассников. А среди них были друзья и парни Марго и Виты. Все это стадо, как она отзывалась о них, надоело ей еще классе в пятом, а сейчас подходил к концу одиннадцатый, поэтому Ника с нетерпением ждала воли. Она не собиралась еще и платить за удовольствие в очередной раз понаблюдать, как одноклассники напиваются, блюют в театре, травят давших слабину и пристают друг к другу. И Ника все не могла понять, почему другим это не кажется очевидным. «Лучше футбол посмотрю. Испания – лучшая!», – блаженно решила она.

Нике непонятно было вящее упорство Марго. Потому что и сама она, увидев ресторан, в котором родители, не заказав вовремя приличную забегаловку, вынуждены были заткнуть своих чад, Маргарита спросила:

– Это кафе или общественный туалет?

– Это пятизвездочный ресторан, – гордо ответила Вита, обнажая зубы.

Немного подумав и выждав время, пока подруги отсмеются, Марго тогда добавила:

– Скорее уж, пятирюмочный.

В том заведении отплясывал по ночам местный бомонд (именно с выражением Симоньян). На танцполе происходило нечто среднее между хореографией Дмитрия Анатольевича и пирушкой недорезанных буржуев из «Не может быть!». И все это обрамлялось хвостами общипанных павлинов, писком вышедших в тираж поп-групп и шашлыком из отборнейших жил.

– Нас посадили в школу ни за что, – пошутила Ника, чтобы перевести разговор. – Других хоть за дело, а нас просто так, потому что кто-то это тысячу лет назад придумал.

– Блин, ну почему Гриша ушел?! – спросила она со страдальческим видом уже в сыром подвале, служащим школьникам раздевалкой.

– Потому что он обокрал учительницу, – весомо ответила Марго.

– Без него Римма просто зверствует… – скуксилась Ника.

Вернувшись к мыслям о предстоящем аде, Ника начала обдумывать план мести Римме Эдуардовне, учительнице алгебры, геометрии, а по совместительству даже черчения. Та была ухоженной и импозантной дамой на непременных каблучищах. Решая задачи, она вслух советовалась с собой и вызывала неудержимые приступы хохота у класса. С приятным чувством завершенного дела сверяясь с ответом, Римма Эдуардовна супилась, остервенело стирала собственные каракули с доски и прорешивала пример заново, часто снова неверно. Наконец, прерывая эти мучения, ей помогал Кирилл – прирожденный математик, до того апатично сидевший на первой парте вместе с сестрой. Сестра наотрез отказывалась разговаривать с кем бы то ни было под предлогом проблем в семье и страха перед деспотичным отцом. Но ни у кого не возникало закономерных вопросов, почему девочка учится в обычном классе.

Гораздо лучше высшей, средней и даже низшей математики Римме давались сплетни и рассказы о своих многочисленных кошках. Поэтому прежде местная помесь Клинта Иствуда времен великой трилогии Леоне и непромытого то ли альтернативщика, то ли эмо Гриша пользовался этой ее слабостью. Он с наигранно бесхитростной изощренностью выводил Римму на исповеди о себе любимой. Правда, при всем нонконформизме Гриша так ни разу и не решился покрыть ногти черным лаком (не в Питере же жил!). Хотя не сложно было догадаться, как ему хотелось сделать косплей на какого-нибудь Честера Беннингтона. Но даже без этого хороши были сорок пять минут курения бамбука под аккомпанемент рассказов о том, как восхитительна была Римма в молодости. Поклонников у нее было больше, чем у Скарлетт О’Хары, а фигура лучше, чем у тонкокостной лани Алисы. А уж ее образованности позавидовала бы даже Эмили дю Шатле.

Но год назад Гришу вышибли из школы, и Римма пришла в себя без его чар. Она даже перестала говаривать, что не обязана проверять их самостоятельные, потому что за каждую ей платят сорок копеек. Теперь она частенько подсовывала классу эти пресловутые самостоятельные и даже преступно оставляла учеников даже после звонка. Поэтому ребятам оставалось только уповать на эвакуацию, подготовку к девятому мая или приступ самодеятельности от какого-нибудь завуча.

2

Ника вспомнила, какой шок вызвало у всех известие, что Гриша залез в сумку к учительнице и теперь будет исключен из школы.

Правда, в тот же день Гриша триумфально прошествовал по холлу со своими вещами, а все смотрели на него с невольным уважением непонимания и легкого подозрения, что он слегка того. Ну, знаете ли – подростковый бунт – конечно, дело благородное, но смартфон сам себя не купит. Поссоришься с родителями накануне выпускного класса – и вместо сходок и вписок придется ишачить пол-лета в экологическом отряде. Они ведь и так перенапряглись от угрозы ЕГЭ.

Ника, Вита и Марго, даже не скрываясь, глазели на Гришу вместе со всеми.

– Не могу поверить, что он правда обокрал Ульяну Адольфовну, – с каким-то выдохом легкой зависти произнесла Ника.

Даже Марго не разразилась замечанием о морали.

– Интересно, в какую школу он переводится, – на изнывающем выдохе проронила Марго. – Надеюсь, он все же поступит в институт.

– Такие не пропадают, – опять с каким-то невольным восхищением произнесла Ника.

– Как-то его отчисление все же связано еще и с увольнением трудовика, – сощурившись и производя в уме сложнейшие вычисления, подала голос Вита.

– Надо подонимать Степу… Он все всегда про всех знает, – осенило Нику.

– Если он вообще расскажет.

– Не удержится, – грозно предостерегла Ника.

Сцена вообще подозрительно напоминала какие-нибудь не скрепные сериалы про школьников середины нулевых. Только подростки не напоминали раскачанных тридцатилетних мужиков, да и подоконники из основательных кусков дерева – не чета трухе американских стен. Жаль, конечно, что Миша Бартон довела себя до такого.

Под неслышный саундтрек из орущей мальчиковой группы нулевых Гриша гордо последовал к выходу, не вынимая руки из карманов и поглядывая на всех мало-мальски симпатичных девчонок. Когда его взгляд оценивающе перекинулся на Веронику, она не удержалась и внушительно сказала:

– А я думала, ты как Малфой себя поведешь.

Гриша от удивления даже приостановился.

– Ну, типа побежишь к директрисе и ныть начнешь.

Гриша расслабленно подтвердил свою крутость пожиманием правого плеча и продолжил победоносную траекторию к выходу.

– Он далеко пойдет, – с каким-то почти восхищением констатировала Марго.

Ника скосилась на подругу.

– Не ты ли его на чем свет чихвостила?

Марго отвела глаза и пробурчала что-то невразумительное.

А Ника уже нацелилась на мелькнувшего где-то на периферии Степу.

– Стееееееееееееееп, – даже не пытаясь прикидываться хорошим полицейским, пошла на него Ника.

Вита тут же отдернула ее за шиворот.

– Степочка, – заворковала она. – А куда Гриша уходит?

– В двадцать седьмую, – с готовностью отрапортовал Степа.

– Ого, с английским! – поразилась Марго с легкой завистью в голосе.

– Конечно, – подтвердил Степа. – У него ведь мать там работает. Хоть они вместе столько лет не жили. Но теперь – то ей придется его к себе взять! Бабушка от него уже воет. Он сколотил группу и репетирует у них в доме.

– Да-да, – поразилась Вита, покачивая головой в такт словам Степы и периодически поддакивая. – А трудовика за пьянку увольняют?

– Куда там! – обрадовался Степа, и легкое напряжение в глазах Виты прошло. – Этот олень нас с Гришей закрыл на замок на перемене перед трудом. Мы додумались раньше всех прийти! Он него водярой пасло за километр. А на руках псина была, которую он целовал и все приговаривал, что она стоит дороже нас. Потом он петь начал, что наше поколение виновато в развале Совка. Потом припомнил, что мы потребители, целину не возделывали, железную дорогу не прокладывали, страну продали за джинсы. Потом начал плакать, что жена от него ушла к какому-то строителю, а дочка поступила в Питер и не звонит. Наверное, шляется. Потом говорил, что казахи грабят русских. Под конец он псину отпустил и достал топор. Начал им перед нами размахивать. Говорил что-то, что нас надо проучить. Я из-за адреналина не все запомнил, что он нес. Ну, по сути, он нас взял в заложники. Знаете, мне реал было стремно, капец! Я еще боялся, что он уже знает, что обокрали Ульяну Адольфовну. Что мстить за нее начнет… Ну и под конец он отвлекся потому что собака нассала на пол. А Гриша начал в дверь долбить. Ну и выбил ее, она же гнилая.

3

На первом уроке классу повезло – теорему не спрашивали, хотя все уже привыкли к плохим оценкам. Римма пол-урока бродила по этажам, заглядывая в кабинеты к коллегам и вопрошая, не видел ли кто ее противную эпохе горжетку, которую она водружала на себя независимо от погодных условий. Горжетка эта органично ложилась на ее внушительный бюст таким образом, чтобы не перекрывать золотой кулон с черепашкой. Над не по возрасту прямыми плечами учительницы кокетливо подпрыгивали всегда тщательно прокрашенные и удивительно блестящие завитки, которые она наверняка создавала каждое утро в ущерб сну. Завершали образ совершенно не нужные этой высокой женщине каблуки.

Поначалу Ника пыталась учить уроки, честно делая вид, что поощряет мыслительные процессы в своем мозге. Потом, плюнув на бесполезную трату времени и запуская учебник в стену, благополучно забывала даже то, что успевала прочитать. Куда более плодотворным времяпрепровождением оказывалось впасть в нирвану от «Queen» на всю громкость и заработать косые взоры соседа – зануды, неодобрительно высовывающегося из окна дома напротив.

– Хоть часть этой ерунды пригодится нам в жизни? – высказывала общее мнение всех обиженных и оскорбленных Вита.

Обычно на уроках, когда нельзя было балагурить с друзьями, она при первой возможности доставала зеркало или телефон и погружалась в созерцание себя, не забывая при этом улыбаться своему обожателю Алексу. Его, конечно, звали Александром, но вековая привычка русских к западнофильству проявлялась и в их эпоху отката, хотя все уже удобно забыли непотребства группы «Тату» на федеральных каналах.

– Ты должна попытаться выучить хоть что-то, – укоряющее произнесла Марго, косясь на красящуюся Виту. – Вам же обеим ЕГЭ сдавать.

При этих словах девочки издали звук, похожий на длинное «О». Ника потрясла губами.

– Рит, ты меня просто поражаешь, – заключила она, стараясь перекричать рев класса.

На уроках, если учитель не выдерживал и сбегал от них, одиннадцатый «А» шумел так, что иногда приходили с нижних этажей и грозили обратиться к директору, если шквал рева и топанья не прекратится.

– Если бы училки нормально вели себя, я бы, может, и выучила что-нибудь, но… Они так неинтересно объясняют! Это ж кошмар – историк поддат и заставляет нас самих читать параграфы. А он тогда на что? Читать эту хрень я и без него могу. Я-то не учусь из принципа, а другим вообще по фигу. Если бы у нас был хоть один нормальный препод! Да хрен там плавал с тех пор, как ушла Ирина Павловна!

– Мне тоже теперь не нравится литература! – растягивая слова, вскрикнула Вита и тут же нарисовала себе помадный след на щеке.

– Это просто твои отговорки, – неуверенно ответила Марго.

– Да брось, – разочарованно и с каким-то подвыванием обиды продолжила Ника, – мои предки так вопят об учебе, что у меня эта учеба идет обратно. Хотя сами не ангелы, а учились хуже меня. Они не хотят понять, что я могу и хочу поступать неправильно! Я живой человек, а не исполнительная кукла! В жизни обычно троечники рулят. Все зависит от способности мыслить и усваивать информацию…

– Я давно поняла, что ты не учишься из духа противоречия, – уважительно произнесла Вита, изящно оттирая помаду салфеткой, которая всегда была припасена в кладовой ее сумочки.

– Да! – обрадовалась Ника. – Образование – это навязанные социальный конструкт!

Тут уж Марго сощурилась и неодобрительно приподняла голову на Нику.

– Да неужто.

– Именно что! Посмотри на Цукерберга!

– Он учился в Гарварде.

– Но не доучился ведь!

– Туда простые не попадают. Это тебе не мы с Веселой. А мы без диплома будем на заводе пахать, пока руки не отсохнут. Впрочем, мы и с дипломом будем пахать не меньше… – вздохнула она.

Ника отмахнулась, не желая терять кураж.

– Школа прессингует нас, предки прессингуют, как тут вырасти нормально? Учителя бесят, все орут, никто не слушает, не понимает… Вот как ты делаешь все так, как хотят родаки? Не хочется тебе иногда послать их?

– Я привыкла, – без надрыва ответила Марго. – Это труд, но меня хвалят, мной гордятся. Это приятно.

– А я не хочу, чтобы мной гордились, – уверенно сказала Ника.

В этот момент Марго пригнула ее голову к парте. Над ними пролетел растрепанный веник и, ударившись о стену, упал на горшок с цветами.

– Шухер! – заорал дозорный, стоящий у двери. – Училка!

Те, кто до этого носился по классу, безумно хохоча, испуганно рассыпались по местам. При этом они нарочито медлили уже в самый последний момент приседания за парту, чтобы не потерять величие в глазах сообщества,

– Так, – угрожающе зафыркала Римма Эдуардовна, не успев даже осмотреться, но сразу девятым чувством уловив неладное.

В таких экстренных случаях полагалось напустить на себя грозный вид, сдвинуть брови, как Иван Васильевич, и пригрозить расправой классного руководителя или директора.

– Что здесь произошло?

Увидев разбросанные листья и искореженный веник, Римма взвизгнула. Отдышавшись, она по своему методу осмотрела класс. Большинство опустили головы в девственно похрустывающие страницы учебников или делали вид, что только проснулись. Кое-кто водил ручкой по тетради или смотрел в окно.

Только Ника нагло смотрела на учительницу. С Риммой у нее были старые счеты – когда-то та абсолютно незаслуженно поставила ей трояк за криво исполненный чертеж. Ника перед этой финальной экзекуцией убила на домашнее задание целых двадцать минут и в бешенстве вырвала несколько черновиков, от бессильной ярости топча их ногами. Она настолько возмутилась тем, что ее героические потуги не оценили по достоинству, что выложила все, что думает о черчении и его месте в перечне необходимых человечеству премудростей. С тех пор не проходило и года, чтобы они с Риммой Эдуардовной не разругались, разражаясь взаимными претензиями, обидами и домыслами.

В прошлом году Римме Эдуардовне за неимением лучшего варианта была оказана честь вести субботник у их класса. Римма была больше озабочена выбором нового оттенка волос, поэтому нелюбезно разъяснила отрокам, что делать. В довершение инструктажа она строго-настрого наказала беречь новый инвентарь, приобретенный по случаю посещения школы губернатором. Особенно Римма почему-то привязалась к красным ведрам, надменно поблескивающим в лучах весеннего солнышка. Что охватило тогда Нику, противодействие ли, желание отомстить, упрямство или обычная вредность, она не могла сказать даже сейчас. Как только Римма отвернулась и поскакала к группе подневольных учительниц, в свой законный выходной недовольно видневшихся у турников, Ника схватила новенькое ведро. Заворожено глядя на мчащийся через перекресток грузовик, она оценивала траекторию полета предмета (видимо, усилия Риммы Эдуардовны все же не прошли так уж бесследно). Решившись, Ника со страхом и даже жалостью запустила ведро под колеса машины. Оглушительный вопль Риммы доказал ей, что месть удалась. Нике повезло, что группа учительниц была повернута в другую от нее сторону.

Но Римма Эдуардовна подозревала что-то, основывая свои предположения на чрезмерно довольном и даже глумливом виде Совиной после инцидента. Она пыталась припугнуть класс страшной расправой, но тот слишком уже привык к пустым угрозам и полному бессилию своих учителей. Даже те немногие, кто все-таки видел Нику с ведром, благоразумно решили помалкивать.

С тех пор отношения учительницы и ученицы почему-то еще больше ухудшились. Масло в огонь подливало и то, что Ника всегда выделялась в толпе сверстников своим фирменным стилем говнаря. Она начала носить пирсинг задолго до того, как в десятом классе его позволил себе Степа Трёпичкин. Вместе их и еще нескольких человек всегда припоминали, когда стремились вызвать у учеников желание возвести глаза к потолку, облепленному паутиной. Римма же, тайком от всех, должно быть, мечтающая о Петербурге, не выносила подобного варварства.

Поэтому сейчас Римма, угадав нелицеприятные для себя мысли Ники, прищурилась и спросила: