Былины. Исторические песни. Баллады

Садись ты за дубовый стол,

И пиши ты ярлыки скорописчаты:

«Дай ты мне, собака, дани-пошлины

За те годы за прошлые,

И за те времена – за двенадцать лет,

И дай ты нам злата-серебра,

И дай ты нам скатна жемчуга,

И дай ты нам ясных соколов,

И дай ты нам черных соболей,

И дай ты нам черных выжлоков,

И дай ты нам сивых жеребцов».

Подает ласковый Владимир-князь

Удалым молодцам ярлыки скорописчаты;

И берет Василий Казимерский.

И кладет ярлыки во карманчики;

И встают молодцы на резвы ноги,

Сами говорят таковы слова:

«Благослови нас, ласковый Владимир-князь,

Нам съездить в землю Поленецкую»

И выходили молодцы на красно крыльцо,

Засвистали молодцы по-соловьиному,

Заревели молодцы по-звериному.

Как из далеча, далеча, из чиста поля

Два коня бегут, да два могучие

Со всею сбруею богатырскою.

Брали молодцы коней за шелков повод

И вставали в стременушки гольяшные,

И садились во седелышки черкасские.

Только от князя и видели,

Как удалы молодцы садилися,

Не видали, куда уехали:

Первый скок нашли за три версты,

Другой скок нашли за двенадцать верст,

Третий скок не могли найти.

Подбегают они в землю дальнюю,

В землю дальнюю, Поленецкую,

Ко тому царю Батуру ко Батвесову,

Ко тому ко терему высокому.

Становилися на улицу на широку,

Скоро скакивали со добрых коней;

Ни к чему коней не привязывали,

Никому коней не приказывали,

Не спрашивали они у ворот приворотников,

Не спрашивали они у дверей придверников,

Отворяли они двери на пяту,

Заходили во палату белокаменну;

Богу молодцы не молятся,

Собаке Батуру не кланяются,

Сами говорят таковы слова:

«Здравствуешь, собака, царь Батур!

Привезли мы тебе дани-пошлины

От ласкова князя Владимира».

И вынимат Василий Казимерский,

Вынимат ярлыки скорописчаты

Из того карману шелкового

И кладет на дубовый стол:

«Получай, собака, дани-пошлины

От ласкова князя Владимира».

Распечатывал собака Батур Батвесов,

Распечатывал ярлыки скорописчаты,

А сам говорил таковы слова:

«Гой еси, Василий сын Казимерский,

Отсель тебе не уехати!»

Отвечат Василий сын Казимерский:

«Я надеюсь на Мати чудную Пресвятую Богородицу,

Надеюсь на родимого на брателка,

На того ли братца на названого,

На Добрыню ли на Никитича».

Говорит собака Батур таковы слова:

«Поиграем-те-ко, добры молодцы, костью-картами!»

Проговорит Василий сын Казимерский:

«Таковой игры я у те не знал здесь,

И таковых людей из Киева не брал я».

И стал Батур играть костью-картами

Со младым Добрынею Никитичем.

Первый раз собака не мог обыграть,

Обыграл Добрыня Никитич млад.

И второй раз собака не мог обыграть,

Обыграл его Добрыня Никитич млад.

И в третий раз собака не мог обыграть,

Обыграл его Добрыня Никитич млад.

Тут собаке за беду стало,

Говорит Батур, собака, таковы слова:

«Что отсель тебе, Василий, не уехати!»

Проговорит Василий сын Казимерский:

«Я надеюся на Мати Пресвятую Богородицу

Да надеюсь на родимого на брателка,

На того на братца названого,

На того Добрыню Никитича!»

Говорит собака таковы слова:

«Ой ты гой еси, Василий сын Казимерский,

Станем мы стрелять за три версты,

За три версты пятисотные,

В тот сырой дуб кряковистый,

Попадать в колечко золоченое».

И проговорит Василий сын Казимерский:

«А такой стрельбы я у тебя не знал,

И таковых людей не брал из Киева».

Выходил собака на красно крыльцо,

Зычал-кричал зычным голосом:

«Гой еси вы, слуги мои верные!

Несите мне-ка тугой лук

И несите калену стрелу!»

Его тугой лук несут девять татаринов,

Калену стрелу несут шесть татаринов.

Берет собака свой тугой лук

И берет калену стрелу;

Натягает собака свой тугой лук

И кладет стрелу на тетивочку;

И стреляет он за три версты,

За три версты пятисотные.

Первый раз стрелил – не дострелил,

Второй раз стрелил – перестрелил,

Третий раз стрелил – не мог попасть.

И подает свои тугой лук Добрынюшке,

Добрынюшке Никитичу,

И подает калену стрелу.

Стал натягивать Добрыня тугой лук,

И заревел тугой лук, как лютые звери,

И переламывал Добрыня тугой лук надвое.

И бросил он тугой лук о сыру землю,

Направлял он калену стрелу наперед жалом,

И бросал он стрелу за три версты,

За три версты пятисотные,

И попадал в сырой дуб кряковистый,

В то колечко золочено:

Разлетался сырой дуб на драночки.

И тут собаке за беду стало,

За великую досаду показалося;

Говорит собака таковы слова:

«Ой ты гой еси, Василий сын Казимерский,

Что отсель тебе не уехати!»

Проговорит Василий сын Казимерский:

«Я надеюсь на Пречистую Богородицу

Да надеюсь на родимого на брателка,

Да на того братца названого,

На того Добрыню Никитича».

Проговорит собака царь Батур:

«Да нельзя ли с вами, молодцы, побороться?»

Проговорит Василий сын Казимерский;

«Я такой борьбы, собака, не знавывал,

Таковых людей не брал из Киева».

И тут собаке за беду стало:

Он кричал, зычал, собака, зычным голосом,

Набежало татар и силы-сметы нет.

И выходил Добрыня на улицу на широку,

И стал он по улочке похаживать.

Схватились за Добрыню три татарина:

Он первого татарина взял – разорвал,

Другого татарина взял – растоптал,

А третьего татарина взял за ноги,

Стал он по силе похаживать,

Зачал белыми руками помахивать,

Зачал татар поколачивать:

В одну сторону идет – делат улицу,

Вбок повернет – переулочек.

Стоял Василий на красном крыльце,

Не попало Василью палицы боевыя,

Не попало Василью сабли вострыя,

Не попало ему копья мурзамецкого —

Попала ему ось белодубова,

Ось белодубова семи сажен;

Сохватал он ось белодубову,

Зачал он по силе похаживать

И зачал татар поколачивать.

Тут собака испужается,

По подлавке наваляется;

Выбегал собака на красно крыльцо,

Зычал, кричал зычным голосом:

«Гой еси, удалы добры молодцы!

Вы оставьте мне хоть на приплод татар,

Вы оставьте мне татар хоть на племена!»

Тут его голосу молодцы не слушают.

Зычит, кричит собака зычным голосом:

«Я отдам ласкову князю Владимиру,

Отдам ему дани и пошлины

За те годы за прошлые,

За те времена – за двенадцать лет,

Отдам сорок телег красна золота,

Отдам сорок телег скатна жемчуга,

Отдам сорок телег чиста серебра,

Отдам сорок сороков ясных соколов,

Отдам сорок сороков черных соболей,

Отдам сорок сороков черных выжлоков,

Отдам сорок сивых жеребцов».

Тут его молодцы послушались,

Бросали худой бой о сыру землю;

Идут они ко высоку нову терему,

Выдает им собака дани-пошлины,

Насыпает тележки златокованые,

Отправляет в стольный Киев-град

Ко ласкову князю Владимиру,

И ко солнышку ко Сеславьеву.

Тут садились добры молодцы на добрых коней,

Вставали в стременышки гольяшные

И садились в седелышки черкасские.

И поехали молодцы в свою сторону,

Ко ласкову князю Владимиру.

Едут ко высоку нову терему,

Становятся на улицу на широку;

Воходят во палату белокаменну,

Крест кладут по-писаному,

Поклон ведут по-ученому:

«Здравствуешь, ласковый Владимир-князь!» —

«Добро жаловать, удалы добры молодцы!»

Он садит их на скамейки на дубовые,

Наливает чары зелена вина,

Не малые чары – в полтора ведра,

Подает удалым добрым молодцам.

Принимают добры молодцы единой рукой,

Выпивают добры молодцы единым духом.

На резвы ноги стают, низко кланяются.

«Ой ты гой еси, ласковый Владимир-князь,

Привезли мы тебе дани-пошлины,

От собаки Батура Батвесова!»

Кланяется им ласковый Владимир-князь,

Кланяется до сырой земли:

«Спасибо вам, удалы добры молодцы,

Послужили вы мне верой-правдою,

Верой-правдою неизменною!»

Бой Добрыни с Дунаем

Еще ездил Добрынюшка во всей земли,

Еще ездил Добрынюшка по всей страны;

А искал собе Добрынюшка наездника,

А искал собе Добрыня супротивника:

Он не мог же найти себе наездничка,

Он не мог же найти себе сопротивничка.

Он поехал во далече во чисто поле,

Он завидял, где во поле шатер стоит.

А шатер-де стоял рытого бархата;

На шатри-то-де подпись была подписана,

А подписано было со угрозою:

«А еще кто к шатру приедет, – дак живому не быть,

А живому тому не быть, прочь не уехати».

А стояла в шатре бочка с зеленым вином;

А на бочке-то чарочка серебряна,

А серебряна чарочка позолочена,

А не мала, не велика, полтора ведра.

Да стоит в шатри кроваточка тесовая;

На кроваточке перинушка пуховая,

А слезывал-де Добрынюшка со добра коня,

Наливал-де он чару зелена вина.

Он перву-ту выпил чару для здоровьица,

Он втору-ту выпил для весельица,

А он третью-ту выпил чару для безумьица,

Сомутились у Добрынюшки очи ясные,

Расходились у Добрынюшки могучи плеча.

Он разорвал шатер дак рытого бархату,

Раскинал он-де по полю по чистому,

По тому же по раздольицу широкому;

Распинал-де он бочку с зеленым вином,

Растоптал же он чарочку серебряну;

Оставил кроваточку только тесовую,

А и сам он на кроваточку спать-де лег.

Да и спит-то Добрынюшка нонче суточки,

Да и спит-де Добрыня двои суточки,

Да и спит-де Добрынюшка трои суточки,

Кабы едет Дунай сын Иванович,

Он и сам говорыт дак таковы слова:

«Кажись, не было не бури и не падеры, -

А все мое шатрышко развоевано,

А распинана бочка с зеленым вином,

И растоптана чарочка серебряна,

А серебряна чарочка позолочена,

А оставлена кроваточка только тесовая,

На кроваточке спит удалой добрый молодец».

Сомутились у Дунаюшки очи ясные,

Разгорело у Дуная да ретиво сердцо,

Закипела во Дунае кровь горючая,

Расходилися его дак могучи плеча.

Он берет же свою дак сабельку вострую,

Замахнулся на молодца удалого;

А и сам же Дунаюшко що-то прираздумался:

«А мне сонного-то убить на место мертвого;

А не честь моя хвала будет богатырская,

А не выслуга будет молодецкая».

Закричал-то Дунаюшко громким голосом,

Ото сну-де Добрынюшка пробужается,

Со великого похмельица просыпается.

А говорыт тут Дунаюшко сын Иванович!

«Уж ты ой еси, удаленький добрый молодец!

Ты зачем же разорвал шатер дак рыта бархата;

Распинал ты мою боченьку с зеленым вином;

Растоптал же ты чарочку мою серебряну,

А серебряну чарочку позолочену,

Подаренья была короля ляховинского?»

Говорыт тут Добрынюшка Никитич млад:

«Уж ты ой еси, Дунаюшко сын ты Иванович!

А вы зачем же пишете со угрозами,

Со угрозами пишете со великими?

Нам бояться угроз дак богатырскиех,

Нам нечего ездить во поле поляковать».

Еще тут, молодцы, они прирасспорили,

А скочили, молодцы, они на добрых коней,

Как съезжаются удаленьки добры молодцы;

А они билися ведь палочками буёвыми,

Рукояточки у палочек отвернулися,

Они тем боем друг дружку не ранили.

Как съезжаются ребятушки по второй-де раз;

Они секлися сабельками вострыми,

У них вострые сабельки исщербалися,

Они тем боём друг дружку не ранили.

А съезжаются ребятушки во третий раз;

А кололися копьями-де вострыми -

Долгомерные ратовища по семь сажен,

По насадочкам копьица свернулися,

Они тем боём друг дружку не ранили.

А тянулися тягами железными

Через те же через гривы лошадиные,

А железные тяги да изорвалися,

Они тем боём друг дружку не ранили.

Соскочили ребятушки со добрых коней

А схватилися плотным боем, рукопашкою,

А еще борются удаленьки добрые молодцы,

А еще борются ребятушки двои суточки,

А и борются ребятушки трои суточки;

По колен они в землю да утопталися,

Не которой один друга не переборет.

Там ездил стары казак по чисту полю;

А и был с им Алешенька Попович-от,

Да и был с им Потык Михайло Долгополович.

Говорыт тут стары казак Илья Муромец:

«Мать сыра да земля дак потряхается,

Где-то борются удалы есть добрые молодцы».

Говорыт тут стары казак Илья Муромец:

«Нам Алешеньку послать – дак тот силой лёгок;

А Михайла послать – дак неповоротливый,

А во полах-де Михайло заплетется же;

А и ехать будет мне самому, старому;

Как два русских-де борются, надо разговаривать,

А и русский с неверным, дак надо помощь дать,

А два же нерусских, дак надо прочь ехать».

А поехал стары казак Илья Муромец;

Он завидел-де на поле на чистоем

Еще борются удалы-то добры молодцы.

А подъезжает стары казак Илья Муромец,

Говорит тут Дунаюшко сын Иванович:

«Воно едет стары казак Илья Муромец,

А стары-то казак мне-ка приятель-друг,

А он пособит убить в поле неприятеля».

А говорит-то Добрынюшка Никитич млад:

«А евоно едет стары казак Илья Муромец;

А стары-то казак мне как крестовый брат,

А мне пособит убить в поле татарина».

А приезжает стары казак Илья Муромец,

Говорыт-то стары казак таковы слова:

«Уж вы ой еси, удаленьки добрые молодцы!

Вы об чем же бьитесь, да об чем вы боретесь?»

Говорит-то Дунаюшко сын Иванович:

«Уж ты ой еси, стары казак Илья Муромец!

Как стоял у меня шатер в поле рытого бархату,

А стояла в шатри бочка с зеленым вином;

А на бочке-то чарочка серебряна,

И серебряна чарочка позолочена,

И не мала, не велика – полтора ведра,

Подареньице короля было ляховинского.

Он разорвал шатер мой рытого бархату,

А раскинал-де по полю по чистому,

По тому же по раздольицу широкому;

Распинал он-де бочку с зеленым вином;

Растоптал он же чарочку серебряну,

А серебряную чарочку позолочену».

А говорит-то стары казак Илья Муромец;

«Ты за это, Добрынюшка, не прав будешь».

Говорит-то Добрынюшка таковы слова:

«Уж ты ой еси, старый казак Илья Муромец!

Как стоял у него шатер в поле рытого бархата;

А на шатри-то-де подпись была подписана,

И подписана подрезь была подрезана,

И подрезано было со угрозою:

«Еще хто к шатру приедет, – живому тому не быть,

Живому-де не быть, прочь не уехати», -

Нам боеться угроз дак богатырскиех,

Нам нечего ездить-делать во полё поляковать».

А говорыт тут стары казак Илья Муромец:

«Ты за это, Дунаюшко, не прав будешь;

А ты зачем же ведь пишешь со угрозами?

А мы поедем-ко тепериче в красен Киев-град.

А мы поедем ко князю ко Владимиру,

А поедем мы тепере на великий суд».

Скочили ребятушки на добрых коней,

И поехали ребята в красен Киев град,

А ко тому они ко князю ко Владимиру.

Приезжали ребятушки в красен Киев-град,

Заходили ко князю ко Владимиру.

Говорил тут Дунаюшко сын Иванович:

«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!

Как стоял у мня шатер во поле рыта бархату,

Во шатри была боченька с зеленым вином;

А на бочке и была чарочка серебряна,

И серебряная чарочка позолочена,

Подаренья короля было ляховинского,

Он разорвал шатер мой рытого бархату,

Распинал он-де боченьку с зеленым вином,

Растоптал же он чарочку серебряну,

А серебряну чарочку позолочену».

Говорит тут Владимир стольнокиевский:

«И за это, Добрынюшка, ты не прав будешь».

А говорыт тут Добрынюшка таковы слова:

«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!

И стоял у его в поле черлен шатер;

А на шатри-то-де подпись была подписана,

И подписано-то было со угрозою:

«А еще хто к шатру приедет, – дак живому не быть,

А живому тому не быть, прочь не уехати»;

А нам бояться угроз дак богатырские,

Нам нечего ездить во поле поляковать».

А говорыт тут Владимир таковы слова;

«И за это Дунаюшко ты не прав будешь;

И зачем же ты пишешь со угрозами?»

А посадили Дуная во темный погреб же

А за те же за двери за железные,

А за те же замочики задвижные.

Добрыня и Дунай сватают невесту князю Владимиру

Во стольном-то городе во Киеве Да у ласкового князя да у Владимира,

У ёго было пированье, да был почестен пир.

А и было на пиру у ёго собрано:

Князья и бояра, купцы-гости торговы

И сильны могучи богатыри,

Да все поляницы да преудалые.

Владимир-от князь ходит весел-радостен,

По светлой-то гридне да он похаживает,

Да сам из речей да выговаривает:

«Уж вы ой еси, князи да нонче бояра,

Да все же купцы-гости торговые,

Вы не знаете ли где-ка да мне обручницы,

Обручницы мне-ка да супротивницы,

Супротивницы мне-ка да красной девицы:

Красотой бы красна да ростом высока,

Лицо-то у ней да было б белый снег,

Очи у ней да быв у сокола,

Брови черны у ей да быв два соболя,

А реснички у ей да два чистых бобра?»

Тут и больш-от хоронится за среднего,

Да средн-ет хоронится за меньшего:

От меньших, сидят, долго ответу нет.

А из-за того стола из-за среднего,

Из-за той же скамейки да белодубовой

Выстават тут удалый да добрый молодец,

А не провелик детинушка, плечьми широк,

А по имени Добрынюшка Никитич млад.

Выстават уж он да низко кланяется,

Он и сам говорит да таково слово:

«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский!

А позволь-ко-се мне-ка да слово молвити:

Не вели меня за слово скоро сказнить,

А скоро меня сказнить, скоре того повесити,

Не ссылай меня во ссылочку во дальнюю,

Не сади во глубоки да темны погребы.

У тя есть нонь двенадцать да тюрем темныих;

У тя есть там сидит как потюрёмщичек,

Потюрёмщичек сидит есть да добрый молодец,

А по имени Дунай да сын Иванович;

Уж он много бывал да по другим землям,

Уж он много служил да нонь многим царям,

А царям он служил, много царевичам,

Королям он служил да королевичам;

А не знат ли ведь он тебе обручницы,

А обручницы тебе да супротивницы,

Супротивницы тебе да красной девицы?»

Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:

«Уж вы, слуги, мои слуги да слуги верные!

Вы сходите-тко ведь нонче да в темны погребы,

Приведите вы Дуная сына Ивановича».

Тут и скоро сходили да в темны погребы,

Привели тут Дуная сына Ивановича.

Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:

«Уж ты ой еси, Дунай ты да сын Иванович!

Скажут, много ты бывал, Дунай, по всем землям,

Скажут, много живал, Дунай, по украинам,

Скажут, много ты служил, Дунай, многим царям,

А царям ты служил, много царевичам,

Королям ты служил да королевичам.

Ты не знаешь ли ведь где-ка да мне обручницы,

Обручницы мне да супротивницы,

Супротивницы мне-ка да красной девицы?»

Говорит тут Дунай как да сын Иванович:

«Уж я где не бывал, да нонче всё забыл:

Уж я долго сидел нонь да в темной темнице».

Еще в та поре Владимир да стольнокиевский

Наливал ему чару да зелена вина,

А котора-де чара да полтора ведра;

Подносил он Дунаю сыну Ивановичу,

Принимал тут Дунай чару да единой рукой.

Выпивал он ведь чару да к едину духу;

Он и сам говорит да таково слово:

«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский!

Уж я много нонь жил, Дунай, по всем землям,

Уж я много нонь жил да по украинам,

Много служивал царям да я царевичам,

Много служивал королям я да королевичам.

Я уж жил-де-был в земли, да в земли в дальнее,

Я во дальней жил в земли да ляховинское,

Я у стремена у короля Данила сына Манойловича;

Я не много поры-времени, двенадцать лет.

Еще есть у ёго да как две дочери.

А больша-то ведь дочи да то Настасия,

Еще та же Настасья да королевична;

Еще та же Настасья да не твоя чета,

Не твоя чета Настасья и не тебе жена:

Еще зла поляница да преудалая.

А мала-то дочи да то – Апраксия,

Еще та Апраксия да королевична;

Красотой она красива да ростом высока,

А лицо-то у ей дак ровно белый снег,

У ней ягодницы быв красные мазовицы,

Ясны очи у ей да быв у сокола,

Брови черны у ей быв два соболя,

А реснички у ей быв два чистых бобра;

Еще есть-де кого дак уж княгиней назвать,

Еще есть-де кому да поклонитися».

Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:

«Уж ты ой, тихой Дунай да сын Иванович!

Послужи ты мне нонче да верой-правдою;

Ты уж силы-то бери да сколько тебе надобно,

Поезжайте за Апраксией да королевичной:

А добром король дает, дак вы и добром берите;

А добром-то не даст, – берите силою,

А силой возьмите да богатырскою,

A грозою увезите да княженецкою».

Говорит тихой Дунай да сын Иванович:

«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский,

Мне-ка силы твоей много не надобно,

Только дай ты мне старого казака,

А второго Добрыню сына Никитича:

Мы поедем за Апраксией да королевичной».

То и будут богатыри на конюшен двор;

А седлали-уздали да коней добрыих;

И подвязывали седелышки черкасские;

И подвязывали подпруги да шелку белого,

Двенадцать подпруг да шелку белого,

Тринадцата подпруга через хребетну кость:

«То не ради басы, да ради крепости,

А все ради храбрости молодецкие,

Да для ради опору да богатырского,

Не оставил бы конь да во чистом поли,

Не заставил бы конь меня пешом ходить».

Тут стоели-смотрели бояра со стены да городовые,

А смотрели поездку да богатырскую;

И не видели поездки да богатырское,

А только они видели, как на коней садились:

Из города поехали не воротами, -

Они через ту стену да городовую,

А через те башни да наугольные;

Только видели: в поле да курева стоит,

Курева та стоит да дым столбом валит.

Здраво стали они да полем чистыим;

Здраво стали они да реки быстрые;

Здраво стали они да в землю в дальнюю,

А во дальнюю землю да в Ляховинскую

А ко стремену ко королю ко красну крыльцу.

Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:

«Уж вы ой еси, два брата названые,

А старый казак да Илья Муромец,

А второй-де Добрынюшка Никитич млад!

Я пойду нонь к королю как на красно крыльцо,

Я зайду к королю нонь на новы сени,

Я зайду к королю как в светлу да светлицу;

А що не тихо, не гладко учинится с королем да на новых сенях, -

Затопчу я во середы кирпичные,

Поезжайте вы по городу ляховинскому,

Вы бейте татаровей со старого,

А со старого бейте да вы до малого,

Не оставляйте на семена татарские».

Тут пошел тихой Дунай как на красно крыльцо, -

Под ним лисвенки-то да изгибаются.

Заходил тихой Дунай да на новы сени;

Отворят он у гридни да широки двери;

Наперед он ступат да ногой правою,

Позади он ступат да ногой левою;

Он крест-от кладет как по-писаному,

Поклон-от ведет он да по-ученому;

Поклоняется на все на четыре да кругом стороны,

Он во-первых-то королю ляховинскому:

«Уж ты здравствуешь, стремян король Данило да сын Манойлович!» —

«Уж ты здравствуешь, тихой Дунай да сын Иванович!

Уж ты ко мне приехал да на пиры пировать,

Али ты ко мне приехал да нонь по-старому служить?»

Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:

«Уж ты, стремян король Данило да сын Манойлович!

Еще я к тебе приехал да не пиры пировать,

Еще я к тебе приехал да не столы столовать,

Еще я к тебе приехал да не по-старому служить,

Мы уж ездим от стольного города от Киева,

Мы от ласкового князя да от Владимира;

Мы о добром деле ездим да все о сватовстве

На твоей на любимой да нонь на дочери,

На молодой Апраксии да королевичне.

Уж ты дашь, ли не дашь, или откажешь-то?»

Говорит стремян король Данило Манойлович:

«У вас стольн-ёт ведь город да быв холопской дом,

А князь-от Владимир да быв холопищо;

Я не дам нонь своей дочери любимое.

Молодой Апраксии да королевичны».

Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович: