скачать книгу бесплатно
– А чего тут непонятного? Публика-то принимает…
Коронной репризой клоун давал «Цыганку». Он выходил в цветастой юбке, с серьгами в ушах, из-под пестрой шали свисали две длинные косы, в руках – карты. Кустылкин «гадал» публике, предсказывал судьбу, сопровождая это плоскими остротами. В финале репризы на специально положенном фанерном щите он бойко отбивал чечетку, тряс плечами.
Текст он произносил громким, хрипловатым голосом, немного шепелявя. Именно о таких артистах Арнольд говорил: «У него рот полон дикции».
Я смотрел на Кустылкина и думал: вот вроде человек без капли актерского мастерства, с примитивным репертуаром, равнодушный к тому, что делает, а зрители принимают.
Если на манеже Кустылкин держался живчиком, рубахой-парнем, то в жизни он выглядел тихим и даже несколько застенчивым.
На другой день, увидев Алекса за кулисами цирка, я не сразу узнал его. Со мной поздоровался пожилой человек в соломенной шляпе, в очках, с маленькими бесцветными, часто моргающими, печальными глазками. В синем прорезиненном плаще, держа в руках портфель, Алекс походил на бухгалтера из какой-нибудь артели. В портфеле, как я позже узнал, он носил радиодетали.
В один из выходных дней я зашел в цирк. Гардеробная Кустылкина оказалась приоткрытой, и оттуда доносилось пение. Я заглянул и увидел: Кустылкин сидит в шубе (в цирке по выходным дням не топили) и, мурлыча какую-то заунывную песню, паяет что-то в радиоприемнике.
– А ты почему не дома-то? – спросил я.
– У меня дом здесь. Заходи, – пригласил он, – пивом угощу.
То ли я под настроение попал, то ли ему действительно хотелось перед кем-нибудь выговориться, но я услышал в этот день длинную исповедь клоуна.
– Понимаешь, – доверительно говорил он, – цирк-то я люблю. Я ведь на манеже с детства. Как получилось?..
У нас в деревне под Костромой тоска. Меня в школу отдали, но я, знаешь ли, плохо учился… Неинтересно мне было это. Да и по дому дел много. Отец злой, выпивал часто… он и бил меня. Грустно. Тоска. Когда я первый раз в жизни поехал в город, в цирк попал. Музыка. Огни. Люди красивые.
Клоун понравился мне. А вернулся домой, взял втихаря деньги и сбежал в город. Три дня подряд ходил в цирк. С ребятами цирковыми познакомился – акробатический номер они работали. Хорошие ребята. И я понял: в деревню не вернусь ни за что. Останусь в цирке. Время-то такое, что никто никаких справок не требовал. А я парень сильный. Посмотрели меня и взяли учеником в акробаты. Корючкам научили разным. Руководитель номера, чудной дядька, злой немного. Мог и ударить, если что не так. Но я ничего. Прыгать научился. Конечно, разное бывало. Два раза связки рвал… В шапито тогда работали. Заморозки стояли. За кулисами хуже, чем сейчас, просто собачий холод. Перед работой не разогреешься. А я двойной бланш с доски делал. Ну спассировали меня плохо – связки так порвались, что в последнем ряду слышен треск был.
– А как клоуном-то стал? – спросил я.
– Клоуном-то? Да как все. Я, когда связки порвал, снова работал, но уже трудно было. Ноги больные, а работать все равно надо. Я все думал, чем бы заняться, а тут в Пензе коверный заболел. Ну мне и сказали, чтобы я вышел и заполнил паузы. А у меня память-то есть. Я все корючки, репризы помню. Дай, думаю, попробую. Чем я хуже других? Колотун бил, правда, страшный. Сильно я мандражировал. Реагаж, конечно, был слабый, публика мало смеялась. Но наши цирковые смотрели и просто лежали от смеха. И мне, знаешь, понравилось это. А что? Это же интересно. Начал я смотреть, как другие клоуны работают. Все, что видел, записывал, запоминал. Реквизит начал подбирать, костюм…
И я представил себе, как после работы Кустылкин, примостившись где-нибудь в углу гардеробной, старательно, корявыми буквами записывает в тетрадку увиденные репризы.
Потом, как мне рассказал Кустылкин, ему устроили просмотр, составили акт и послали документы в Москву. Из Москвы пришло разрешение. Так он и начал работать коверным. Ездил по городам, в которых вначале его не принимали, а потом нашлись города вроде Нижнего Тагила, из которых он уже и не выбирался. К нему привыкли и даже полюбили. Считали своим, местным клоуном. Его шутки, репризы ходили по городу. Порой ему приписывали то, что он и не говорил. У пивных ларьков его узнавали и тут же звали:
– Алекс, иди сюда, пивом угостим!
Он подходил, пил пиво и с удовольствием развлекал собравшихся шутками.
– Меня в городе-то любят, – говорил Алекс. – Ценят. Меня как-то ночью раздели. В трусах оставили, понимаешь? Хорошо, что лето стояло. Я в цирк пришел. А утром мне все вещи принесли. И ребята эти извинились. Сказали, что в темноте не узнали. Представляешь, принесли вещи! Не-е, меня любят.
Разъезжал Кустылкин вместе с женой, маленькой забитой женщиной, которая ассистировала ему за кулисами, следила за костюмом и реквизитом, принимала участие в подсадке.
Кроме цирка, Алекс любил игру в домино и увлекался радиоделом. Его клоунская гардеробная напоминала радиомастерскую. Всюду вперемешку с костюмами, реквизитом лежали приемники разных систем, провода. Он скупал по дешевке старые приемники, чинил их, а потом продавал на рынке. И делал это не только из желания подработать. Он просто любил разбирать, паять, монтировать. Артистам чинил приемники бесплатно. Наверное, из него получился бы хороший радиоинженер.
Утаенные от жены деньги Алекс обычно прятал в какой-нибудь радиоприемник. И как жена ни искала, никогда найти их не могла. Однажды пришел он в цирк расстроенный. Ходит злой, обиженный.
– Что с тобой, Алекс? – спросил я.
– Да, понимаешь, получилось-то как. Продал я приемник сегодня на рынке за триста рублей, а в нем, в приемнике, лежало четыреста рублей заначки. Жалко денег.
Так сидели мы с ним, пили пиво, а он все рассказывал:
– Ты думаешь, мне плохо? Нет! Мне хорошо. Я в большие города не рвусь.
Кустылкин говорил об этом спокойно, но я-то понимал, что больших городов он боялся. Боялся, что не примут зрители, что его обругают в газете. Раз в пять лет его вызывали в Москву на курсы повышения квалификации. Уезжал Кустылкин с курсов с пачкой злободневных сатирических реприз, с ящиком нового реквизита. Но в новом городе он продолжал делать с инспектором «Опля-чопля» и свои проверенные репризы. После Москвы он был спокоен: не уволят.
Как я относился к Кустылкину? Где-то я жалел его. Сам Кустылкин считал себя обиженным.
– У Алекса характера нет, скромный он, – говорила его маленькая жена, поджав тонкие губы. – Карандаш – что? Ничего. Бегает, пищит, а дураки смеются. А Алекс у меня – артист!
А сам Алекс, сидя в одних трусах в гардеробной, дымя папироской и копаясь в очередном приемнике, говорил:
