Рассказы бабушки Луши

Николай Куланин

Рассказы бабушки Луши

(Записано со слов Лукерьи Капитоновны Лютовой Николаем Куланиным в Москве зимой 1978/79 г.г.)

Раннее детство

Мама уходила на работу рано. Запрёт она нас, и мы – такие вот створочки, – заползаем на поленницу, а меньших, Натальку и Анютку, оставим на полу. Вот мы двое, я да Манька, летом и сидим на поленнице. Тут, бывало, тётка Анна бежит, которая коров доила: “Ой, что ты Лушка, ведь вы упадете! Давайте, уходите, уходите, а я запру вам эту створку…” Добрая была женщина, много у нее ребят было…

Тогда мама ходила в найме жать. Вечером скажет: “Я, робёнки, уйду нынче в Софиевку”, – место так называлось, усадьба там. Уйдёт. Оставлен кусок хлеба. Уйдёт – не слышим и придёт – не слышим. Тётка Анна коров подоит, себе возьмёт и нам на стол нацедит – горшок или там сколь (а мы еще спим, не знаем, когда это чего делается). Встанем, это молоко поедим, хлеб. Тут и всё.

Одно время мы на скотном дворе жили, где мама работала: видно, пришлось ей взять нас туда. На дворе отгорожена изба, страшная – длинная такая, два оконца. Телята ходят, плачут, нас лижут, мы их ласкаем… А тут и четыре котла стоят четырёхведёрные на станке, кипят. Пар, ничего не видно, с улицы в окошко воду подают. А там к скоту дверь всё время открывают. Мама изогнётся так – дверь приоткрыта – крикнет: “Сидите, робёнки, я скоро приду!” – на дойку пойдёт. Утром кухарка Таня соберёт маме в подол: “На, Миропея, пусть робёнки съедят”, – всякие окуски.

Оставят нас в этой избе долгой и уйдут. Когда разве Таня зайдёт, сунет по куску хлеба: “Поешьте хоть…” Вечера долгие, а огня не было ничего – только коптилочка маленькая. Ночью мы тоже одни – мать уходила: корова телится, ли ещё какая работа.

А нам – как сейчас я эту кровать вижу – стульчики поставили (“Пусть, Миропея, твои ребятёнки тут живут”), просто дрова взяли, поставили, досками обили, поперёк досками застелили – вот и кровать. Не знаю, кто нас утром будил… Проснёмся – на столе брюква да молоко. Мама придёт – уйдёт, и опять мы одни. Сидим, ревём без матери.

Видишь, мама прежде жила в отцовом доме, в Березнике. Я там и родилась. Уж барщина отменена была, а вот полдеревни долгоруковские, а полдеревни позняковские, князь Позняков был… вот… – ак уж и не было никакого князя! – только так, кличка была. А мама – они работали на Долгорукого, – дак это она ещё девкой была… они в этом конце жили. У них, подожди, сколь же дней-то работали? – сколь-то давалось дней и на свою работу. А там только одно воскресенье давалось, у Позняковых.

А потом уж она вышла, а муж её отступился ли, умер ли, погиб ли, – Бог его знает! – мы малы были, так его никто не видал… каким-то управляющим у барочников был, дак я ведь не помню… Ну, а тут брат женился, и маме в отцов дом дороги уже не было. А как пришла наниматься – работай, коли хочешь, – так из-за хлеба… Вот как жили, голубчик…

Ягоды

У леса нас оставляли. Мать покажет: “Дальше этой кочки не ходите… Ты смотри тут”, – мне скажет, я постарше была. И уйдёт.

Мы в околосье наиграемся, тут и спим. Мы и пили, и ели у кочки; тут идут за ягодами – кто-то кусок хлеба даст, кто-то доброе слово скажет (мать придёт скоро ваша, мол, ждите)… А она как заухает, – сильная была женщина: “Робёнки! Иду к вам!”, – кричит издалёка…

А у нас там ягод-то, ой! Голубики и другой ягоды… Болото было, Чистое называлось. До него вот ходили…

А в сенокос – увезёт нас мама на луга. Сидим мы, играем. Она ягод нам принесёт: река лугами проходит – смородины-то сколько! У нас там Азатское, Ворбозомское озеро, эти вот на 10 км два озера… Да у нас подряд этих озёр-то, дак, ой! И рек… На лугах вот – на каждых лугах – река так несётся как есть среди лугов. Подумайте: лесные реки – откуда взялись? Я бы теперь, конечно, поглядела… А тогда не знала, люди старые знали… А тогда только мама: “Не ходите, робёнки, потонете!”, – наломает ягод, нам принесёт: “Не ходите!” Прямо полноводные реки несутся, и ведь никто их не прорыл – лесом, прямо лесом так и катят…

А как обирать сено поедут, дак нас на целый день берут. В сеновал посадят, и мы там играем. Ягоды наломают (реки ведь, дак много смородины, всего – по рекам). Мы играем, а они возят сено.

А сеновал тот – ну, как с эту квартиру, поди, будет. Стены, как в избе, а так – проходные двери: заезжают в одни, в другие выезжают. Когда приедут, мы выйдем, а то играем на этом на полу: полы там – как изба! – играем и спим тут – устанем как. А косить они уходили рано, мама, а нас запрут. Мы и не знаем, когда вернутся…

Игры

Но игрывала я. Что за игра у девчонок… – слепу́шки всякие стряпают из земли ли ещё что – вся ведь и игра дак…

А парнишки играли: сломя голову бегали. Как же так – в городе хоть в деревне – всё равно ребёнки. А то ведь, знаешь, в деревне рано на работу их ведь уж посылали, рано… Как хочешь, а парнишке это уж боронить, верхом на лошади боронят уж… Вот… мало играть-то приходилось…

Ну, уж вырвутся, так свое возьмут! Вот у нас, у дяди Семёна, дак семь парней было. Одна девка только – Наська, в мои годы. Дак тут уж придёшь – вроде, куда там играть? – ой, сани делали там! Хорошие мастера были. В одной избе жили, а в другой работали.

Дак там стукают, сани делают, а тут – пыль столбом стоит: поменьше-то играют – и на полатях, и на печке. Всяко играют. А вот на улицу – не отпускают, хоть и много их было.

А вот у дяди Платона много девчонок было. У них придёшь – “Давай, Пелагея”, – это сноха старшая, – “сегодня у нас гостьи, беседницы, давай вари мяса больше, жарь всего – мы придём сидеть.” А сам сидит, плетёт плетюхи – лубни из драниц из каких-то.

Ак мы ведь голову сломим – он сидит, слова не скажет. Что задумаем, то и делаем: и в прятки играем, и в жмурки, и всяко-то уж мы – что не поделаем! Буди, Пелагея когда скажет: “Девчонки, подождите!” – а тут скотина мелкая: ягнята, телята… – “хоть подождите, дайте накормить скотину-то уж!”… Мы соберёмся в табун – сколь нас, дак, ой! Да у них-от сколь!…

Вот… в эти два дома я и ходила. А так больше нигде и не игрывала: безотцовщина, – кто позовёт?

Наша земля

Деревня наша, Бичевинка, стояла на горушке, на ветряке. Подале лес был, а в лесу – двор, там мама работала скотницей. Тут и другие деревни притулились до Бичевинки: Верещагино, Гридино…

Выгоны высовывались к деревне, а поля были, видно, подале. Я-то не знаю… Где и сеяли в Бичевинке, не знаю, где и поля Бичевинки были, не знаю… Дак уж и не велики-то наделы были: полосонька – как гасник (земли всё были под усадьбы)…

Лес недалёко был, и вот, как выгонят скот – пастух стоит барабанит барабанкой, доска такая на двух столбах. Стучит в неё в два батога: волков пугает. Кони тоже… как трава тронулась, так коней всех выпускают на пастбище.

Летом скот слепни одолевают в жару, бывало, кричат: “Откладывайте заворки, скот прибежал!”…

А тут и сенокос… На лугах сеновалы господские, с избушку добрую. Поедут за сеном – сеновал один опростали. На зиму много сена нужно, скот кормить, дак…

А у кого скота нет, у того и урожая нет. Знаешь, у нас там засуха, нет ли, а если не кладут на полосу назём, так она ничего не родит – камень да песок, песок да камень… Вот у нас, у мамы, помню, всё неурожай был – с одной коровы да лошади как уназьмишь?

И распахать-то полосу, хоть и мала, не всюду распашешь. Были выпадки: пашут, дак такие леженья попадаются! Это лежаки-камни, лёжни, трудно добыть которые. А мелких камней и невсчётно. Вот мужика и трясёт во всю голову, пашет дак…

Ну, а местами земля поначе была – в Енихе вон, к примеру: и там поля были небольшие, а хлеба были сильные. А у нас – нет… Если на этой полосе, скажем, уродился хлеб, то пойдёшь дальше, – одни веточки машутся: стоит редко, и колос как ветошь....

А так – всего много у нас на родине: и рек, и озёр, и лесов, и лугов… И привольно, и всё… На ветряках мельницы стояли, ветренками назывались. Издали видны… Озёра повсюду были, и большие, и мелкие. В лесу вот идёшь – и на озерко наткнёшься. Леса у нас были великие: до самого Череповца шёл сосняк, мачтовый сосняк. Сосны – как свечки: без сучьев, только – вверху – шапка немного… монастырский заповедник. Туда не то, что за дровами – сучок боялись поднять…

Барки спускают

Только весной у нас барки спускали. Недалёко, с километр от нас, леском маленьким пройти. И я там бывала… ой! – ходили: весной-от ведь вся деревня огулом пойдёт.

Мама грузила – там бабы грузят лес в барки. Дак как это барки спускают в воду, она и скажет: “Девчонки, давайте, идите – сёдни вот громовские будут суда спускать.”

Вот, тут уж все узнают: сёдни, мол барки станут толкать. Народ на лугах и соберётся. “Наволоки” их зовут – луга хорошие; потом эти луга обихаживают: сор, щепки – всё в реку спускают.

И мы там лазаем, кругом барок-то. Ой, какая краса, как эта барка большущая! Которые парнишки, дак любят в барку ту залезти – она ведь пустая, новая – да этакая-то долина́, дак страшная – страшная… Ведь она вот вся как вот новенькая изба – выстругано всё ведь – сколь хороша! Какой-то двойной обшив, больно уж баский… не тёс, а просто деревья пополам распилят и обошьют.

А меня не пускали залезать – ой нет, нет, нет! Мама там грузила, дак она так нахлещет… дак нет… Мы-то лазаем там, где барку подрубают: сделаны такие по́каты к реке, и там, ну-ка, ходят и рубят подпорки – какая страсть! Думаешь: сейчас она задрожит… задрожит… Там уж последние рубят – на самых краях… и вот она сядет и – поедет! И в реку-то шлёпнется как! Это-то уж я видала – ой, мы туда сбегали, стоим на берегу – она поплывёт так, заколеблется… Ну, она не совсем отпущена: чалки её держат. Да… так вот и шлёпнется и – на расчалках – качается, качается… А там, глядишь, и другая села, покатилась – побежим к другой. А мамы не пускают нас близко: “Не ходите, не ходи-и-и-те!…”

Ну, вот… постоит барка (ведь, вишь, надо, чтобы она не текла, ничего), потом заворотят её и зачнут в неё лес грузить. Тут уж эти грузчики наработают – копеек по тридцать, по сорок баба заработает. Видишь, как работали…

А потом лес илёт плотами – сплочен он, не так, чтобы россыпью. И назывались “кошели”. Выше где-то лес ронили и те плоты свивали.

Тут и избушка дымит, тут и ходят туда и сюда, не знаю, что делают…

И пляска, и всё на этом лесу!

А река Ходневка там в Азатское вступает. Так вот, все эти кошели идут и идут… Тут и поют, и пляшут, и всё делают… – вот какая красота была! Дак как выходят из реки, так уж на берегу тоже много народу стоит.

Ну, а барочники те подолгу у нас в деревне стояли. Отец вот мой барки строил… А один парень, из барочников, девку полюбил из богатого дома. И она его полюбила. И вот этому Ваньке надо эту девку самоходкой уводить… Ну, потом уж и свадьбу сыграли… Народу собралось – ой! И на улице – улицы-то раньше широкие были – дом весь был обстолплён! У каждого окошка народ стоит. И нас, ребят, по поленнице посадили, на жениха и невесту смотреть. А отец невесты рваную оболочку надел: жених-от, вишь, не богат был.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.