скачать книгу бесплатно
– Не будем о горьком, лучше ешь острое. – он снова вернул жизнерадостную интонацию в речь. Когда Михаил в очередной раз потянулся за флягой, офицер смеялся. – ты мне напоминаешь мою дочь, она, когда впервые попробовала что-то острее, чем материнское молоко, тут же заверещала, маленьким трудно понять всё удовольствие этого вкуса. Однажды она стала вытирать рот плюшевого медведя после того, как, играясь, накормила его кашей. У него аж глаз-бусинка отвалился. Так долго плакала, пока я не пришил глаз обратно.
Они сидели и продолжили общаться, будто тех мучительных секунд вражды и не было. Офицер продолжал играть, постоянно шутил и кормил своих спутников. Позже он объявил:
– Так, спим три часа, и отправляемся в дорогу, успеем к завтраку. Дальше там пойдешь сам. А теперь спим.
Валентин постелил покрывало и лёг на него в одежде, сняв только китель и повесив его на дерево, долго поправляя. Он предложил фельдшеру лечь другой стороной, но тот отказался. Стампединский уперся о дерево, подложив под спину и голову сумки. Все легли спать, и только конь всё время то копытом стукнет, то громко фыркнет носом.
7.
Рассвета ещё не было, светало вскользь поверхности земли синим цветом. Пушка припрыгивал с ноги на ногу, в ожидании начала движения. Фельдшеру было трудно встать, он ворочался в надежде продлить свой сон. Но он упал боком с дерева на землю, и это его пробудило. Валентин уже давно стоял на ногах, всё собрал, и теперь умывался в речке, особенно внимательно он проходился по своим усам. Фельдшер встал, поправил одежду и пошел к речке тоже привести себя в порядок. Затем они окончательно собрались, сели на коня. В этот раз снова не без проблем: Пушка чуть не лягнул по животу не приятно дотронувшегося Стампединского.
Первый луч солнца ознаменовал начало движения. Прохлада била по коже. Река, шедшая параллельно дороге, скоро бежала, выбрасывая вверх переливающуюся разными цветами рыбу. Вода была прозрачной, с бирюзовым оттенком, дно было гладким камнем устлано.
Валентин остановился, шелохнувшись всем телом, посмотрел вдаль. Он произнес:
– Смотри, тут две реки объединяются в одну. Очень странно, уже не время, чтобы Окаика выходила с берегов и текла по всем дорогам… Боюсь, что с домом что-то случилось. Надо спешить.
А затем, сильно размахнувшись поводьями, погнал Пушку. Сердца троих стучало в такт галопу. Мимо пролетали деревья и поля, река то расширялась, то сужалась до небольшого ручья в семь метров шириной.
Вдруг из реки что-то показалось, и фельдшер надел очки, чтобы увидеть. При такой тряске он чуть не уронил их. Он посмотрел: из реки торчали какие-то небольшие столбы серого цвета, их было не много. Михаил дернул за плечо офицера, указав туда рукой.
– Валентин, смотри!
– Да… Я уже понял.
Они подскакали до столбов и слезли с коня на берегу.
– Что это и что тут произошло?
– Не знаю, что случилось. Но это мой милый дом. Вот тут я жил. – печально произнес Валентин. – Вот тут была наша с супругой комната, а вот тут двор. – он показал рукой на три столба, вероятно, на них держался дом. Затем он стал медленно спускаться в реку, глубина ему было повыше колена.
В реке было много рыб, которая в этой прозрачной воде, бесцельно гуляла у дна. При появлении Валентина, рыбки засуетились, размахивая хвостами, и отплыли от него.
– Ты не слишком спокоен, а как же твоя семья?
– Вода обычно так не поднималась, и сейчас уже слишком поздно для времени, когда Окаика выходит из берегов. Но это не впервые здесь, просто обычно поменьше. Валя и дети, наверное, у отца. Его дом находится выше по течению. Я уверен, что с ними всё в порядке. Жалко дом, а так всё нормально.
Фельдшер захотел тоже посмотреть на дома и, закатав штаны, полез в воду. Какая всё-таки холодная река! По всему телу прошелся шок. Вокруг ног вились рыбы, вовсе не страшась пришельца. Он подошел к разрушенному дому и оглянулся. Над голубой водой возвышались брёвна, одна стена упорно преграждала путь течению, а на одном столбе разместилось гнездо для маленьких птиц. Оно пустовало, так как уже осень, пора на юг. Фельдшер посмотрел на дно. Там под тяжелым камнем торчало что-то серое, похожее на хвост белки, оно болталось от течения. Михаил подошел и отодвинул камень ногой, и оттуда потоком унесло какие-то лохмотья из ткани и последние клочки пуха, всплыли две пуговицы разного цвета.
– Поехали. Надо спешить. – Валентин отвлек от раздумий Стампединского.
8.
Они погнались за ветром к вершине горы-источника реки. Пушка, отличавшийся своей силой и выносливостью, всё равно тяжело переносил такие нагрузки. Подниматься в гору с двумя на спине и ещё груз. Он пыхтел и кряхтел, но офицер решительно отказывался останавливаться. Лишь пару раз на полчаса он просил слезть Михаила и слезал сам, чтобы дать отдышаться коню, но даже тогда он не тормозил, а быстрым шагом вел Пушку.
За спиной открывался живописный вид, который только мельком удавалось увидеть, ведь все торопились. Луга и поля, изрезанные реками и ручьями, заходили за горизонт, а Окаика из тоненьких ниточек сводилась в одну, проходящую сквозь эти земли.
Начался еле заметный дождик и тут же закончился. Остался только запах сырой свежести. После выглянуло солнце, но исчезло почти сразу.
Они подошли к плато, сели на коня и продолжили движение верхом. Вскоре, оказавшись в маленьком пролеске у вершины посреди больших камней, некогда отколовшихся от горы.
– Мы близко. В этом лесу живет отец. – сказал офицер
Тропа оказалась заброшенной, роща глухой. За деревом виднелся охотничий домик.
Он был разрушен. Валун с вершины, падая, попал прямо в бревно, на котором, все стояло. Рядом в речке лежали на дне такие же валуны. Вероятно, это повлияло на течение реки и наводнение в той деревне. Если это произошло так быстро, то вполне вероятно, что никто в той не смог даже понять, что происходит.
На вершине виднелась небольшая дыра, покрытая копотью и чернотой. Здесь кто-то был, и кто-то всё это сотворил.
Оба пребывали в шоке. Молчание прервал наивный вопрос от Михаила:
– Что же тут произошло?
– Не важно уже. – сказал Валентин – Слезь, пожалуйста.
Михаил послушался. «Уходи». Он пошел прочь.
Когда он отошел уже далеко, птицы поднялись с деревьев и тучей полетели от леса.
9.
Стампединский двигался по дороге уже пару дней после встречи с офицером. Выспавшись в комнатке такой же опустелой станции, как и та, что находилась у русла Окаики, он поднялся, быстро поблагодарил смотрителя и пошел. Как сказал смотритель, в двух километрах есть село Анлакушка. Там ходят поезда. Так что можно будет там сесть.
Михаил Стампединский в пути пребывал в бессмысленных раздумьях. Мысли в голове вспыхивали и затухали быстрее любой спички. Но одна никуда не девалась. «Поскорее бы прийти в Мел-Каструм, и выпить с ним по кружке чая».
На каком-то шагу на него нахлынули воспоминания из раннего детства. Михаил на пару мгновений потерял связь с реальностью, задумавшись о нём. В его голове всплыл пейзаж, который он наблюдал каждый день… Огромная яблоня, растянувшая свою тень повсюду, стоит на холме, а на ней висят качели. Вечерами маленький Миша раскачивался на них и, задерживаясь на мгновение на самой высоте, видел всё вокруг, как на ладони: вон там поля, вот тут улочка, вдалеке огромным пятном почти черный лес, а вот здесь его дом. Потом спускался с холма, чтобы поиграть с другими детьми. Но вспоминать о доме было болезненно, и фельдшер попытался отмахнуться от этих мыслей.
Дорога постепенно искривлялась и гнулась, и из ровной в начале теперь превратилась в извилистый серпантин, обходивший большие рытвины и ямы. За одним таким поворотом дорога терялась в пролеске. Фельдшер шел почти по прямой, перепрыгивая ямы, и лишь изредка наступал на дорогу. Дойдя до поворота у пролеска, он увидел, что находится на вершине сопки, откуда можно было увидеть бескрайние поля и маленькую деревушку из пяти-семи улиц. Вниз по склону вела крутая широкая тропа, на которой карета не сможет пройти, но человека четыре, идущих в ряд смогут.
На этом пути шли три точки, одна совсем маленькая, а другие две чуть больше. Михаилу стало интересно, что это, поэтому он немного добавил шаг. Спускаясь по склону, Михаил догнал их и уже смог разглядеть силуэты. Шли два человека и совсем сухонькая лошадь. Один человек имел очень широкую спину, одет в синюю куртку черные штаны и большие сапоги с длинными волочащимися шнурками. Рядом с ним девочка, явно очень маленькая, но одета в сотню различных одежд, а с головы свисала косичка, торчавшая из-под широкой шляпы. «Подождите» – громко сказал фельдшер, те обернулись, и даже не сбавили темп ходьбы. Михаил добежал до них и сравнявшись с этой шеренгой. «Здравствуйте, куда идете, может нам по пути?» – С ходу Стампединский спросил. «Здравствуйте, не уверен – широким басом сказал мужчина – Мы уходим из этих краёв». «Интересно, а я наоборот, но так как мы идем в одном направлении, значит, нам пока по пути. Меня зовут Михаил. А вас как?» – «Я Арам, это Рема» – проговорил мужчина, сначала указав своим большим, как палка колбасы, пальцем на себя, а затем на девочку. Затем Михаил спросил, что это за деревня внизу. Но ответа не услышал, точнее не услышал ничего. Восходящий ветер подул им прямо в лицо, из-за чего ничего услышать не получилось. Это перебило Арама, и Михаил ещё раз спросил. Арам сказал: «Вот эта деревенька – …». Переспрашивать в третий раз уже постеснялся и понимающе кивнул головой. Михаил подумал: «Дойду – узнаю, может, это та самая Анлакушка».
Началась неловкая пауза в разговоре, которая протянулась почти до самого прибытия в деревню. Даже вблизи она выглядела совершенно не впечатляющей. Встретила парой заброшенных домов, другой конец улицы был виден даже отсюда, и единственное, что могло зацепить глаз это одна сгоревшая постройка, которая по форме напоминала конус с интересной фигурой на верху, и большое трехэтажное кирпичное здание. Создавалось ощущение, что это место обошел внешний мир на несколько веков, здесь не могло произойти ничего.
«Арам! Она стала хромать ещё сильнее. Что делать?» -вдруг с испугом произнесла Рема. Арам, до этого и так казавшийся напряженным, теперь же взвелся, и это было видно по каждой части его тела: от его глаз и мимики лица, до ног, которые начало потрясывать. «Я, возможно, могу вам помочь» – произнес Михаил. «Как?» – произнесли Арам с раздражением и Рема с надеждой. Михаил объяснил, что разбирается в лечебном деле, поэтому может попробовать помочь. Арам отнекивался и тянулся своей правой рукой к поясу, на котором висела кожаная сумка размером с его большую ладонь. Но Стампединский убедил его, что у него хватит сил и знаний, чтобы справиться. Он сказал, что ему необходимо достаточно чистой воды, место, где лошадка могла лечь и не дергаться. Решили они уложить лошадь у уже не молоденькой березы, привязали её, так, чтобы она не смогла встать, выставили переднее больное копыто и начали вымывать грязь с него. Сам фельдшер уже помыл руки, достал парочку инструментов, которые могли ему понадобиться, надел очки. Чуть выше копыта воткнулся стеклянный осколок, что показалось удивительным врачу. «Где же эта лошадь ходила, раз умудрилась зацепить стекло, тем более так глубоко?». Доставали его с огромным трудом, лошадь оказалась сильнее, чем выглядела. От боли она чуть не порвала все веревки и не сломала бедную березку. Арам пытался держать её. А фельдшер крутил осколок туда- сюда, доставляя неимоверную физическую боль не только парнокопытной, но и себе моральную. Наконец стекло вылезло, Стампединский ещё раз промыл спиртом, затем перемотал тканью, которую ему дал Арам. Этот лоскут ткани сильно напоминал что-то из многочисленных одежд Ремы. Сама же Рема тряслась при виде дергавшейся животины. «Всё. Дайте ей отдохнуть, пока сама не встанет» – сказал фельдшер. «Спасибо» не прозвучало. Глубокое молчание, прерывавшееся тихими всхлипываниями девочки. Арам же хмуро смотрел то на лошадь, то на врача.
10.
Новые знакомые фельдшера присели рядом с лошадью, которая лежала, почти не двигаясь. Стампединский сел подальше, очки ещё не снял. Не любил он хоть как-то двигаться после даже самых легких работ. От некоторого безделья он стал пристально разглядывать ту парочку.
Она показалась ему теперь интереснее, чем при первой встрече, вероятно, потому что в очках можно увидеть большее. Лица обоих были круглыми, и если Рема из-за этого выглядела милее, то Араму с его постоянно нахмуренными бровями это явно не шло. Подобное сильно уменьшало серьезность, добавляя некоторую комичность такому высокому и широкому человеку. Вообще они вдвоем были очень друг на друга похожи. Глаза у обоих черные настолько, что трудно определить где радужка, а где зрачок. Сама форма глаз змеиная, хищная. Волосы темные и жесткие. Единственное отличие между ними – тон кожи. Арам был смуглее, а Рема бледная, казалось, почти до нездорового. Но что больше всего зацепило глаз валявшегося Михаила, так это то, что у обоих был шрамы-насечки над правой бровью. У мужчины четыре. У девочки точное количество определить было трудно, она прикрывала своими волосами, из-под которых торчали два таких. Спросить Стампединский не осмелился.
Фельдшер посидел ещё минуту и подумал, что стоит уже пойти дальше. На прощание махнул рукой и пошел, но «Стойте» спокойно прозвучало из уст Ремы. Фельдшер обернулся, Рема подошла и протянула ему букет из нарванных рядом цветов. «Это в знак благодарности. Спасибо Вам за помощь.» Фельдшер взял цветы, не совсем поняв, как ему на это реагировать, улыбнулся и сказал «до свидания». Рема провожала его взглядом, а Арам сидел с закрытыми глазами. Михаил уже шел далеко.
Анлакушка – табличка у входа наконец-то объявила, как называется деревня, которую с сопки увидел фельдшер. Рядом с табличкой был маленький памятник, на котором написано, что деревня так названа в честь работницы-героини, Анны Лакушевой. Родилась она здесь, а звание героини заслужила во время войны, став самым лучшим работником-женщиной. «Лучшая» – на этом слове фельдшер задержался, после пошел дальше.
Михаил шагал и чувствовал легкость в карманах, которая вызывала у него напряжение. Пощупав их, он с горечью осознал, что денег осталось может и не катастрофически, но мало. Нужно что-нибудь придумать: путь не близкий, а с тем, что он имеет сейчас, не хватит и на самое позорное место для сна на одну ночь. Поэтому было решено поискать в этом месте возможность заработать энное количество вечно звенящих монет.
Перед ним шла широкая длинная улица, которую пересекали десятки маленьких других. Главная дорога, не смотря на свою прямоту, не ясно куда вела. Что-то внутри фельдшера говорило, что идти по ней не стоит, а что-то иное перебивало эту мысль и говорило: «Иди. Что, боишься прямых дорог? ХА!». Стампединский поддался на собственную провокацию и направился вдоль большой дороги.
11.
Пересек одну улицу, вторую, третью, но кроме разбитых дорог, грязных худых кошек, разрушенных избушек, сарайчиков и одной большой свалки ничего не нашел. Но тут он дошел наконец-то до центра этого скопления погоревших и сгнивших будок, где он обнаружил маленькую площадь. Эта площадь была почти захвачена дикими растениями, которые прорывались через брусчатку, но несмотря на это, она выглядела прилично и капельку аккуратно. Во многом результат такой гармонии между беспорядком и красотой был достигнут благодаря цветам, росшим только «пятнами», будто сверху кто-то делал с помощью кисти и красок изящные кляксы. Но не красота пейзажей сейчас интересовала Михаила. Он искал, где его навыки врачевания пригодятся.
Пройдя чуть глубже в сквер, он увидел место выдачи гуманитарной помощи, где было много всяких стариков, которые пережевывали своими беззубыми деснами выданную им кашу. Михаил сначала долго мялся, размышляя о том, как бы ему поделикатнее спросить про работу, про больных и нуждающихся, про место, где можно немного заработать. Но ему помогло его кроваво-красное пальто, на которое обратила внимание женщина лет сорока пяти в бело-голубой форме, на вид не самая здоровая, но несмотря на это, в её глазах читалась бойкость и энергичность. Она, завидев его в метрах двадцати, окрикнула его. Фельдшер сначала оглянулся, не сразу поняв, к нему ли именно обращаются, а после повторного зова он тут же подошел. Каждой частичкой своего тела женщина давала понять, что с ней шутки плохи, и не дай бог тебе её не послушаться сразу же. Когда же Михаил подошел, она произнесла:
– Что это у тебя за одежда такая, юнец? Да и вид у тебя болезненный. Иди ешь! – в последней фразе отчётливо можно было разобрать не доброе приглашение, а приказ.
– Ой, Вы такая добрая! – Михаил ответил с такой широкой и добродушной улыбкой. – Спасибо Вам большое. Стампединский подбежал к ссохшемуся мужчине, стоявшему рядом с большим чаном, доверху наполненным ароматной гречкой, приготовленной по правилу «кашу маслом не испортить», который раздавал еду.
– Здравствуйте, дорогой друг! Можно каши, пожалуйста? – Совершенно по-детски произнёс Стампединский.
Старик, не слышавший вежливых слов уже так давно, после такого очень сильно изменился в лице: морщины разглаживались в одних местах, складывались в других, глаза чуть сверкнули, редкие зубы, спрятанные за иссохшимися губами, непроизвольно засверкали бы в улыбке, если бы они не были почти черными или не отсутствовали вовсе. Он взял половник покрепче, схватил каши побольше, положил в алюминиевую миску и шепотом сказал фельдшеру: «Подойди к той разбухшей тётке (сказав это, он не слишком явно указал пальцем на полную даму, стоявшую напротив с кастрюлей другой каши) и скажи, что от меня, она даст что-нить вкусненькое». Фельдшер обрадовался и сказал про себя: «Вот что добро животворящее делает!».
Спустя пару минут Михаил уже был сыт и доволен. Но тут вспомнилось ему, что он пришел сюда не для того, чтобы поесть, а работу найти. Первым делом с этим вопросом он пошел к той женщине, которая приказала ему: «Иди ешь!». По своему обыкновению, фельдшер почти всегда перед такими разговорами чувствовал некоторую неловкость, неуверенность. Перебрав в голове около сотни различных вариантов, он всё-таки начал говорить, прокашлявшись перед этим.
– Здрствйте – оговорился он – Можно задать один вопрос?
– Можно. Ещё вопросы будут?
Молодой фельдшер сконфузился.
– Э-э, да. В общем, не найдётся ли для меня тут работа? Я врач, думаю, что здесь я могу пригодиться.
Женщина пристально вглядывалась в Михаила Стампединского, как вглядываются в старых знакомых, которых не сразу узнают.
– Работа найдётся всегда, особенно для врача. – произнесла она – Но на большое вознаграждение не стоит надеяться, в деревне водится денег мало, все волонтёры работают, в основном, только на энтузиазме. Единственное, с голоду не помрёшь – кормить будем.
– Тогда я хочу у вас поработать. Скажите, как Вас зовут.
– Ладно, зовут меня Евдокия Ивановна. Если хочешь устроиться на работу у нас, то подожди минут тридцать. Сейчас обед для местных закончится, и я буду свободна.
Михаил сел на скамейку напротив Евдокии и начал ждать. Ждал упорно, неистово, терпеливо, усердно. Но прошло две минуты, и он забыл, что он ждёт чего-то. Фельдшер задался вопросом: «Чем я тут, собственно, занимаюсь», потом встал и решил прогуляться по скверу. И каждые тридцать секунд он отвлекался на что-то интересное. В этом сквере его интересовало всё: Цветы, деревья, птицы, белочки, редко встречаемые люди, облака.
Спустя пару минут фельдшер потерялся в этом сквере, потому что случайно прошёл через пролесок и оказался на улице, лежащей напротив той, от которой он пришёл к скверу. Оглянувшись, он замечает пузатенького волонтёра грушевидной формы, одетого в одежду бело-голубого цвета. Заметив эту форму, он вспомнил про Евдокию, которая сказала ему подождать, наверное, час. Он начал искать тот вход в сквер, в который он входил, думая, что так он найдёт место, где её встретил, быстрее. Он пошёл вокруг площади, думая про себя: «какая неровная по периметру площадь, всё поворачиваю на право и поворачиваю.»
Оказалось, что он сделал круга четыре с половиной, обходя сквер. Наконец-то найдя вход, Врач не нашел волонтёров и тем более Евдокию. Сердце биться стало чаще, и страх овладел им. «И как же я теперь буду?!» – думал он. От отчаяния он лёг на ближайшую скамейку, погрустил и немного задремал.
Очнулся Михаил уже поздним вечером, во рту всё пересохло. Когда он обходил площадь, он заметил круглосуточный ларёк, о котором сейчас вспомнил. В нынешнее время место, где могут что-то так поздно продать, очень редко. Желая восстановить силы и наполнить свой организм жидкостью, он пошёл в сторону, где его видел. Но в сумерках уже почти ничего невидно, поэтому иссушенный фельдшер ориентировался по звуку фонарей, стоящих у дороги, которые издают еле слышное жужжание, на ощупь и даже по запаху. Если пахнет неприятно, значит, надо идти в обратную сторону.
Дошёл до магазинчика, выдохнул. Но тут он видит, как продавец выходит из дверей, притушив внутри свет, и начинает закрывать их на четыре амбарных замка.
– Стойте! Тут же написано, что магазин круглосуточный! – Вскричал Стампединский.
– Это довоенная вывеска, сейчас ночью люди если и выходят, то только, чтобы… не знаю, люди вообще сейчас выходят из дома или нет – Продавец повернулся к врачу и на этих словах сделал очень серьезное лицо, которое всё было усеяно рубцами. Один из этих рубцов был точь-в-точь как у той парочки, с которой Михаил сегодня завтракал.
– Можно я по-быстрому куплю воды? В горле пересохло.
– Нет, приятель, извини. Если хочешь пить, то дальше по улице есть колонка.
– Спасибо.
Шел он по улице и боялся каждого шороха листвы и скрежета окон, которые трещали от ветра. В конце улицы Михаил увидел холодный свет, а рядом с ним силуэт тоненького человека. Подойдя ближе, тихо-тихо, будто боясь спугнуть, а на самом деле просто боясь странного свечения, Стампединский подкрался поближе. В том силуэте он обнаружил Евдокию. Выйдя из кустов неуклюжей походкой, фельдшер сказал:
–Здравствуйте. Простите, я совсем забыл о том, что нужно было вас подождать.
Когда он вышел и сказал эти слова, женщина посмотрела на него сначала с испугом, а потом с некоторой усмешкой. Она ответила:
– А-а, ты… Я думала тут какая-то собака спит. – проговорила спокойно
– Вы же ещё готовы предложить мне работу?
– Иди со мной, не на улице тебе же спать. И к тому же у меня нет настроения сейчас говорить о делах.
Придя домой, Евдокия указала Михаилу на диван, сказала, что дела обговорят с утра.
12.
Стампединский долго говорил слова благодарности за проявленную к нему доброту. Ложась спать, он вовсе не горел желанием рассматривать стены, пространство вокруг. Единственное, что он подметил – это что комната была небольшая, но внутри помещалось огромнейшее количество разнообразного хлама. Этот хлам не притягивал внимания фельдшера, только диван… О, как же он хотел спать. В тот момент Михаил готов был отдать всё ради хотя бы пяти минуток крепкого сна.
Заснул сразу, как перестал чувствовать тяжесть своего веса в ногах. Сон был глубокий. Спустя время начали сниться сны. Однажды Михаил решил для себя, что спать и не видеть сны – удивительно скучно. Поэтому для него вызывает всегда особый трепет проснуться и помнить яркий, красочный сон, полный событий, которые, быть может, и не имеют смысла, но его можно было найти самому. И первым образом были всякие странности в сосновой роще – месте, в котором рос маленький Мишка. Начало сна было размытым, но как только он прошел через ветки в центр рощи, видение стало чётче. Честно говоря, лучше бы он не видел этот сон и проснулся бы с ощущением потерянной красивой картинки. Грязная псина, вся в шрамах грызла кролика – вот что увидел Михаил. В тот момент он особенно жалел, что знал медицину, ведь из-за этого всё происходящее было красочнее и детальнее. А Никто не желал останавливаться. Кролик верещал и пищал. Михаил не хотел терпеть издевательств над бедным созданием, но одновременно понимал всю естественность происходящего, так как нет ничего плохого в простом употреблении пищи. Стампединский побежал откинуть собаку, собрался пнуть ее, но при взмахе ноги образ растворился, и появился новый. В этот раз сон тоже был основан на юности. Действие происходило на боксёрском ринге, куда ходил тренироваться в четырнадцать лет Стампединский. Ринг был менее цветным, чем в жизни. Сам Стампединский во сне был буквально без рук, они оторвались и стали парить напротив него. Руки начали бить и колотить Михаила, попутно при каждом ударе обрастая новыми парами рук. Фельдшер проснулся от ужаса на том моменте, когда огромный шар из рук буквально раздавил его.
Проснулся в холодном поту, весь уже измученный. Вглядевшись ещё мутными, не до конца проснувшимися глазами на свои наручные часы, еле различимые в лунном свете, он понял, что было очень рано, а до рассвета еще не скоро. Желание спать отсутствовало полностью. Протерев глаза, он сел на диван и просто начал ждать рассвета. Продолжалось это до смешного не долго. Стампединский подумал попытаться всё-таки ещё раз уснуть. Но нежелание увидеть очередной кошмар, не давала ему покоя. Михаил просто лежал неподвижно, ждал, когда сон наступит сам.
Глаза привыкли к темноте, и желание бодрствовать никуда не делось. Вместе со всем этим появилось любопытство. Фельдшер встал с дивана, чтобы пройтись по комнате и осмотреть её, но тут же запнутся обо что-то. Отпустив взгляд вниз, он увидел раскиданную стопку бумаг, после чего решил собрать её обратно. Сделал пару шагов от дивана и уперся в большой фанерный ящик. Он покрыт был трещинами и сколами, где-то слои дерева уже отламывались сами собой, а от небрежного касания фельдшера ящик чуть совсем н развалился. Михаил схватил его углы, завидев, как он качнулся в одну сторону, подобно карточному домику. Выровнял его и заметил на нём упавшую рамку с фотографией.
На фотографии было изображение семьи, во главе которой стоял тоненький и очень высокий мужчина, рядом с ним Евдокия, держали они за плечи трёх маленьких девочек, а с краю стоял юноша, он был по плечо своему отцу. Все, кроме тогда белокурой Евдокии, были черноволосыми. Сама Евдокия была гораздо ярче в лице на фото, чем сейчас, в настоящем. Тогда она улыбалась во все свои ровные зубы вместе с дочерями.
Фельдшера кольнула мысль, что он будто роется в личном, поэтому поставил фотографию на место. Но желание все осмотреть никуда не делось, и он решил быть более аккуратным и менее наглым. Сделав пару движений из стороны в сторону, Стампединский понял, что его окружает, то тут, то там были расположены четыре-пять ящиков, подобных тому, который он чуть не уронил, только меньше. Во внутрь он заглядывать не решался, но в одном открытом Михаил увидел обычные вещи. У стены за диваном стоял двухметровый шкаф с пустыми полками. Единственное, что там стояло – деревянная фигурка птицы, державшая в клюве маленький цветок.
В голове у любопытного всплыл картину из далёкого прошлого, когда, как казалось, летало великое множество птиц, они не боялись людей и иногда даже садились на маленького Мишу, то на протянутую руку, то на плечо. Затем вспомнились и другие моменты из жизни. Истории о детстве и ранней юности, которые провел в беззаботном неведении о том, что произойдет дальше.
Стампединский не заметил рассвет, который он ждал, из-за глубокого погружения в прошлое.
13.
Тем временем в соседней комнате началась еле слышная суета. Евдокия уже встала, оделась, умылась и собиралась идти будить Михаила.
– Вставай скорее! А, ты уже встал – ворвавшись в комнату, сказала она.
Михаил молчал. Он всё ещё находился в своих мыслях, не шелохнувшись при появлении Евдокии.
– Эй! Работы полно, ты же вроде собирался помогать, так что ты тут стоишь, как истукан! – Она слега пнула по ноге фельдшера, достаточно сильно, чтобы он ощутил, и достаточно мягко, чтобы не обидеть или как-то ещё не так задеть его.
– Хорошо, сейчас пойду. – Михаил начал собираться. К нему вернулся некоторый задор в глазах, обычное их состояние.
Собрался очень быстро. Было решено не тормозить и сказу пойти в центр помощи. По дороге Евдокия рассказывала, как будет жить Михаил ближайшую неделю. Он будет жить в общежитии, кормить будут утром и в обед, работает в центре помощи, где лежат больные, если необходимо, по вызову.
Вот они уже добежали до здания гуманитарной помощи. Это здание было особенно большим по сравнению с застройкой остальной части деревни, и видно было, что до войны это было либо какое-то учебное заведение, либо среда обитания всех важных чинов деревни, которую только здесь гордо называли: «посёлок городского типа». Зашли, увидели, шокировались. Внутри не было никого, даже сторожа, но и тишина отсутствовала. Из правого крыла, где находилась столовая, доносился шум, звенящий, кряхтящий, гудящий. В этот момент у Евдокии от нервного напряжения распрямились все морщины у глаз, а глаза стали шире крупной монеты. Зашедшие переглянулись, решили тихо пойти в ту сторону. Пойти они-то решили, а кто пойдет первым, понятно было не сразу. Евдокия как старшая и ответственная за работу в этом месте рвалась первой, но Михаил как мужчина, джентльмен и просто довольно смелый человек хотел первым узнать, что там происходит. Но Евдокия пошла первой, пока Стампединский объяснял, что именно он должен пойти первым.
