banner banner banner
Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

скачать книгу бесплатно

Мстислав же начал тихо молиться за душу погибшего дяди.

Только одно могло как-то утешить Мономаха, если бы он об этом знал: это было его первое и последнее поражение в бою за всю жизнь.

Половцы, убедившись в полной победе, начали грабить окрестности. Часть их направилась к Торческу, осада которого была ослаблена Тугор-ханом из-за битвы на Стугне.

Когда совсем стемнело, Святополк, в сопровождении всего лишь двух спутников, поскакал в Киев. Прибыл он туда утром и сразу же увидел гроб, за которым шло множество людей. Это хоронили Яна Вышатича, не пережившего известия о разгроме.

На следующий день были другие похороны – хоронили Ростислава. Мстислав немного отстал и теперь нагонял идущих. Неожиданно он услышал сзади такие слова:

– Ну и дела! Утоп, а хоронят как героя.

Мстислав резко обернулся. Этого человека он помнил в лицо. То был один из молодых дружинников Святополка, который рьяно настаивал на битве, а потом в числе первых бежал с поля боя. Мстислав не сдержался и ударил мерзавца по лицу рукояткой меча.

Ростислав был торжественно погребен в Софийском соборе рядом со своим отцом Всеволодом Ярославичем.

Торческ

Половцы продолжали осаждать Торческ. Торки храбро сопротивлялись и убили многих своих врагов. Тогда Тугор-хан усилил осаду; к тому же половцам удалось отвести от города воду. Изнемогая от голода и жажды, люди послали к Святополку, сообщая, что, если он не пришлет им еды, они вынуждены будут сдаться.

Святополк прислал еду, но из-за множества половецких воинов пробраться в город не было никакой возможности.

Тем временем половцы разделились надвое: половина осталась осаждать Торческ, а другая половина двинулась к Киеву, совершив набег в местах между Киевом и Вышгородом.

Святополк, узнав, что половцы подошли почти к самому стольному граду, и зная к тому же, что в набеге участвует только половина половецкого войска, решил, что пробил час для мести за Треполь. Уверенный в успехе и не желавший делить с Мономахом славу, он не счел нужным просить того о помощи.

Двадцать третьего июля он настиг врага на реке Желань. Но мести не получилось, получился новый позор. Снова русские войска бежали, а убитых было еще больше, чем при Треполе.

Назавтра, в день святых мучеников Бориса и Глеба, грек-митрополит по-русски проповедовал в Софийском соборе.

– Да, это Бог пустил на нас поганых, – говорил он. – Но не их он милует, ибо не может Бог миловать поганых, а нас наказывает, чтобы опомнились мы и удержались от злых дел. Вот почему плачем мы в новый праздник земли Русской.

Закончил он свою проповедь словами:

– Да не посмеет никто сказать, что ненавидит нас Бог! Потому и проявил Он к нам ярость, что больше всех мы почтены им были, но горше всех совершили грехи. Вот и я, грешный, часто Бога гневаю!

– А это, пожалуй, верно, – сказал шепотом один монах Киево-Печерской лавры другому.

– Что, не понравилась проповедь? – ехидно осведомился его собеседник.

– Да полная чушь и словоблудие! Как, впрочем, и все, что он говорит. Разве мы не чтили и не прославляли Бога? И когда это мы презрели Его волю? Если за собой это знает, пусть о себе и толкует. А привел Господь поганых и даровал им победу не за наши грехи, а за грехи великого князя, который в гордыне своей не позвал Владимира Мономаха, решив один победить половцев. Который отверг протянутую руку, когда половцы шли к нам с миром. Несчастливое это имя для Руси. Был когда-то проклятый Богом и людьми Святополк Окаянный, и вот теперь его тезка приводит напасти на Русь.

Монах внимательно огляделся по сторонам, но никто, кроме собеседника, его не слышал.

Довольные победой половцы вернулись к Торческу, и обе половины войска воссоединились. Осада города подходила к концу, и наконец измученные голодом торки открыли ворота.

Войдя в Торческ, половцы подожгли город, а жителей поделили между собой. Много рабов было захвачено и в других местах, поскольку половцы основательно опустошили села Южной Руси.

С осунувшимися лицами, почерневшими телами и воспаленными языками, обдирая ноги о колючие травы, голые и босые, шли пленники по незнакомой земле. Часто один, отвечая на вопрос другого, говорил: «Я из этого города», – другой же откликался: «А я из того села». И плакали они, и казалось им, что не только великий князь, но и сам Господь забыл про них.

Марджана

В следующем году Святополк решил, что у него есть только один способ избавиться от половецких набегов. Будучи вдовцом, он решил посвататься к старшей дочери Тугор-хана, юной Марджане.

Тугор-хан, вполне довольный захватом Торческа и приобретением несметного количества пленников, согласился на этот брак, а соответственно, и на мир с Русью.

Марджана в сопровождении свиты прибыла в Киев и сразу же очаровала Святополка. Высокая, с длинными ногами, гибким станом и пышной грудью, с шелковистыми черными волосами и черными же глазами, она была совершенно непохожа на тех женщин, которых Святополк знал раньше.

Во время свадебного пира Святополк думал только об одном: скорей бы все ушли и дали ему насладиться Марджаной. Присутствовавший на свадьбе Мономах, прикинувшись более хмельным, чем он был на самом деле, подошел к двоюродному брату и прошептал:

– А ведь ты не девушку берешь в жены, Святополк Изяславич.

– С чего ты взял? – спросил Святополк тихо, но не шепотом.

– Я по глазам это вижу. У нее глаза женщины, познавшей плотскую страсть.

Мономах вернулся на свое место, оставив Святополка в глубоком смятении. Им двигало не просто желание подразнить врага, он действительно отвечал за то, что говорил. Мономах был уверен, что всегда отличит невинную девушку от порченой. Когда он впервые увидел свою будущую жену, английскую принцессу Гиту, мать Мстислава, то сразу понял, что она невинна, и был пленен ее невинностью.

Пир наконец закончился. Святополк и Марджана остались одни в княжеской опочивальне.

Раздев Марджану, хмельной Святополк захмелел еще больше – при виде ее тела. За свою достаточно долгую жизнь он успел заметить, что, хотя обнаженные женщины и вызывают желание, более изящными они все-таки кажутся в одежде. Одежда создавала какую-то загадку. Однако обнаженная Марджана была прекрасней и изящней, чем одетая, и загадка в ней, как ни странно, оставалась.

Она действительно оказалась не девушкой, но зато она умела такое, о чем Святополк, привыкший к простым, грубым ласкам, не имел ни малейшего понятия. Она открыла ему целый мир изощренных восточных наслаждений, в который он погрузился, как в некую волшебную сказку.

– Марджана, – сказал он уже на рассвете.

– Да, мой повелитель, – ответила она (она говорила по-русски с милым акцентом), сладко целуя его в губы и прижимаясь к нему всей своей роскошной грудью.

– Марджана, – повторил он, тая от ее прикосновения, – я знаю, что взял тебя не девушкой, и прощаю тебе это за твое волшебство в любви. Но скажи, кто тебя этому научил? Ведь кто-то тебя научил.

– Отец, – спокойно ответила она.

– Кто? – переспросил потрясенный Святополк.

– Мой отец, Тугор-хан. У нас, половцев, девушку всегда учит любви отец. Или дядя, если отца нет в живых. Просто мы скрываем это. Ты первый русский, кто узнал. Молчи об этом. Если ты проговоришься, я в отместку стану обычной покорной женой, и все мое волшебство исчезнет. Тебе выпало счастье узнать любовь половчанки, так молчи.

Для Святополка это было совершенным откровением. Он слышал истории о далеких народах, где мужчины живут с дочерьми и сестрами, но всегда считал это небылицами. И вот, оказывается, совсем близко, у половцев…

Сознание того, что Марджану развратил родной отец, вдруг страшно возбудило Святополка, и он, казалось бы, уже истомившийся от ласк, вновь овладел ею – просто и примитивно, как он умел с юных лет. Но Марджана извивалась под ним, как змея, и превратила все в какую-то сумасшедшую, неистовую пляску.

Начались безумные дни: он занимался государственными делами, пировал с дружиной, встречался с князьями и боярами, но на самом деле все его мысли были о предстоящей ночи. Марджана никогда не повторялась, все время выдумывая что-то новое. Иногда ему казалось, что они совершают какой-то жуткий грех, но тут же он одергивал себя: ведь это его законная жена, принявшая христианство и обвенчанная с ним в Софийском соборе. В чем тут может быть грех?

Святополк страшно возгордился: обычные женские ласки, которыми довольствовались те, кто окружал его, и которыми когда-то довольствовался он сам, казались ему пресными, как вода в сравнении с брагой. Он один пил эту брагу, он один владел единственным в Киеве черным бриллиантом, и Марджану он не променял бы на все сокровища мира. Даже власть свою он бы отдал ради нее.

Мстислав

Двенадцатилетним мальчиком Мстислав был оторван от семьи и отправлен князем в Новгород, из которого только что местные бояре изгнали Святополка. Там Мстислав пытался найти друзей среди своих сверстников, но те слишком робели перед ним, и никаких игр между ними не получалось.

Приходилось довольствоваться обществом княжеской дружины, которая относилась к нему одновременно и почтительно, и снисходительно. Напившись браги, захмелевшие дружинники вообще забывали о сидящем с ними Мстиславе и начинали говорить на разные темы.

Особенно любили они вспоминать и обсуждать прошлое Руси. Из этих разговоров Мстислав узнал многое, что противоречило тому, чему его учили. Он узнал, что Владимир Святой, крестивший Русь, был побочным сыном Святослава I от ключницы Малуши и что он отобрал законную власть у своего брата Ярополка. Сначала Владимир (первая жена которого умерла при родах) попросил руки красавицы Рогнеды Полоцкой, дочери варяга Рогвольда, сосватанной за Ярополка. Верная жениху Рогнеда отказала Владимиру, сказав к тому же, что не может обвенчаться с сыном рабыни. Оскорбленный отказом, князь взял боем Полоцк, пожалованный Рогвольду за верную службу отцу Владимира, убил Рогвольда и его сыновей, а несчастную Рогнеду взял в жены, перед этим, как говорят, изнасиловав. Распоясавшись окончательно, Владимир пошел на Киев. Там он вошел в тайные переговоры с одним из воевод своего брата, которому Ярополк безмерно доверял. Воевода уверил Ярополка в том, что киевляне ждут Владимира и составили против законного князя заговор. Напуганный Ярополк ушел в Родню, и Владимир, взяв Киев, осадил брата в этом последнем его убежище. Воины Ярополка изнемогали от голода, и память об этом сохранилась надолго в пословице: «Беда аки в Родне». Изменник-воевода склонял Ярополка к миру, и тот в конце концов согласился отправиться на переговоры. Воевода немедля уведомил Владимира, что брат отдается ему в руки. Один из верных слуг Ярополка, по имени Варяжко, отговаривал того идти к брату, но Ярополк не послушал доброго совета. Он отправился в Киев, где Владимир должен был поджидать его в теремном дворце. Предатель ввел Ярополка во дворец и запер дверь, чтобы дружина не могла войти за ним. Тут же два наемника-иноземца набросились на законного князя и пронзили ему грудь мечами. Варяжко же, опасаясь мести Владимира, бежал к печенегам.

Убив брата, Владимир взял себе второй женой его беременную супругу-гречанку и усыновил ребенка. Помимо Рогнеды и вдовы Ярополка, у него появились еще три жены: одна была из Богемии, вторая – из Руси, а третья – из Болгарии. Последняя родила Бориса и Глеба.

Владимир давно охладел к Рогнеде, родившей ему четырех сыновей и двух дочерей, и предпочитал ей новых жен. Но однажды он все-таки посетил ее уединенное жилище на берегу реки Лыбедь. Рогнеда же задумала наконец отомстить ему за убийство отца и братьев. Когда князь заснул после мерзких для нее ласк, она решила ножом убить его. Однако князь, спавший, казалось бы, крепко, проснулся и легко отобрал у нее нож.

Владимир решил собственноручно казнить Рогнеду. Он приказал ей надеть брачную одежду, сесть на богатом ложе в светлой храмине и ждать смерти. Но когда он вошел в храмину, его маленький сын Изяслав, наученный Рогнедой, подал ему обнаженный меч со словами: «Ты не один, отец мой. Сын твой будет свидетелем». Раздраженный Владимир воскликнул: «Кто же знал, что ты здесь!» – бросил меч на землю и вышел из храмины. Убить Рогнеду в присутствии их сына он не посмел.

Он созвал бояр и попросил их совета. Бояре, сочувствовавшие бедной Рогнеде, в один голос советовали помиловать ее. Владимир внял их словам, повелел возвести недалеко от будущего Витебска город Изяславль и отправил туда мать и детей с глаз долой. Впоследствии Изяслав стал князем Полоцким, получив владения своего убитого деда.

Захватив власть, Владимир изгнал из Киева варягов-наемников, которые помогли ему к этой власти прийти. Затем он решил упорядочить веру в языческих богов и установил культ шести из них во главе с богом войны и грозы Перуном – Аресом и Зевсом в одном лице. Новое изображение Перуна с серебряной головой было поставлено на священном холме близ теремного двора, в окружении других статуй-кумиров. Здесь приносились человеческие жертвы и лилась кровь. Такую же статую Перуна установил на берегу Волхова дядя и воспитатель Владимира Добрыня, брат ключницы Малуши, которого Владимир послал управлять Новгородом.

Но прошло всего несколько лет, и Владимир вдруг увлекся христианством, которое исповедовала его бабка Ольга. Сразу же после взятия Херсонеса и очередной женитьбы, на этот раз на Анне, сестре ромейских императоров Василия и Константина, он, сам приняв крещение, решил крестить Русь. Главной причиной тут, конечно, была не вера, а стремление упрочить союз с Ромеей. Перуна, с таким торжеством установленного на холме, привязали к конскому хвосту, били палками и наконец сбросили с холма в Днепр. Чтобы язычники не вытащили Перуна из воды, княжеские дружинники отталкивали его вплоть до самых порогов, за которыми он был выброшен волнами на берег (это место долго называлось Перуновым). Остальным статуям повезло меньше: они были изрублены или сожжены.

Народ плакал, но не смел защитить своих богов. А на следующий день киевлян, не объяснив им даже сути новой веры, загнали креститься в Днепр. Некоторые говорили, что новая вера должна быть мудрой и святой, раз великий князь предпочел ее вере отцов своих. Крещение проводилось, разумеется, и в других городах. В том же Новгороде дядя Владимира, забыв о Перуне, железным кулаком вводил христианство.

Приняв новую веру, Владимир продолжал жить с пятью женами (впрочем, и давно оставленная Рогнеда на словах продолжала считаться его женой). Кроме того, он имел около трехсот наложниц в Вышгороде, около трехсот в Белогородке и около двухсот в селе Берестове. Со всеми ними Владимир переспал хотя бы раз. Но и этого блудливому князю было мало. Он не пропускал ни одной понравившейся ему женщины, будь то замужняя или невинная дева. Святость браков, невинность – все это было для него пустым звуком. Всякая более-менее красивая женщина или девица боялась привлечь его сладострастный взор.

Очень любил Владимир развлекаться с несколькими женщинами одновременно.

В те времена в Киеве ходила шутка, над которой, по слухам, хохотал и сам князь. Киевлянку спрашивают: «Ты хотела бы отдаться великому князю?» Та отвечает: «Уже нет».

Владимир Святой, которого Мстислав привык почитать как человека, принесшего на Русь истинную веру, как защитника Руси от печенегов, и в честь которого к тому же был назван его, Мстислава, отец, оказался кровожадным, коварным, распутным чудовищем.

Ярослав Мудрый, третий сын Рогнеды, рядом с ним выглядел благородным князем, но и на его совести, как выяснилось, были пятна. Он, как говорили, в последний год жизни Владимира собирался вступить в войну с родным отцом, для чего нанял в Швеции большие отряды варягов (он был женат на дочери короля Олафа и имел со Швецией тесные связи). После всего, что Мстислав узнал о Владимире, он не мог осуждать Ярослава за это. Тем более некоторые утверждали, что войну хотел начать сам Владимир – из-за того, что Ярослав отказался выплачивать Киеву дань. Но было и другое. Как-то прибывшие в Новгород, где княжил Ярослав, варяги передрались с местными жителями во дворе Поромона, и многие из варягов были убиты. Ярослав был страшно разгневан, но затаил этот гнев. Он заманил в свой дворец бояр и воевод новгородского войска, которых изрубил в отместку за варягов. Часть новгородцев в страхе бежала.

Не успела закончиться эта кровавая ночь, как к Ярославу прибыл гонец от его любимой сестры Предславы, сообщавшей, что их отец умер, а между братьями уже разгорелась борьба за власть. Ярославу пришлось покаяться перед новгородцами. Он собрал горожан на вече и обратился к ним с такими словами:

– О моя любимая и честная дружина, которую я вчера в безумии своем изрубил! Смерть их не искупишь теперь никаким золотом… Братья! Отец мой умер. В Киеве беззаконно княжит Святополк, который не был сыном ему. Я хочу идти на Святополка войной – поддержите же меня!

Новгородцы простили своего князя и выставили три тысячи воинов. Простояв три месяца у Любеча на Днепре, Ярослав решил наконец напасть на Святополка и выиграл битву. Святополк бежал, а Ярослав вошел в Киев. Большинство считало, что он в своем праве. Святополк был старше Ярослава, но не был родным сыном, и известно было, что Владимир его не любил.

Однако борьба на этом не закончилась. Святополк Окаянный приводил на Русь то поляков, то печенегов, снова отвоевал и потерял Киев, и только через четыре года после победы Ярослава на реке Альте Святополк был разбит окончательно.

После поражения Святополк повредился в уме. Одни говорили, что он к тому же ослаб и слуги несли его на носилках. По словам других, он быстро проскакал через всю Польшу и (в этом все сходились) умер где-то в неизвестном месте, вдали от Русской земли.

Но тут у Ярослава появился новый враг. Когда он усмирял восстание в Суздальской земле, из Тьмутаракани во главе русско-кавказских войск пришел брат Ярослава Мстислав. Этот князь, победивший в поединке кавказского князя Редедю, очень нравился своему юному тезке. У них совпадали не только имена, но и отчества – Мстислав Владимирович.

Мстислав, прозванный Храбрым, выиграл битву под Лиственом близ Чернигова, обратив Ярослава с его варягами в бегство. Но он не требовал себе Киев. Он предложил брату поделить Русскую землю по Днепру. Себе он просил Левобережье с Черниговом и Переяславлем, а Ярославу оставлял Киев и правобережные земли. Ярослав вынужден был согласиться.

Этот раздел произошел в 1026 году, а спустя десять лет Мстислав Храбрый разболелся во время охоты в черниговских лесах и умер. Наследников он не оставил, и Левобережье снова отошло к киевскому князю. Ярослав Мудрый стал единственным повелителем Руси.

Вообще, над сыновьями Владимира словно витал некий злой рок, заставлявший их расплачиваться за грехи отца. Глеб Муромский был зарезан на корабле под Смоленском собственным поваром, которого подкупил Святополк Окаянный, стремившийся избавиться от соперников.

Святослав Древлянский бежал в Чехию, землю своей матери, но убийцы, подосланные все тем же Святополком, настигли его в Карпатских горах.

Всеволод Волынский сватался к вдове шведского короля Эрика – Сигриде-Убийце – и был сожжен ею вместе с другими женихами на пиру в королевском дворце.

Судислав Псковский был по клеветническому доносу засажен Ярославом в поруб, особую тюрьму без дверей, с маленьким оконцем для передачи пищи, где просидел двадцать четыре года. Только через четыре года после смерти Ярослава его выпустили из тюрьмы племянники, чтобы немедленно отправить в монастырь. Там он и умер в 1063 году, пережив всех своих братьев.

Но самой тяжелой была история смерти Бориса, любимца отца и отцовской дружины, а потому главного соперника для братьев. Он был убит вскоре после смерти Владимира, возвращаясь из похода против печенегов. Мстислав привык считать, что его тоже убили люди Святополка Окаянного. Однако новгородские дружинники говорили другое. По их словам, Бориса убили варяги Ярослава Эймунд и Рагнар, ночью ворвавшиеся в княжеский шатер. Эймунд якобы преподнес Ярославу отрубленную голову Бориса.

По ночам Мстислав мучительно обдумывал услышанное от дружинников. В голову ему лезли совсем уж страшные мысли.

В том, что Бориса убили варяги Ярослава, сомневаться, кажется, не приходилось. Тем более что в «Житии святых Бориса и Глеба», которое Мстислав читал до прибытия в Новгород, также упоминались два варяга (только служившие Святополку), один из которых добил мечом еще дышавшего князя. Упоминалась там и отрубленная голова – но не самого Бориса, а его оруженосца венгра Георгия. Но что, если Глеба и Святослава Древлянского тоже убили люди Ярослава, а из Святополка сделали козла отпущения – просто потому, что он проиграл. И разве не мог Ярослав отравить Мстислава Храброго?

А несчастный Судислав Псковский, четверть века гнивший в тюрьме и сменивший ее на монастырь? Его арестовали вскоре после смерти Мстислава Храброго. Перед этим Ярослав посадил княжить в Новгороде своего старшего сына Изяслава и назначил нового епископа. Он явно укреплял северные рубежи, а Псков тоже располагался на севере. И что удивительного, если он хотел избавиться от последнего брата? Быть может, причиной ареста был не какой-то там донос, а воля Ярослава.

Но, что ни говори, Ярослав сделал много полезного для Руси. При нем в Киеве воздвигли Софийский собор и Золотые ворота, при нем перевели много книг с греческого на русский, создали первые школы. Он сам, без ведома ромейских священников, назначил русского митрополита Иллариона, бывшего пресвитера Берестовской церкви. При нем Антоний Любечанин создал Киево-Печерскую лавру. Теперь от этого обычая отошли: митрополитом снова был грек, враждовавший с лаврой.

И все же предки, которыми Мстислав привык гордиться, начали казаться ему какой-то свирепой бандой разбойников, готовых на все ради борьбы за власть. Даже перед самым его рождением была усобица, пусть не такая кровавая: Святослав отнял власть у Изяслава. А когда Мстиславу было два года, случилась битва на Нежатиной Ниве, где погиб Изяслав.

Дружинники, как это ни странно, не осуждали ни Ярослава, ни даже Владимира. Наоборот, они гордились, что все эти великие князья поначалу княжили в Новгороде.

– И Изяслав Ярославич тоже был нашим князем, – вспомнил как-то один из дружинников. – Как и сын его Святополк одно время. Готовься, Мстислав Владимирович: сидеть и тебе на киевском престоле. Примета безотказная.

Узнал Мстислав и о призвании варягов – Рюрика с его братьями Синеусом и Трувором. Не очень понятно было, правда, кем был Рюрик – полновластным князем или просто приглашенным начальником дружины. Но, видимо, все-таки полновластным князем, раз Вадим, внук Гостомысла, поднял против него восстание.

Особенно же много говорили о Вещем Олеге – преемнике Рюрика, захватившем Киев и дошедшем до Царьграда. Умер Олег то ли в Киеве, то ли в Ладоге, решив, когда подрос Игорь, вернуться на родину, но не доехав. Сходились только насчет обстоятельств его смерти.

Новгородские волхвы предсказали Олегу, что ему суждено умереть от любимого коня. С тех пор он перестал ездить на нем. Прошло четыре года; осенью пятого Олег спросил о коне и, узнав, что тот давно умер, посмеялся над волхвами, довольный, что предсказание не сбылось. Он захотел видеть кости коня – ему их показали. Олег стал ногою на череп и спросил: «Его ль мне бояться?» Но в черепе сидела змея; она ужалила князя, и тот скончался. Мстиславу это казалось явной легендой – красивой, мрачной и мудрой.

Он впервые слышал об этих князьях – Вещем Олеге, Рюрике. И впервые он, к великому своему удивлению, услышал, что Русь началась не в Киеве, а в Новгороде.

Любава

Мстислав взрослел, и его все больше привлекали девушки и женщины. Из разговоров пьяных дружинников он уже достаточно много знал об отношениях мужчин и женщин, но сами эти разговоры вгоняли его в глубокую краску. Такие высказывания, как, допустим: «Попаришься с женой в баньке – и человеком себя чувствуешь», – коробили его страшно. Еще ему очень не нравилось выражение: «Она родила ему сына». Можно было подумать, что себе она сына не родила.

Мстислав был очень целомудренным, но никакое целомудрие не могло заглушить властный голос юной крови. Особенно ему нравилась одна из служанок, по имени Любава, на год моложе его, пухленькая, светловолосая. Она была сиротой и жила при теремном дворце. Мстислав слышал, какой словоохотливой она была в разговорах с подругами, но в княжеских покоях Любава всегда была молчалива, лишь изредка бросая на Мстислава быстрые взгляды, в которых таилось озорство. Мстислав при этом краснел и отводил глаза, как будто это он был девушкой.

Однажды, когда они в очередной раз остались наедине и Любава вытирала пыль с окна, он подошел к ней, положил руки на ее плечи, не осмеливаясь опустить их ниже, и горячо зашептал ей в самое ухо:

– Любава, приходи сегодня ночью на сеновал. Придешь?

— Приду, князь, – ответила Любава, как будто речь шла о пустяковой просьбе, и довольно быстро ушла.

Мстислав с трудом дождался ночи. Он был в полном смятении, и мысли его путались. Где-то около полуночи он легко выпрыгнул из невысокого окна и пошел к сеновалу.

Любава уже ждала его. Увидев Мстислава, она сняла с себя платье, потом – рубашку, и он увидел ее свежее девичье тело, прекрасное, как солнце и звезды.

– У тебя кто-нибудь был? – спросил он.

– Никого не было. А у тебя, князь?

– Тоже. Ты боишься?

– Нет, тебя не боюсь.

– Почему?