скачать книгу бесплатно
– А как проверять-то заточку? – задал Киприан мучивший его вопрос. – Ну, раз на палец нельзя.
– А вот так и проверять.
Тимофей запустил пальцы в собственную шевелюру и, выудив оттуда волос, провел им по клинку.
– Ни хрена ж себе! – невольно вырвалось у Макара. – А ну, дай сюда.
Юлька, глядя, как наставник с ребячьим азартом распускает выдранную из своей бороды волосину на мелкие поленца, сама забыла дышать. Потемневший от многочисленных варок, замордованный бесчисленными заточками нож выглядел неузнаваемо – вычищенные бока холёно отливали шёлком на фоне значительно более грубого блеска зашлифованной на кругу рукояти, а острое блестящее лезвие хищно скалилось, с лёгкостью разваливая пополам пучок из нескольких волосков. Мальчишки толпились вокруг и подсовывали Макару выдранные на пробу волоски – а если тоньше волос взять, а если грубее, а прям с кожи сбреет ли?
– Эй, нож-то отдайте, – зашипела на них Юлька. – Затупите, сами точить будете.
– Не… Не возьмусь, – признал своё поражение Кузька и повернулся к Тимке. – Слышь, Кузнечик, а…
Кузьма растерянно умолк. Утомлённый всеми выпавшими на день горестями, мальчишка тихо посапывал, пристроив голову на сумке, куда только что сложил инструмент.
– Да-а… – протянула Юлька. – Наверно, уже третий сон видит. Да и не самый лучший, поди. Неделю в бегах, единственную родную душу, почитай, прям на глазах потерял. Привезли неизвестно куда, да тут же и к работе припрягли.
– Ну, то, что припрягли, это правильно, – кивнул своим мыслям Макар. – Оттаял малец. И что уснул за работой, тоже хорошо.
– Ему это место знакомое, – согласилась лекарка. – Слышь, Кузя, оставь его тут до утра. Дом свой он потерял, и семьи больше нет. Проснётся – будет за что душой зацепиться. Тогда кузня, а потом и крепость ему родным домом станут. А где дом, там всегда семья.
Кузьма вопросительно глянул на наставника. Тот задумчиво смотрел на мальчонку.
– Ладно, уморили мальца, вот и пристраивайте его сами, – принял решение Макар. – А завтра утром посмотрим, что с ним делать.
Глава 2. Ратнинцы
Михайловская крепость. Село Ратное Начало сентября 1125 года
Утром Тимка проснулся рано. Некоторое время он лежал под большим тулупом на мешках с берестой, брошенных поверх угольного ящика с растопкой. Запах берёзового дегтя пробивался сквозь стойкий дух лошадиного пота, который шёл от старой, местами прожжённой попоны, постеленной на мешок. Он надеялся в душе, что вот сейчас откроет глаза, встанет и, прошмыгнув мимо спящего деда, выскочит на улицу. Надеялся, даже молился про себя – Бог, он ведь добрый, он поможет… Но чуда так и не произошло.
Мальчик выбрался из-под тулупа, обнаружил рядом с топчаном кем-то снятые с него сапоги. Не обуваясь, подошёл к оконнице. Поколебавшись, открыл широкую ставню, и кузня заполнилась мягким сиреневым рассветом. Дождь к утру закончился, и утреннее небо обещало быть если не ясным, то и не пасмурным.
Тимофей огляделся. Кузница, в которой его вчера оставили ночевать, выглядела так, как будто мастеровые только окончили работу и вышли передохнуть на часок-другой. Разве что угли в горне успели за ночь погаснуть и теперь лежали, зябко укутавшись в пушистую шапку пепла. На стене возле горна устало висел кузнечный инструмент. Тот, что поменьше, теснился на дощатых полках у другой стены. Кузня, освещаемая мягким светом разгоравшегося утра, потихоньку просыпалась.
Когда-то давно – подумать только, целую неделю назад! – Тимка сидел в уголке другой кузни, вслушиваясь в сказку пробуждающейся мастерской: лёгкие позвякивания тяжёлых клещей, глухие удары ещё не проснувшегося молота, сонные вздохи мехов. Таких историй они с дедом насочиняли великое множество – почитай, про каждый инструмент. Да и отец рассказывал немало. И вот сейчас на Тимкиных глаза пробуждалась точно такая же кузница. Но только это была чужая сказка.
Он повернулся к столу, за которым вчера заснул. Обе сумки, и его, и дедова, лежали на краю стола там, где он их вчера и оставил. Мальчишка, успокоившись, подошёл к полкам.
Инструмент в кузнице оказался в основном средний. Не такой большой, как у оружейного мастера слободы, ну, а мелкого было совсем немного. Содержался он в чистоте, ничего не скажешь, но своего места не знал. Похожие вещи лежали в совершенно разных местах, и видимого смысла в их расположении не наблюдалось. Так обычно раскидывали инструменты подмастерья, делая работу сами, без мастера. Тимка не сомневался, что те, кто работает здесь, всегда точно знали, что и где лежит, но… дед требовал для инструмента полного порядка. Слишком уж он дорог, слишком трудно его делать. И получал Тимка свой – свой собственный – только тогда, когда дед убеждался, что внук умеет им владеть, умеет его беречь и обиходить, разумеет его место.
Ещё на полке валялось несколько спутанных мотков серебряной проволоки. Тимка взял один в руки и подошёл к окну. Очень похоже на слободскую работу. Поверхность гладкая, аккуратная, размер проволоки по длине не менялся. Волочил её кто-то из подмастерьев, следы клещей показывали, что тянули проволоку вручную, а не воротком.
Волочить проволоку его учил дед. И вальцы ему дед подарил, когда внук сделал своё первое колечко. Тимка вздохнул. Тот, кто бросил сюда этот моток, ценности проволоки явно не понимал. Для него это был металл, годный разве что в переплавку. Куски разного калибра спутаны и смяты в один клубок. Дед за такое обращение с матерьялом руки пообрывал бы.
Кузнечик задумался.
«Деда нет… и никого больше нет, если отец не найдётся. Кузьма пацан свойский, да и Киприан, его помощник, тоже. И ещё наставник Макар. Остаться бы тут, и никуда идти не надо. Да и куда идти? Дед говорил твердо – домой нельзя, пока не вернется боярин Журавль. Я ведь вчера очень старался – показывал, что могу быть полезным. А вдруг нет, вдруг прогонят? И деда. Деда…»
У Тимки на глазах опять заблестели слезы, и он сердито утёрся. Не ныть. Не стонать. Не рыдать. Делать! Так говорил отец. Так вбивал дед.
Мальчишка огляделся. Все, что можешь сделать на пользу дела – должно сделать. Странные отроки, обрядившиеся в кольчуги, как взрослые ратники, вчера его спасли. Потом привезли сюда, в крепость, накормили. Так что, может, теперь он здесь будет жить… если позволят. В слободе позволялось жить только тем, кто был полезен. Мальчик ещё раз посмотрел на почти остывший горн. С тех пор, как он, вначале вместе с дедом, а потом и сам, впервые развёл в нем огонь, разжигать горн было его обязанностью.
Все, что нужно, нашлось тут же, в кузне. Дрова, несмотря на сырую погоду, оказались вполне сухими, да и угля в ящике тоже было порядочно. Тимка наколол щепы, сунул в угли и осторожно раздул несмелый огонек. Тот, почти как дома, Кузнечику подмигнул, быстренько взобрался по щепкам к аккуратно уложенным дровам. Лизнул на пробу предложенное угощение, чуть задумался, лизнул ещё раз, а потом с лёгким довольным треском стал разбегаться по дровам.
Мальчик посмотрел на меха. Собственно, мех был один, чему Тимофей даже удивился. У них в кузницах меха всегда были парные, тянешь за веревку – один мех гонит воздух, отпускаешь – другой. Жар получался сильным и ровным. Тимка пожал плечами и потянул. Мех вздохнул, набирая полную грудь воздуха, и степенно, не спеша погнал своё ровное дыхание к огню. Тот довольно загудел, стрельнул искрами, и полыхнул, охватывая все дрова разом, заставляя их раскалиться белыми углями.
Тимка набрал тяжёлый совок угля и закинул его в горн, когда дверь неожиданно раскрылась. На пороге, удивлённо хлопая глазами на незнакомого мальчишку, стояла девчушка лет десяти, растрёпанная, наспех одетая в какой-то странный наряд – то ли юбка, сшитая как порты, то ли порты, скроенные как юбка. Разглядывая Тимофея, войти в кузню она не решалась, но и убежать не спешила.
– А Кузька где? – девчонка, не обнаружив того в кузнице, явно расстроилась.
– Не пришёл ещё, – Тимка ещё раз качнул меха, и посмотрел на девочку, которая хлюпала носом и, похоже, собиралась разреветься. – Да ты зайди лучше, нельзя в кузне на проходе стоять.
Девчушка поколебалась, не решаясь войти, потом посмотрела на свою руку, зажатую в кулачок, и осторожно вошла.
– А когда он придёт?
– Не знаю, – мальчишка сочувственно посмотрел на гостью. – Они вчера поздно ушли.
– Мне очень надо, – она всхлипнула и опять посмотрела на вещь, которую держала в кулаке. – Поломалось… Меня Анька убьё-о-от!..
Глаза её наполнились слезами, губы задрожали.
«Сейчас разревётся, как я вчера. Нельзя до стыда доводить. Придётся что-то делать».
Тимофей протянул руку. Девочка поколебалась, опасаясь отдать в руки незнакомцу очень важную для неё вещь но, похоже, другого выхода не нашла. Несмело протянув руку, она вложила в Тимкину ладонь две серёжки. Кузнечик отошёл к окну и поднес их к свету. Одна серёжка оказалась совершенно целой, а вот вторая… Серебряная пластина с напаянным на неё узором была изогнута, проволока в одном месте отошла, а подвесной крюк отсутствовал вовсе.
Мальчик взял в руки ту, которая осталась целой, пригляделся к работе. Сложного в серёжке ничего не было: на плоской, довольно аккуратно выделанной пластине напаяли узор из колечек и завитушек. Видно, что украшение уже чистили, и не раз, отчего и пластина, и проволока потеряли свой блеск. Опять же, пластина была совершенно плоская, а Тимка знал, что на плоском серебро не играет, надобно, чтоб всегда изгиб был. Тогда полукруглая серёжка начнет ловить свет от солнышка и играть бегающими по проволоке искрами при самом лёгком движении головы. Крюк и вовсе сделан грубовато, выгнут из кованой проволоки.
– Поправим, – Тимофей уверенно кивнул и, порывшись в сумках, начал доставать свёртки с нужным инструментом. – Ещё лучше станут.
– Лучше не надо. Надо чтоб как было. Я их у Аньки без спросу взяла. Померить только. Только я одну уронила, а пока нашла, она поломалась.
– Сама? – Тимка скептически посмотрел на серёжку. Девчонка засопела.
Кузнечик, прищурившись, взглянул на неё. Держать она себя умела. Даром что мала ещё, слёзы на глаза накатились, губы дрожат, а вот себя держит. Не то, что его соседки в Мастеровой слободе, те по любому поводу в рёв пускались. Тимка вспомнил, как он вчера разревелся сам и как мальчишки-дозорные делали вид, что не замечают. А ведь нагорит ей… Сильно нагорит.
– Точно так не выйдет. Видишь, пластина немного помята. Я её, конечно, выправлю, но всё равно видно будет. А вот если я их обе поправлю, то разницу и не заметишь. Да и отделаю так, что они намного красивее станут. Не дура же Анька на такое ругаться.
– Минька сказал, что дура. Она всегда ругается, – девчушка шмыгнула носом. – А ты сумеешь?
Тимофей уверенно кивнул и потянул сумку с инструментом. Девочка тут же пристроилась сбоку на табурете, на котором вчера вечером сидела Юлька.
– Меня Елька зовут, – она наконец нашла способ познакомиться, поглядела на разложенный инструмент и спросила: – А ты кузнец?
– Ваши Кузнечиком прозвали. А кузнецом дед был… – Тимка вздохнул. – А вообще меня Тимофеем зовут.
Елька кивнула.
– Тебя на болоте вчера нашли. Мне Сенька рассказывал, он в десятке гонцов состоит. Ой!.. – девчушка испуганно прикрыла ладошкой рот. – У тебя же дед умер!
Чуть ли не больше всего на свете Тимка не любил, когда его кто-нибудь начинал жалеть. Особенно когда какая-нибудь дородная баба, вспоминая его умершую мать, начинала голосить: «Сиротинушка-а!..», пытаясь облапить и прижать к себе мальчишку. И удрать неудобно, и слушать тошно. Но тогда хоть дед мог рявкнуть: «А ну, хватить выть, бабы! Чай, не покойник ещё!» Тимофей покосился на девчонку. Нет, жалости в её глазах не было, скорее испуг, что ли. Тимка даже удивился – а ей с чего пугаться-то?
– У нас в поветрие тоже много умерло, – сообщила она. – А Нинеина весь вообще вся вымерла.
Скрип отворившейся двери прервал неловкое молчание. В кузницу ввалился улыбающийся Киприан.
– Здорово, Кузнечик! О, молодец, уже и горн развел! – Киприан отодвинул засов и крикнул: – Гаврюха! Отворяй давай.
Кусок стены, оказавшийся здоровенной воротиной, открылся, пропустив в кузницу поток утреннего света. Через образовавшийся широкий проход вошёл хмурый спросонья отрок.
– Во! – Киприан с утра был полон задора. – Я ж тебе говорил, что к нашему приходу горн гореть будет.
– Ну так и спали бы ещё… – Гаврюха Киприанового веселья почему-то не разделял. – А эти мелкие чего тут делают?
Киприан пригляделся.
– Еля! А ты чего тут так рано? Матушка-боярыня увидит, ругаться начнет.
Тимофей за свою жизнь знал и побаивался только одного боярина – Журавля и, услыхав про боярыню, тут же навострил уши.
– У меня вот, поломалось, – Елька вспомнила про своё горе и всхлипнула. – А Кузнечик починить обещался.
Отроки подошли к столу.
– Ого, – покачал головой Гавриил, рассматривая покалеченную серёжку. – Это те, что дядька Лавр для боярышни Анны делал? Как же ты её так?
Тимофей опешил – эта дура Анька, оказывается, боярышня.
– Надо в Ратное везти. Дядька Лавр поправит, – Гаврюха поморщился. – Сами не сделаем, инструмент больно тонкий надо.
У девчушки опять на глазах заблестели слёзы. Испуганный взгляд метался между Тимкой и Гаврюхой, который продолжал вертеть в руках серёжку.
Киприан перехватил умоляющий взгляд, которым Елька смотрела на Кузнечика, и забрал у напарника поломанную серьгу. Посмотрел, прикинул работу. Почесал макушку.
– А точно сможешь? – обратился он к Тимке. – Как бы не запортить совсем. Работа дорогая.
Мальчик коротко кивнул головой.
– Вот этот? – Гавриил даже не рассердился, а удивился. – Ты что, сдурел, что ли, незнамо кому такую работу доверить?
– Чего тут у вас? – поинтересовался вошедший в проход Кузьма.
Киприан показал поломанную серьгу.
– Вот же ж… – Кузька украшение узнал сразу. – Ну и визгу будет.
– Ну, пожалуйста! – Елька, уже не сдерживаясь, хлюпала носом. – Пусть Кузнечик попробует.
– Ишь ты, познакомились уже, – хмыкнул Кузька и обратился к Тимофею – Сделаешь? А то ведь и правда влетит по самое не хочу.
– Ну, так теперь нам влетит, – продолжал упираться Гаврюха.
– А тебе-то за что? – ухмыльнулся Киприан и тоже глянул на Кузнечика: – Чего делать надо?
– Отжечь, выправить на свинце, спаять. Это легко… – Тимофей задумался. – Но после пайки и отбела она будет сильно разниться со второй. Значит, вторую тоже в отбел. Но вот, как было, выглядеть уже не будет. Её можно скруглить, чтоб не плоская была, ну, свернуть немного. Тогда серебро будет играть, и помятая проволока заметна не будет.
– А пластина? – Кузьма вспомнил, как Лавр делал эти серёжки. – Батя с ней долго маялся, пока отшлифовал.
– Зачернить. Тогда то, что пластина помята, будет незаметно. Видишь, тут серебро уже потемнело и выглядит, как грязь. А если всё начернить, а узор до зеркала сполировать, будет выглядеть нарядно. Даже лучше ещё, чем сейчас.
– Если лучше, Анька ругаться не станет. Скажу, сам Ельке велел принести, чтоб почистить, да и Анька просила как-то. Давай делай.
Тимка принялся раскладывать инструмент. Киприан, уже принявший Кузнечика за авторитет в кузнице, насмешливо лыбился, наблюдая за округлившимися глазами Гавриила. Тот перехватил взгляд и насупился.
Тимофей достал несколько запечатанных малюсеньких кувшинчиков, которые дед почему-то называл пузырьками. Затребовал пару глиняных мисок, насыпал в каждую немного порошка и добавил воды. Поставил на угли с краю горна и попросил снять, когда станет горячим. Бурчащий, но любопытствующий Гаврюха пристроился следить.
Кузнечик уложил обе серьги на железную пластину, подхватил клещами и понес к горну. Киприан встал к мехам. Кузьма с любопытством наблюдал, как двенадцатилетний пацан, не произнеся лишнего слова, пристроил его подмастерьем к работе.
– Медленно. Ещё медленней… – мальчик плавно повел рукой, задавая ритм. – Меха не дуть, дышать должны.
Угли потихоньку начали разгораться, железка, на которой лежали серёжки, медленно наливалась вишневым светом.
Кузьма пристроился сбоку и ловил каждое движение.
– Сгорит. Как есть сгорит, – одними губами прошептал Гаврюха.
– Не… – Кузнечик не сводил глаз с сережек. – Не сгорит. А вот рассыпаться может.
Быстрым движением Тимка вынул пластину из огня и стряхнул серёжки в миску. Вода с разведенным в ней порошком резко зашипела. Не ожидавший этого помощник отпрянул. Тимка вернулся к столу, подхватил медные щипцы и протянул Гаврюхе.
– Руками туда лазить нельзя, – пояснил он. – Только пинцетом. Вот так. Когда отбелится, надо промыть и на тряпице высушить. А я пока амальгаму приготовлю.
Мальчишки столпились у миски и, неумело ковыряясь пинцетом, по очереди доставали серёжки из раствора. Елька путалась у них под ногами и требовала показать – не испортилось ли?
– Ага, значит, отбел? – Кузька вспомнил название проводимой операции. – И впрямь серебро белое, как молоко, стало. А из чего он?
– Он разный бывает, – откликнулся из-за стола Тимка. – Этот из соли и винного камня.
Гаврюха, пытаясь пользоваться пинцетом, выполоскал серьги в кадушке, уронил, достал рукой, засунул обратно между губками пинцета и направился к столу, вокруг которого уже собрались все остальные. Елька уселась на свой табурет и внимательно следила за Кузнечиком.
А работал он и впрямь ловко. Перво-наперво, не допуская ни одного лишнего движения, он выровнял пластину на куске свинца. Затем тонким пинцетом уложил проволоку так, чтобы узор повторялся без всяких искажений. Натертая амальгамой пластина масляно поблёскивала. Несколько вздохов меха, и проволока прочно приварилась к поверхности пластины. Снова отбел, лёгкие удары молотка, и рядом с наковаленкой легли две уже не плоские, а слегка свернутые полукругом пластины, на которых прочно сидел проволочный узор.
Из второго пузырька Кузнечик добавил порошок в миску с горячей водой – противно завоняло тухлыми яйцами. Бросил туда серёжки, Елька ахнула: они мгновенно стали черными. Мастер аккуратно прополоскал их в воде, просушил тряпочкой, а затем ею же набрал белого порошка и принялся начищать проволочный узор. Там, где он тер, чернота уходила, появлялся серебристый блеск металла, красиво выделяясь на остававшемся черным фоне. Елька протянула было руку потрогать, Кузнечик глянул и улыбнулся. Она смутилась и руку убрала.
– Трогать нельзя. Рано ещё.
Взял другую тряпочку, намотал на палец и макнул в третий кувшинчик, с тёмно-красным порошком. Серебристый металл начал зеркально блестеть, отбивая свет мерцающими искрами. Елька смотрела на серёжки округлившимися глазами – такими нарядными, со сверкающим рисунком на тёмном фоне она их не видела.
