Корабельщик

скачать книгу бесплатно


– Подумаешь, вода! – сказала Дуклида. – Я вот слыхала, что люди там тухлятиной питаются.

– У нас было свежее мясо, – нахмурилась Еванфия.

– Ладно, рассказывай сказки! Что, каждый день по тюленю забивали?

Разгорелся общий спор, к которому Максим почти не прислушивался: у него просто язык не поворачивался, чтобы обратиться к Еванфии с вопросом. Она пару раз взглядывала на него, но мельком, как будто не замечая – ну, стоит себе мальчик с открытым ртом, и ладно. Мало ли таких мальчиков?

– Ну ладно, ежели там так хорошо, что же вы обратно в Селавик приехали? – не вытерпела Дуклида. Почему-то она взъелась на новенькую. Наверное, потому, что раньше все знакомые ребята уверенно признавали ее самой красивой во дворе, а теперь часть из них, как опасалась Дуклида, может переметнуться в Еванфины воздыхатели.

– Так получилось, – нехотя проговорила девочка. Лицо ее стало каким-то отстраненным, замкнутым, и спорщики осеклись, поняв – ничего она не расскажет, как ни проси, особенно в такой шумной компании. Вот если наедине, тогда может быть. И каждый сразу сделал зарубку в памяти: расспросить ее как-нибудь при случае, выведать “страшный” семейный секрет. А потом щегольнуть в разговоре тайным знанием, но не выдавать его, конечно, а так, намеком.

В последующие дни Еванфия нечасто выходила из дому, а если и появлялась во дворе, то все больше с отцом. Это был уже взрослый, почти старый человек со странным именем Игнатий, чуть ли не тридцати лет от роду. Он выглядел истощенным, не слишком опрятным, и почему-то сразу становилось понятно, что он стыдится своего преклонного возраста. По тихим разговорам среди сверстников Максим уяснил, что старик разыскивает родственников или ищет работу, но никто не хотел брать его.

Жили они у двоюродной сестры, в маленькой полутемной комнатушке на четвертом этаже, в компании многочисленной ребятни всех возрастов.

Еванфию определили в тот же самый класс, в котором учился Максим. Ничего удивительного, в нем как раз и собрали всех ребят одного возраста, обосновавшихся в третьем и пятом домах по Моховой улице. Правда, за четыре года учебы состав уменьшился вдвое, и в сентябре в класс пришло всего семнадцать учеников.

– Встречаем новенькую! – развязно крикнул Лупа, рыхлым снежком врываясь в кабинет и театрально вытягивая руку, словно объявил появление Королевы. Максим обернулся – он рассматривал старую географическую карту, на уголке которой в мае зачем-то нарисовал звездочку – и успел увидеть смущенную Еванфию, которая вошла следом и нерешительно мялась у порога. – Ну что же вы, барышня? Выбирайте место, – продолжал паясничать Лупа.

Ученики, успевшие собраться, сдержанно загудели.

– Прекрати, Лупа, – заметила Аделаида, возникая в классе последней. – Ой, извини, Харитоша. – Она взмахнула журналом, указывая перекосившемуся Лупе на его традиционное место в дальнем углу кабинета, и усмехнулась.

– Здравствуйте, Аделаида Серафимова, – загалдели ученики.

– Познакомьтесь с Еванфией Питиримовой, – сообщила природница. – Хотя вы наверняка уже видели ее… Не знаешь, куда приткнуться? Да вот к Максиму, у него, похоже, соседки не стало. С Ираидой что-то случилось, Макси?

– Утонула, – кивнул мальчик, а Еванфия тем временем юркнула за парту.

Максим и не заметил, как прошел урок. Пару раз учительница обращалась было к нему, спрашивая что-то о каникулах, но отвечал он явно невпопад, отчего по классу гуляли смешки, а Лупа попросту гоготал так, что стекла дребезжали. Еванфия один раз покосилась на соседа насмешливо, но не засмеялась, даже не фыркнула. А потом Аделаида будто забыла о Максиме и пытала других учеников, заставляя их мучительно вспоминать, что же им было задано на лето.

Ко второму уроку Максим немного пришел в себя, и к тому же в расписании значились столярное мастерство и рукоделие. А значит, класс разделился на две половины – девчонки скрылись за таинственной дверью, в самом загадочном кабинете школы. Тот и находился-то в углу, совсем далеко от выхода. А ребят погнали во двор, где издавна в сарае, в окружении некачественной мебели, изготовленной учениками, и проходили такие уроки.

– Что-то ты какой-то квелый сегодня, – заметил к середине занятия Макарий Ферапонтов по прозвищу Риска. – В прошлом году у тебя с металлом куда лучше получалось. Не любишь ты дерево, похоже. Или оно тебя не любит…

– Да где ж его любить-то? – заметил Пров. – У нас тут и деревьев-то нет. Вот если на юге…

– А я знаю, в чем дело! – загундосил Лупа, ухмыляясь. – Он в Евку влюбился.

– Ничего не влюбился! – вскинулся Максим. Но ребята только засмеялись, а некоторые даже похлопали его по плечам.

– Она девка ничего, хоть и авачка. Симпатичная.

– Рано тебе еще о семье думать, – нахмурился Макарий. – Вот закончишь школу, поступишь на работу, а там уже можно. – Учителю было уже далеко за двадцать, и он, по слухам, имел троих живых детей и еще двух погибших. – Если о девчонках мечтать, и до беды недалеко – инструмент штука хитрая, палец фуганком оттяпаешь, и вся недолга. А ты парень способный, только ленишься…

– Дурак он, – скривился Лупа, но его никто не поддержал.

Да, учеба в пятом классе у Максима не заладилась с самого начала. То ли предметы стали слишком сложные, то ли Еванфия и в самом деле была тому виной, только мало что у него получалось. В первые четыре года было почему-то не так тяжело. А сейчас редко когда удавалось удачно ответить, да и то случайно, почти наугад попадал. Особенно Максима дроби раздражали, всякие три пятых да семь шестых – и так-то язык сломаешь, пока скажешь, а их ведь еще и складывать заставляли. А то и вычитать, словно других чисел нет, попроще. Единственное, что ему давалось без всякого напряжения – дольменский язык: тот словно сам впитывался в мозг вместе со всеми временами, падежами и фонемами, не считая склонений и спряжений. “Юнаам-па-тепи-ни…” – читал он без запинки. – Поод-инда-у-и-ни” – “Переводи!” – “Не оттуда ли?… В смысле, не с огорода ли то, что… Это, короче. Оно принадлежит свинье”. – “Все слышали? Разберем подробнее…”

– Ты вряд ли сможешь найти хорошую работу с таким аттестатом, – однажды вполголоса проговорил Риска, когда Максим сколотил на редкость непрочную скамейку. – Я не помню такого случая с того времени, как у меня учился Гермоген. – Он сказал это себе под нос, но Лупа, конечно, услышал и тут же захихикал.

– Я передам Дрону, – радостно сообщил он, ничуть не понимая, что тому вряд ли понравятся слова Ферапонтова.

Несмотря на все школьные огорчения, кое-что столярное Максиму все-таки удалось. О том, чтобы достичь успехов в освоении права или, того хуже, химии, он и не мечтал, доверившись случаю и везению.

Прочитав однажды в учебнике истории о людях, одержимых небом, он тоже захотел подняться над толпой и воспарить подобно птице. Для этого требовалось всего лишь повторить подвиг первого летуна, которому удалось сконструировать деревянные крылья-махалки. В книжке даже приводилась очень грубая и приближенная схема летательного механизма, скорее даже не схема, а ее набросок. В общем, ее изучение могло дать серьезному столяру не больше сведений, чем созерцание полярной совы.

К тому же судьба легендарного летуна, проживавшего далеко на юге страны, в Кукшире, сложилась туманно – он то ли погиб при испытании своего изобретения, то ли был повешен за насмешку над природой. Учебник обходил этот вопрос молчанием, а учитель истории и права Спиридон по прозвищу Параграф выдвигал сразу несколько версий.

Но Максим рассудил, что картинки в учебнике достаточно. Натаскав отовсюду деревянных планок, он принялся увлеченно скреплять их между собой – клеем, гвоздями и проволокой.

– Не полетишь, – уверял его Ефрем, порой заходя в гости, но помогал мастерить крылья с увлечением. В итоге махалки стали их общим детищем, громоздким, едва пролезающим в дверь, но невыразимо прекрасным, как бесконечное ледяное поле с торосами. Крылья похрустывали “суставами”, шелестели парусиной, овевая “мастеров” волнующими потоками воздуха, и словно живые трепетали от предчувствия полета.

– Развели тут мусор, – ворчала Дорофея, подметая под распластанным изделием. – А ну как разобьешься? Помнишь, как мама с крыши упала?

– Были бы у нее такие махалки, не упала бы, – убежденно отвечал Максим.

Конечно, сохранить крылья в тайне не удалось, слишком уж подолгу пропадали ребята в квартире Рустиковых. Посмотреть на них приходили все, даже Лупа как-то раз пытался, но Максим не пустил того на порог, и Харитон в злобе убежал, выкрикивая гадости. Риска тоже прознал о мастерской Максима, и после этого относился в нему несколько мягче, почти не обращая внимания на проколы в учебе. Еванфия тоже приходила несколько раз. Погуляла вокруг конструкции, потрогала крепление ткани к планкам и сказала:

– Неплохо бы проволокой усилить. А то еще оторвется.

– Много ты понимаешь, – насупился Максим. – Куда уж усиливать-то?

Девочка хмыкнула и удалилась, задрав нос, даже спорить не стала.

– Не обращай внимания, – посоветовал Ефрем, который в это время как раз крепил петли для рук. – Но я бы сделал, как она сказала.

– Да я и не спорю, – признал Максим.

И вот наступил великий испытательный день. Осенние вьюги только что улеглись, и снег лежал на мостовой плотным слоем, почти не утрамбованным пешеходами и мобилями. Ефрем с Максимом вышли пораньше, пока Солнце не успело как следует выбраться из ледяного плена моря. Было сумрачно и холодно, но ветер не сметал с ног, так что держаться на скользкой крыше было несложно. Тут конструкторы окончательно собрали весь аппарат, наскоро соединив крылья между собой.

– Я первый полечу, – вдруг заявил Ефрем.

– Еще чего! – возмутился Максим. – Это я придумал махалки. Даже не думай.

– Ткань для них я принес. Без ткани твои махалки ничего не стоят.

– Нет, вы посмотрите! – вскричал Максим, будто вокруг стояла толпа зрителей. Но из башенки на крыше выглянула только облезлая дикая кошка, которую разбудили посторонние звуки.

– Хорошо, – сказал Ефрем. – Но и тебе рисковать я не позволю. – Он схватил кошку за шкирку и поднял ее, добившись оглушительного мяуканья. – Забыл, что первый конструктор крыльев бесславно погиб? Вот пусть лучше она полетит.

Пришлось Максиму пообещать, что он не прыгнет с крыши. Они привязали зверька-испытателя к постромкам, и Ефрем отправился вниз, чтобы вовремя поспеть к упавшим махалкам и не дать прохожим растащить их на топливо.

Увы, испытание и в самом деле окончилось полным провалом. Налетел порыв ветра, и крылья тут же перевернулись: даже не думая лететь, и обрушились с десяти саженей, погребя под обломками зверька. Максиму потом целую неделю пришлось выхаживать кошку, прежде чем она смогла двигаться самостоятельно. Чем, кстати, зверек моментально воспользовался, однажды темной ночью убежав от неудачливого конструктора. А подстилку, бывшую ткань для махалок, Максим потом отдал сестрам, чтобы они пошили себе каких-нибудь тряпок.

В школе эта бесславная история еще долгое время служила поводом для шуток, хорошо еще, что свидетелей краха не нашлось. “Эх, а ваши-то крылья небось до сих пор летят, – порой говорил кто-нибудь из одноклассников. – И почему я не птица?” Пожалуй, одна Еванфия не смеялась. Наоборот, она словно разглядела в соседе по парте какие-то незнакомые ей прежде черты и частенько помогала ему во время опросов и прочих школьных бед. А когда он слишком уж подолгу глядел на ее профиль, замирая от желания тут же, на уроке, поцеловать Еванфию. Она же не хмурилась, а только шептала уголком рта: “Да слушай же! Потом спросят ведь”.

К зиме Максим уверенно выбился в самые неуспевающие ученики класса, да пожалуй, и целой школы.

После особенно неудачного дня он понял, что так нельзя, пора собраться и выучить наконец то, что так и не осилил за осень. Он засел за учебники, но будто само Солнце вместе со своими братьями и сестрами выжгло ему голову – в ней ничего не могло осесть больше чем на несколько дней. Этого хватало, чтобы кое-как держаться на самом дне и не быть отчисленным, но и только. А вот Еванфия на удивление быстро втянулась и наверстала все, недобранное ею в Аваке. Оказалось, что она самостоятельно читала там разные книжки, оставшиеся от прежнего владельца зимовья – древние, местами покрытые заскорузлыми корками звериной крови.

-11

Этот странный старик Игнатий, отец Еванфии, чем дальше – тем хуже выглядел. Нередко он приходил домой затемно или вообще под утро, всегда смертельно пьяным. Максим нипочем не знал бы об этом, если бы не крики, которые порой доносились из Еванфиной квартиры. Визгливый девчоночий голос, непонятно чей, верещал при этом почти неразборчиво: “Не убивай! Пожалуйста, не убивай маму!”, а Игнатий невнятно, глотая слоги, выкрикивал что-то насмешливое. Слушать такое среди ночи было дико.

Нередко при этом раздавался ужасающий грохот, а один раз даже разбилось стекло, выбитое стулом – рано утром Максим видел во дворе его обломки, которые никто из жителей дома почему-то не стал подбирать. Оставшиеся в раме осколки топорщились хищными зубами неведомой прозрачной твари.

После этого Игнатий с затравленным видом возился с малышами, водил их по городу и покупал им сласти. Похоже, деньги ему все же удавалось добыть, и ребята сходились во мнении, что он примкнул к шайке разбойников и грабит по ночам прохожих. Однако Максим сомневался – как мог такой невзрачный, можно сказать хилый тип кого-то ограбить?

В его буйства никто из соседей не вмешивался. На то есть родственники, терпящие его под своей крышей. Впрочем, когда Игнатий не был пьяным, он вел себя прилично, никого не задирал и не читал нравоучений, как прочие старики, например Мария. Даже дарил детям ефимки, по пять-десять штук, и при этом все озирался на окна своей квартиры, будто ожидал оттуда злобного окрика.

А как-то раз в июне Игнатий приехал на настоящем велосипеде, с огромным передним колесом и торчащими из него гнутыми трубками с педалями. Это была замечательная штука, особенно два маленьких колесика под кривой железной трубой, на которой крепилось сиденье со спинкой – они были одеты в мягкий каучук и сверкали новенькими спицами. Кататься на такой дорогой машине никто не умел, и Игнатий полдня давал толпе ребят и девчонок уроки мастерства.

Постепенно из разрозненных слухов и басен выяснилось, что Еванфия родилась, судя по всему, от коренного авакца. Игнатий догадался об этом по внешности младенца, не стерпел и сгоряча застрелил жену. Но его не наказали, потому что не смогли доказать его вину, и к тому же в Аваке суды не такие строгие и молниеносные, как на материке, ведь народу там и так мало. Вот он и привел в дом местную девушку, а из детей первой жены у него осталась в живых только Еванфия. Что случилось потом, неизвестно, мнения об этом разделялись. То ли Игнатий поссорился к кланом новой жены, то ли заподозрил ее в измене, убил и бежал в Селавик, то ли она ушла от него, а может, просто умерла.

Такая вот семейная драма.

Однажды в начале сентября Игнатий просто не вернулся. В ту ночь ударил первый мороз, землю присыпал тонкий слой снега, и этого старика, совсем обветшавшего от пьянства, нашли утром в полумраке арки, замерзшим насмерть. К тому времени велосипед уже лежал в дальнем шкафу Еванфиной квартиры – ось, соединявшая задние колесики, переломилась пополам, потому что какой-то умник вскочил на нее, чтобы прокатиться. Отдать велосипед в починку Еванфия не стремилась, резонно рассудив, что по снегу не поездишь, да и денег на ремонт у нее не было.

0

Удивительно, до чего иногда разнятся между собой мнения людей об одном и том же человеке. Вот, например, молодая женщина, которая всего несколько дней назад вырвалась с материка и теперь может не опасаться того, что ее убьют за пособничество мужу. На родине она – первый кандидат на объятия матушки Смерти. Здесь же, на броненосце, что уверенно удаляется от берегов Селавика, ее принимают за сестру по духу.

Но ей никогда не стать им настоящей сестрой, ведь ее истинная родина остается за кормой корабля.

-11

Когда наступил последний месяц учебы, Максим наконец внял увещеваниям учителей и всерьез задумался о будущей работе. К тому времени он уже понял, что одним лишь трудом богатства не нажить – так, только на хлеб и хватит. Должно быть у человека что-то еще, какая-то неуловимая особенность, которая и позволяет скрутить собственную судьбу в рог и выжать из нее всю до последней капли удачу. Двум хлыщам, пострадавшим от его ловких рук на рынке, о таких вещах можно не думать – их чиновные или Храмовые папаши позаботились обо всем заранее. Только таким Максим скорее не завидовал, а сочувствовал – фальшиво, конечно. Никакие, даже самые богатые родители не вечны, и оказаться в десять лет в окружении малолетних братьев и сестер без прежних доходов…

А вот он, Максим, к такому обороту готов. Просто потому, что отца своего он никогда не видел, а мать работала простым письмоводителем в Почтовом приказе.

Но прошел праздник таяния снегов, как всегда полный воды и сапог, сочащихся влагой, и все благоразумные мысли выскочили из головы Максима, будто вымытые оттуда стылыми ручьями. Ему еще полагалось небольшое пособие, как школьнику, всего талер в месяц, но и этого хватало на леденцы. Ефрем какое-то время погулял с ним, но Максим уже замечал в нем озабоченность и этакую “взрослость”, когда он вдруг начинал рассуждать, как применит полученные в школе познания.

– Ну и куда ты собрался? – спросил однажды Максим, когда они торчали на пристани – как раз прибыл барк с товарами на зиму: торфом, солью и другими ходкими штуками, доставить которые в холода по суше будет раз в пять дороже. Сезонники сновали по сходням, исчезая то в трюме, то в двери склада Королевской Колониальной компании. Неподалеку с руганью и скрипом лебедок разгружался рыболовный парусник, по самые реи измазанный блестящей чешуей.

– Да есть тут недалеко одно место… Я недавно Фаддея встретил… Ты его не знаешь, он с моим братом водился, пока Авдий не погиб. Вот Фаддей мне и сказал, что у них есть место в конторе, чертежником. Фабрика приличная, на том конце Восстания. Помнишь, мы на прошлой неделе мимо проходили? Хозяин хороший, в третьем колене дело ведет.

– К Петру Поликарпову, значит, надумал? Я читал в газете, что он взял подряд на изготовление оружия. Всякие там мортиры, винтовки и пули.

Место и впрямь было неплохое, надежное, не то что в каком-нибудь Приказе на побегушках служить. В мастерских и с жалованьем получше, да и просто солиднее. Не в рыбаки же, в самом деле, подаваться – хотя вслух такого Максим никогда не произносил, профессия морехода в Ориене почиталась будь здоров. Вот только тонули эти ребята то и дело, ни один знакомый Максиму рыбак не дожил и до двадцати лет. Конечно, это не останавливало желающих податься с бригадами в море, все-таки доход профессия рыбака давала твердый и стабильный.

Лупа тоже собрался в море. Однажды июньским вечером он принялся расписывать достоинства профессии – мол, рыбы круглый год завались, на оленину можно обменивать…

– Ты же хотел стать оленеводом, – усмехнулась Еванфия.

– Ну, хотел, – насупился Харитон. – Только это дорого стоит. Сначала надо заявку подать, чтобы тебе участок тундры дали, а участки только далеко от города остались. И олени дорогие. К тому же рынки сбыта уже поделены, – щегольнул он ученостью, – кому оленину продавать? А рыбаки все вместе держатся, там молодежь нужна.

– А как же фактория? – спросил Максим. – Весь улов положено представлять для учета и продавать муниципии по низкой цене. А потом рыбаки пользуются им наравне с прочими горожанами.

– Много ты понимаешь! – осклабился Лупа. – Я с артельщиками разговаривал, теперь можно будет часть рыбы оставлять себе и продавать на рынке. Чего ты споришь, ведь у тебя самая плохая отметка у Параграфа! Тебя даже лодки чистить не возьмут.

– Значит, по-твоему, Максим дурак? – прищурилась Еванфия.

– Почему? – заюлил Лупа. – Я так не сказал…

– Но подумал! – встрял Ефрем. – Знаешь, Лупа, что-то ты мне в последнее время совсем не нравишься. Это Дрон на тебя плохо влияет?

– Гермогена не трогай…

– Молчи, Фекла, – поддержал товарища Пров. – Ты еще не знаешь, что это за тип. Думаешь, если он кучу талеров в дом таскает, то уже герой? Может, он их крадет?

– Ну и Смерть с вами! – сорвался Харитон. – И покруче вас ребята найдутся. – Он метнулся взглядом по сжатым кулакам Максима и быстро отступил в глубокую тень, где трепыхалось на ветру влажное белье. – Очень надо с такими уродами водиться… – И в темноте быстро застучали, удаляясь к парадному, его башмаки.

В начале августа Максим все-таки собрался с духом и пошел к муниципии, там на особой тумбе всегда висели объявления о приеме на работу. День выдался дождливый, ветреный, и народу на улицах было мало, да и тот, топорща воротники, старался поскорее укрыться в домах. Максим в одиночестве стоял у тумбы, переступал вокруг нее и вчитывался в куцые обрывки, выцветшие от Солнца и полусмытые дождями. Свежих объявлений имелось всего два: одно приглашало во вновь создаваемую бригаду рыбаков, автор второго сулил приличный заработок в типографии газеты “Северный Селавик”. Требовалось очень крепкое телосложение. Еще десяток блеклых объявлений гласил о наборе рекрутов в Королевскую Гвардию или служителей в Храм Смерти, причем набор проводился тут же, в муниципии. Остальные же, остававшиеся пока разборчивыми, заманивали девушек с разными умениями – швей, продавщиц, официанток, учительниц и прочих.

– Задумался о будущем? – услышал Максим справа от себя, вздрогнул и увидел ссутулившегося Макария с пухлой папкой, зажатой под мышкой.

– Да вот…

– Зря ты, Рустиков, баклуши бил, сейчас бы уже пристроился. На моих учеников почти на всех пришли заявки из разных контор и фабрик. Вот Ефрем, например – это ведь твой друг, кажется? – к Поликарпову пошел.

– Я знаю, – мрачно сказал Максим.

– М-да, незадача. Знаешь-ка, а ведь ты по металлу совсем неплохо работал, помнится. Как тебе должность ученика слесаря? Я вот только что из муниципии, от Поликарпова еще одну заявку принесли. Расширяют производство… Справишься? Выпишем тебе направление.

– А можно? – замер Максим, еще не веря в такую удачу. Уж с металлом-то он справится, с медью да оловом!

Первый зимний сезон без школы прошел в трудовых буднях и мечтаниях о пяти беззаботных годах, что невозвратно, словно гарпун пролетели мимо.

Максим прилежно ходил к восьми часам на фабрику, где под командой опытного слесаря Сакердона стачивал риски и даже осваивал помаленьку токарный станок. Сакердон заставил его выучить инструкцию наизусть, но Максим все равно побаивался этого железного монстра, во время работы надсадно гудящего валами. Вдоль стены цеха выстроился длиннющий ряд станков, и все они почти беспрерывно гнали разные болты, оси и штуцера, комплектуя лафеты для пушек и корабельные агрегаты. На верфи как раз сооружался парусно-винтовой броненосец “Викентий Великий”, официально названный в честь прадеда царствующего самодержца.

Жалованье за сентябрь у Максима составило пять талеров, а каждый следующий месяц управляющий, двадцатилетний бородач Филарет, вечно раздраженный и выискивающий неполадки в работе, добавлял ему по четыре ефимка.

Викентий XVIII и в самом деле был замечательным королем. Главной его заслугой перед страной стала успешная война с Дольменом: в 90-х годах прошлого века он собрал сильное войско и отвоевал Каменные Земли. А земли эти, в свою очередь, приносили своему владельцу порядочный доход, потому что в старину сквозь них был прокопан канал. Всякое судно, проплывавшее по нему из Северного моря в Южное, платило подати в казну той страны, которая владела каналом. Кто прорыл искусственную реку и обустроил ее двумя примитивными шлюзами – дольменцы, селавикцы или же некая древняя раса, – теперь установить было уже нельзя. Случилось это так давно, что с тех пор Селавик успел раз десять отвоевать и вновь потерять этот клочок суши. Все это смутное время шлюзы постоянно латались и приводились в согласие с современной инженерной мыслью. Викентий XVIII, овладев спорной территорией, возвел на границе с Дольменом новые крепости, подновил старые и тем самым отбил у старинных врагов охоту воевать за доходный канал.

Максим даже гордился тем, что помогает строить броненосец с королевским именем, и специально заучил биографию славного монарха, чем в свое время пренебрег в школе. Еванфию, правда, он своими познаниями не поразил – она и так владела историческим материалом.

Работать она устроилась в Колониальную компанию, чья контора находилась довольно далеко от дома, на Песцовой улице. Из окон крошечного, но светлого кабинета, где помимо нее корпели над разной документацией девушки, видна была вертлявая и мелкая Дениза; речушка замерзала уже к октябрю. “В ней Ираида утонула”, – сказал Максим, когда услышал от подруги о Денизе. “Это твоя прежняя соседка по парте? Симпатичная была девчонка?” – “Обыкновенная”, – насупился Максим.

Противоположный берег, вдоль которого якобы тянулась Рыбья улица, был сильно обезображен топливными складами компании, там вечно летали клубы угольного дыма, а восточный ветер нес запах торфа. Еванфия пару раз пожаловалась Максиму на пыль и шум, поднимаемый грузчиками при фасовке и прочих манипуляциях с углем или торфом. Из-за этой беды окно совсем редко открывается, а в чае плавает что-то мелко-каменное.

– Твой любимый король, между прочим, не только захватил Каменные Земли, – однажды сердито завила она, когда Максим выходным октябрьским днем повел ее на море и по пути живописал достоинства будущего броненосца. Друзья собрались покататься на коньках: погода случилась самая прогулочная, Солнце только взобралось на вершину своего короткого осеннего пути, а лед в заливе окреп. – Он принял на службу диких каперов, и с тех пор всякий чужой корабль рискует быть ограбленным. А если капитан вывесит флаг Селавика, не заплатив пошлину, его судно вообще сразу утопят.

– Ну и хорошо, – воскликнул Максим. – Нечего под чужим флагом плавать!

– Да ты ничего не понимаешь, что ли? – рассердилась Еванфия.

– Я все понимаю! Умная какая. Что тут непонятного?