Древний Русский

Восход

«Только желтая заря,

Только звёзды ледяные,

Только миллионы лет».

Г.В. Иванов

Когда новый восход воссияет над древностью

И восславит его шумом крон старый лес,

Мы увидим за всей его алой надрывностью

Бесконечные реки, в них – монстр и бес.

Чтобы слово сияло над реками времени

И в болоте пустынном полотна цвели,

Я хочу, чтобы в искру мечты вы поверили.

А она, вспомнив, как ей спалось на цепи,

Нацедит строк искомых и явно пророческих.

Подступив к горлу комом в глубокой ночи,

Она что-то шепнёт по-родному, по-отчески,

Назовёт своё имя и вновь замолчит.

И из речи бездонной и полубожественной,

Что услышишь ты в самом глубоком бреду,

Я проделаю тропы для нового шествия,

Хоть придётся остаться последним в ряду

Голосивших всегда, но вовек не услышанных.

Но толпе, как и солнцу, не нужен твой свет,

Ведь сияет стократно набитый пустышками

И искусственно созданный ими злой смех.

Эта песня о смерти нескоро закончится,

Ибо нам не один ещё век умирать

Под слова о прекрасном величестве творчества,

Под всё тех же артистов и их номера.

Манифест

«И дух суровый византийства

От русской церкви отлетал…»

А. Ахматова

В этом тексте не будет туманных сравнений,

Двояких метафор, трёхсмысленных слов,

Сто раз перепетых заметок про время,

В котором мне автором быть повезло.

В его рамках вы заумь не встретите вовсе,

Хоть страсть моя к ней так же ярко горит,

Как в сердце – желание всё это бросить,

Но надо писать, когда явь говорит.

В этих строках и рифмы не видно крученой,

Нет аллитераций, анафор, литот.

Совсем ничего, чтоб дивился ученый,

Нет в зале оваций – там автор не тот.

В моих строфах не слышен и ритм безупречный.

Язык, спотыкаясь, бредет кое-как,

Хромает в такт ямбу и с долей увечий,

Но дольника скорость берет по верхам.

Я хотел бы на время от них отстраниться,

Разобрав по деталям лирический слог.

Мы лишь самую малость отринем границы,

Чтобы после вдохнуть дух привычных кислот.

Если нет возражений, позвольте продолжить.

Дело в том, что недавно приснился мне сон

(Скорей так, полусонок), в котором под кожей

Раздавался гул сотен погибших лесов.

В нём несчастных деревьев прерывистый гомон

Мне поведал проклятие тысячи лет:

Как, оставшись неназванным, сгинуть искомым,

Но лишь теми, чей в камне был высечен след.

И что время – темнейший из всех ворожеев,

Я услышал от всех жертв его ведовства,

Я узнал, что в истории нет поражений:

Проиграли мы все, как попали сюда,

Потому как победа есть место под ветром -

Он сдувает с события пыль бытия.

Так война продолжается за миллиметры,

За секунды, с которых зло вытрет меня.

И от всей клекотавшей пучины забвенья

Так и веяло местью за древних богов,

А мне вдруг показалось, что где-то за дверью

Застучали доспехи безвестных врагов.

Отогнав наважденье усилием воли,

Я проснулся с неведомым чувством тоски

По забытым эпохам и скрытым раздольям,

По тому, как блистал Рим и буйствовал скиф.

Памятуя о ярости тихого леса

И печали руин стародавних империй,

Я взглянул на другие пути как болезни,

Понимая, что новому больше не верю.

Итак, момент настал. Мир близился к концу

И впал в ничтожность, всюду Кали-юга,

И сын, что не был никогда врагом отцу,

Вдруг отдалился от родного круга.

Но с этим – в другой раз, коль скоро я

Престранным сном продолжил эту оду,

То должен объяснить, что короля

Я чту во сто раз больше, чем народы,

Наплевав на все древние правила,

Ведь я видел во сто крат древнее

Всех культур их, что время ограбило,

Но от вида восхода немею

Точно так же, как мир первобытный,

Как пещерный лихой человек,

Как любому всегда сперва стыдно,

После – дарит он свой греху век.

И за этим я здесь: чтоб спокойно

Наблюдать, как желтеет металл,

Как желает лишь крови и бойни

Тот, кто прежде всем мира желал,

Чтобы старое вспомнили люди,

Или перемололи его

Жерновами времён или будней,

Или проклял б нас всех Иегов.

Я хочу воскресить эту древность,

Чтоб колоссы опять зацвели

И воздвигли нам новую крепость,

Защищая от сырой земли.

Они смогут отмыть всех титанов

От ужасной судьбы забытья,

Чтобы прошлое было недавно,

Только помни, мой друг: там был я.

Потому что за мной ярость с выдержкой

Уже тысячелетней империи.

Загляни ей в глаза, ну же! Видишь, как

Жажда мести сменяется тлением?

Пламенеет закат одиночества.

Эта песня – его окончание.

Я оставлю Вам имя и отчество

Да древнейшее чувство – отчаяние.

Распев

«Я – соловей, и, кроме песен,

Нет пользы от меня иной.

Я так бессмысленно чудесен,

Что Смысл склонился предо мной!»

И. Северянин

Утром первого дня

Ты разбудишь меня,

И рассвет улыбнётся печалью.

Выйду из дому я

Да останусь в полях,

Где с рекой нас колосья венчали.

И прольётся слезой истощённых невест,

Растоскуется, ливнем расплачется,

Разразится мольбой о беде во сне бес,

Обе девы с небес – его падчерицы,

Но тем паче странней возвращаться домой:

Где поёт соловей – не слыхать волков вой.

А второго же дня

Посмотри на меня:

Спогребается боль в моей тени.

Выйду из дому я,

Тихим омутом пьян,

Поглядеть, куда птицы летели.

И представится мне, что мольбой в тишине,

Распоётся, раздастся в молчании

Гомон гордых волков. Только в них жизни нет -

Только кости да злое отчаяние.

Оприродует хищные пасти пастух,

Посадив на обломках скелетов нас двух.

Утром третьего дня

Ты забыла меня,

И закат не увидел мой облик.

Вышел из дому я,

Только Бог мне судья.

Имя это никто и не вспомнит.

Я ушёл в чисто поле да с майской грозой,

Заплутал меня чёрт огнеликий.

Как хотелось цветов, чтобы с первой росой

В них раскрыть тебе солнышка блики -

А теперь по нехоженым тропам брести,

Чтоб шагами своими всю Русь окрестить.

Холодное Солнце Севера

«И вдохновение осенило меня. Солнце зажглось в моей голове, и горячие творческие лучи его брызнули на весь мир, роняя цветы и песни»

Л. Андреев

Ах, здравствуй, друг мой! В глубине времён

Безмолвию сердец пою я песню.

Твоим безволием навек пленён,

Я помню: мы сдались, воюя вместе,

Под гнётом лет и внутренней вражды -

Междоусобица смела надежду

На верный курс, куда вели вожди.

Но вот дары мои, как встарь.

Как прежде,

Я подарю тебе насилие в семье

И безотцовщину уже трёх поколений.

Воспитывая ненависть к себе,

Ты проиграешь, стоя на коленях

Перед великой вседержащею рукой,

Своим грехом как кровью утираясь.

Тебя заменит кто-нибудь другой,

Любой – но им это не будет в радость,

Ведь не заметит целая страна,

Как нация сменяется народом.

Где слеп судья, бесцелен астронавт,

Но внемлет каждый авторам пародий,

Там Бога нет и чёрта нет, там ноль,

Там гниль, и смрад, и разложенье плоти.

Поётся гимн безумству здесь давно ль?

Когда тот самый Рубикон был пройден?

Вопрос усоп в молчании святом,

Ведь небо спит, и нам никто не внемлет.

И выбор дан меж плотью и вином,

Но судей нет, и мирозданье дремлет.

Я в гуле опустевших городов

Пою вам о падении титанов

И слово превращаю в парадокс,

Где Мёбиус назначен капитаном.

Прими дары мои (как холоден рассвет)!

И помни плоть их, как из стали.

Иссиневел гранатовый браслет.

Сердца любимых биться перестали.

Тьма

«Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво».

Г.В. Иванов

В могиле Бог,

В могиле Царь,

В могиле дед

И твой Отец.

Спусти курок,

Стреляй – не жаль.

Тут больше нет

Родных сердец.

И пусть в лицо

Не скажут мне,

Что мой народ

Остался жив.

Мы все никто.

Героев нет.

Где они все

Сейчас? – Скажи!

Звезда слепа,

Сыра земля.

Душа чиста.

Судьба одна:

Вдали снега,

Мы – на крестах,

Мертва семья.

И смерть родна.

Пустовище

«Там горит свеча, там гудит струна

Уж который день, уж который год,

Уж который век»

Стылой ночью в лесу у околицы

Бродит кто-то чужой и таинственный.

Встанет древом － и чёрту помолится,

Отомрёт － идёт к Зверю на исповедь.

Незнакомый язык человеческий

Заменяется стоном и гавканьем.

Трелью вьюги и рыком отеческим

Режет, плачет, кромсает и чавкает.

В стародавних крестьянских сказаниях

Отыскал я и имя чудовища.

Отзывается тяжким касанием,

В сердце ухнувшим звуком －

Пустовище.

Не ходи беззаботным ты путником

За ограды домов старых － помни, что

До последней засечки на прутике

Есть закон. Дальше － нет даже колышка.

Коль окажешься ты за заборчиком,

Заплутаешь среди сосен мертвенных,

Потеряет село тебя, хлопчика, －

Знать, кровавится снег уже медленно.

Вскроет ласково череп твой беленький,

Загноившийся чёрненькой мыслию,

И достанет зияющий зеленью

Ум извилистый, вкус его высмеяв.

Оторвёт тебе хрупкие рученьки,

Захрустит, будто пламенем веточки.

И Луна не увидит за тучами,

Что Пустовище сделало с деточкой.

Поутру обнаружатся косточки

Под улыбкой беспечного солнышка.

Их положат в дубовые досочки,

И положат тебя в чисто полюшко.

Новогоднее

«В мире надо жить, а не познавать, поскольку познание, цепляющее объекты крюком вопросительного знака, разрушительно по сути своей».

Е. Головин

– Ну вот смотри. Четыреста рублей.

Нам хватит на двоих или не хватит?

Да, хочется, чтоб сумма покруглей,

Но у тебя жена, и сам ты на зарплате.

До пятого числа ещё неделя,

И без соли мы доедаем знамо что.

И вечером вчера ещё сидели,

Но вишь – закончился наш знатный штоф!

Так, в общем. С каждого по двести.

Мы в Диониса верим или как?

Ты ж, вон, табличку сам сказал повесить:

"Налить героям славных Иллиад!"

Или же всё, угас наш Pax Romana?

И в сатурналиях мы боле не рабы?

Там в белом платье спит топаз кровавый

На вывеске букв полимировых.

Та дверка манит нас землёй обетованной

Среди миров, мерцания светил.

Так, всё. Идём. Сейчас, я в ванную.

Сходи попей. Смотри не наследи!

«Я для него, как Ходжа Насреддин 

И Иван-дурачок одноумно. 

Нахожу смысл жить бардака посреди, 

Ведь избавил Господь от наук нас! 

Ибо место под солнцем блаженным дано, 

А культура рождается в тени. 

Да пускай нас к себе приберёт метанол, 

Чем соблазн всезнания заденет! 

Что Троя ахейцу, когда нет любви? 

Что русскому космос, коль нет в нём спасенья?»

– Четыреста, друг мой. Давай, не глупи!

Две сотенки с носа на грехопадение.

Как так – "не хватает"? В кармане, вот тут!

На завтрак? Зачем тебе завтра?

Ты знаешь, что время линейно – забудь,

Оно – только катализатор

Для актора духа. Ну, то бишь, для нас.

Мы сами – dasein и воля.

Душонка ж твоя мне намедни клялась,

Что здравствует лишь в алкоголе!

Так будь же ты пассионарием хоть раз,

Довольно быть квёлой ондатрой.

Давай я ещё загляну под матрас,

Поищем мой double entendre

И, может, ещё там монеток найдём.

Ну, в общем-то, всё, прекращай колебаться!

Уж скоро у мёртвых ведь солнце зайдёт,

А мы чахнем всё над либацией.

Так вышли мы в путь, будто твой Моисей,

Во мрак леденящей пустыни.

Так шли сквозь Хельхейм Элпенор, Одиссей,

Дождавшись, пока Ад остынет.

Им встретилось множество дивных существ,

Пустовищ, сирен, исполинов.

Наградой им были конфетки "Дюшес"

Да литр вина из малины.

«Морали не будет, она не к лицу, 

Как душеньке лунная стужа. 

Под ёлочкой снежной подарок в лесу 

Лежит позабытый, ненужный. 

Возьмите его, поразвесьте огни

И радуйтесь тихому свету. 

Под северной ночью мы снова одни, 

А с Богом увидимся летом».

Бездна

Знаешь, истина кроется в поиске

Бесконечном, подчас безуспешном,

Безыдейном, бездумном, потешном

Для людей, падких только на почести.

Это происки падали, нечисти,

Осушившей сознание дочиста

Безымянного бедного общества

Бесноватою придурью вечности -

Они прячут в глазах мутноватую

Правду, вылитую автоматами,

Что пропьют без вины виноватые.

Адвокатами

Заслонят они

Безыскусную копию истины -

Безвозвратно утраченный подлинник

Спрятан в храме без потолка и стены,

Без божеств и монашества подле них.

Лёгкость слога словно сломанный хребет,

Перебитая свободою структура.

Крутит кудри красных крон круг пруда,

Будто гулкий звук поэтовых примет.

Угасающая Осень

«По миллиметру мы накапливаем в себе ненависть и ждём, что поверхность остынет,

Но я точно никогда не поверю, что это и есть весь ты».

И. Агеев

Осенняя стать угасает.

Сколь многим она не дана!

Сколь многих, как встарь, ужасает!

Так где же умолкнет она?

Где миг, беспощадный и пьяный,

В котором безмолвия час

Укутает Осень тимьяном,

Окончит её, не начав?

Закончится Осень в поэте,

В ребёнке, увидевшем сон,

В архангеле из Назарета

И в ангеле перед шестом.

Закончится Осень престолом,

Державой в руке мертвеца,

Последним походом крестовым

За тлеющий в нас свет венца.

Закончится Осень пустыней,

Что ширится в нашей душе,

Садами Эдема густыми,

Пристанищем падших мужей.

Закончится верою в слово,

Как нам завещал Эпиктет.

Закончится серою злобой,

Закончится здесь – и нигде.

Так где же кончается Осень?

Ответа нет в сотне страниц -

Он спрятан в симфонии сосен.

Хранит его серый гранит,

Застывший в разрушенных башнях

Из кости нетленных слонов.

Он спрятан в поэзии Старших,

Уставших от слов и свобод.

Ведь Осень – лишь поле последних цветов,

Угасшее в праведном гневе Господнем.

Поэт в пустоту тайно молится вновь,

Коль немы и глухи иные сегодня.

Поиск нового языка

«Страх – это маленькие цветы под твоими ногами. Придёт осень, и они исчезнут на холодном ветру».

И. Масодов

Я иду по кладбищенской дали,

Улыбается месяц грешно.

Слов обыденных мы не видали

Для обыденной смерти смешной.

Как писать о погибели мира,

Если после неё был рождён,

Если суть современных кумиров -

Восхищаться забытым вождём?

Где язык, до бессилия нужный,

О котором тоскую лишь я?

Кто расскажет о ветреной дружбе

Без пошлейшего злого стишья?

Кто вернёт безъязыкую улицу

Прямо к сырой землице родной?

–

Только взгляд претрусливо потупится

И поступится верой родной.

Позабудутся распри поэтов,

Позабудутся войны богов.

Эпитафии, будто сонеты,

Взеленеются в вечный огонь,

И останется дикое поле

После нас колоситься в веках.

Нас разрушит тоска алкоголя

И раздумия вечного страх.