скачать книгу бесплатно
И мне ль стыдиться сих цепей,
Коли ношу их за отчизну.
Пушкин имел все основания воспринимать свою ссылку не как внешнюю кару, но как добровольный разрыв со светской чернью: отсюда его стойкость и непреклонность. В первом же «южном» стихотворении («Погасло дневное светило») находим очень понятное в рассматриваемом контексте, а для непосвященных загадочное заявление, дважды повторенное: «Я вас бежал…» Как может такое написать невольник, хотя и ощутивший себя свободным в путешествии с Раевскими? Может – если воспринимает себя бунтарем, добровольно оборвавшим прежние связи. Этот мотив повторится и в 1821 году, сначала в стихотворном фрагменте письма к Гнедичу:
Твой глас достиг уединенья,
Где я сокрылся от гоненья
Ханжи и гордого глупца… –
затем в послании «К Овидию», где Пушкин назовет себя – «изгнанник самовольный».
Время все расставит на свои места, «изгнанник самовольный» почувствует себя тем, кем и был, – «ссылочным невольником». Но начало ссылки по праву помнится непреклонностью, терпением, гордостью.
Как ни странно, до сих пор приходится искать ответ на простейший вопрос: когда Пушкин отправлен в ссылку? «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина» называет дату 6 мая 1820 года[10 - См.: Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. Том первый, с. 182.], следует отсылка к свидетельствам людей авторитетных – А. И. Тургенева и К. Я. Булгакова, возглавлявшего почт-департамент, человека весьма компетентного по части прибывающих (именитых) в столицу и отъезжающих из нее. Но 9 мая 1821 года Пушкин делает памятную запись: «Вот уже ровно год, как я оставил Петербург». Вроде бы и невелико расхождение (три дня), но оно принципиально. (В «Летописи жизни и творчества…» памятная запись поэта проигнорирована).
Эту загадку сравнительно недавно успешно разгадал А. Ю. Чернов, поэт, филолог, историк, краевед. Он автор книги «Длятся ночи декабря», которая открывается солидным разделом «Поэтическая тайнопись: Пушкин – Рылеев – Лермонтов». Здесь первая глава «Пушкин против Рылеева. Самая тайная дуэль XIX столетия». В ней объясняется[11 - См.: Чернов Андрей. Длятся ночи декабря. СПб.; М.: Летний сад, 2007. С. 15–22.], что Пушкин покинул Петербург действительно 6 мая, но отправился не в ссылку, а на станцию Выра: это третья почтовая станция от Петербурга по Минскому шоссе. (Нетрудно угадать, откуда взялись фамилии персонажей Вырин и Минский; только «та» станция была далековато; чтобы прогуляться пешочком до столицы, смотрителю понадобился отпуск на два месяца. Но до замысла повести было тоже еще очень далеко).
А в версте от тракта и в пяти от Вырской станции была усадьба Батово, принадлежавшая Рылееву. Последние владетели усадьбы – Набоковы. Здесь вырос писатель, переводчик, комментатор В. В. Набоков. Не удивительно, что, с опорой на местные легенды, он первым высказал гипотезу о дуэли между Пушкиным и Рылеевым.
Рылеев нечаянно нанес обиду Пушкину. Он-то публично возмутился деяниями правительства, позволившего себе экзекуцию над поэтом, но тем самым признал истинной бродившую сплетню: этого-то и не простил ему Пушкин.
Дуэли с Рылеевым поэт придавал значение, упомянув о самой дуэли даже в черновике письма к царю[12 - В «Летописи жизни и творчества…» фиксируется только факт: дерется «с кем-то неизвестным на дуэли». См. том первый, с. 169.]. Откровенность выглядит странной: власть дуэлянтов наказывала; но тут мы имеем дело с неотправленным письмом; документ в такой форме равнозначен дневниковой записи.
Дуэль была хорошо замаскирована. Было известно, что Пушкина до Царского Села провожали Дельвиг и Яковлев. Какая шаблонная, но вместе с тем выразительная сентиментальная ситуация: лицейским друзьям обнять отъезжающего на фоне Alma Mater и других достопримечательностей Царского, воспетых юным поэтом! Чистота этой картины несколько искривляется: провожал Пушкина не лицейский староста Михаил Яковлев, а его брат Павел Яковлев. И вместе с Дельвигом они не провожали Пушкина до Царского, а сопровождали его чуть подальше, до Выры, готовые выполнить миссию секундантов.
Что происходило в Батове и его окрестностях в майские дни 1820 года, остается за плотной завесой тайны. Закончилась ли дуэльная история извинением и примирением? В пушкинском письме сказано категорично: «дрался на дуэли». Определенно можно судить только по факту: оба дуэлянта физически не пострадали. Вероятно, надобно заключить: это залетный карьерист не может понять «нашей славы», не может понять «в сей миг кровавый, / На что он руку поднимал».
Еще один отзвук миновавшего события – в пушкинском письме Бестужеву 24 марта 1825 года: «Он <Рылеев> в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай – да чёрт его знал». Сказано в шутку, но какова шутка! Ради острого словца Пушкин щепетильностью охотно жертвует.
Вот для отсылки к каким фактам и понадобилось отвлечение. Нет никакой странности в том, что поэт в первую годовщину ссылки помечает иную дату ее начала, чем его современники. Он точно покинул Петербург девятого, а шестого лишь отправился – только недалече – доделать одно дельце, завязавшееся именно в столице. Вот уж потом и отправился в то место, которое было обозначено в его подорожной по казенной надобности.
Наконец-то мы можем вернуться к памятной записи 1828 года. Если в портретной зарисовке Грибоедова у Пушкина – прямой отзвук беседы с ним в морской прогулке, то в наброске «Предчувствия» – осмысление аналогичных переживаний применительно к своим обстоятельствам. Обратим внимание на чуткость поэта. Сейчас еще исход весны и небо ясное, но предчувствуемые тучи к осени действительно соберутся. Пушкину уже приходилось давать объяснение по поводу ходившего по рукам списка стихотворения с заглавием «На 14-е декабря» (в опубликованной элегии Пушкина «Андрей Шенье», написанной ранее, был фрагмент, не пропущенный цензурой; он-то и пошел гулять по рукам, название добавлено произвольно), теперь (что и говорить, очень «оперативно») тем же делом заинтересовалось III отделение императорской канцелярии. Хуже того, параллельно возникло новое и более опасное дело по поводу авторства поэмы «Гавриилиада». 1 сентября 1828 года Пушкин пишет Вяземскому: «Благодарствуй за письмо – оно застало меня посреди хлопот и неприятностей всякого рода. <…> Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди, что я поеду далее. “Прямо, прямо на восток”».
Прозорливость Пушкина удивительна, но и преувеличивать ее нет надобности. Первая строфа «Предчувствия» содержит вопрос, сохранит ли поэт стойкость, с которой он встретил превратности судьбы в юности. Нет препятствий для утвердительного ответа. Но в новой жизни идет поиск и новой опоры: делается ставка на духовную помощь подруги:
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.
Новое, заменяя былое, не уступит ему в твердости. Только и разницы, что поэт выбрал отчет не перед своей совестью, а перед дорогим человеком; наверное, так приятнее и категоричнее. Но тут поэт допустил ошибку: его избранница (той поры) не оправдала возлагавшихся на нее надежд. А тучи на этот раз настроение туманили, но прошли стороной.
Рождение замыслов
1
Оба Александра Сергеевича рядом, в одном ведомстве «прослужили» недолго, только год. Младший уже стал художником-профессионалом, другой еще только пробовал себя в творчестве. Обоих можно считать театралами, но для Грибоедова театральный интерес приобрел (до поры) исключительное значение. Младший, выбравший поэзию главным делом жизни, сумел проделать огромный путь, Жуковский за поэму «Руслан и Людмила» отвел ему первое место на русском Парнасе. В творческих историях обоих шедевров, о которых поведем речь, были, назовем так, накопительные, дописьменные периоды: уточнялись замыслы. Грибоедов быстрее приступил к непосредственной работе и раньше свое произведение – оно компактнее – закончил.
Более определенно датируется творческая история «Евгения Онегина». Уже в позднем письме, адресованном в Крым, Пушкин заметил: «Там колыбель моего “Онегина”…». (В Крыму поэт был летом 1820 года). Этому утверждению вторит поэтическое признание в концовке:
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне –
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Из этого следует, что надо различать два этапа работы над произведением, предысторию и историю. Предыстория – этап дописьменный, хотя в то же время идет проба изображения сходного героя в жанре романтической поэмы («Кавказский пленник»). «Колыбель» непроизвольно появилась, но пришлось ждать три года, прежде чем на брегах Невы в ней появится младенец, из которого не по дням, а по часам вырастет покоритель женских сердец.
Первая страница черновой онегинской рукописи не содержит ни общего названия произведения, ни обозначения его раздела (главы): нумерация глав в черновике начнется со второй главы. Заменяет эти (ожидаемые) знаки строка с двумя датами: «9 мая» и «28 мая ночью» – это событие 1823 года. Строка с датами написана тонким пером, мельче последующего текста. Цифра 9 вписана, видимо, позже – крупнее и жирно, возможно, закрывая какую-то прежде написанную цифру (или заполняя имевшийся пробел).
9 мая – значимая дата: ее Пушкин помнит, от нее ведет отсчет самой протяженной и фактически долгой работы над одним произведением. Сделав в Болдине росчерк окончания романа в черновой рукописи, поэт на следующий день подсчитал, что провел в работе над своим творением 7 лет, 4 месяца, 17 дней. Однако прошло еще полтора года, пока дорабатывалась и проводилась в печать последняя, восьмая глава, и еще год миновал, в ходе которого было скомпоновано и вышло в свет первое полное издание романа. Так что непосредственная творческая работа над произведением растянулась на десять лет: от написания первых двух черновых глав в 1823 году до публикации романа в 1833 году. (А если прибавить три года предыстории, то окажется: «Евгений Онегин» был в творческом сознании Пушкина свыше половины срока его поэтической деятельности).
Двойная (хотя это дни одного месяца) датировка начала работы, видимо, означает, что 9 мая, в третью годовщину высылки поэта из Петербурга, было принято окончательное решение писать роман, замысел которого в сознании поэта уже получил мысленную обкатку на протяжении трех лет. Возможно, в этот день в сознании поэта уже зазвучали первые строки: спустя около трех недель, 28 мая, первое четверостишие будет написано сразу почти набело (поменяются местами вторая и четвертая строки), а с первой строфой и какие-то следующие черновые строфы романа. Только что миновал день рождения поэта. Фантастически роскошным подарком (на этот раз от себя – миру) ознаменовал Пушкин свое двадцатичетырехлетие!
Все это – факты известные, во всяком случае открытые. А если уже по прочтении всего романа обдумывать прочитанное, возникает вопрос самый естественный, который, как ни странно, за почти двести лет существования романа не задавался: каким был первоначальный замысел поэта? Потому что в процессе работы начальный замысел менялся (углублялся) кардинально. И есть авторские признания, которые грех игнорировать.
Главы вначале печатались отдельно, по мере создания и доработки; печатание началось задолго до окончания романа. Первая глава в печати получила предисловие. Выделю тут странное уподобление: «Дальновидные критики… станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского Пленника…» Глава еще только отправляется к читателю, еще не известно, будет ли замечено (да еще и с осуждением) сходство героев поэмы и романа, а поэт указывает на это сходство сам; это «сбивается» на прямую подсказку.
Отмеченное автором сходство героев реально. Попробуем сопоставить исповеди героев перед самозабвенно влюбленными в них юными девами: обнаружится поразительное совпадение. Онегинская речь индивидуальна, а вместе с тем создается впечатление, будто герой подслушал монолог своего предшественника и пользуется им как конспектом, очень близко, иногда почти буквально повторяя целый ряд его аргументов.
Оба героя уступают пальму духовного первенства женщине.
Пленник
Забудь меня: твоей любви,
Твоих восторгов я не стою.
Онегин
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Дублируется признание, что встреча с героинями произошла не вовремя, опоздала: ее исход мог быть иным.
Пленник
Несчастный друг, зачем не прежде
Явилась ты моим очам,
В те дни, как верил я надежде
И упоительным мечтам!
Онегин
Скажу без блесток мадригальных:
Нашед мой прежний идеал,
Я верно б вас одну избрал
В подруги дней моих печальных…
Оба героя констатируют омертвение души:
Пленник
Но полно: умер я для счастья,
Надежды призрак улетел…
Онегин
Мечтам и годам нет возврата;
Не обновлю души моей…
Следствие тоже одинаково: перед наполненными огнем страсти героинями герои ощущают себя живыми мертвецами, и это ощущение для них мучительно. Есть и разница: Пленник говорит о реально испытываемых чувствах, опыта Онегина достаточно, чтобы прогнозировать нежелательную ситуацию.
Пленник
Как тяжко мертвыми устами
Живым лобзаньям отвечать
И очи, полные слезами,
Улыбкой хладною встречать!
Онегин
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
…
Начнете плакать: ваши слезы
Не тронут сердца моего,
А будут лишь бесить его.
Наконец, оба героя демонстрируют плохое, по крайней мере – одностороннее знание женской души, пророча влюбленным в них девам новую любовь и забвение прежней; оба прогноза не сбываются.
Пленник
Не долго женскую любовь
Печалит хладная разлука;
Пройдет любовь, настанет скука,
Красавица полюбит вновь.
Онегин
Сменит не раз младая дева
Мечтами легкие мечты…
…
Полюбите вы снова…
Как видим, отсылка поэта к Пленнику для понимания Онегина не декларативна и все-таки неэффективна. В поэме из-за избирательного характера романтического изображения нет внятного ответа, откуда взялся духовный недуг героя и в чем он состоит. Пушкин признает это в черновике письма Гнедичу 29 апреля 1823 года: «кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю…» Поэт считает потерю чувствительности важной утратой, он хочет, чтобы читатели знали это; не потому ли и не ограничивается намеком, а судит о Пленнике прямо и категорично – пусть не в поэме, а в частном письме к В. П. Горчакову осенью 1822 года: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
Подсказка поэта о сходстве Пленника и Онегина неоднократно была поддержана исследователями, но только на констатационном уровне, без надлежащих выводов, а это приводит к искривлению представлений о герое.
Преждевременная старость души: вот как по-настоящему называется психологический недуг, который изображает поэт в Пленнике. Тот же недуг (надо будет уточнить, в какой степени) настигает по первоначальному замыслу и Онегина. Оба героя отравлены первыми уроками любви-сладострастья. Пленник не может вырваться из тесных рамок этого опыта, воспоминаниями героя повелевает «тайный призрак» – и добивает его душу окончательно. Тяжким оказывается груз первого опыта и для Онегина, но герой предстает более жизнестойким, его душа не очерствела окончательно, не потеряла способности к возрождению.
Так ли это? Подчеркнем в монологе Пленника: «умер я для счастья», «Как тяжко мертвыми устами / Живым лобзаньям отвечать». В романе поэт не щадит и своего приятеля, который «к жизни вовсе охладел». Но всякое сходство выявится отчетливее, если наряду с ним видеть и неизбежное различие сравниваемых объектов: перед нами не тождество, а сходство, которое не может быть абсолютным. Прием такого двустороннего сопоставления сравниваемых предметов возведем в принцип.
«Характер главного лица… приличен более роману, нежели поэме…» (Гнедичу, 29 апреля 1822 года, черновое), – фиксировал поэт. «В реалистическом романе характер героя будет показан с куда большей глубиной, от его истоков и в движении, в окружении социальных обстоятельств. Но в основе своей это будет тот же характер (“Людей и свет изведал он и знал неверной жизни цену…”)»[13 - Лакшин В. «Спутник странный» (Александр Раевский в судьбе Пушкина и роман «Евгений Онегин») // Лакшин В. Биография книги: Статьи, исследования, эссе. М., 1979. С. 106.]. Задача тут поставлена со всей четкостью, вот только она не решалась в полном объеме. Напротив, преобладал «формульный» способ постижения героя, и целью исследования становился поиск группы сотоварищей по образу жизни. А ведь тот же характер изображается иначе, что и недооценивается.
Вот мы и встречаемся с частным проявлением общего закона: в искусстве для того, чтобы понять изображаемое, надо учиться понимать, как это изображается, иными словами – надо осваивать язык искусства.
Что за человек, чьим именем названо произведение? Светский денди, плоть от плоти общества, к которому он принадлежал: таково наиболее устойчивое мнение. Такая трактовка не верна. Как не верна? Подобие денди отмечает не кто иной, как сам поэт. Поведение героя воспринимается, мало сказать, типическим, но резче – эталонным. Все это имеет место. Только необходимо принципиального значения уточнение: на каком этапе его жизни?
Подлинный эталон светского образа жизни, причем в полном виде, дан, но поздно, в восьмой главе романа в стихах, когда поэт приступил к «дорисовке» Онегина. Здесь жизнь человека уподоблена дневному циклу, метафорические рубежи применительно к человеческой жизни расчисляются.
Блажен, кто смолоду был молод,
