скачать книгу бесплатно
Витька-"придурок" и другие рассказы
Ник Шумрок
В представленном вам тексте герой рассказов очень похож на автора, но не тождественен ему! Вот оценка Ал. Чеснокова (O`Санчеса): "Я не могу сказать, что стиль автора безупречен, но все эти рассказы отнюдь не графомания! Автор – реальный писатель, и его рассказы – настоящая русская словесность, в классическом духе. Традиционное повествование, без стремления к эпатажу. Автор пишет о том, что испытал и прочувствовал, и достоверность описываемого с лихвой перекрывает те или иные огрехи. Советую автору продолжать писать, как голова велит, в надежде, что написанное найдет своего читателя".
Ник Шумрок
Витька-"придурок" и другие рассказы
Я не могу сказать, что стиль автора безупречен, но все эти рассказы – отнюдь не графомания! Автор – реальный писатель, никакой не начинающий и его рассказы – настоящая русская словесность в классическом духе, городская проза. Да, обычное, традиционное повествование, без вывертов и стремления к эпатажу, но автор пишет о том, что испытал и прочувствовал, и достоверность описываемого с лихвой перекрывает те или иные огрехи, о которых нет смысла говорить в коротком предисловии.
Советую автору не останавливаться и продолжать писать. Писать, как голова велит, в надежде, что написанное найдет своего читателя. Мне, как читателю, особенно запомнилась "Рыжуха". Неуверен, что монологи-рассказы от имени женщин, покажутся женщинам убедительными, впрочем, это у них надо спросить.
O`Санчес (Александр Чесноков)
Песни моего века
«Ты у меня одна …»
Её звали Лидка! Мы были одноклассниками, и в начальной школе я дергал ее за толстые золотистые косы, она же в ответ бросалась в меня чернильницами. Современные школьники даже не слышали, что это такое – чернильница, а в шестидесятые годы прошлого века ученики писали в тетрадках перьями, не гусиными, конечно, как Александр Сергеевич, ауже стальными. Перед уроком на каждую парту дежурные ставили чернильницу-непроливайку. Это только называлась она непроливайкой, в действительности же чернила были везде – и на партах, и на школьнойформе, на пионерском галстуке и, естественно, на руках и физиономиях школяров.
– Анна Прокофьевна, – жаловалась Лидка учительнице, – а Саша ругается. Он меня «гадиной» назвал!
Наказание было строгим. Учительница пересадила меня с «камчатки»на первую парту, прямо напротив своего стола, а рядом посадила её,«ябеду» и «гадину»! Хорошо, что это случилось перед летними каникулами, и во втором классе я снова вернулся в последний ряд.
По-новому я стал смотреть на Лидку классе в шестом. Ведь девочки взрослеют раньше мальчиков. Мы, пацаны, стали замечать, что одноклассницы постепенно превращаются из «гадких утят» в красивых «лебедушек»! На их телах, до этого гладких, стали проявляться разные неровности, на груди и пониже пояса, и рекордсменкой в этом превращении была Лидка. Пока мы, её одноклассники, только начали «оперяться» и еще продолжали играть в войну, она стала пользоваться успехом у старших. В седьмом классе я уже сам был бы не прочь сидеть сней за одной партой, но не знал, как это сделать. Решил воспользоваться старым, но слегка модифицированным приемом – стал при удобном случае к ней прижиматься, а однажды даже положил (как бы случайно) руку на её грудь. «Нахал» – возмутилась Лидка и отвесила мне смачную оплеуху. Учителям она на этот раз жаловаться не стала.
К восьмому классу она обрела почти окончательные свои формы.Говорят, что если хочешь знать, как будет выглядеть твоя невеста через двадцать лет, посмотри на ее мать. Лида и в 14 лет была копией своейматери. В ее фигуре было все – и пышная округлая попа, и талия, и груди третьего, а, возможно, и четвертого размера. Сзади её фигура напоминала формой гитару.
Да, гитара! Как раз в восьмом классе мы все поголовно стали учиться играть на шестиструнке. Это оказалось довольно просто – освоил три аккорда и бой – «восьмерку», и ты уже можешь исполнять под гитару весь небогатый репертуар. «Уа! Уа! Куда вы спешите гурьбой? Уа! Уа!Меня захватите с собой…», выпив самой дешевой «Яблочной» наливки (по 98 копеек), неистово голосили мы под гитару. Когда количество аккордов дошло до восьми-десяти, можно было исполнять и более серьезные вещи. Как раз в это время вышел на экраны фильм «Вертикаль»,и мы стали копировать голос Высоцкого. Не припомню уже, кто завез внаш поселок песню, которая всем очень понравилась. Начиналась онасловами: «Ты у меня одна…». Уже окончив школу и попав в Ленинград, яузнал, что автор этой песни – Юрий Визбор. А тогда мы с упоением,перевирая мотив и слова, пели: «Нету другой такой ни за какой рекой, нетза туманами, дальними странами…!»
Как-то в начале восьмого класса нас вместо занятий отправили собирать картошку на совхозном поле. В то время это было обычным делом. Пока ждали машину, которая должна была нас увезти с полей, развели костер из сухой ботвы и стали печь картошку. Мы часто это делали, если успевали , а в тот раз машина задержалась. Не то, чтобы мы были сильно голодны, но это же романтично и вкусно, да и вдобавок ко всему еще и погреться можно у костра. Был уже конец сентября, и вечерами становилось прохладно. Мы уселись кружком у огня на свои ведра и, обжигаясь, уплетали за обе щеки выковыренную из углей картошку.Рядом кто-то «мурлыкал» под гитару
– Спой, Саня, свою коронную, – стали упрашивать меня девочки.
« Ты у меня одна,
Словно в ночи – луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна!»
Я пел и смотрел в глаза Лиды! Её губы, как и у всех, были измазаны сажей от горелой картофельной кожуры. Этот образ так и запечатлелся вмоей памяти на долгие годы. Показалось тогда, что она поняла: это к ней я обращался словами Визбора. Передав гитару другому, я втиснулся со своим ведром между Лидой и Валей. Мне казалось, что тепло идет не от костра, а от Лиды. Я чувствовал ее тепло, и мне даже показалось, что онасильнее прижалась ко мне. Мне хотелось, чтобы это длилось вечно, ноподъехавший грузовик ослепил яркими фарами нашу компанию, все похватали свои ведра и побежали занимать лучшие места в кузове.
С того памятного вечера я постоянно думал о Лиде и, наконец, решил действовать. Написал записку и подсунул на переменке в её учебник. Умане хватило написать: «Ты красивая, ты у меня одна, я люблю тебя…»! Яназначил ей свидание ночью, где-то на окраине поселка, в заброшенном саду. Естественно, она не пришла. Может, не нашла записку, а может,решила, что с дураками, вроде меня, нефиг связываться. Напраснопрождав около часа, я отправился к её дому. Жила она с родителями ибратом в «немецкой слободе».
Дело в том, что застройка в нашем поселке делилась на казенную и частную. Частные дома строили в основном немцы: привозили с Урала леси рубили основательные дома. Помнили еще их старики, как до войныжили в своих домах в республике немцев Поволжья. При доме были все удобства, хозяйственные постройки, колодец, амбары, коптильни иобязательно палисад с цветами. Все продумано, чистенько, аккуратненько, ну, как у немцев. Ordnung[1 - Ordnung ( нем. ) – порядок] , одним словом. Двор обносили высоким забором с воротами и калиткой, только палисад отделяли от дома редким забором из штакетника, наверное, чтобы с дороги был виденвыкрашенный фасад дома, окна с наличниками и кусты с цветами. Многобыло цветов у немцев.
Преодолев такое несерьезное препятствие, я пробрался к освещенным окнам Лидкиного дома. Не знаю, почему меня не учуяли собаки и не подняли лай? Может быть, и не было у них вовсе собаки. Мы все жили тогда открыто и просто, двери на замок никто в поселке не запирал, когдауходил из дому, разве что набрасывали щеколду, да вставляли в неёпалочку, чтобы сквозняком дверь не открыло и не зашла в хату скотина.
Рискуя быть замеченным, я прильнул всей своей глупой физиономией к оконному стеклу. Нормальному обзору мешали занавески с вышытымикрестиком готическими буквами и ангелочками, но кое-что в щелку междузанавесками я-таки увидел. Похоже, семейство уже готовилось ко сну, еёмать ходила по комнате в белой ночной рубашке, плотно облегающей богатое плотью тело. Она внимательно посмотрела в сторону окон и, повернув голову, что-то сказала в глубину комнаты. Слов я не расслышал,но сильно перепугался.
– «Неужели заметила?
Хотел было уже бежать, но увидел, как из-за занавески не спеша вышла Лида, тоже в «ночнушке». Непривычно было видеть ее не в коричневом школьном платье с черным передником. Все её прелести были представлены на мое обозрение. Великолепная грудь с крупными соскамии большими коричневыми ореолами рвалась на свободу из кружевного пеньюара. Она, наверное, только закончила расчесываться, и волосы, разбросанные по плечам и спине, свисали до самого изгиба спины.
Я сразу же вспомнил, что буквально на днях мы «проходили» по немецкому языку стихотворение Гейне:
«Die sch?nste Jungfrau sitzet
Dort oben wunderbar;
Ihr goldnes Geschmeide blitzet,
Sie k?mmt ihr goldenes Haar».[2 - Над страшной высотоюДевушка дивной красыОдеждой горит золотою,Играет златом косы.(Г.Гейне, «Лорелея», перевод А.Блока)]
– Лорелея! Божественная Лорелея!
Больше ничего я разглядеть не успел, мать подошла к выключателю, и видение растворилось. Я стоял под темными окнами не в силах покинуть место, где был зачарован этой красотой.Пришел домой, погасил свет и долго не мог прийти в себя. Образ моей Лорелеи стоял перед глазами. Счастливый, я уснул только под утро.
В классе старался встретиться с ней взглядом, но она словно специально не смотрела в мою сторону. Меня это сильно мучило, но подойти и объясниться я не решился. Точнее, я даже не додумался до этого простого действия.
Вокруг Лидки всегда крутились многие, но вскоре у неё появился постоянный «ухажёр», и я потерял всякую надежду на взаимность. Страдал, конечно, молча наблюдая за тем, как после занятий её портфельнесет другой, более смелый и находчивый.
– Ну какой же я дурак! Почему не догадался предложить ей свою помощь, решать вместе задачки по математике, в которой она «плавала»?
Моя душевная рана постепенно зарастала, затягивалась, и только услышав в чьем-нибудь исполнении песню: «Ты у меня одна…», на менянакатывала грусть. Сам я, к удивлению окружающих, эту песню большене пел.
Когда мы закончили восьмилетку, родители отправили Лиду учиться в город , где жили какие-то родственники, а большинство из нашего класса, в том числе и я, доучивались в соседнем колхозе. Поселок основали немцы-колонисты с Украины, переселившиеся сюда по столыпинскойреформе. В отличие от «наших», бывших поволжских немцев – протестантов, эти были католиками. Кроме немцев, в поселке жили и сосланные в 1939–40 гг. поляки.
С понедельника по пятницу мы жили в интернате, а на выходные за нами приезжал совхозный автобус. По дороге все весело и радостногорланили популярные песни, в том числе и «Ты у меня одна…».
Правду говорят, время лечит, и к концу девятого класса слова этой песниперестали ассоциироваться у меня с Лидкой. К тому же я был снова платонически влюблен. Её звали Эмма. Тоже немка, и тоже фигуристая, как и Лидка.
Все мальчишки в интернате поголовно увлекались культуризмом. Каждый составлял себе комплекс упражнений. Никаких специальных снарядов у нас не было, все делали из подручных материалов. Старые утюги заменяли нам гантели, тракторные катки, надетые на кусок трубы, – штангу. После шести вечера учебники откладывались в сторону и наступало время тягать «железо». На вдохе – полное напряжение мышц, на выдохе – расслабление. Вдох-выдох, вдох-выдох! Одним из важных мотивов для занятий культуризмом было понравиться девочкам! На переменках мы все группировались у перекладины, которая стояла в широком коридоре школы, и изгалялись как могли. Девочки кучковались где-то рядом, о чем-то весело болтали, периодически бросая взгляды в сторону турника.
– Юра, а ну-ка склепку – подзадоривают ребята друг друга,заметив, что красавица Валя скосила глазки в нашу сторону.
– Давай, Санек, крутани-ка «солнышко», – орут кореша, увидев, что к группе девчонок присоединилась Эмма.
На школьных вечерах я ждал, когда объявят «белый танец», и она пригласит меня. Пусть это будет Сальваторе Адамо. Как цепляет за сердцеэта грустная, но такая пронзительная и нежная песня:
« Tombe la neige
Tu ne viendras pas ce soir
Tombe la neige.
Et mon coeur s’habille de noir».[3 - Падает снег,Ты не придешь сегодня вечером,Падает снег,И сердце мое накрыла тьма!(мой вольный перевод с французского языка).]
Эмму «увел» у меня из-под носа местный мальчуган. Он не стал ждать,когда она его пригласит на танец, а пригласил сам, но эту душевную«катастрофу» я пережил уже не так болезненно.
Летом я узнал, что «хорошая девочка Лида» будет учиться и жить вместе с нами в интернате, и не мог дождаться встречи со своей Лорелеей!Но увидел я совсем другую девочку. Вместо длинных золотистых волос – короткая модная стрижка, короткая юбка, глубокое декольте. Дешевая помада портила ее рот. Какая-то распущенность, раскрепощенность в ее поведении бросалась в глаза! Она гуляла напропалую с местными ребятами, «колхозниками», как мы их презрительно называли.
Её сразу же невзлюбил наш воспитатель по фамилии Штольц за то, что она часто неявлялась к отбою, или сбегала ночью на свидание через окно. В конце-концов он добился того, что Лидку выгнали из интерната, и последние месяцы перед выпуском она снимала жилье в поселке. Думаю, что для нее это было еще и удобнее: не надо считаться с этим гордецом[4 - Stolz (нем.) – гордый.] и торопиться к отбою.
Окончив школу, я уехал в Ленинград, откуда меня призвали в армию. Уже получив повестку, я вернулся на несколько дней в родной поселок и неожиданно столкнулся с Лидкой. Мы с ней мило поболтали, вспомнили школьные годы и договорились вместе пойти в кино на вечерний сеанс.
Народу в зале было мало, мы выбрали места подальше и потемнее. Как только погас свет, я попытался её обнять.
– Не отвлекайся, смотри кино…
Какое кино? Я больше ни о чем не мог думать, во мне вмиг проснулись юношеские чувства. После сеанса мы «заблудились» на детской площадке, сидели в домике и целовались взасос. Только большего она мне так и не позволила. Она, опытная уже женщина, играла со мной, как кошка смышкой, точнее, как кошка с маленьким котенком. Я сильно на нее обиделся, назвал дурой и ушел.
А после армии жизнь затянула меня в свой водоворот: студентки, аспирантки, молодые, пожилые. Успел несколько раз жениться и развестись. Лидку вспоминал, конечно, когда натыкался на её фотографии в старых альбомах. Да, красивая была девочка, но не стала моей единственной. Перевернув страницу альбома, я тут же её забывал. Правда, с песней Визбора ассоциации были стойкие. Как там у Булгакова:
– Вспомнят тебя, вспомнят и меня.
Услышу песню «Ты у меня одна…», сразу вспоминаю хорошую девочку Лиду! Действительно, хорошую, без всяких кавычек. Такой и помнил её, свою Лорелею, увиденную той ночью в окне.
Лет десять, пожалуй, прошло, когда в очередной свой приезд на родину я узнал, что Лида отбывает срок за убийство в лагере. Подробностей добиться ни от кого я не смог, но говорили, что она вместе с любовником убила своегомужа. Где сидит, сколько дали? Первой реакцией было поехать, проведать, но у меня –трое детей, и «новая» жена явно меня не поймет. Жалко Лидку, конечно, стало. Мог ли я подумать тогда, когда дергал этого ангельского ребенка за косы, что так трагично сложится ее судьба?
И опять лет, пожалуй, через десять, в очередной свой приезд, я встретился с бывшей одноклассницей Валей. Ну, разговорились, начали вспоминать школьные годы, одноклассников. Слово за слово вспомнили и про Лидку.
– Где она, как? Давно освободилась? Где живет?
– Да Лидка живет недалеко, в соседнем поселке, – сообщила мне Валя, – давно уже освободилась.
– Вот бы съездить к ней, пообщаться: двадцать лет не виделись. Ты, наверное, помнишь, как я любил ее в юности сильно, как пытался за ней ухаживать, да она на меня внимания не обращала. Может, если сошлись бы мы с ней тогда, совсем по-другому жизнь её сложилась.
– Ну, ты идеалист, Санька! Была я у нее в гостях с месяц назад. У нее все разговоры только о выпивке да о грубом сексе! До «белочки» допилась, при мне чертикам ногти стригла.
В общем, отговорила меня Валентина, так и не поехал я в тот раз к Лиде. Может, и к лучшему. Позже уже узнал, что она умерла.
Так и осталась она в моей памяти той, «хорошей девочкой Лидой!» Моей Лорелеей! Ведь только памятью живет человек, доброй памятью!
«Ты у меня одна…», любовь первая, безответная, такой и останешься в моей памяти!
«Нету другой такой
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами.»
«Я в весеннем лесу пил березовый сок»
12 октября 2018 г. исполнилось сто лет со дня рождения Евгения Аграновича – автора популярной песни из кинофильма «Ошибка резидента». Услышал по радио эту новость и саму песню, и память моя своеобразно «отреагировала». Тут же нахлынули воспоминания.
«Halt! Es wird geschossen!»[5 - Halt! Es wird geschossen! (нем.) – Стой, стреляют!] Кажется, под березой, к которой прибит щит с этой надписью, стоит колода с соком! Два часа ночи! До смены караула ещё пятьдесят минут!
– Этот Родичев, сука, еще и опоздает, – бормочу про себя, и, встав на колени, опускаю в колоду заспанную морду. Березовый сок льетсячерез край, тонкой струйкой течет по сухой траве дальше, за внешний периметр «колючки»!
Охраняю я парашютный склад, расположенный в лесу, недалеко от немецкой деревни Ретцов. До расположения части – шесть километров. Если быстрым шагом, то сорок минут, но мы шагом не ходим, только бегом. Попасть в этот караул не просто – первогодков в него неназначают, только «черпаков» да «дедов». Я здесь оказался случайно – ефрейтор Зязин заболел, и взводный вписал мою фамилию в список за пять минут до развода. Ефрейтор Хорь от злости чуть дырку во мне не протер своими тупыми вологодскими зырками. Его-то назначили в наряд помощником дежурного по части, но, вишь ли, возмутило то, что «салаге»подфартило.
Да и хер-то с ним, он не в моем взводе, мой «дед» – ефрейтор Панько. Это ему я докладываю после вечерней поверки, сколько«дедушке» осталось дней до дембеля. Правда, ошибаюсь часто, и тогда Панько картинно возмущается:
– Ой! Изверг! Добавил «дедушке»[6 - Дедовщина – всем знакомый термин с отрицательной коннотацией. Правда, в подразделении, о котором пишет автор, она носила почти формальный характер.] два лишних дня службы! Держите меня семеро, или я его щас изничтожу! Но великодушно прощает, потому что в роте только мы двое можем на турнике «солнце» крутить.
По правде говоря, и Хорь, и Зязин, и Панько – не ефрейтора, а старшие разведчики, а я пока еще просто разведчик. Все мы «диверсанты», точнее, готовят из нас диверсантов на случай войны с НАТО. Каждое отделение – разведгруппа, только радиста из роты связи нашего же батальона придадут, ну и, в зависимости от задания, минера или ПТУРСника[7 - ПТУРС – противотанковыйуправляемый реактивный снаряд] из отдельных рот. Это если надо не только разведать, чего прикажут, но и совершить налет и уничтожить, к примеру, ядерный фугас или пусковые установки Першингов» на старте! Слава Богу, не пришлось идти малой группой на ядерные фугасы. Пробегали два года по гэдээровским лесам, поиграли в войнушку, искали не ядерные фугасы, а «гандоны» – так наш старшина Макаров называл надувные макеты американских ракет, всяких там зурсхоков, серджентов и першингов.
Ну вот, напился сока, заодно и умылся, отлил предыдущий, и на душе легче стало. Меня, конечно же, засунули в самую тяжелую смену, с часа до трех ночи, когда невыносимо тянет ко сну. Деды-то спят по четыре часа до и после своей смены. В карауле всего четыре человека: начальник, он же и разводящий, и трое караульных. Начальник – мой сержант, ЖеняОкулов, а может Акулов, теперь уже и не помню, как правильно. Хорошийсержант, студент-вечерник, тоже меня уважает. Во всей роте только мы двое знаем, что такое производная и интеграл. У него со мной нет проблем, потому что я сразу запомнил все эти тактико-технические данные натовских танков, орудий и ракет, да минно-подрывное дело быстро освоил, и все нормативы по физической подготовке выполняю и перевыполняю.
Сразу после отбоя я подтягивался, делал подъем переворотом и шел спать. Моего же сверстника, «Чижа», «черпаки» Нелюбин и Шарапов заставляли висеть на перекладине до полуночи. Когда нас после карантина распределили по взводам, наш лейтенант устроил что-то вроде знакомства, приставал с душевными вопросами, типа кто мама с папой, чем увлекаешься, каким видом спорта занимался на гражданке. Вот Леша Чижиков и сказал взводному, что имеет разряд по гребле, за что сразу же получил прозвище «Гребец». Шарапову с Нелюбиным особенно нравилось, когда Леша с моей помощью ложился животом на перекладинуи, застряв в таком положении, дрыгал ногами.
– Давай, «Чиж», греби, греби, – ржали «черпаки», лежа на своих кроватях.
– Не подходи, не трогай, – пресекали они мои попытки помочь бедному Лёше перевалить свое неуклюжее волосатое тело через перекладину.
– Все, отпускайте «Гребца», – подает голос наш «замок»[8 - «Замок» – заместитель командира взвода.], – завтра еще на стрельбище бежать, пусть выспится.
Колоды под березами стоят по всему периметру склада. Их днем ставят солдаты из парашютной команды. Вот, сейчас дойду до угла, присяду в тени на бревнышко, да покурю, не таясь. А кого бояться: ночью же никого на складе нет, поэтому можно и не шибко-то соблюдать устав гарнизонной и караульной службы.
Так и сделал, не спеша выкурил «гуцульскую» , посмотрел на часы. Ну вот, пятнадцать минут прошло, можно пройти к следующей колоде у скамейки из бревен и чурбаков, сооруженной предыдущими поколениями караульных, точнее, не караульных, а часовых. Когда ты напосту, ты – часовой, а, когда разводящий скажет: «С поста шагом марш», ты уже караульный, а тот, кто заступил – часовой! Но в этом карауле никто такой ерундой не занимается. Вот придет Родичев, даст мне пинка под зад, значит, он теперь часовой, а я – караульный. Пулей полечу в теплое помещение жарить хлеб на раскаленной чугунной печке! Спать сразу не удастся, только прикорнуть, когда начальник и караульный заступающей смены заснут. Отцы-командиры нам долдонят, что устав «написан кровью»! Мол, были случаи, когда караульное помещение «вырезали», брали в заложники разводящего и снимали со всех постов часовых. Потому якобы и ввели такую процедуру, что, когда разводящийсо сменой подходит к границе поста, часовой должен кричать:
– Стой, кто идет?
На это разводящий должен ответить:
– Идет разводящий со сменой!
– Разводящий ко мне, остальные на месте, – требует часовой и выставляет грозно вперед дуло автомата. Бывали случаи, когда подходили с разводящим подставные и «снимали» часового. А так, стой, стрелять буду, и автомат с предохранителя. А патрон уже в патроннике, остается только на курок нажать, и пошла очередь!
А на наш богом заброшенный караул в социалистической Германии кто нападет? Был, правда, курьезный случай, забрел из гаштедта в Ретцове пьяный немец. Нелюбин, как и положено, прокричал на русском и на немецком «Halt! Ich werde schissen!»(Стой, стрелять буду!) Так комрад сразу протрезвел, да от страха в штаны наложил. Еле отмылся потом бедняга, а Нелюбину благодарность и отпуск на Родину!
Вот в части – уже серьезный караул, семь постов! Пока разводящий со сменой все посты обойдет, да вернется в караулку, уже и отдыхать некогда, следующую смену пора будить. Я помню, был у меня такой случай в карауле! Нет, не снимали нас вороги, но стрельба была. А стрельба в карауле, тем более необоснованная – хуже не бывает прокола. Начальником был мой взводный, а я замом и разводящим одновременно. Сразу не задался караул: ночью проверяющий приходил, нашел кучу нарушений. Ладно бы только печати на складах с кальсонами оказались нарушенными, так один часовой курил на посту, другой вообще забрался на вышку и заснул. Короче, взводный уже в предчувствии, что завтра комбат ему «шею намылит», говорит мне:
– Да! Все, что можно, в этом карауле было, только стрельбы не случилось!
Не успел он договорить, как раздается очередь в караульном помещении. Мы туда, дверь открываем, сидит бледный Казачёнок, не молодой уже солдатик, год отслужил, а в полу – пять пулевых отверстий. Баловались, гавнюки, пока ждали смены караула. Казачёнок автомат с предохранителя снял, передернул затвор, а палец на спусковом держал, очередь и пошла. Благо хоть не целился ни в кого, ствол вниз был направлен, без трупов обошлось.
Ну, это так, лирическое отступление, хотя настоящая лирика впереди. Я-то родился и вырос в казахстанских степях, где березок-то отродясь небыло, откуда мне было знать вкус березового сока. Мне бы пропел кто: «Я в осеннем лесу пил березовый сок», – я бы и не понял, что так бывает только, если ты его, забродивший, с собой в бутылке принесешь. И не знал до армии, что береза «плачет» весной! Только в Германии его впервые и попробовал, вернее, вволю напился. На втором году службы уже сам начальником караула ходил. В те годы как раз еще одна песня появилась, в которой были слова: «И Родина щедро поила меня Березовым соком, березовым соком!»
Такой вот получился парадокс. То ли Родина меня поила соком, то ли то, чем она меня поила, был вовсе не сок, а портвейн? Или Германия стала моей второй Родиной? Забавно, не правда ли?
Я и черники-то вволю наелся в ГДР. Мы ведь все время, кроме политзанятий, в лесах проводили. Бегали, как мустанги, по азимуту или искали ракеты на старте. Кто в армии служил, тот знает, что там везде – нормативы! Одеваться – норматив, раздеваться – тоже! Разобрать автомат – норматив, собрать тоже. Подтягиваться, бегать – везде надо в норматив уложиться. Ну вот, прибегаешь весь в мыле на пункт сбора, естественно, опаздываешь, в норматив не уложился. Сержант подходит, командует:
– Рот открыл!
