скачать книгу бесплатно
(Сдержанные смешки мужчин, весьма кислые улыбки женщин).
За вступительной речью – вопросы. И первый из них, разумеется, несмотря на строгий деловой костюм, средней длины каблуки туфель, отсутствие ювелирных украшений и минимум макияжа, мужской: замужем ли она?
О том, что она замужем (пусть уже лишь формально), а главное - кто ее муж, знал лишь директор фирмы "Полиглот" – приятный мужчина средних лет с хорошими манерами. Если б не взгляд, которым он ее буквально облизывал (напомнив ей тем самым кота, облизывающегося на горшок со сметаной), Анна сочла бы его довольно милым.
Впрочем, и ему (она во всяком случае на это надеялась) не было известно об истинном положении вещей ("Я сказал, что ты помешана на независимости, в том числе финансовой", – со свойственной ему тонкой иронией сообщил ей г-н Зарецкий по телефону).
И Анна сердечно его поблагодарила за составленную протекцию и (не будем умалять достоинств г-на Зарецкого) проявленный такт.
Посему смотреть на нее шеф мог как ему заблагорассудится, однако вряд ли осмелится сделать новой красивой сотруднице фирмы (а он определенно являлся гурманом по части женщин) непристойное предложение.
* * *
…Оставив "Пежо" на платной стоянке, она по пути заскочила в булочную (знала, что не доведут до добра полуфабрикаты, но после двенадцати лет в качестве супруги г-на Зарецкого (имеющего, конечно же, личного повара) заново учиться готовить было просто лень), а приближаясь к дому, увидела на скамейке у подъезда высокую фигуру мужчины в неброском, но очень элегантном костюме.
Первым побуждением было повернуть назад и рвануть… да хоть в Луговку. Но это было глупо. И недостойно. Наконец, малодушно.
Ко всему прочему Ручьёв ее уже увидел.
"Десять дней выдержал, – подумала Анна, – Истинный джентльмен. Счел, что за десять дней я остыну."
Увы. Для того, чтобы она переменила свое решение – не становиться женой Ручьёва, – десяти дней определенно было недостаточно.
Хотя она и не исключала, что со временем прежние отношения с Ручьёвым могут восстановиться. Ибо в качестве друга Ручьёв устраивал ее как никто иной.
Правда, в данный момент ни видеть его, ни общаться с ним ей не хотелось абсолютно.
– Добрый вечер, – негромко сказал Ручьёв, когда она к нему приблизилась (точнее, приблизилась к подъезду).
– Привет, – отозвалась Анна, – А где цветы?
Его невеселое лицо на секунду сделалось растерянным.
– Какие цветы?
Анна улыбнулась.
– Те, что дарят провинившиеся мужчины своим дамам. В знак примирения.
Посторонний, наблюдая за этой сценой, вполне мог решить, что эта элегантная красавица (со столь ласковой улыбкой) фактически уже простила чрезвычайно приятного мужчину с грустным взглядом.
К сожалению (или счастью) Ручьёв слишком хорошо знал Анну. Ее слова (и ее улыбка) являлись очередным проявлением стервозности и означали, что она, во-первых, пережитого унижения не забыла; во-вторых, и не простила.
Поэтому он лишь мрачно сказал:
– Если это все, что я должен сделать, тебе через полчаса доставят на дом содержимое цветочного павильона.
– Так много не нужно, – небрежно отозвалась Анна, доставая из сумки ключи (первым следовало открыть дверь подъезда), – Иначе моя квартира станет выглядеть похоронным бюро.
Ручьёв кисло улыбнулся.
И в лучших джентльменских традициях попытался забрать у нее не слишком увесистый пакет с продуктами.
Она отдала, стараясь при этом минимально касаться пальцев Ручьёва.
Тот слегка кашлянул (дабы прочистить горло).
– Уже приступила к новой работе?
– Приступила. И не такой уж новой – я ведь по окончании вуза два года преподавала в гимназии, пока Зарецкий не пристроил меня переводчиком в издательство, – она бросила на Ручьёва короткий взгляд (он поднимался следом за ней, на четвертый этаж, пешком).
Лифт в доме имелся, но Анна ненавидела лифты. Она страдала легкой формой клаустрофобии.
Наконец остановившись у двери квартиры, где она некогда проживала вдвоем с отцом, Анна снова повернулась лицом к Ручьёву.
– Спасибо, что помог поднести сумочку. Отдай, пожалуйста, – безупречно вежливо… и ласково.
Лицо Ручьёва окончательно помрачнело. Но сумку он отдал без возражений.
После чего, однако, уперся рукой в стену таким образом, чтобы загородить ей проход в квартиру.
– Что я должен сделать, чтобы ты наконец простила меня? Что? Встать на колени? Покаяться публично? Что? Говори, я сделаю.
Его воспаленный взгляд и глухой голос действительно впечатляли. На пару секунд она ощутила почти то же, что и в аэропорту год назад, когда Ручьёв умолял ее остаться с ним…
и она была очень близка к тому, чтобы согласиться.
"И еще… я не хочу, чтобы ты подыскивал мне замену."
"Это и нереально."
Оказалось, еще как реально.
Или он не считал серьезной изменой связь с той молодой женщиной – достаточно доступной (наверняка), достаточно привлекательной, чтобы служить временной подружкой, но недостаточно умной и интересной, чтобы из-за нее всерьез можно было потерять голову?
Анна вспомнила (хоть сейчас ей этого хотелось меньше всего) грязную сцену у коттеджа Ручьёва. И свои ощущения, сходные с ощущениями облитого помоями.
И самым мерзким был не пьяный бред той девицы, которую использовали и пнули, как приблудную кошку, а реакция Ручьёва.
"Сэра Ланселота", в миг утратившего свое рыцарское достоинство, когда он ударил ту молодую женщину.
Хладнокровно ударил. Расчетливо. И лицо его в тот момент было отнюдь не лицом красивого и благородного рыцаря.
Рыцаря из тех самых романов, над слабостью жены к которым г-н Зарецкий часто подшучивал (порой беззлобно, а порой и весьма желчно).
Что ж, господин Зарецкий являлся реалистом. Как и ее отец. И не хуже ее отца знал, как часто валятся с пьедесталов "сэры Ланселоты".
– Послушай, Ручьёв, – мягко сказала она, – Я сейчас абсолютно не склонна наблюдать драматические или театральные жесты. У меня был напряженный день, я устала… и хочу, наконец, воспользоваться преимуществами своего нынешнего статуса – когда не нужно никому давать отчета…
– И соблюдать протокол, – негромко добавил Ручьёв, убирая руку.
– Именно, – кивнула Анна, – К тому же, если ты испытываешь потребность каяться, – тонкая улыбка, – Покайся лучше перед несчастной дурочкой, принявшей твою куртуазность за любовь.
Счастливо, Серж, – коротко бросила она напоследок, распахивая дверь квартиры.
После чего захлопнула ее за собой.
* * *
4. Где наш герой ступает на весьма зыбкую почву, заключая сделку… с Сатаной.
Едва за Анной захлопнулась дверь квартиры, Ручьёв с силой врезал кулаком по стене и издал звук, напоминающий глухое звериное рычание.
Стерва, законченная стерва… За какие такие грехи он наказан, вынужденный любить столь прожженную стерву?
…А ведь он ее любил… чем безнадежнее, тем сильнее.
Любил… и вместе с тем ненавидел. Ненавидел за то, что готов был перед ней всячески унижаться, ненавидел за то, что она управляла им, как дрессированным пуделем… ненавидел за то, что не мог перестать ее любить.
А следовательно, и мучиться.
Ибо Анна, как ему сейчас казалось, попросту не способна была прощать. Ни малейшего промаха, ни малейшей ошибки.
Либо ты безупречен, либо…
либо вой с тоской на Луну – больше-то ничего не остается.
Конечно, за руль своего "Фольксвагена" он сел в прескверном расположении духа.
И ничего удивительного не было в том, что спустя четверть часа он оказался на волосок от того, чтобы провести сегодняшнюю ночь в камере предварительного заключения.
Спасла Ручьёва его реакция – в последний момент он сумел-таки резко ударить по тормозам, въехал передним правым колесом на тротуар, но пешехода – бородатого мужчину в серо-зеленом камуфляже, с какой-то затрапезной котомкой за спиной, – Ручьёв не сбил, лишь задел бампером.
Тем не менее тот упал на асфальт.
Ручьёв, выскочив из "Фольксвагена", подбежал к нему. Мужик уже поднимался на ноги и озирался, словно бы не совсем понимая, что произошло.
– С вами все в порядке? – отрывисто спросил Ручьёв… и осекся. Всякий, кто в этот момент мог за ним наблюдать, заметил бы, как страшно побледнел "Ржевский". И что лицо его исказилось то ли от страха, то ли от изумления.
– Юра? – выдохнул Ручьёв, – Юра? "Кузнец"? Ты?
В свою очередь во взгляде мужчины мелькнуло нечто, похожее на панику.
– Вы чего, ошиблись… все нормально, – невнятно пробормотал он и, похоже, собрался прошмыгнуть в ближайший переулок, когда "Ржевский", опомнившись, схватил его за предплечье.
– Это же ты, – негромко сказал он, – Кузнецов Юрий Никитович, 19__ года рождения, лейтенант гос…
– Не нужно, – совершенно другим – не трусливым, а усталым голосом прервал Ручьёва тот, кого он (да и не только он) уже на протяжении десятка лет считал погибшим,– Я тебя, "Ржевский", тоже узнал.
Ручьёв несколько секунд, не отрываясь, смотрел на лицо того, кого некогда считал едва ли не лучшим своим другом и, узнав о его мнимой гибели, тяжело переживал.
– Погоди, ты… в порядке? Ушибы? Я серьезно тебя задел?
"Кузнец" криво усмехнулся.
– Пара синяков от силы. Не беспокойся. Я сам, знаешь, после контузии… – неопределенно покрутил ладонью у виска, – Короче, даже инвалидность дали. С головой нелады.
Ну, а ты? – он несколько искусственно изобразил оживление, – Похоже, бизнес процветает? Ездишь не на "консервной банке", как денди Лондонский одет… Из Конторы ушел? Занялся… чем? Торговлей? Финансами?
Ручьёв тоже не слишком натурально улыбнулся.
– То, что ушел из Конторы и давно, это ты угадал. А занимаюсь… да чем я могу заниматься? Торговец из меня вышел бы никудышный, поэтому открыли вместе с Кравченкой охранное агентство. Качков готовим для охраны. Кадры на месте, можно сказать, куем…
Отчего он умолчал о том, что его агентство занимается и сыском (причем, высокопрофессиональным сыском), Ручьёв и сам толком объяснить бы не мог. Вероятно, пресловутая интуиция.
Его бывший коллега (и бывший друг), считавшийся погибшим на Ближем Востоке, выглядел действительно жалко. Едва ли не как бродяга. Грязные, давно не стриженые волосы, старый, застиранный камуфляж… ботинки, едва ли знакомые с обувной щеткой…
Лишь пара деталей в облике "Кузнеца" не вязалась с образом опустившегося человека: отличные (крепкие, белые) зубы (ни малейшего признака дурного запаха изо-рта), да цепкий, острый и напряженный взгляд.
Внезапно Ручьёва словно ударило током – разве у "Кузнеца" глаза орехового оттенка? Разве не темно-серые?
…Дальше "Ржевский" действовал уверенно, напрочь заглушив в себе все эмоции.
Он улыбнулся бывшему товарищу как можно приветливее и располагающе и пригласил его к себе в гости. Причем, сей момент.
– Да ты че, – снова заканючил бродяга, исправно разыгрывая юродивого, – У тебя, небось, жена там красавица, ребенок… и нате. Является дядя с помойки…
– Перестань, – Ручьёв приобнял "Кузнеца" за плечи и стал мягко подталкивать к машине, – Ни жены, ни детей у меня нет. Один живу, не считая псины. К слову, породы сенбернар, а сенбернары, будет тебе известно, сторожа абсолютно никудышные. Лентяи и флегматики.
Вдобавок, Малыш вообще старик по собачьим меркам, – Ручьёв вздохнул, – Нет, здорово однако, что я именно сейчас тебя встретил, иначе одному пришлось бы горе "Смирновкой" заливать…
– Какое горе? – видимо, просто машинально спросил "Кузнец".
– А! – махнул рукой "Ржевский", – Все бабы стервы, а моя так стерва в кубе… да еще и ревнивая как черт знает кто…
– Так брось ее, – посоветовал "Кузнец", похоже чуть расслабившись, – Такому красавцу как ты несложно подыскать и девочку-модель…
– Все так, – вздохнул Ручьёв, мечтательно глядя на дорогу и заводя мотор, – Только вот люблю я ее, гадюку… Люблю и все тут. Ну, тебе ли не знать? Как же Галка твоя убивалась…
– Не нужно, – глухо сказал "Кузнец", – Не береди душу, "Ржевский".
Ручьёв кашлянул.
– Да, извини. Вырвалось так… ненароком. Но ты расскажешь, что же все-таки случилось-то с тобой?
"Кузнец" поморщился.
– Да что… обычное дело. Попал в плен, пытался бежать, был контужен, память частично потерял…
