скачать книгу бесплатно
ДОСТОЕВСКИЙ. Меня больше тревожит не сама идея смерти, как момент убийства и мгновения, которые к этому ведут. Или тебе завязывают глаза, и тогда наступает момент, когда ты видишь мир в последний раз, или не завязывают, и тогда ты смотришь в ружейные дула до самой команды: «Пли!» Ты кожей чувствуешь холодное утро, и смотришь в глаза женщин, мимо которых проходишь к деревянным столбам, и вспоминаешь детство, пчел в яблоневом соду, эти воспоминания принадлежат только тебе, по-прежнему живут, а потом пули выбивают тебе глаза, и боль невероятная, и все уходит. Следом уходишь ты. Все уходит, словно ничего и не было.
ПОЛИНА. Черт съел луну.
ДОСТОЕВСКИЙ. Что-то здесь не так. Не те ощущения. Это опять сон?
ГОГОЛЬ. Нет ничего более невозможного, чем сама реальность. На этот счет необходимо принять закон. Избыток реальности убивает человека быстрее крысиного яда.
ДОСТОЕВСКИЙ. Неплохой сюжет. Человек верит, что он пишет роман о собственной жизни, но не поставив последнюю точку, раздражается, начинает переписывать. Меняет главы, вводит дополнительные линии, пытается создать что-то вразумительное из хаотичной массы воспоминаний, снов, выдумок. Но есть один момент, к которому он продолжает возвращаться: он стоит перед расстрельной командой. Он возвращается к нему снова и снова, но никак не может описать должным образом. Момент этот не дает ему покоя. Снится ему. Может, и сейчас он видит сон?
ПУШКИН. Наказание того, кто насмехается над Богом, создавая другие вселенные, в том, что его приговаривают к жизни в одной из них, заточению в одной из них, смерти в одной из них. Сначала ты это пишешь, потом это случается с тобой.
(ФЕДОСЬЯ и ГРУШЕНЬКА имитируют утреннее пение птиц).
ГОГОЛЬ. Послушайте. Что это? Это птицы? Уже заря. Они собираются нас убить. Нам предстоит умереть. Остановите птиц. Кто-нибудь, выключите птиц. Схватите солнце и заставьте вращаться в обратную сторону. Нет. Это не птицы. Птицы – замаскированные рептилии. Это бесы. Это все бесы. (По центру со скрипом открывается невидимая дверь Свет надает на трех узников. Входят ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ БЕСЫ. ДОСТОЕВСКИЙ спешит через сцену к своему столу. ПУШКИН и ГОГОЛЬ остаются. ПУШКИН держится стоически, ГОГОЛЬ в ужасе). Вот первые два. Доброе утро господа. Уже пора завтракать? Я буду яичницу-болтунью. Нет. Лучше оладьи. Вы же не убьете человека до ого, как он съел оладьи, так?
ДОСТОЕВСКИЙ. Все не так. Это был не Гоголь, и не говорил он об оладьях.
ПЕРВЫЙ БЕС. Заключенный Гоголь?
ГОГОЛЬ (указывает на ДОСТОЕВСКОГО). Это он. Вон там.
ВТОРОЙ БЕС (хватая ГОГОЛЯ). Пойдешь с нами.
ГОГОЛЬ (когда БЕСЫ утаскивают его). Нет. Пожалуйста. Вы делаете ужасную ошибку. Вы не можете меня убить. Я – великий писатель с очень большим носом. И я уже умер. Нет. Бесы! Бесы!
ПУШКИН (смотрит на ДОСТОЕВСКОГО). Очевидно, самый уродливый уходит первым. Это означает, что следующий – ты.
(Падающий на них свет меркнет).
3
Бездна
(Поздний вечер. АННА спускается по лестнице и зажигает свет. ДОСТОЕВСКИЙ спит на полу у письменного стола).
ДОСТОЕВСКИЙ (еще не вырвавшись из сна). Я не самый уродливый. Ты самый уродливый.
АННА. О чем вы? Что не так теперь? Кого вы называете уродливым?
ДОСТОЕВСКИЙ. Пушкин следующий. Не я. Пушкин.
АННА. Вы заснули, когда писали, и вам приснился кошмар. Если будете продолжать в том же духе, однажды проснетесь с пером в носу.
ДОСТОЕВСКИЙ. Я был с Пушкиным и Гоголем. И Гоголь что-то говорил о своем носе. И первым они забрали самого уродливого, потом собирались забрать меня, а это совершенно несправедливо. Вы думаете, я уродливее Пушкина?
АННА. Нет. Пушкин давно уже умер. Сейчас он точно уродливее вас.
ДОСТОЕВСКИЙ. Это так ужасно.
АННА. Что?
ДОСТОЕВСКИЙ. Вам не понять.
АННА. Вы не знаете, что я понимаю. Вы не знаете меня.
ДОСТОЕВСКИЙ. Разумеется, я знаю вас. Вы… Как вас зовут? Людмила?
АННА. Анна.
ДОСТОЕВСКИЙ. Нет. Я так не думаю.
АННА. Вы думаете, что знаете мое имя лучше меня?
ДОСТОЕВСКИЙ. Имена очень важны. Если дать персонажу неправильное имя, ничего не получится. Это как магическое заклинание. Скажи его задом наперед, и бес тебя сожрет.
АННА. К счастью, я – не персонаж.
ДОСТОЕВСКИЙ. Разумеется, вы – персонаж. Каждый – персонаж. Не желаете сигарету?
АННА. Я не курю.
ДОСТОЕВСКИЙ (кричит кому-то за сценой). ФЕДОСЬЯ! (АННА подпрыгивает от неожиданности). Не волнуйтесь. Единственная служанка, которую я смог найти, очень молода, глуховата или глуповата, может, и то, и другое. Одному Богу известно, где она. Я думаю, прячется в чулане. (Кричит снова). ФЕДОСЬЯ!
АННА. На ее месте я бы тоже пряталась.
ДОСТОЕВСКИЙ. Как, вы говорите, вас зовут?
АННА. Анна.
ДОСТОЕВСКИЙ. Изволите пирога?
АННА. Нет, благодарю.
ДОСТОЕВСКИЙ. Хорошо, потому что у меня его нет. Во всяком случае, не думаю, что есть. Как насчет чая? (Берет чашку с чаем). Он не такой и… (Отпивает глоток, выплевывает). По вкусу лошадиная моча. (Кричит). ФЕДОСЬЯ!
(Вбегает ФЕДОСЬЯ, маленькая, тощая, суетливая, перепуганная).
ФЕДОСЬЯ. Да, барин?
ДОСТОЕВСКИЙ. Чай остыл. На ковре грязь, и что-то ползает в моей чашке.
ФЕДОСЬЯ. Я уберу, барин. (Лезет пальцем в чашку).
ДОСТОЕВСКИЙ. Не суй туда пальцы. У тебя ума, как у навозной мухи.
ФЕДОСЬЯ. Извините, барин. Уже очень поздно. Я заснула.
ДОСТОЕВСКИЙ. Ладно, приготовь чай, прежде чем пойдешь спать.
ФЕДОСЬЯ. Да, барин. (Убегает, тут же возвращается). Мне не туда. (Снова убегает).
ДОСТОЕВСКИЙ. Она – слабоумная, но никого другого я найти не могу. Слуги бегут от меня, как крысы. Я слишком часто просыпаюсь ночью с криком. Это мистический ужас. Внезапный, необъяснимый, иррациональный ужас. Приходит ко мне ночью. Я часами не могу заснуть, а когда наконец-то засыпаю, мне снятся эти ужасающие кошмары.
АННА. Вероятно, ветры.
ДОСТОЕВСКИЙ. Это не ветры.
АННА. Иногда от тушеной капусты в животе у человека образуются ветры.
ДОСТОЕВСКИЙ. Это не капустные ветры. Это мистический ужас.
АННА. Ужас чего?
ДОСТОЕВСКИЙ. Ничего.
АННА. Это не ничего. Наверняка что-то, раз вы этого боитесь. Человеку нужно знать, как называется то, чего он боится. Тогда он сможет предпринять что-то конкретное. Если он в ужасе от пауков, то может на них наступить и раздавить.
ДОСТОЕВСКИЙ. Я не боюсь пауков.
АННА. Немножко боишься. Вчера вы заставили меня убить того паука.
ДОСТОЕВСКИЙ. Мне не понравилось, как он на меня смотрел. Но я говорю не о пауках.
АННА. Тогда о чем?
ДОСТОЕВСКИЙ. Все объяснения – ложь.
АННА. Возможно, поговорить об этом полезно.
ДОСТОЕВСКИЙ. Почему?
АННА. Потому что вы страдаете.
ДОСТОЕВСКИЙ. Разумеется, я страдаю. Я живу. Да какое вам до этого дело?
АННА. Если я начну работать у вас, я хочу понимать, что меня ждет. Человек, который засыпает за письменным столом и просыпается с криком, чего-то боится. Чего боитесь вы?
ДОСТОЕВСКИЙ. Бездны.
АННА. Какой бездны? У вас тут бездна? Мне следует смотреть под ноги?
ДОСТОЕВСКИЙ. Бездны на самом краю сознания. На самом краю того, что человек знает, или думает, что знает, начинается огромная, иррациональная тьма, так похожая на пустоту между звездами, дожидающаяся, пока ты в нее свалишься.
АННА. Не следовало вам есть ту сосиску.
ДОСТОЕВСКИЙ. Не в сосиске дело.
АННА. Особенно после штруделя. Никогда не смешивайте тушеную капусту и сосиску со штруделем.
ДОСТОЕВСКИЙ. Дело не в капусте и штруделе. Я веду речь о природе сознания, о самопознании, которое включает все попытки человека осмыслить его.
АННА. Что произошло, когда вы съели сосиску в последний раз?
ДОСТОЕВСКИЙ. Может, хватит говорить о сосисках? Неужели вы не видите, что я на дне ада. Меня собирались расстрелять.
АННА. Кто собирался вас расстрелять?
ДОСТОЕВСКИЙ. Неважно. Это было давно.
АННА. Значит, сейчас вы в безопасности.
ДОСТОЕВСКИЙ. Я не в безопасности. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Вся безопасность – иллюзия.
АННА. Может, вам лучше поспать. Поработаете утром.
ДОСТОЕВСКИЙ. Я не хочу спать. Что если я никогда не проснусь? Или если люди подумают, что я мертв и похоронят меня живым? Я могу проснуться в гробу, в двух метрах под землей. Если я не проснусь, не позволяйте хоронить меня. Оставьте в покое на неделю.
АННА. Грандиозно! Здесь и так запах, как от ног дьявола. Чего не хватает, так это трупа недельной свежести на кухонном столе. Может, лучше похоронить вас с горном. Если проснетесь, дунете в него. Или предложить скорбящим бить вас лопатой по голове, чтобы убедиться в вашей смерти. Выстроится очередь.
ДОСТОЕВСКИЙ. Это не смешно. Что может быть хуже, чем оказаться в гробу живым?
АННА. Работать у писателя?
ДОСТОЕВСКИЙ. Наверное, я кажусь вам безумным. Что мне сделать, чтобы вы поняли? Я просыпаюсь, а вокруг люди, и все смотрят на меня. Стаскивают меня по ступеням, бросают в карету и запирают в темнице на восемь месяцев. Некоторые впадают в отчаяние. Хранят гвоздь, чтобы повеситься на нем. Поначалу я думал, что стану одним из них. Но через какое-то время неизъяснимое спокойствие снизошло на меня. И из этого спокойствия великий огонь вспыхнул у меня в голове, как безумный лабиринт грез. (Тихая карусельная музыка, потом голоса людей из теней над ним, что-то шепчущие, иногда законченные фразы). Рассказы, стихотворения, романы, пьесы, эссе, все они роились в моей голове.
ДВОЙНИК (человек с картофельным мешком на голове). Проблема либералов в том, что они сентиментальны.
ГРУШЕНЬКА. Наступит день, когда он меня убьет.
СТАРИК КАРАМАЗОВ. СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ! СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ!
ДОСТОЕВСКИЙ. Персонажи тараторят, ландшафты, видения городских улиц, людей на них, как рыб в пруду, так много всего, что я, наверное, не успею все записать… Бог творения заполняет мою голову, чтобы передать мне все до того, как его разрушающий аспект сможет меня убить.
ДВОЙНИК. Когда мы возьмем власть, сентиментальности не будет.
ПОЛИНА. Спать с мужчиной, которого презираешь, иногда так сладко.
ЧЕРТ (пересекает сцену, держа в руках луну, похожую на очень большую булку). Если Бог умер, все дозволено. (Откусывает от луны и уходит).
СТАРИК КАРАМАЗОВ. СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ! СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ! СТОЛОВЫЕ ЛОЖКИ!
ДОСТОЕВСКИЙ. Потом тебе говорят, что завтра ты умрешь. Ты ждешь всю ночь, в состоянии невыносимого ужаса, твой разум не знает покоя, ты молишься о чуде, надеешься, что это сон, пока не слышишь, как пробуждаются птицы. (ФЕДОСЬЯ, ГРУШЕНЬКА и остальные имитируют щебетание птиц, все громче). И ты хочешь заставить их замолчать, потому что птицы приносят зарю. Они поют и поют, их все больше, шум становится невыносимым. Потом кто-то открывает дверь в твою камеру и ведет тебя длинным, сырым коридором во двор. Тебе зачитывают приговор: смертная казнь расстрелянием.
ДВОЙНИК. Каждый творческий человек – преступник, каждое произведение искусства – его преступление.
ДОСТОЕВСКИЙ. Мы прижаты спинами к столбам, рыдаем и что-то бормочем, на пороге уничтожения, в невообразимом ужасе. Перед нами ряд мужчин с ружьями, и через мгновения они начнут стрелять. Пули разорвут твою плоть. Ты представляешь себе боль, кровь. Ты задаешься вопросом, сколько тебе потребуется времени, чтобы умереть. Один из них подойдет, чтобы добить тебя выстрелом в голову? Будешь ты лежать в луже крови, моля о пощаде или просто глядя на него. Он посмотрит тебе в глаза, когда приставит ружье к твоей голове и вышибет тебе мозги?
АННА. Так они вышибли вам мозги? Это многое объясняет.
