скачать книгу бесплатно
— Насколько я разбираюсь в колбасных обрезках, Слава, некая связь тут имеется. Но настолько отдаленная, что, видно, кое-кому пришла идея блефануть: а ну как пройдет! Как я понимаю это дело, наш питерский триумвират — я имею в виду тех, у кого в городе и вообще регионе на сегодняшний день в руках реальная власть, — начал зачистку перед очередными губернаторскими выборами. В этом вся соль. Дима Варавва сильным противником не был, но у него были деньги. И наверняка побольше, чем у нашего губернатора четыре года назад. Включая и те бюджетные, которые Алексееву в конце концов удалось списать. Не без московской помощи, разумеется. Ты знаешь, о ком я.
— Догадываюсь.
Гоголев не назвал фамилию Панкратова, но и без этого было понятно, что речь шла именно о нем. Неприятное это чувство — уличать собственное начальство в бесчестности. Но, к сожалению, такие понятия, как коррупция, в российском Уголовном кодексе отсутствуют, следовательно, и ненаказуемы. Поскольку мы все еще играем в ту демократию, которая к подлинной имеет такое же отношение, как… ну, к примеру, гуманизм к расстрелу Дома Советов… Ставшего затем презрительным БэДэ, а позже — холуйским Белым домом.
Почему-то все чаще в последнее время вспоминались те трагические дни конца девяносто третьего, возникали из небытия его «герои», быстро и ловко сменившие свою расчетливую политическую принципиальность на успешный и вовремя приватизированный бизнес. Отдаленным уже эхом разносил эфир визгливый голос благополучной и «всенародно любимой» актрисы, требовавшей раздавить гадину. Это про депутатов Верховного Совета, про соседей, иной раз даже по лестничной площадке…
И вот, кажется, подходила к концу эпоха бандитского передела, все реже стали ссылаться на тот исторический факт, что-де и Америка в свое время прошла подобный этап, после чего дети морских пиратов и придорожных разбойников становились благопристойными джентльменами, сливками общества. Да и о чем, собственно, говорить, если российские нувориши от криминального бизнеса успели уже освоить райские кущи Лазурного побережья, а их отпрыски вполне сносно чувствуют себя в разных Гарвардах и Оксфордах…
Все так. Никто, кстати, не собирался всерьез поворачивать историю вспять, но очень не хотелось бы новой крови, с которой в России начинается каждая новая эпоха. Однако для спокойствия нации требовалось жесткое слово, был необходим решительный жест. И ждали его от только что избранного президента, поскольку от предыдущего так ничего и не дождались. А у нового лидера страны было одно, но важное преимущество перед добрым десятком его конкурентов, рвавшихся на самый верх: он был для большинства политтусовщиков темной лошадкой, однако сам полностью владел информацией. Он был из «своих».
Так размышляли Грязнов с Гоголевым, может, и невеликие политики, зато высокие профессионалы в своем деле, сыщики до мозга костей. Гоголев же еще крепко надеялся и на то, что с помощью президента в бывшей его, как говорится, вотчине будет наконец наведен порядок и Питер перестанут именовать криминальной столицей России.
От большой политики, без которой нынче не обходится ни одно застолье — еще одна сугубая черта российского характера, — перешли к частностям. Грязнова интересовала в чисто профессиональном плане последняя заказная акция в Петербурге. Некоторые детали, что во время коллегии нашептал на ухо Евдокимов, указывали на то, что заказ выполнен профессионалом экстра-класса.
Виктор Петрович подтвердил: действительно, был произведен один выстрел. Предположительно из снайперской винтовки. С довольно приличного расстояния. Не оставлено решительно ни малейших следов.
— Короче, Слава, если бы я не знал, что известный Солоник перешел в мир иной, я бы не сомневался, что это его работа. Его почерк.
— А ты лично видел его труп? — с иронией поинтересовался Грязнов.
— Нет, но…
— Вот и я не видел. А русский мужик, к которым я с удовольствием отношу и себя, пока не пощупает, не поверит. Неплохое, кстати, правило.
— Однако имеются свидетельства!
— Чьи? Греческой полиции? А они что, не люди? Им вполне хватает своей зарплаты? Но даже если мы примем гибель Солоника за данность, то почему бы не поставить вопрос несколько в иной плоскости? Например: да, был такой уникальный парень. Однако его мастерство не божий дар, а результат настойчивых тренировок. Плюс соответствующие физические данные. Разве все это, вместе взятое, невозможно повторить? И вот находится человек, полностью соответствующий Солонику по всем параметрам. Что дальше? А дальше легенда продолжается. Кумир возвращается. Как тот бессмертный Фантомас.
— Игра в двойников?
— И это тоже. Но давай подумаем о психологическом факторе. Если, скажем, новоявленный киллер работает под Солоника, сохраняя и, возможно, даже подчеркивая, как ты говоришь, его почерк, то и мы вполне можем сделать для себя какие-то выводы. К примеру, мы уже знаем, как работал Саша Македонский. Как ему обеспечивали подход к объекту. Как он выглядел и какие способы мимикрии предпринимал. Мы многое теперь знаем. Конечно, я не уверен, что твой — как его там? — Варавва, стал жертвой именно Солоника, но кому-то этот образ не дает покоя, и тогда киллер, присвоивший себе стиль, будем считать, покойного супер-киллера, должен невольно повторить и его ошибки. О которых знаем мы, но совсем необязательно, что знает он, этот новый убийца. Понятна мысль? Или же все мои построения ни к черту.
— Не скажи, тут есть… есть, Слава. Надо будет еще разок поглядеть, понюхать. Спасибо за совет. А ты не в курсе, кому будет поручено расследование? Кто возглавит оперативно-следственную группу?
— Ну да, — засмеялся Грязнов, — тебе, разумеется, Саню подавай! Спелись!
— При чем здесь это? Я в том смысле, что если Панкратов имеет в виду варяга, то лучше Турецкого не придумаешь. Ты бы, между прочим, сделал добро своим питерским коллегам, заглянул бы к Меркулову. Подсказал, что ли. Я так понимаю, что мимо Константина Дмитриевича такие вопросы не проходят.
— В конечном счете решение будет принимать он, как зам генерального по следствию. А вот что касается Сани, тут не знаю, честное слово. На нем висят два или три тухляка, и он, по-моему, даже захандрил по этой причине. А когда Александр Борисович хандрят, можешь себе представить, что это такое!
— И Константин Дмитриевич разрешает ему это дело? — засмеялся Гоголев.
— У Меркулова своя точка зрения. Он считает, кому много дано, с того много и спросится. И навешивает на Саню новые и новые тухляки. Как лучшему другу.
— Вот уж воистину: избави Бог от друзей, а с врагами мы и сами как-нибудь… Но данная ситуация, скажу тебе, Вячеслав, лично для меня плюсовая, поскольку этот киллер сделал свое дело чисто. Практически не оставил следов и свидетелей. А шишка, как ты его называешь, то есть Дима Варавва, даю голову на отсечение, убит по политическим мотивам. Он мешал нашему триумвирату. Поддерживал финансово болдинскую партию. Мог стать, да и стал бы непременно, главным соперником нашего нынешнего Алексеева.
— Слушай, друг ты мой, — оживился Грязнов, — уж не хочешь ли ты заявить, что это губернатор Алексеев с помощью лучшего друга министра МВД Панкратова потихоньку расправляется со своими будущими конкурентами в политике?
— Не знаю, что говорят тут у вас, какими сведениями пользуетесь, а у нас, в Питере, по данному поводу давно уже пришли к общему знаменателю. Если хочешь однозначно, то — да.
— Откуда такие сведения, если не секрет?
— Да какой секрет? — поморщившись, отмахнулся Гоголев. — Чем у нас кончаются все министерские проверки, знаешь? А ничем! Потому что накануне, как говорится, разбора полетов из Москвы раздается телефонный звонок от господина Панкратова, и после этого все выводы проверяющих выглядят с точностью до наоборот.
— Но он же все-таки министр, — с упрямой улыбкой возразил Грязнов. — А потом, где ты видел указ об отмене телефонного права? Он же, поди, не приказывает, а советует? Ибо обладает куда большей информацией, чем все эти комиссии, вместе взятые. Да и к тому же с самого-то верха ему наверняка видней? И еще добавлю: если комиссии так легко соглашаются с мнением министра, значит, скорее всего, у них самих были на этот счет большие сомнения. Которые можно трактовать и так, и этак. А в подобных ситуациях всегда побеждает целесообразность, верно? Не мне тебе это говорить.
— Странный ты какой-то, Вячеслав, — после небольшого раздумья заметил Гоголев, настроение у которого заметно ухудшилось. И так уж не блистало, а теперь вообще, что называется, дошло до нуля. — То ли дурака валяешь со мной… То ли дошлым стал. Изворотливым…
— Ха! — словно обрадовался Грязнов. — Заметил? Я ж тебе с самого начала сказал: это, брат, большая наука! Стены собственным лбом таранить не велика честь. А ты лучше прикинь, поставь себя на место того же Панкратова. Или, на худой конец, Алексеева. Опять же прикинь не слова, которые говорятся на совещаниях типа сегодняшнего, а хотя бы некоторые дела, да хоть и свои собственные. Вот скажи, тебя нынче часто вызывают наверх и дают ценные указания, а? Ведь забыл уже, что это такое!
— Да разве только в этом дело!
— Ты знаешь, Витя, я вообще стараюсь ни в каких разборках не участвовать, тем более министерских. Почему? Да потому, что пахнут они… непристойно. Мягко выражаясь.
А вот теперь захохотал Гоголев.
— Ну Грязнов! — разводил он руками. — Ну оторвал! Это ж надо! Непристойно! Откуда слово-то такое выкопал? Из какого словаря? Скажи кто, ни в жисть бы не поверил! Чтоб Грязнов и — непристойно!..
— Bо! — воскликнул Вячеслав. — Теперь ты наконец, кажется, стал понимать. Все меняется, Витя. И мы тоже меняемся. Но ты так и не ответил, из каких источников черпаете информацию?
Гоголев помолчал, успокоился. Они налили по рюмочке, чокнулись, выпили, стали закусывать. И только после длительной паузы Виктор Петрович вернулся к вопросу Грязнова. Внимательно посмотрел на своего старого товарища и сказал:
— Тебе как другу… Но строго между нами. Я сегодня был у Латникова…
Произнес он это так, будто разговор с первым заместителем министра внутренних дел, курирующим, в частности, и уголовный розыск, был явлением необычным и, более того, весьма значительным.
— Ну и что? — Грязнов явно не разделял этой значительности.
— Ты вообще-то с ним знаком?
— Вижу на совещаниях. А тебя что, после беседы с ним обуревают возвышенные чувства?
— Не ерничай, Слава, — не принял легкомысленного отношения Грязнова Гоголев. — Скажу тебе честно, я в первый раз увидел толкового, умного человека.
— Ну уж ты скажешь! — протянул Грязнов. — А я что же? А тот же Турецкий? А ты вообще хоть иногда в зеркало смотришь?
— Да ну тебя к черту! — не выдержал Гоголев. — С тобой же ни о чем нельзя поговорить серьезно… Нет, в данном случае я готов отвечать за свои слова. А речь у нас, между прочим, шла об очень важных вещах.
— Примера не жалко?
— Ну, во-первых, в ближайшее время возникнет несколько громких процессов…
— Опять, что ли, на олигархов бочку покатят? — с иронией спросил Вячеслав.
— Ну вот видишь, сам, оказывается, знаешь.
— Да не знаю я, честное слово. Просто мне давно уже все это обрыдло. Популизм этот… Ну а еще чего он сказал?
— Ты, я смотрю, относишься к Латникову не очень, да?
— Витя, дорогой ты мой, я не знаю, как вам видно из Питера, но у меня твердое убеждение, что Валентин Евгеньевич Латников давно и небезуспешно рвется в Белый дом, ну на худой конец и главный кабинет на Житной тоже не помешает. А отсюда и честность, и неподкупность, и особая доверительность в разговорах с людьми, подобными нам с тобой. Поди, предваряя итоги сегодняшнего совещания, предупредил: мол, не тушуйтесь, работайте как работали, на вас наша главная опора… Так?
— В общих чертах, — неохотно согласился несколько обескураженный Гоголев.
— Эх, Витя, друг ты мой старый!.. Уж какие мы с тобой стреляные волки, а все маху даем. Все на что-то надеемся… Вот придет новый барин, он рассудит. Он всем сестрам по серьгам. Не надоело?
— Значит, ты считаешь, что я зря?..
Грязнов лишь пожал плечами: мол, понимай как пожелаешь… Больше они в этот вечер о делах старались не говорить, найдя иные темы для беседы — о прошедшем еще одном лете, о семейных делах Виктора и племяннике Вячеслава, который весьма успешно развивал деятельность агентства «Глория», основы которого заложил еще сам Вячеслав Иванович. К большой политике они не возвращались. Каждый остался при своем мнении. Грязнов не поколебал убеждений Гоголева относительно заместителя министра Латникова, а Виктор Петрович не стал дальше убеждать Вячеслава в том, что замена Панкратова Латниковым — это, пожалуй, единственное, что может действительно привести к реальным переменам в их ведомстве. А возможно, и в обществе. Ведь прав же Валентин Евгеньевич, говоря, что пора дать по рукам зарвавшимся олигархам и высокопоставленным чиновникам, тесно окружавшим прежнего, немощного президента и полагавшим, что их статус-кво не изменится. Да и потом, должен же кто-то конкретно помочь новому лидеру сформировать свое отношение к навязанному, по сути, окружению? А то что-то уж больно долго он молчит, не высказывается, словно ждет чего-то. Что же касается сегодняшнего выступления министра, то оно, скорее всего, является отражением нечеткой, двойственной политики самого министерства — и нашим, и вашим. Не более. Оттого и беззубое. Хотя и крикливое…
Глава вторая
ЗАКАЗ НА КИЕВСКОМ
Сергей Николаевич Светличный действительно проживал в Москве на Старой Басманной улице. Но и в РЭУ, и соседи по лестничной площадке знали, что Серега двухкомнатную квартиру свою сдает за доллары какой-то сомнительной семейной паре беженцев из Азербайджана, а сам проживает где-то на даче под Москвой, которая ему неожиданно досталась по наследству от помершей тетки. Дача, по словам того же Сереги, была зимней, со всеми возможными в сельских условиях удобствами, то есть душ и сортир во дворе, а дрова для печки сложены вдоль стенки старого сарая загодя. Вода соответственно из персонального колодца, вырытого, кажется, еще до войны, в конце тридцатых. Ничего более конкретного никто не знал. Кстати, и сведения насчет оплаты в долларах были почерпнуты из разговоров бабулек на лавочке у подъезда, толком-то кто скажет? Ведь сразу, поди, такой налог накатят, что жилье себе дороже обойдется.
Обо всем этом был в курсе светловолосый мужчина, в кармане которого лежал подлинный паспорт Сереги Светличного. Именно подлинный, тогда как сам хозяин владел всего лишь дубликатом, выданным ему взамен украденного, — так он написал в заявлении в отделение милиции, хотя на самом деле потерял документ по пьянке, но за утерю следовало платить штраф, а так он отделался выговором начальника паспортного стола. В оригинале, выданном еще при советской власти, были две фотографии Сереги — восемнадцатилетнего и когда ему исполнилось двадцать пять. Сейчас ему хорошо за тридцать, хотя выглядит он достаточно молодо, однако любой придирчивый взгляд вряд ли бы обнаружил некоторое несходство основных параметров лица фотографии в паспорте и у нового владельца паспорта. Со временем, известно, выражение лица меняется, грубеют черты, поэтому для серьезного анализа необходима довольно сложная экспертиза. А с чего бы вдруг в обычной жизни возникла в ней необходимость?.. Похож, и ладно.
А владелец паспорта был действительно похож на Сергея Николаевича Светличного. Собственно, это обстоятельство и продиктовало в свое время необходимость «утери» документа его прежним хозяином. И, зная теперь о нем практически все основное, новый Сергей мог не беспокоиться за собственную судьбу. Просто надо быть постоянно в курсе дел оригинала и не пересекаться с ним. Поскольку такое «пересечение» определенно стоило бы подлинному Светличному жизни. Но пока в ликвидации того не было острой необходимости.
Итак, новый Сергей Николаевич прибыл в Москву и прямо тут же, с соседнего вокзала, отправился на электричке в Кратово, что по Рязанке. Там, на Первомайской улице, он круглый год снимал часть дачи. Дом стоял в глубине старого, заросшего лопухами сада, имел два выхода: один для старичков-хозяев, а другой — для жильца. Хозяева были людьми спокойными и нелюбопытными, им было в высшей степени наплевать, чем занимается симпатичный и одинокий молодой человек, снимающий у них две утепленные комнаты с верандой, лишь бы вовремя платил за жилье да шумных компаний не водил. А уж они сами следили, чтобы в ведре постоянно была свежая вода, а в комнатах тепло от печки, которую они топили со своей половины дома.
Дачное жилье тоже соответствовало легенде Светличного. Но главное заключалось в том, что практически ни один человек, с кем был связан делами Сергей Николаевич, не знал о нем. Способ же связи был прост, как и все нынче в этом мире. Молодой человек, сидящий на телефоне и представляющийся менеджером Акимовым, записывал сообщения для Сергея Николаевича, а сам Сергей Николаевич звонил раз в сутки и оставлял свои распоряжения, которые касались в основном места и времени встречи для обсуждения условий каждой новой работы.
Зная, что дома его обед не ждет, Сергей Николаевич сошел с электрички в Быкове и отправился неспеша в аэропорт. Погода стояла прекрасная, не холодная и не жаркая, ходу было минут пять-семь, зато там и хороший ресторан, и московский телефон.
Не предполагая еще, как сложится день, он плотно пообедал и под кофе выпил пару рюмок коньяку. И вид у него был как у всякого благополучно завершившего свои московские дела и покидающего столицу провинциального бизнесмена средней руки, то есть при деньгах, но без особых претензий.
Затем он посмотрел на свои часы: приближалось время ежедневной связи, если, конечно, не случалось форсмажорных ситуаций.
Из уличного телефона-автомата Сергей Николаевич набрал нужный номер. Менеджер Акимов был у аппарата. И записал сообщение, что для проведения сантехнических работ в гостинице «Киевская», что расположена возле одноименного вокзала, сегодня вечером потребуются двое подсобных рабочих.
Следующий звонок был сделан из соседней телефонной будки. Приезжий звонил старому приятелю дяде Вите. Просьба была обычной: опять потребовался кое-какой инструмент. А дядя Витя слыл знатным умельцем: металл в его руках творил чудеса.
Старик понял, о чем шла речь, и пригласил звонившего посетить его, ну скажем, да хоть и завтра, прямо с утречка, чтоб потом весь день зря не пропадал.
А проживал дядя Витя неподалеку, в поселке Ильинская, где и работал слесарем при заводишке, выпускающем минеральную воду. Владел слесарь большим, старым уже домом, к которому был пристроен кирпичный сарай, он же механическая мастерская. Дядя Витя в просьбах никому из соседей не отказывал, если случалась нужда по металлической части: ключ там потерял, у чайника наследственного серебряный носик отпаялся, самовар ли сгорел, — все шли к дяде Вите, не встречая отказа.
Но подлинной и главной страстью старика было оружие. Правда, знали об этом считанные единицы. Сергей Николаевич знал. Он каждый раз сам привозил нужный ему для работы карабин, пистолет, либо «калаш» и просил дядю Витю «дотянуть» оружие. А у дяди Вити по каждому очередному экземпляру возникали уже и свои соображения. Короче, проект обсуждался, после чего мастер засучивал рукава, а спустя некоторое время Сергей Николаевич получал, по сути, уникальный инструмент для одноразового использования. Для выполнения заказа. После чего оружие или тщательно хоронилось, или оставлялось на месте исполнения заказа — словно в насмешку над нерадивыми ментами, только разводившими руками после очередного заказного убийства.
Дядя Витя не оставался внакладе, редко тиражируя свои изобретения. Его оружие стоило дорого, но оно и стоило того. Зарабатывая на одном этом, старый мастер мог себе с легкой душой позволить проявлять подлинное бескорыстие в отношении всех этих хозяев старых кастрюль и самоваров, слывя человеком добрым и безотказным.
Вернувшись на дачу, Сергей Николаевич зашел к хозяевам, сообщив, что прибыл из очередной командировки. Бабке вручил кулек дорогущих трюфелей, купленных в буфете аэропорта, а старику — бутылку «смирновской», пусть погудит маленько. После этого он ушел к себе, переоделся, взял в сумку все необходимое и отправился в Москву, на Киевский вокзал, для рекогносцировки.
С «подсобниками» он встретился в вестибюле гостиницы «Киевская» точно в назначенное время. Втроем они, переодевшись в припаркованном у гостиницы микроавтобусе в голубую униформу вокзальных носильщиков, обошли весь вокзал, который в связи с очередными обострениями чеченских событий, как и прочие многолюдные общественные места, был насыщен милицейскими. Огляделись, прикинули, отметили, что с некоторых точек отлично просматривались подходы и подъезды к «Славянской», а также гостиничные автостоянки. После чего вернулись в микроавтобус, снова переоделись. «Подсобники» получили — каждый свое — задания от Сергея Николаевича, с чем он и отпустил их. Следующая встреча должна была состояться завтра утром в кафе на Большой Дорогомиловской.
Один из помощников отправился в «Рэдиссон-Славянскую», чтобы выяснить буквально все о постояльце из Петербурга господине Каждане: в каком он номере, куда выходят окна, каков распорядок дня, когда выезжает, на чем, кто сопровождает и все остальное, что имеет решающее значение при выполнении заказа.
Второй — специалист по оружию — отбыл в своем микроавтобусе к посреднику, осуществляющему поставки необходимого вооружения. Он был страшный жучила — тот сукин сын, поставщик, но зато и выполнял практически любой заказ буквально в считанные часы. Он жил и работал под Москвой, служил в воинской части. Сергей однажды встретился с ним, в начале своей работы, и понял, что с этим жучилой по кличке Майор можно сотрудничать. Тем более что он имел крепкую «крышу» где-то в военных верхах.
Оглядев место будущего действия, Сергей заранее продумал, что ему понадобится, сделал заказ и выдал соответствующую сумму «подсобнику». Оружие он всегда приобретал сам, сам следил за его подгонкой, а после без жалости оставлял. Профессия требовала.
Покончив с основными делами, он решил наконец, что может немного подумать и о себе. Наугад среди возможных кандидатур выбрал Алену Перовскую и позвонил ей. Алена считала себя актрисой, была очень неплохо сложена, не ленива, но пока призвание свое могла как-то реализовывать, работая на подпевках у какого-то — Сергей Николаевич не интересовался — очередного эстрадного монстра. Хорошо выглядела, сексуально двигалась и что-то мурлыкала в микрофон типа: «Ай-я-яй, ой, ой!» А вообще говоря, Алена была персонажем известного старинного анекдота о парадоксах.
Один приятель говорит другому, что вчера пообедал сырокопченой колбасой, плохо себя почувствовал, а врачи поставили диагноз «отравление рыбой». «Во-во! — подхватывает второй. — Аналогичный случай в нашем подъезде. Папаша — академик, мамаша — доктор наук, а дочь — блядь! Ну не парадокс?»
Так вот, отец Алены был и в самом деле крупнейшим в прошлом филологом, академиком, а мать — самым настоящим доктором медицинских наук. Но теперь они были очень стары и почти ничего не слышали. Чем, собственно, и пользовалась дочь, устраивая в своей комнате бурные оргии, пока ее заслуженные родители обсуждали перед телевизором политические новости. В жизнь дочери они предпочитали не вмешиваться, абсолютно не понимая нынешнюю молодежь.
Алена оказалась дома и даже обрадовалась звонку симпатичного провинциального бизнесмена, изредка наведывающегося в столицу, не жлоба, умеющего и оторваться, и подходящий интим создать. Алена вечером не работала, что вполне устраивало Сергея Николаевича, который отнюдь не собирался возвращаться ночевать на дачу. А не работала она по той причине, что неожиданно — надо же, и погода хорошая! — охрипла, похоже простудилась. Поэтому и голос у нее был сипящий, надтреснутый. И это тоже устраивало Сергея Николаевича — он предложил радикальный способ лечения: горячий коньяк и секс, после чего ее гланды станут как новенькие. Она поняла намек и хрипло захохотала, откровенно обещая приятному московскому гостю великолепную расслабуху.
А расслабиться было необходимо. Все-таки его утонченное ремесло требовало всякий раз немалого нервного напряжения, как он это ни скрывал от самого себя. В частности, если ему во время работы приходилось с кем-то иметь контакт, он старался всегда знать о своем вольном или невольном помощнике как можно больше, чтобы иметь в виду его слабости.
Вот и в последнем петербургском деле, когда ему пришлось выйти на пароходного механика, он без особого труда выяснил наиболее уязвимую деталь его биографии. И увидел, что деталь эта обладает щедрыми и далеко не девичьими формами и смотрит на неформальные отношения со своим свекром весьма положительно, и активности ее мог бы только позавидовать муж, ни ухом ни рылом не ведающий о странностях своей семейной жизни. Просто заботливый папаша-механик, когда его припекало, ставил посудину к причалу, отправляя сына разбираться с транспортным начальством по разным существенным и несущественным поводам. Живут же, однако, люди…
Словом, вовремя и по существу дела брошенный намек вмиг превратил туповатого механика в послушного помощника, который всего лишь за отсутствие любопытства получал целую тысячу долларов. Ради этого стоило и посудину в указанное место поставить, и сынка подальше отослать, и внимание снохи сосредоточить исключительно на самом для нее важном и полезном.
В конце концов, когда еще выпадет такая удача! А ведь всего и делов-то — помалкивать да девку шуровать в свое удовольствие…
Разбираясь в человеческих слабостях, Сергей Николаевич невольно и сам испытывал возбуждение, которое, впрочем, не мешало работе, но которое требовалось время от времени гасить. Известным и испытанным способом. Одним из таких способов лучше других владела Алена Перовская, парадоксальная девушка, до которой конечно же очень далеко любвеобильной простушке с невского теплоходика. И он, не теряя лишних минут, отправился на старый Арбат, где в таком же старом профессорском доме его ожидал кратковременный отдых перед новой работой.
…Вечеринка, как назвала Алена очередную встречу со щедрым, хотя и редко посещающим ее любовником, удалась. Как все очень энергичные люди, следящие за своим здоровьем, он проснулся рано, а все необходимые гигиенические процедуры, включая душ и бритье, не заняли у него и получаса. После чего, уже на ходу выпив чашку кофе со сливками, он покинул ее — легкий и приятно опустошенный. Уж она-то постаралась от души. Нет, приятный парень, хотя несколько замкнутый. А в общем-то совсем уже и не парень, а вполне зрелый и знающий себя мужчина, естественно эгоист, как, впрочем, все они, имея в виду прежде всего собственное удовольствие и меньше всего думая, что при этом чувствует женщина, партнерша.
Алена была женщиной трезвой, прекрасно знала свои возможности и достоинства. Достаточно разбиралась она и в мужчинах. Поэтому не видела ничего необычного в эгоистической требовательности Сережи, это у них, у мужиков, с возрастом проходит. И тогда они становятся сами уже послушными, как котята, и приторно ласковыми. Тогда из них хоть веревки вей. С Сережей до этого, конечно, было еще далеко, он слишком заметно уважал себя. Поэтому всегда платил ей за доставленное удовольствие более чем щедро. И делал это без навязчивости и подчеркнутого своего мужского превосходства. Да вот хоть и вчера…
Явился будто с дипломатического приема — холеный, выглаженный, с букетом дорогущих испанских роз. С любимым его «бифитером» в сумке. Обычно скупой на информацию о собственных делах и бизнесе, он с интересом, причем не показным, а искренним, стал расспрашивать ее о проблемах, которых, разумеется, у всякой красивой женщины всегда навалом. Как бы между прочим заметил, что в последнее время, кажется, и его собственные дела пошли в гору, а следовательно, он без всякого ущерба для своих финансов может немножко стимулировать и ее потребности. Без навязчивости и даже, похоже, не считая, положил на ее туалетный столик пачку баксов и тут же забыл о ней. Она позже пересчитала купюры: две тысячи долларов стоили того, чтобы хорошо постараться.
Да, все было проделано с достоинством и красиво, но Алену невольно настораживала и даже томила некоторая словно бы недосказанность. Ну да, провинциальный бизнесмен, если это действительно так, как он говорит. И дела устроились как нельзя лучше. И баксы захрустели. Впрочем, они у него всегда, сколько она помнит, хрустели в кармане. И тем не менее что-то было в их отношениях нарочитое, придуманное. Будто железный распорядок дня у школьного отличника: завтрак, обед, ужин, время на уроки, на то, на се — ни минуты лишней. И наконец Алена поняла, в чем дело: в их взаимоотношениях не было одного — души! Все остальное было, а вот душа отсутствовала. И если у Алены, случалось, возникали какие-то мысли, а точнее, виды на Сережу, то теперь она отчетливо поняла: надо либо все оставить как оно есть — то есть нечастые свидания, насыщенные физическими упражнениями, вежливая оплата затраченных усилий и — баста, либо иное устройство жизни, в которой провинциальному бизнесмену места не будет. Но не будет также и баксов на подзеркальнике. Дилемма для современной думающей женщины достаточно нелегкая…
Проводив своего кавалера и закрыв за ним дверь, Алена вернулась к окну, выходящему на старый Арбат, еще пустынному в этот ранний утренний час. Она увидела Сережу, вышедшего со стороны Староконюшенного переулка, — высокого, элегантного в туго перетянутом, длинном светлом плаще. Уверенным жестом он остановил какую-то важную иномарку, на миг склонил голову к окну водителя и затем, спокойно обойдя машину вокруг радиатора, уселся на переднем сиденье с таким видом, будто эта сверкающая иномарка была его собственной. Действительно, деньги делают людей уверенными и неторопливыми, запоздало подумала Алена, задергивая занавеску, ибо собиралась еще как минимум два-три часа поспать: ночная работа изнурила ее, а вот ему хоть бы хны. Встал, подпоясался, и был таков. За что же Господь опускает женщин до уровня вещей, полезных здоровью, но отнюдь необязательных?..
Их мысли были схожи. Как раз об этом мельком подумал и Сергей Николаевич, направляясь на Казанский вокзал: дядю Витю лучше всего было брать с раннего утра, пока к нему не зачастили нуждающиеся в мужской руке соседки и пока производственные нужды не увели его в цех. А мысли его сводились к тому, что Алена удобна во всех отношениях. Была. И до сих пор. Потому что нынче ночью он увидел, точнее, вдруг почему-то обратил внимание на ее взгляд. Большие глаза ее, блестевшие отраженным светом арбатских фонарей, показались болезненно просящими чего-то неведомого ему. Может, какой-нибудь особой откровенности? Но это же чушь! Или ожидания чего-то невероятно важного в ее жизни? А вдруг бабе просто замуж приспичило?! Быт свой решила окончательно устроить, имея в уме его шальные заработки… Надоело девушке от случая к случаю, захотела постоянно? Нет, это не для него. Возможно, с кем-то другим у нее и получится, но никак не с ним. Значит, как это ни грустно, придется с Аленой завязывать. А жаль, ведь именно с ней он и почувствовал однажды огромное удовлетворение и облегчение сразу после выполнения очередного заказа.
«Что ж, однако, поделаешь? — сказал сам себе Сергей Николаевич, доставая из бумажника пятьдесят долларов — обещанную плату важному водителю какой-то шишки, которая, по всему видать, маялась в это время у своего подъезда в ожидании персонального транспорта. — Свято место пусто не бывает…» Это он себя имел в виду.
И снисходительно улыбнулся.
Электричка до Сорок седьмого километра стояла на девятом пути. В третьем головном вагоне Сергея Николаевича ожидал один из вчерашних «подсобников» Игорек. Он сидел у окна, и возле его ног стоял футляр для электрогитары. Сергей Николаевич сел напротив. Шутливо поинтересовался настроением. Игорек ответил, что все в порядке, протянул проездной билет. Поезд между тем тронулся. Они еще поговорили о хорошей погоде, редкой в это время года, затем Игорек попрощался и вышел на Электрозаводской. «Гитара» отправилась с Сергеем Николаевичем.
Сам он сошел в Ильинской и, изображая притомившегося в Москве дачника, пешком направился по нужному ему адресу. От платформы Ильинская до дяди Вити было подальше, чем, к примеру, от Быкова, но Быково было поселком шумным — аэропорт все же! — полно милиции, да и проживающий народ хорошо знал друг друга. А вот Ильинская — типичные тихие дачи среди сосновых деревьев и старых садов за высокими дощатыми заборами. Улицы пустынные, усыпанные прошлогодней бурой листвой, свежо пахнущей хорошо распаренным банным веником.
В тишине и одиночестве он дошел до дачи дяди Вити, открыл калитку и направился по выложенной кирпичом кривой дорожке вокруг дома. Мастерская была пристроена вплотную к жилому помещению, и дяде Вите, чтоб заняться делом, стоило лишь перейти, по сути, из одной комнаты в другую. Но в той, другой, были свои секреты и совершенно иная, непохожая на обычную жизнь.
Дядя Витя не был просто мастером золотые руки. Он превосходно понимал, кто пользуется трудами его уникального таланта. Потому и брал спокойно, без всякого зазрения совести, большие деньги за свои труды, за смекалку, за умение придать совершенство любому изобретенному человеком оружию. А что, совесть не мучила? Так разве она свербит душу изобретателя автомобиля, который в двадцатом веке стал подлинным убийцей?! Сколько жертв невинных на счету у этого равнодушного «давителя»! И что по сравнению с ним какой-нибудь дядя Витя, в руках которого обычный серийный, скажем, карабин обретает неведомую дотоле меткость и дальнобойность, а сам размещается в футляре, к примеру, обыкновенной скрипки! И если в подобных сравнениях пойти дальше, то тот же автомобиль без всякой пощады давит направо и налево не только глупых зевак, но и невинных детей, в то время как изделие рук дяди Вити убирает лишь тех, кто неправедными делами своими того несомненно заслужил. Во всяком случае, хотелось в это верить…
Завидев свет в кирпичной пристройке, Сергей Николаевич, согнутым указательным пальцем постучал в окно. Дверь тут же сама и отворилась, пропуская гостя в освещенное помещение, наполненное кисловатым запахом струганого и опаленного металла. Дядя Витя в круглых очках стоял возле негромко гудящего и будто чавкающего станка, списанного бог весть когда по старости. У дяди же Вити он и сверлил, и строгал, и вообще вытворял такое, чему нет и названия.
Кивком поздоровавшись, дядя Витя пальцем показал на стул, предлагая тем самым открыть принесенный футляр и объяснить, что там требовалось доработать, что дотянуть до полнейшего совершенства.
