скачать книгу бесплатно
– Ай да Чирок! Ну юморист! Нет, ну точно – Ганс Христиан! Братец Гримм! А я-то слушаю, уши накрахмалил! А мне на уши-то – лапшу!..
Болотов неожиданно пришел в веселое расположение духа. Шутка Чиркова показалась ему забавной – взять, провести матерого следователя на пустяке, на детской проделке… А ведь в то же время верно – сам ведь просил рассказывать по порядку. Состав преступления налицо – однако оно, как верно бандит определил, не противоправно, а аморально, уголовно ненаказуемо. Крысу поджег! Или утопил… Болотов вдруг почувствовал ни с того ни с сего холодок на спине.
– Молодец, Чирков, – сказал он уже серьезно, – мне вперед с тобой наука. Только давай больше меня крысами не корми.
– Да как же тут не рассказать-то было. Убийство. Первое как-никак. Любимое, можно сказать.
– А второе? Кошку задушил? Потом Жучку? А там, глядишь, бабку с дедкой?
Болотову опять стало смешно за свое потерянное даром время.
– Ну что же, на сегодня хватит.
– Я хочу встретиться со своим адвокатом, – напомнил Чирков.
– Ах да, адвокат. Согласно статье пятьдесят один Уголовно-процессуального кодекса, адвокат имеет право присутствовать при предъявлении обвинения и участвовать в допросе подозреваемого. Так что ждите, – пояснил Болотов. – Что, – подмигнул он Чиркову, – закурим напоследок?
– Да нет, я, знаете ли, здоровье все-таки приберегу.
– А, ну-ну, – дружелюбно кивнул Болотов, складывая бумаги.
Он вернулся домой в неожиданно приподнятом настроении. Жена, повязав передник, хлопотала на кухне, бряцала кастрюлями. Болотов снял пиджак, рубашку с мокрыми полукружьями в подмышках, натянул тренировочные, дырявую майку, тапки и превратился в типичного российского обывателя. Он вошел на кухню к Ангелине. Жена торопилась с обедом, зная, что опоздание может вызвать раздражение супруга. Она выставила перед Павлом тарелку, блюдце с зеленью, пару ломтей хлеба.
– Дай-ка, что ли, чарочку, – улыбнулся Болотов усами.
Жена улыбнулась на улыбку Павла и налила стопку водки.
Павел выпил, крякнул, занюхал хлебом и погрузил ложку в борщ. Профессиональная этика предписывала Болотову молчать о рабочих делах, что он обычно и делал, но сегодняшний день как-то особенно впечатлил его.
– Представляешь, сегодня допрашивал одного… убивалу… – Он с хлюпом втянул в себя борщ с ложки и откусил хлеб. – … Так он мне чего про себя сказал – с полчаса говорил, не меньше. Рассказал, как крысу убил в пять лет. А я и не соображал, про что он, думал – серьезное. Прямо гипноз какой-то.
– Да это он что, издевался над тобой? – с огорчением за мужа спросила Геля.
– Э, нет, не то… тут, мать, тоньше понимать надо. Тут, мать, психология…
Глава девятая
Копилка
Сюгин занимался со специальной группой судебно-технической экспертизы. Это было, пожалуй, самое главное. Но, сложив руки, ждать результатов Турецкий не мог.
Прочитав материалы допроса свидетелей, он решил, что придется все начать с самого начала. В безликих и однообразных показаниях не за что было даже зацепиться.
Повторный допрос важных свидетелей катастрофы и родственников погибших летчиков Турецкий решил провести с Сабашовым. Население Новогорска было небольшим, и потому такая огромная трагедия, как авиакатастрофа на стадионе во время хоккейного матча, с гибелью почти четырехсот человек, коснулась многих жителей этого городка: у кого-то погибли родственники, у кого-то знакомые, сослуживцы. Со дня трагедии прошло совсем немного времени, и для многих из новогорцев все это было еще свежей кровоточащей раной. По своему многолетнему опыту Турецкий знал, что люди лучше всего раскрываются и вспоминают что-то важное, когда они находятся в привычной обстановке. Все-таки десятилетиями воспитывавшееся чувство страха перед карательными органами заставляло людей, допрашиваемых как свидетелей в следственных кабинетах, больше думать о том, как бы не навредить себе и выйти побыстрее из этих кабинетов, чем вспоминать детали, которые могли помочь следствию.
Помощь участковых Турецкому при опросе людей, живущих близ стадиона и аэродрома, не понадобилась, люди без боязни открывали дверь работникам оперативно-следственных органов, порой не дожидаясь даже предъявления служебного удостоверения. И все же участковые в этот день посчитали своим долгом рано утром обойти квартиры своих подопечных, чтобы они подготовились к беседе со столь важным следователем из Москвы.
Турецкий поставил перед собой первоначальную цель – выявить действительных очевидцев происшествия.
Ближе всего к аэродрому и стадиону располагались несколько старых трехэтажных домов. Турецкий предложил Сабашову допросить жильцов первых четырех домов, сам же пока занялся старушками, круглогодично не покидающими скамеечек во дворах своих домов. На удачу почти все скамеечки возле подъездов были расположены лицом к стадиону, а следовательно, одинаково наблюдательные во всех дворах России дворовые бабушки могли что-нибудь да и увидеть в небе своими подслеповатыми глазами в тот трагический вечер. А если некоторые из них еще и не очень страдали расстройством слуха, то, может быть, даже и что-нибудь услышать.
Девяносто процентов из рассказов бабушек на скамейках состояло из «охов» и «вздохов». Бабульки были весьма впечатлены случившейся трагедией, явно выдавали виденное кем-то за свое собственное, при этом сами искренне верили в то, что так и было на самом деле. К тому же обо всем этом уже столько раз было переговорено ими за эти дни, что весь их рассказ теперь являлся результатом народного творчества дворовых бабушек Новогорска. Даже две-три из старушек, которые в момент падения самолета действительно сидели на скамейках в тот лютый морозный вечер и подняли свои трясущиеся головы вверх, не могли толком объяснить, чего же они там увидели в небе. «Поднялся в воздух, потом бахнуло, он и упал». Или же: «Вначале упал. А потом бабахнуло!»
Вот единственное, что вразумительного можно было извлечь из их рассказов. Турецкий вежливо попрощался со старушками, заверяя их в том, что они весьма помогли следствию, и, наконец, вошел в подъезд ближайшего дома.
Сабашов, весьма довольный предоставленной ему самостоятельностью, ответственно взялся за порученное дело. Встречая из Москвы Турецкого, он заподозрил, что дело с авиакатастрофой, может быть, далеко не несчастный случай. И то, что Турецкий включил его в свою группу, весьма льстило его самолюбию. Он позвонил в первую квартиру, но никто не отозвался на его звонок. И тогда он позвонил в следующую квартиру. За второй дверью тоже не подавали никаких признаков жизни, и Сабашов собирался уже уходить, когда вдруг кто-то тихонечко подошел с той стороны двери и заглянул в глазок. Сабашов некоторое время ждал, что его окликнут, но было тихо. Его долго и внимательно разглядывали через стеклянный кружок – только и всего. Сабашов вежливо улыбнулся, прямо глядя в глазок, и показал свое служебное удостоверение.
– Следователь городской прокуратуры Сабашов Валентин Дмитриевич, – отрекомендовался он громким голосом.
Там за дверью явно пытались рассмотреть удостоверение Сабашова. Наконец, дверь открыли на цепочку и через небольшую щель выглянуло полное лицо пожилой женщины.
– Ничего не знаю, честное слово, – шепотом проговорила женщина.
– Я по поводу авиакатастрофы на стадионе, – попробовал завязать разговор Сабашов.
– А я это и так сразу поняла. Но честное слово, ничего не видела и не слышала. Да и не было меня в тот день в городе, – проговорила она, уже закрывая дверь. – И хорошо, что не было. А то б затаскали по прокуратурам и милициям.
В это время в другом доме Турецкому дверь открыли без разговоров и встретили вежливо и любезно. В квартире жила молодая супружеская пара. Им было лет по девятнадцать. Они поженились совсем недавно. Это Турецкий определил сразу. Ребята не столько говорили о деле, сколько просто хотели поучаствовать. Это было большим событием в их жизни. К тому же у них на стадионе в тот день погибло четверо одноклассников. Один из погибших был хоккеистом, остальные находились среди болельщиков.
– Прямо не верится, что их нет, – возбужденно говорил парень. – Только же вот пиво с ними пил дней пять назад. Вот на этой кухне. Сидели рядом. Трепались. А теперь их нет. Даже представить не могу.
Александр молча согласился, что смерть действительно трудно представить, да еще в таком молодом возрасте, да еще когда у тебя под боком такая хорошенькая и молоденькая жена.
– А ведь я тоже должен был погибнуть, – продолжал парень. – Это Лерка меня спасла. Я с ребятами договаривался идти на стадион. А Лерка такой скандал закатила, что опять я с друзьями выходной провожу, а не с ней – всю посуду переколотила. – Он обнял свою молодую жену. – Дуреха!
Лерка при этом начала всхлипывать.
– Да купим мы посуду, не плачь, – попробовал пошутить парень. – Небось посуду жалко больше, чем меня?
Он поцеловал девушку в губы. Она не сразу, но ответила ему на поцелуй. При этом молодых людей совершенно не заботило, что рядом с ними находится посторонний человек.
«Молодожены», – с завистью подумал Турецкий. Он смотрел на их молодые и беззаботные лица и пытался вспомнить себя в их возрасте, когда любовь, горе, радость – все сплеталось в один клубок. Когда никакое несчастье не могло надолго омрачить молодости и жизнелюбия. Пока Александр предавался столь приятным воспоминаниям, парень и девушка совсем расслабились. В какой-то момент парень, продолжая успокаивать жену, нервно взглянул на следователя. Турецкий, как опытный мужчина, моментально уловил причину этого взгляда. И сразу же решил покинуть молодую пару. Для следствия они все равно не представляли никакого интереса. Турецкий был совершенно уверен, что, как только за ним закроется дверь, эти двое не замедлят заняться любовью.
Сабашов за это время обошел уже несколько квартир, в одной из которых ему попался свидетель, который ехал в момент аварии от аэродрома к городу и потому видел, как взлетал самолет. Это был электрик, обслуживающий аэродром. Он как раз в тот вечер спешил с работы на стадион, чтобы успеть посмотреть еще второй тайм.
– Он когда начал взлетать, вроде все нормально было.
Я-то уж на аэродроме не первый год работаю, третий десяток пошел – насмотрелся на эти взлеты. Так вот, говорю, все в норме вроде было. А потом… как-то мотор задергался, рывками так пошел, как будто что-то в нем забарахлило.
Рассказывал это электрик уже не в первый раз, но все равно волновался, с трудом подбирая нужные слова.
– А взрыва никакого не было? И вообще каких-то звуков? Ничего необычного в этом плане не заметили? – уточнил Сабашов.
– Нет, вроде ничего в воздухе не взрывалось. Рев мотора, конечно, поначалу как-то неравномерно усилился. Говорю вот, рывками… Ууу-уу! – Электрик изобразил неравномерно усилившийся звук мотора. – А потом как-то тише стал… И вдруг тишина. Он как бы захлебнулся. А потом сразу же носом вниз. Несколько секунд, и готов! – Мужчина все показывал руками. – И тут, конечно, уже взрыв. Палево! Все в огне!
Сабашов аккуратненько записывал показания в протокол допроса свидетеля. Эта бухгалтерская привычка фиксировать все мелочи на бумаге досталась ему не столько от профессии следователя, сколько от отца, который пятьдесят лет проработал в бухгалтерской конторе на авиационном заводе. Он уже было собрался завершить допрос электрика, как тот вдруг сказал:
– Не знаю, может быть, мне и показалось, но от земли к двигателю пролетел дымок. Причем как-то странно: сначала поднялся вверх, а потом чуть ли не по горизонтали полетел к самолету. После этого «Антей» перестал набирать высоту и стал падать. Черный дым вверх и по горизонтали на самолет. Как тучка такая, только как будто бы тучка с четким направлением.
– Очень интересно, – сказал Сабашов, но про себя подумал, что электрика явно захлестнули эмоции. Что он мог увидеть ночью? Какой такой черный дымок? Однако Валентин Дмитриевич занес и это в протокол.
По старой, пожелтевшей от времени фотографии, перевязанной черной ленточкой, на которой были изображены молодые мужчина и женщина, Турецкий понял, что в этом доме в тот злополучный вечер погибли двое. Перед фотографией стояли два граненых стакана с водкой, накрытые ломтиками хлеба. Рядом с Турецким за столом сидел старик. С трудом, шамкая беззубым ртом, он старался рассказать о случившемся. Оказывается, его-то как раз и не допрашивали. Просто он никому не открывал дверь.
– Смешно… Старуха моя всю жизнь от хоккея фанатела! – Старик, передразнивая, молодецки показал два пальца в знаке «виктория». – Вот так всю жизнь. У всех бабы как бабы, по выходным дома сидят да с детьми нянчатся. А моя, карга старая, на стадионе «Шайбу!» орет. Ладно, еще когда молодые были. А сейчас-то – срамота. Сиди, говорю, дома, не смеши народ. Не позорь детей и внуков с правнуками – у нас ведь двенадцать внуков и семь правнуков. Еле ноги ведь двигаешь. А туда же – на хоккей!
Дед вытер старческими руками увлажнившиеся глаза.
– А в тот день, – он понизил голос, сдерживая подступивший комок к горлу, – она-то идти на стадион не хотела. Это я все. Я виноват во всем. Она уже дня три как лежала. Здоровье-то у нас теперь никакое. Чуть что, и лежишь несколько дней. Головокружение, слабость. Эти магнитные бури, будь им неладно. Да что бури? Небольшой ветерок уже для нас стариков как ураган. Так вот она лежала и не собиралась… А только через это все и получилось…
Дед жалобно засопел и полез в старый шкаф. Он достал оттуда фарфоровую кошку-копилку.
– Все через это и получилось, – повторил он снова и, сильно сжав в руках копилку, угрожающе потряс ею над головой. – Я-то по выходным иногда позволял себе пропустить стаканчик-другой. А старуха-то моя в этом деле строгая была. С первых дней совместного жительства меня за это дело гоняла. Бывало, и врезать могла. Рука-то у нее по молодости тяжелая была. И домой не пускала. В подъезде не раз ночевал. И в вытрезвитель сдавала. Но я тоже не лыком шит.
Он слабо погрозил женщине на траурной фотографии.
– Денег-то она мне не давала. А зарплату всегда до копеечки, значит, забирала. Или в магазин если пошлет, то все под расчет. И за каждую копейку приди и отчитайся. Все у нее под контролем было, но я выход нашел. Она все копила, все мелочь складывала. На черный день. Научена была войной. Вот в эту самую копилочку и бросала. А я-то нашел, как ножичком туда залезать можно да монетку-другую и поддеть.
Старик для наглядности и показа своей изобретательности взял ножик и проделал эту нехитрую операцию перед Турецким. Достав несколько монет из копилки, он положил их перед Александром Борисовичем. Потом на пару секунд задумался и бросил эти монетки обратно в копилку. Взял копилку в руки, какое-то время подержал ее в руках, не зная, что с ней сделать, а потом вдруг тихо, с отчаянной безысходностью произнес:
– Через это, значит, все и получилось.
Турецкий сочувственно сжал руку старику. Тот растерянно улыбнулся. Александр Борисович нетерпеливо посмотрел на траурную фотографию. Пока старик говорил все про старуху, Турецкий все ждал, когда тот, наконец, перейдет к другому погибшему, который был запечатлен рядом с женщиной на фотографии.
– Так она с кем-то из родственников погибла? – не выдержал Турецкий, видя, что старик все никак не говорит про второго погибшего – с фотографии.
– С каким еще родственником?
– Ну не знаю, кто это у вас тут? – Турецкий показал на фотографию.
– Так это ж я! – оторопел старик. – Не признал, что ли?
Турецкий изумленно вгляделся в фотографию и действительно узнал в мужчине на фотографии сидевшего перед ним старика, но только молодого. Надо сказать, что это было не очень сложно, да еще такому следователю, как Турецкий, – с его наметанным взглядом на лица. Но Турецкий совсем не ожидал того, чтобы живой человек обвязал свою фотографию траурной ленточкой.
– Неужели не было другой фотографии? Где она одна? Или хотя бы обрезали себя от нее, – невольно вырвалось у Турецкого.
– Почему не было? Были… Ты вот говоришь, обрезать. А ты знаешь, что такое прожить вместе пятьдесят девять лет? Да войну, да голод, да семерых детей вырастить? – Он хотел еще что-то сказать, но только обреченно махнул рукой. – Это я ее угробил. И сам с ней вместе… Так что уже все у меня. Все кончилось. И жизнь вся вместе со старухой… Все!
Старик еще раз взглянул на копилку… И вдруг размахнулся и со всей силы хватил копилкой об пол. Фарфоровая кошечка разлетелась на мелкие кусочки. Большое количество монет рассыпалось по всей комнате. Дед сразу сник. Долго в растерянности стоял он посередине комнаты, беспомощно переводя взгляд с монеты на монету.
Турецкий надевал в прихожей пальто. Старик не провожал его. Казалось, что он и вовсе забыл о следователе. По крайней мере, в этот момент тот его уже не интересовал.
Турецкий выглянул из прихожей в комнату, чтобы попрощаться с дедом, и замер от неожиданности. Старик, кряхтя от своей немощи, подметал веником рассыпавшуюся мелочь. Собрав ее, наконец, всю в совок, он беспомощно огляделся по сторонам, не зная, что с ней делать. Плечи его затряслись от судорожных рыданий, он жалобно всхлипнул. Еще раз взглянул на мелочь на совке, а потом прошел мимо стоявшего в прихожей Турецкого на кухню и высыпал деньги в находившееся там мусорное ведро.
Глава десятая
Зарплата
Леонид Аркадьевич Сосновский вот уже больше часа изучал кафельный пол Бутырской тюрьмы. Настроение у Леонида Аркадьевича было сумрачное. В этот час можно было бы пролистать несколько дел, посмотреть бюллетени Верховного Суда, просто, наконец, обдумать обстоятельства сегодняшнего дня, но мысль адвоката вязко путалась – Сосновский сидел раздраженный на себя, чувствуя нарастающую боль в висках. «Давление падает, – констатировал он про себя, – хорошо бы кофе. Кажется, успел бы». Только благая мысль о кофе посетила Леонида Аркадьевича, как подошедший контролер сообщил о готовности Чиркова к разговору.
– Думаю, что глоток кофе не существенно задержит меня, – сообщил адвокат контролеру с обидой в голосе, как будто тот был виноват за напрасное ожидание, за давление, за рябящий в глазах кафель. – Извините, гипотония.
Сосновский раскрыл термос и налил пахучего кофе в пластиковый стакан.
– А, Леонид Аркадьевич, как ваше драгоценное? – оживленно спросил кто-то.
Сосновский обернулся – по коридору тюрьмы шел следователь Болотов.
– Благодарствуйте, скверно.
– Да что такое?
– Давление одолевает. Что нынче с погодой? Это же жить нельзя. Чем так жить, так лучше вообще не жить. Какой с утра буран был!..
– Ничего, не унывайте, – оптимистически поддержал его Болотов, – увидите Чирка, он вас повеселит. Вы ведь на свидание с ним? Через пару часиков предъявим обвинение.
– Так я ведь ордер на защиту принес, – сказал адвокат, кивнув. «Что за балбес!» – подумал он тут же. Болотов всегда казался ему натурой грубой и простоватой.
Влив в себя кофе из пластикового стаканчика, Сосновский вошел в зал, расположенный на втором этаже. Голова вроде чуток отпустила, или он уже попривык к боли. Чирков…
В мыслях проворачивались привычные схемы помощи подзащитному. Очевидно, что Чиркова спасти было невозможно, но от успешного хода дела, деятельной защиты зависела не только судьба подзащитного, но и судьба защитника. Чирок был слишком заметной фигурой в преступном мире, чтобы следствие по его делу, а затем судебный процесс остались незамеченными и, что было важнее, невознагражденными. Сосновский был выбран не случайно – в нынешние времена немного найдется других таких старых, видавших виды лисов – знатоков закона и умельцев закон обойти. Сосновский с гордостью мог назвать не один десяток, казалось, вовсе провальных процессов, которые он спас. Скажем так: многие злодеи Российской Федерации должны были бы ставить свечки святому Леониду за приумножение лет и доброе здравие адвоката Сосновского, но Сосновский не был христианином, бандиты не были религиозны, так что благодарность выражалась преимущественно в валютной форме. Услуги Сосновского были достойны оплаты. Впрочем, о грядущей оплате труда Сосновский в случае с Чирковым и не помышлял. Уже лет семь он состоял у Чиркова, если можно так выразиться, на зарплате. Получал свои солидные семь тысяч долларов в месяц и в ус не дул. Надеялся, что так и пронесет. Не пронесло – теперь вот эти денежки отрабатывать придется. Мозгами искупать, изворотливостью, кровью…
Хорошо бы не свободой. Сколько известных Сосновскому адвокатов отрабатывали свои «зарплаты» тем, что таскали в тюрьму наркотики, записки с воли и вообще делали вещи, несовместимые не только со званием защитника, но и со свободой. Свободой потом и платили.
Сосновский нашел Чиркова в состоянии понятного удручения. Серые потолки кабинета и казенная масляная краска стен подавляли сознание. Казалось, пробыв в этом помещении хоть недолго, забудешь о том, что есть и еще какой-то, более просторный мир.
Для Леонида Аркадьевича визиты в Бутырку были делом столь частым, что его настроение мало переменилось. Он присел, испросив позволения заключенного, потому что считал, что вежливость не мешает никогда (она, в конце концов, тоже оплачивалась).
– Ну что, Аркадич, влип я? – с кажущейся развязностью спросил Чирков.
– Похоже на то, но не вешайте носа, – уныло ободрил его адвокат.
– Влип… – вздохнул Чирков. – Вот ведь, и не такое видывали, а тут на пустяке попался. Пионеры, видишь, подгадили. Ненавидел пионеров всю жизнь, с детства. Я знаешь что у себя на галстуке нарисовал?..
Леонид Аркадьевич сделал попытку изобразить на лице заинтересованность.
– Черепушку… Слушай, что-то меня в детство потянуло. Я беднягу легавого утопил в воспоминаниях. А впрочем, ладно, – перебил он себя. – Надо мне отсюда ноги делать, Аркадич, вот что я тебе скажу.
Сосновский встрепенулся:
– Как то есть? Да вы знаете, что отсюда никто не сбежал? Кроме Дзержинского. Хотя, боюсь, это просто легенда. Отсюда таракашка не сбежит.
– А ты меня с таракашками не равняй, – сухо заметил Чирков. – Тебе таракашки не платят. Ты давай головой своей ученой думай, как меня отсюда вытащить.
Сосновский приложил холодные, длинные пальцы к вискам.
– Да вы как себе это предполагаете? Тут не то что вы не сбежите, тут и я с вами вместе окажусь.
– Предполагать не мне надо, – напомнил Чирков. – Мое дело – отсюда бежать, а твое – придумать, как я это сделаю. Понятно?
