скачать книгу бесплатно
Это уже было что-то. Судя по всему, притаившийся у окна преступник довольно долго поджидал своего напарника, который должен был подогнать к окну машину, и когда тот подал знак...
Впрочем, все это было на стадии предположения, которое само по себе ничего не стоило.
В тот же день ему удалось переговорить с академиком Ясеневым, и он даже стал невольным свидетелем словесной перепалки между Савиным и его начальником, Кокиным. И разговор этот, который Плетнев едва ли не дословно восстанавливал сейчас в памяти, теперь казался ему уже не таким пустяшным, как в первый момент.
...Продолжая знакомиться с сотрудниками фирмы Шумилова, он на секунду задержался перед дверью той самой лаборатории, из которой только что увезли труп Савина, как вдруг услышал возбужденные мужские голоса:
«...и потом, эти ваши бесконечные намеки и подначки. Я же вижу, как вы смотрите на меня, как улыбаетесь высокомерно. Вы же считаете меня полным неудачником и еще черт знает чем, а я, между тем...»
«Послушайте, Кокин, ваша мнительность и подозрительность может сравниться только с моим терпением. Вы что, пришли мешать мне работать?»
«Я?.. Мнительность и подозрительность... Да как вы смеете?! К тому же, Савин, вы совершенно забываете о том, что вы всего лишь младший научный сотрудник, младший! А я – завлаб и старший научный сотрудник! И вам, Савин, следует...»
«Вот именно, что “завлаб”, – послышался насмешливый голос. – К тому же, Кокин, мы не в армии, и... В общем, Кокин, скажу вам правду. Вы не научный сотрудник... да-да, и не возмущайтесь этим фактом, вы просто клещ, присосавшийся к нашему академику».
В тот момент Плетнев подумал даже, что этот самый Кокин после подобного оскорбления вцепится в лицо Савина, и он уж подумывал было вмешаться, однако вместо ожидаемой драки послышался какой-то очень спокойный, с откровенной язвинкой голос Кокина:
«Хорошо, пусть будет по-вашему, хотя, на самом деле, я довольно неплохой ученый и экспериментатор, который хорошо знает, чего он стоит. А вы, Савин, гений вы наш, признайтесь, наконец-то, с чего бы вдруг вы столь поспешно вернулись в Россию? Вас что, выгнали из Франции? Взашей?»
Раздался короткий смешок и тут же:
«Ах, Кокин-Кокин, тип зловредный! Я же не спрашиваю вас, с чего бы это вы оказались в ночь кражи в лаборатории, причем в халате наизнанку, тогда как за пять часов до этого вы ушли вроде бы домой?..»
«Что вы этим хотите сказать?!» – взвился неприятно резкий голос Конина.
«Ничего, я просто спрашиваю».
Долгое, очень долго молчание – видимо, они просто поедали глазами друг друга, и наконец угрожающий голос Кокина:
«Ну, С-с-савин, вы еще пожалеете!»
За дверью послышались торопливые шаги, и Плетнев вошел в лабораторию – в тот момент, когда через вторую дверь буквально выскочил Кокин, а Савин левой рукой, явно нервничая, пытался достать из пачки сигарету. Правая рука была перевязана, о чем тут же Плетнев и спросил.
«Обжегся, – каким-то бесцветным голос произнес Савин. – О колбу с азотом, когда услышал рев сигнализации. Вздрогнул от неожиданности и...»
Замолчал было, не очень-то приветливо уставившись на незнакомого плечистого мужика, и тем же бесцветным голосом произнес:
«Догадываюсь, что вы здесь относительно кражи нашего изделия, но вы ошиблись адресом, это не ко мне. Вопросы еще будут?»
Вопросы были – и к Савину, и к Кокину. Но в первую очередь к Кокину: «Что он делал в лаборатории в три часа ночи, тогда как домой ушел в половине одиннадцатого?» Этот же вопрос можно было задать и Савину, однако он, как один из ведущих сотрудников фирмы, мог выложить не менее десятка вариантов ответа на этот вопрос, и Антон решил оставить его на потом.
Потягивая из кружки уже остывший кофе, Плетнев вдруг подумал о том, что научный состав шумиловской фирмы – это какой-то змеепитомник, а не компания единомышленников, как хотел бы представить сам Шумилов. И подозрение в краже изделия могло упасть на любого, кто в ту ночь находился в лабораторном корпусе. А это академик Ясенев, завлаб Кокин, младший научный сотрудник Савин, лаборант Гоша, охранник да еще уборщица, которая, в основном, убирала в лабораторном корпусе ночами. Так, видимо, и ей было удобнее, да и не мешала своим присутствием мыслительному процессу сотрудников фирмы.
Правда, той же ночью в корпусе находился и Глеб Шумилов, вице-президент фирмы и двоюродный брат Хозяина, но если на него в тот момент не могло упасть даже капли подозрения в краже «Клюквы», то сейчас, когда убит Савин, а сам Глеб Шумилов растворился в Москве, как в колымской тайге, и его не могут найти ни по каким телефонам, дело обстояло иначе. Да и охрана...
Детский сад какой-то, а не охрана! Тот же Модест оставляет свой пост и уходит на внутренний дворик «покалякать» с корешком-водилой, после чего чешет языком уже в лабораторном корпусе с молодым Гошей, который неизвестно зачем околачивается на посту охраны, умудряется прозевать грабителя, который хорошо знает, что где лежит и как проще всего уйти с охраняемой, казалось бы, территории фирмы.
И снова Плетнева озадачила мысль, которая посетила его еще в первый день знакомства с компанией Шумилова, но никак не желала выстраиваться в законченную версию.
«А может, и не детский сад вовсе? И все эти якобы “случайные накладки” в ночь похищения “Клюквы”...»
Далее для него лично шло сплошное отточие, но сейчас, когда в лабораторном корпусе произошло еще одно преступление, на этот раз уже убийство сотрудника, по поводу которого у Плетнева были подозрения в краже шумиловского изделия, по крайней мере в соучастии, он уже не мог не думать о причастности ко всем этим событиям Шумилова, вице-президента компании, бывшего начальника службы безопасности. Ведь не такой же он идиот и дурак, чтобы не замечать того, что творилось в его ведомстве! А если видел, знал об этом и, судя по всему, способствовал?..
М-да, информации для размышлений было более чем достаточно, да толку от этого было пока что мало. Глеб Шумилов, судя по всему, в бегах, а Савин, главный подозреваемый в попытке кражи иммунномодулятора, уже лежит в морге.
В памяти всплыл охранник с редким именем Модест. Мужик, видимо, много чего знал, может быть о чем-то догадывался, и время от времени, когда его прижимал Плетнев, выдавал ему порционную информацию. Дал он довольно скудную, но целенаправленную информацию относительно кражи из хранилища лабораторного корпуса:
«А вы нашего прилизанного как следует тряхните, – посоветовал он, – Савина. Когда мы с Гошей увидели его около окна, из которого сиганул на улицу преступник, то у него рука была порезана, да и весь карман в крови. Гоша видел, подтвердит».
Плетнев пытался взбодрить себя довольно крепким кофе и думал о том, что тот клубок с множеством оборванных концов, который он вроде бы стал разматывать, дергая то за одну, то за другую ниточку, распутать окончательно ему одному явно не под силу. Работать мешали родственные и просто дружественные отношения между ведущими сотрудниками фирмы и Шумиловым, которые вставали на его пути всякий раз, когда надо было прижать того или иного промокашку, которые входили в бригаду разработчиков «Клюквы». И самый красочный тому пример – разговор с Савиным, на которого показал Модест как на возможного соучастника кражи.
...В то утро – а было это всего лишь несколько дней назад – Плетнев, убедившись, что Кокина нет на месте, самолично пришел в лабораторию Савина и, стараясь выдерживать максимально доброжелательный тон, произнес:
«Поговорить бы надо».
«Да, конечно, – встрепенулся Савин, и не надо было изучать в академии основы психологии, чтобы догадаться о его явно неадекватной нервозности. – Конечно! Только о чем? Я ведь, кажется, и так все рассказал».
«Вы не рассказали главного...»
«Чего?»
«Почему вы не сказали, что порезали о стекло руку?»
«К-какое... какое стекло? – вскинулся на него Савин. – Я... я не понимаю вас! И я... я уже сказал, что это был ожог».
«Хорошо, пусть будет ожог. Но почему в таком случае ваш халат был в крови?»
Он хорошо помнил, как дернулась щека Савина.
«И что с того? – повысил он голос. – Я обжегся о колбу с азотом, а это... Вы никогда в детстве не прижимали язык к железу на морозе? Так вот, это примерно то же самое, с той только разницей, что здесь минус двести. И у меня... у меня открытая рана».
«Хорошо, пусть будет так, – вынужден был принять его версию Плетнев. – Но вы при первом нашем разговоре сказали мне, что перевязывали рану. А между тем на полу хранилища была кровь. Причем появилась она там еще до того, как прибежали охранник с Гошей».
«И что, именно они вам об этом и сказали?» – резко бросая слова, произнес Савин.
«Это не имеет значения, кто и что сказал. Объясните мне, что вы там делали в три часа ночи?»
Он хорошо помнил, как замялся Савин, и после затяжной паузы как-то очень вяло произнес:
«Хорошо... Я выбежал из лаборатории, когда услышал звон разбитого стекла. Увидел высаженное кем-то окно и сразу же подбежал к нему. Поначалу даже подумал, что кто-то с улицы бросил камень. И вот в тот момент... В общем, нечаянно порезался о стекло».
«И что, вы увидели кого-нибудь?»
«В том-то и дело, что нет. Насколько я понимаю, этот кто-то успел скрыться за углом ближайшего здания или же... или же его поджидала машина. И еще... Под тем окном я заметил какой-то продолговатый предмет, похожий на урну. Но людей... людей там не было».
У него не было на тот момент оснований не верить Савину, и он задал вполне естественный вопрос:
«Но почему в таком случае вы побежали в свою лабораторию, а не стали кричать, звать, в конце концов, на помощь?»
Плетнев хорошо помнил, как замялся Савин. Судя по всему, ему не очень-то приятно было отвечать на это вопрос. Однако Плетнев ждал, и он негромко произнес:
«Я... я испугался, что меня застанут около окна».
«И подумают, что это вы высадили его урной?»
«Да».
«Но почему? У вас что, проблемы с совестью?»
Савин тогда промолчал, угрюмо уставившись в пол, и Плетнев вынужден был сказать ему:
«Подписку о невыезде, конечно, я взять с вас не могу, но... В общем, у меня к вам просьба... пока идет следствие, не покидайте города».
Говоря о подписке о невыезде, он уже загодя знал, что Савин пожалуется на него Шумилову, но теперь все это уже не стоило выеденного яйца.
Перебирая один за другим возможные варианты участия Савина в краже шумиловского детища, за которое, по его словам, самые крупные фармацевтические компании Европы и той же Америки готовы были выложить любые деньги, Плетнев вдруг подумал о том, что это вполне предсказуемая смерть исполнителя. Лишние свидетели никому не нужны, тем более в промышленном шпионаже, а те, кто заказал и оплатил кражу «Клюквы», не могли не догадываться, что подозрение в первую очередь падет именно на Савина. И тот человек, который руководил его действиями, – а это кто-то из ведущих сотрудников Шумилова – обезопасил себя лично и уведенную из спецхранилища разработку, убрав Савина.
Как говорится, баба с воза – кобыле легче.
Отхлебнув еще глоток остывающего кофе, Плетнев достал из стола чистый лист бумаги и выписал на нем фамилии тех сотрудников компании, которые, по его убеждению, могли быть замешаны в краже иммуностимулятора. Подумал немного и напротив трех фамилий поставил по восклицательному знаку.
Глеб Шумилов.
Академик Ясин.
Старший научный сотрудник Кокин.
Подумал еще немного и поставил напротив фамилии Кокина еще один восклицательный знак. Ему не давала покоя фраза, брошенная в сердцах Кокиным:
«Ну, С-с-савин, вы еще пожалеете!»
Что? Что хотел он этим сказать, угрожая Савину?
Глава 3
День был на редкость солнечным, хотя почти всю ночь напролет шел дождь, и Турецкий уже в половине одиннадцатого фланировал по аллеям парка, мысленно прокатывая предстоящий разговор. Было бы все, конечно, проще, если бы Игнат пришел один, но он обещал быть с девушкой, поставив тем самым своего крестного отца в довольно неловкое положение. Не станешь же при незнакомой девчонке, может быть, вполне приличной, из хорошей семьи, предъявлять ему обвинения в употреблении наркотиков. В такой ситуации парень и послать может, причем очень и очень далеко. Тем более, что у них, кажется, серьезная завязка произошла, если он в этом парке «обычно с девушкой своей гуляет».
И от этой фразы, которая крутилась у него в голове, как заезженная пластинка, Турецкий уже начинал злиться и на себя, и на Игната, и на девушку, которая, вероятно, даже не догадывалась о том, что ее друг пристрастился к наркоте. А может, и догадывалась, но молчала до поры до времени, надеясь, что все образуется само собой. Мол, побалуется мальчишечка – и будет. Кто из юных да ушлых в свои семнадцать лет не хотел попробовать все той же травки? Правда, его самого с Ириной сия чаша стороной обошла. Дочь не только наркоту, но даже пива, столь любимого в молодежной среде, не хотела пробовать. А упускать такого парня, как Игнат, нудными наставлениями... М-да.
Еще не было и одиннадцати, когда Турецкий увидел Игната. С девушкой. Которая была гораздо старше его, по крайней мере, так показалось Турецкому, однако он не придал этому никакого значения – сам в юности любил тех, кому далеко за двадцать. Они и опытней и податливей, да и вообще с ними было гораздо интересней, чем с теми же одноклассницами, которые даже целоваться толком не умели, не говоря уж о чем-нибудь более интересном.
Они толкались в небольшом открытом тире, и даже со стороны было видно, что Игнат в ударе. По крайней мере, со стрельбой у него получалось неплохо, и он чувствовал себя настоящим героем, который мог бы стрелять и навскидку, и даже сразу из двух рук, по-македонски.
Подходя с тыльной стороны к тиру, Турецкий услышал задиристую похвальбу Игната:
– Ну вот, а вы боялись, мисс Манипэни. Упакуйте всех этих северных корейцев в праздничную коробку, перевяжите красной ленточкой и отправьте с посыльным на день рождения славному дядюшке Ким Ир Сену.
Девица смеялась, заливисто и открыто, как только может смеяться не отягощенный житейскими заботами человек.
Уже будучи в пяти метрах от этой счастливой парочки, Турецкий интеллигентно кашлянул, и на этот его кашель тут же обернулся Игнат.
– О! А вот и дядя Саша! А мы уж хотели идти к входу, чтобы встретить вас.
Он был явно рад этой встрече, и Турецкий вдруг подумал, что видимо зря погнал пену, наслушавшись речей Ирины.
– Знакомьтесь, дядя Саша, это Настя, моя любимая девушка. А это, Настюха, мой дядя Саша, о котором я тебе столь много рассказывал.
– Небось, всякие небылицы? – хмыкнул Турецкий, исподволь оценивая девицу, в которую действительно невозможно было не влюбиться, тем более когда тебе, дурачку, всего лишь семнадцать лет, и гормоны играют так, что аж перепрыгивают друг через дружку.
– Отчего же небылицы? – обиделся Игнат. – Только правду, боевую правду следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры России товарища Турецкого.
– Ладно, будя, – урезонил не в меру разошедшегося крестничка Турецкий. – Тем более, что все это далеко не так.
– Все, товарищ комиссар, будя! – съерничал Игнат, дурашливо отдавая честь. – Тем более, что вы не просто так захотели встретиться со мной. Или я неправ?
– А почему бы мне и не погулять с тобой при хорошей погоде? – хмыкнул Турецкий. – Погулять и поговорить. Как никак, а я все-таки твой крестный отец.
Его уже стала настораживать излишняя настырность Игната, которую тот хотел спрятать под бесшабашной веселостью.
– Или, может, я неправ?
– Правы! Вы всегда и во всем правы, – поднял руки Игнат. – Но в таком случае позвольте мне угадать, о чем будет разговор?
Парня несло, и Турецкий что-то не мог припомнить случая, когда бы он разговаривал с ним в подобном ухарском тоне. Может, все-таки сказывалось присутствие этой девицы, в общем-то, довольно интеллигентной, которая всем своим видом показывала, что лично ее этот разговор пятидесятилетнего мужика с крестником не касается.
– Хотите сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?
– Пожалуй, – согласился с Игнатом Турецкий. – Но это чуть попозжей, как говорят в Париже. А сейчас... Слушай, Игнат, тебе не кажется, что наша милая Настя заскучала? Может, попросим ее купить мороженое?
– Ага... а мне – сладкую вату, – кисло улыбнулся Игнат.
Он не хотел, чтобы Настя уходила, видимо, чувствуя в ней какую-то внутреннюю поддержку, однако Турецкий уже доставал из кармашка сотенную ассигнацию.
– Настя, в честь нашего знакомства. Три самых лучших на ваш вкус.
– Ага, а мне – сладкую вату, – повторил Игнат и повернулся к Турецкому. – Она ушла, говорите. Ведь вы хотели, кажется, что-то предложить?
– А может, по пиву? – негромко произнес Турецкий. – А то... сладкая вата, сладкая вата... Тебе уже можно.
Игнат как-то искоса взглянул на своего крестного.
– Я не пью пива. Да и вообще алкоголь не принимаю.
– С чего бы так? – искренне удивился Турецкий.
– Не понимаю этого кайфа.
Это уже была подстава, которой Александр Борисович не мог не воспользоваться:
