скачать книгу бесплатно
– А у меня джип украли, – не выдержав, сам сказал Денис и удивился: чего он жалуется?
– Бедный, – сказала Люда искренне и, больше ничего не спросив, поставила перед ним тарелку.
И тут Денис подумал, что в совместном проживании безусловно есть свои плюсы.
Глава вторая
Домой Ковригин вернулся воодушевленный. Еще бы – если начальник МУРа обещал лично проконтролировать расследование, местная милиция просто обязана внимательно отнестись к его делу.
Но прошло несколько дней, и… ничего не произошло. Абсолютно ничего. Ни осмотра места преступления, ни опроса пострадавших, то есть их, Ковригиных… Он пару раз наведывался в райотдел, но к Николаю Петровичу его не пустили… А случайные знакомые Ковригина были уже далеко! Ну в самом деле, не звонить же в МУР! И тогда Ковригин решил сам попытаться разыскать преступников.
– Хуже ведь не будет? – рассуждал он вечером, когда они с женой пили чай на летней веранде. – А кто его знает, может, и найду какие-нибудь кончики…
– Ты только поосторожней, Вася… – отвечала жена, – сам ведь знаешь, как к тебе относятся…
Ковригин знал. Но весть о его ограблении, которая уже облетела весь городок, ставила Ковригиных вровень со всеми. Он заметил, что бывшие недоброжелатели стали как-то приветливее. Любят у нас страдальцев, гораздо больше любят, чем благополучных и успешных. Эх, Россия, умом тебя не понять, это уж точно…
…Ковригин с самого утра бродил по поселку, иногда сворачивал в небольшие улочки, но скоро опять возвращался в центр. Будний день, середина недели, людей на улицах было не очень много, и Ковригин, озираясь то через одно плечо, то через другое, заходил в маленькие магазинчики, тесно лепившиеся друг к другу за большой церковью, что возвышалась недалеко от главной площади. Покупать он ничего не покупал, так, присматривался да прислушивался и все оглядывался на двери, будто кого-то ждал. Обошел он и вокруг запертой на огромный замок церкви, поглядел на разноцветное стекло витражей, в которых уже сплошь сияли черные дыры, поглядел на кучи белого кирпича, валявшегося рядом с храмом, – этот кирпич бы ему! Вполне хватило бы на летнюю кухню, к примеру. А то и на дровяной сарай!
Ковригин то и дело спотыкался на битом кирпиче и старался ступать по чистой земле, без камня. Чаще не получалось: битый камень сплошь покрывал площадь, давно не касалась этой земли хозяйская рука. Ничего подозрительного ни здесь, ни в магазинах, ни в небольших улочках найти не удалось. Попытки Ковригина заговорить с продавщицами на предмет «Не замечали ли вы новенький „рейнджровер“ с рампой на крыше?» воспринимались плохо. Ковригина даже не удостаивали взглядом. Люди нынче боятся совать нос в чужие дела…
«Никаких следов, никто ничего не видел, не слышал. А если и видел, то ни за что не скажет… – думал Ковригин. – Видно, надо менять тактику. Конечно, нужно идти в лес, на место преступления».
Приняв решение, Василий вышел из очередного магазинчика и, решив отправиться в лес, резко развернулся, едва не сбив с ног деда, долгожителя поселка.
– Ты чего? – растерялся дед, едва устояв на ногах, седая борода затряслась.
– Ну прости, дед, – Ковригин поддержал старика.
– Оглашенный, – это слово деда донеслось Ковригину вслед.
Ковригин шел быстро, не обращая теперь внимания ни на жителей, ни на магазинчики. Единственное, на чем он задержал взгляд, было здание милиции. Туда по одному подходили или подъезжали милицейские машины. Здание стояло на углу поселка и главной улицы, которая сбегала к реке.
Василий чуть помедлил, нерешительно поднялся на крыльцо.
– Вам кого? – наконец поднял голову дежурный.
– Нет, никого, – Ковригин сошел со ступенек и направился к лесу.
– Ходят тут, – проворчал дежурный, углубляясь в свою писанину.
…Василий Ковригин с детства все привык делать сам. Конечно, не сам привык, приучили. В основном дед, которому и был обязан Василий как лучшими своими качествами: силой воли, умом, выдержкой, фантазией – так и отрицательными: скрытностью и упрямством. Лена терпеть не могла эти его качества.
– Нет, ну ты пойми, ты вдумайся, – обычно семейный скандал начинался с этих ее слов.
Но Ковригин был не в состоянии ни понять, ни вдуматься, он просто упрямился, даже если и понимал, что неправ, свято следуя завету деда: «Ковригины всегда правы».
Будучи умным человеком, Василий в глубине души признавал свою неправоту, но признать это открыто никак не мог, гордыня не позволяла. Очень высокого мнения был о себе Ковригин. Да, собственно, для этого были все основания: в прошлом военный инженер, автор нескольких патентов на изобретения, большой специалист своего дела, да и просто на все руки мастер: что в доме ни сломается, все чинится исключительно ковригинскими руками. Да и не только в своем доме: всем соседям чинил Ковригин разные бытовые приборы – от радиоприемников до стиральных машин. И не просто чинил, а даже усовершенствовал: магнитофоны теперь служили одновременно будильниками, мигая светом и начиная играть в установленное время двести сорок мелодий приятной музыки вместо традиционных звонков.
Чего только не придумал Ковригин за годы жизни в поселке: и усовершенствованные сеялки-молотилки, и мини-трактор-мотоцикл, и аппарат для дойки коров. Правда, почти все его изобретения в последнее время имели прямое отношение к тому делу, которым сейчас занимался Ковригин, – к фермерству. Привык Василий серьезно и глубоко относиться ко всему, чем бы он ни занимался: военной ли инженерией, выращиванием ли молодняка, разработкой ли аппарата для механизированного кормления кур.
Но кроме всего прочего, была у Василия и тайная страсть, можно сказать, мечта всей его жизни: видеосъемка. В то время, когда его семилетние ровесники мечтали стать космонавтами, а потом, семнадцатилетние, хотели создать собственный бизнес, Ковригин мечтал о видеокамере. Это было непросто – видеокамера стоила очень дорого. Ковригин копил деньги, откладывал каждую копейку. И наконец через пару лет купив ее, Ковригин несколько дней не мог вообще ни о чем думать, кроме как о съемках, он только и делал что снимал. В основном то, что любил: природу, свои изобретения и тех, кого любил, – жену Лену и сына Алексея.
– Ну как ребенок малый, – ворчала под нос Лена, про себя радуясь вместе с мужем…
Поэтому ничто так не огорчило Ковригина в этой истории, как пропажа кассет, на которых были записи его сына – единственное, что осталось им с Леной после его гибели.
…Ковригин очень хорошо запомнил тот день, когда им сообщили о смерти Алеши. Было воскресенье. Стояла ясная, солнечная погода. Василий пил пиво на крыльце, запрокидывая бутылку и причмокивая после каждого глотка.
Пересохшее белье вяло надувалось на веревке, протянутой через весь ковригинский двор.
Лена пришла за бельем в коротком халатике, схваченном на животе одной пуговицей, по-домашнему.
– Людей так много на земле и разных су-удеб… Надежду дарит на заре паромщик лю-удям… – набрав полный таз белья, она ушла в дом и продолжала петь там.
Ковригин разглядывал солнце сквозь бутылку. Неожиданно хлопнула калитка. Ковригин оглянулся.
«Почтальон? Странно, в такое время», – подумал он. Все остальное происходило словно в вязком тумане. Он на всю жизнь запомнил это состояние…
– Телеграмма, – сказал почтальон, не доставая, впрочем, самой телеграммы.
– Ну? – спросил Ковригин. – Ты что, Сергеич?
– Ты только это – мямлил почтальон, нерешительно доставая из сумки сложенный бланк.
– Давай телеграмму. Чего копаешься-то? – весело подмигнул Ковригин.
Лена снова вышла с пустым тазом из дома.
– Вась, кто там? – крикнула она.
– Сергеич. Телеграмму принес, – негромко ответил Ковригин.
– От кого?
Она услышала, тихо подошла, словно почувствовала, что случилось.
А случилось то, что их сын, который служил на флоте, трагически погиб.
Ковригин не любил вспоминать подробности случившегося. Он не вполне понимал, зачем Лене понадобилось писать сослуживцам Алеши, узнавать, что и как произошло, о чем думал, что делал и что говорил их сын в последние дни своей двадцатилетней жизни… Ковригину казалось, что теперь все эти детали только делают еще больнее, еще страшней потерю…
Утешая жену и стараясь объяснить нелепость ее желаний узнать в деталях подробности гибели сына, Ковригин сам, стараясь, чтобы этого не видела жена, втайне снова и снова просматривал все сделанные им видеозаписи…
Как– то Лена застала его за этим занятием.
– Опять?
– Что – опять? – деланно удивился Ковригин.
– Ты думаешь, я не знаю?
– Что – не знаешь? Что – опять? – Ковригин растерялся.
– Только зря себя мучаешь, – Лена заплакала, Ковригин подошел к ней, обнял ее. – Бедные мы с тобой, бедные…
– Как раз таки мы с тобой богатые, – попытался сострить Ковригин, вышло не особенно к месту.
– Только кому все это теперь нужно? – сказала Лена.
– Как – кому? Жизнь продолжается. – Ковригин старался отвечать бодрее.
– Какая там жизнь, – Лена махнула рукой, – только о нем и думаю.
Она, тяжко вздохнув, присела на край дивана.
– А помнишь, он, когда родился, русый такой был, а потом потемнел, а как в армию провожали…
Лена снова заплакала. Ковригин задумался. Нужно было сказать какие-то точные, правильные слова, даже не утешения, а слова, которые придали бы сил, помогли обрести смысл. Он понимал, что жене сложнее, чем ему: у него все-таки дело, не позволяющее расслабляться, иной раз и захочешь оттянуться, да некогда. А у нее – одни воспоминания.
После смерти сына Лена ушла из школы, где работала учительницей. Василий понимал, что ей нужно время для того, чтобы обрести хоть какое-то душевное равновесие, но в душе он был против этого ее ухода. Он догадывался, что свободное время – тот самый резерв боли – ей сильнее вернет самые лучшие ее воспоминания, их воспоминания…
Работа не позволяла Ковригину уделять много внимания воспитанию сына. Этим в основном занималась Елена. Новые изобретения, патенты, проблемы, свои и чужие, – все это наполняло до краев жизнь Ковригина, отдавая семье одно из предпоследних мест. На последнем месте был у Ковригина сам Ковригин. Себе он уделял меньше всего внимания. Он мог забыть пообедать и поужинать, не спать ночь, разбирая какую-то очередную сломавшуюся недавно изобретенную штуковину, причем все попытки Елены вернуть его к нормальному ритму ничем не кончались.
– Как так можно? – жаловалась она. – Ты совсем не уделяешь времени ни мне, ни сыну.
– Ну как не уделяю? – обижался Ковригин. – А для кого я, по-твоему, все это?…
– Не знаю для кого, а нам нужно твое внимание, твоя ласка, твое слово, наконец!
– Все, – принимал решение в таких случаях Ковригин, – завтра все вместе идем в лес.
Походы в лес постепенно стали семейным праздником. Лена радовалась тому, что они вместе и все внимание, которое Ковригин обычно уделял своим железкам, теперь ее. Алеша радовался всему: и папе, и маме, и лесу.
– Папка! – кричал Алексей. – Я нашел!
По уши в грязи, Алеша, ему тогда было около восьми лет, тащил огромный гриб.
– Мы его будем целую неделю есть, правда, пап? – радовался Алеша.
Ковригину не хотелось разочаровывать сына.
– Давай лучше мы его засушим, а потом, когда ты вырастешь, это будет памятью о том, каким ты у нас был в детстве замечательным грибником, – предложил Ковригин.
– Нет, лучше съесть, – запротестовал Алеша.
– Я тоже думаю, что лучше съесть, – поддержала сына Лена.
– Какие вы у меня необразованные, – шутя расстроился Ковригин.
Пока они все вместе осматривали гриб, Ковригин объяснял сыну, почему этот гриб несъедобен, посвящая сына в лесные тайны…
Да, многое в жизни Ковригина было связано с этим лесом. Здесь прошли и его детские годы, и даже маршрут их с Леной свадебного путешествия прошел через этот лес: Ковригин счел нужным показать жене все, что он любил, приобщить ее ко всему, что знал и понимал он сам. Лена, правда, приобщалась с трудом. Ее больше прельщали бытовые радости, как, например, покупка стиральной машины с просушивающим белье устройством, которое очень быстро сломалось, а починить у Ковригина руки не доходили: дела находились и поважнее. Лена обижалась, он объяснял, она понимала и все равно обижалась. Потом, конечно, радовалась вместе с ним каждому его новому изобретению и вместе с ним и сыном отправлялась в лес…
«Вот уж точно, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь», – узнавал знакомые лесные тропы Ковригин, стараясь не отвлекаться на личные воспоминания, связанные с этим лесом.
Дорога петляла вокруг пригорков. Из синевы ельника пахнуло сыростью, под ногами захлюпала вода. Ковригин пожалел, что не обул дедовы боты, старомодные, с высокими голенищами. Зрелище, конечно, еще то, зато ноги в тепле и сухости.
Недавно прошли дожди, да и это место в лесу, само по себе болотистое, словно впитывало в себя всю воду, грозя утопить ольшаники по самую макушку. Постепенно лес впереди поредел, расчистился, за чахлым осинником вдали открылись зеленые кучерявые острова. Но попробуй дойти до этих островов! Раньше кормились на них кабаны, лоси, а теперь, бывает, и люди прячутся…
О том, что в районе появилась банда, Ковригин впервые услышал от Егора Назаренкова. Егор – сосед, через два дома от него, почти ровесник, на пару лет старше, был человеком хитрым, резким на слово. Поговаривали в поселке, что бабка у него ведьма была, вот и оставила она ему в наследство хмурые взгляды да черные мысли. Не любили односельчане Егора, а может, просто побаивались, слишком уж чужим выглядел он на их фоне: всегда трезвый, сдержанный, скрытный. Все вокруг него было сплошной тайной: чем занимался, на что жил? Жена Егора Ольга и Лена познакомились до того, как судьба свела Василия с Егором. Назаренков был одним из немногих людей в поселке, интересных для Ковригина. Ковригин знал, что у Назаренковых нет поселковых друзей, часто они куда-то уезжали с женой на старой «восьмерке». Поскольку никто не знал ничего, то и домыслы складывались самые невероятные.
– Пришел колдун, – услышал Ковригин как-то в очереди в магазине. Оглянувшись, он понял, к кому это относилось: в магазин вошел Егор.
«Злые языки страшнее пистолета…» – вспомнил Ковригин заезженную цитату из Грибоедова. Ко всему, что говорили о Егоре, он прислушивался, но почти ничему не верил. Егор нравился Василию: умный, веселый, сильный. Правда, было во взгляде соседа что-то странное, каждый раз, когда он смотрел, возникало ощущение, будто он знает о тебе какую-то тайну, прочитывает тебя насквозь. Да и сам разговор тогда с ним тоже состоялся странный.
– Зайди, – коротко сказал Ковригину Егор, когда они случайно столкнулись в продовольственном магазине.
«Зачем?» – хотел было спросить Василий, но сдержался, просто кивнул.
– Пиво будешь? – предложил Егор, когда Ковригин, улучив минуту, зашел после рабочего дня к соседу.
– Зачем звал? – ответил Ковригин.
– Просто, – уклончиво ответил Егор.
– Если просто, то я пошел, дел по горло, извини…
– Ты погоди-ка, хоть присядь, – засуетился Егор. По всему было видно, что он хочет что-то сказать, да не решается.
– Зачем звал? – повторил вопрос Ковригин.
– Поговорить хотел.
– Говори.
– Пиво будешь? – снова спросил Егор и прищурился, лукаво поглядев на Ковригина. – У русского мужика, сам знаешь, без пива-то язык не развяжется.
– А ты сам выпей, а потом говори, – предложил Василий, начиная раздражаться: «зайди» – было едва ли не приказано ему, а теперь делает вид, мол, просто выпить пригласил.
– Сам-то я могу, – в тон ему ответил Егор, – да я с тобой хочу.
– Со мной как-нибудь в другой раз, – заупрямился Ковригин. – Вот что, Егор, если что срочное, говори, а нет, я пойду…
– Ты ничего странного в поселке не замечал? – после некоторого раздумья спросил Егор.
– В смысле? – переспросил Василий.
– Ну, в смысле: ничего странного?
