Ищите женщину

скачать книгу бесплатно

– Загадками говоришь, – недоверчиво заметил Турецкий, ожидая подвоха. И был рядом с истиной.

Когда Грязнов торжественно протянул ему общую тетрадь, на лице генерала было написано торжество. Турецкий открыл ее – в одном, в другом месте, попробовал прочесть несколько фраз при не очень ярком вагонном освещении, хмыкнул и отложил дневник в сторону.

– У него что, не было с собой какого-нибудь ноутбука? – задал риторический вопрос Александр Борисович. – И что это за манера подражать классикам мировой литературы?

– Почему? – с улыбкой спросил Грязнов, довольный произведенным эффектом.

– А ты когда-нибудь видел хоть страничку текста, написанного Достоевским? Или Пушкиным?

– Не приходилось. А что?

– А то, что там черт ногу сломит. Не говоря уж о нормальном человеке. Хорошо, что этот наш хоть не гусиным пером писал… Задал задачку.

– Я, когда полистал, – продолжил Грязнов, – сразу понял, что у него в школе чистописание не преподавали. Но что-то понять можно. Вот тебе и развлечение на дорожку. И еще фактик для полноты картины: «сморчок» незнаком с мадам Невской из Питера. Хотя ее фамилия фигурирует в записной книжке Кокорина как минимум десятилетней давности. Подумай, что тут может быть за игра.

И Грязнов рассказал другу о событиях последних часов: исчезновении свидетеля, о его странном похищении, двух обысках в квартире Кокорина, закончившихся практически ничем. Турецкого в этом рассказе больше всего заинтересовало похищение, и он спросил, какие соображения по этому поводу у Славы.

– Вот, следи, – сказал тот. Он вынул из кармана свое удостоверение, держа двумя пальцами, ловко открыл его, сунул под нос Турецкому и, с легким хлопком закрыв, спрятал обратно в карман. – Ну, что успел увидеть?

– Вашу физиономию, генерал, при погонах! – радостно заявил Турецкий и тут же охладил пыл: – Такие фокусы мы с вами еще на юрфаке, если помните, умели демонстрировать. И соревновались, у кого ловчей получится. К чему демонстрация?

– Я показал это «сморчку» и спросил, таким ли образом ему предъявлял свои корочки похититель? Он даже восхитился: один, говорит, к одному. Он тоже успел разглядеть лишь физиономию при погонах. Вывод?

– Это был кто-то из наших? – «догадался» Турецкий.

– Или «соседи». Но зачем, если мы работаем бок о бок? Или у них уже и между собой конкуренция?

– Ну не будь таким наивным, Славка! А когда было иначе? Давно уж пора относиться к таким вещам спокойно. Шпиономания – это же конек контрразведки. Иначе они и гроша ломаного из бюджета не получат. А так как они давно уже привыкли загребать жар чужими руками, в данном случае, скажем, твоими, то и подход соответственный. Как он, не сознался?

– Ты имеешь в виду «сморчка»?

– А кого ж еще!

– Темнит. Но, думаю, пуганули его. Был в полной расслабухе.

– Однако дневник-то он не им отдал, а тебе. Значит, не так глуп, как представляется. И дневник этот ты пока, надеюсь, не внес в список вещдоков, да?

– Ты за кого меня держишь? – почти обиделся Грязнов.

– Извини, – улыбнулся Турецкий. – Речь о том, были ли тому свидетели? Ну когда он отдавал дневник тебе?

– С глазу на глаз.

– Вот и отлично. Пока я его не исследую от корки до корки, тишина в студии, никому ни слова. Ну? – Турецкий взглянул на свои часы: – Пора отвальную. Надеюсь, вы тут без меня что-нибудь сможете накопать.

– С тем же пожеланием, – Грязнов поднял стакан с остатками коньяка. – Кажется, на этот раз дорога у тебя будет спокойная. Я посмотрел на проводниц – слоны, а не бабы, с ними шуры-муры не заведешь. И к лучшему. Отдохни, почитай.

Турецкий свернул тетрадь трубочкой, сунул в карман пиджака и вышел из купе проводить друга. Они постояли на перроне возле вагонной двери под изучающим взором действительно мужеподобной проводницы, Турецкий выкурил последнюю папиросу, и наконец проводница пригласила отъезжающих занять свои места. Слава махнул рукой и пошел к зданию вокзала. А Турецкий вернулся в купе и, включив свет над головой, улегся, не раздеваясь, с тетрадкой в руках.

Вошедшая вскоре проводница – она была уже без громоздкого своего пальто и не казалась могучим изваянием, символизирующим незыблемость эмпээсовских устоев, – попросила билетик и деньги за постель. Отдав требуемое, Турецкий, придав своему голосу максимум проникновенности, которая, он знал, действовала на женщин среднего возраста и не награжденных господом чрезмерным интеллектом, попросил проводницу, чтобы она, по возможности конечно, не подселяла к нему второго пассажира.

Эту просьбу она встретила снисходительной и немного загадочной улыбкой, приятно расцветившей ее грубоватое лицо. Она выпрямилась, словно расправила плечи, и полностью перегородила широченными бедрами дверь купе.

«Батюшки!» – едва не охнул Турецкий, вообразив, на какие догадки подвиг он этот монумент.

– А если дамочка? – Она сказала это таким тоном, будто уже заранее была согласна на любые его условия. И при этом игриво щурила глаза, полагая, видимо, что это придает ей больше загадочности и шарма.

– Слишком дорогое удовольствие! – перевел все в шутку Турецкий. – А я хочу отдохнуть… почитать, подумать.

– Ну никогда не поверю, – повела она пышным плечом, – чтоб генералу – и дорого!

– Ну почему же генерал? – стал он зачем-то оправдываться перед этой жеманно мурлыкающей слонихой. – Я никакой не генерал.

– Да ладно, – простила его проводница. – А кого ж тогда другой генерал-то провожал? Они, генералы, полковникам ручкой не машут!

– Ах ты моя наблюдательная! Ах глазастая! – вырвалось у Турецкого. – Это ж надо! Все успела углядеть!

– Работа такая, – весьма двусмысленно ответила она.

– Это понятно… Но соседку тоже не надо. Лучше для начала дай-ка мне, дорогуша, парочку чаю, да покрепче.

– Вот сейчас закончу с билетами, и отчего ж, можно и чаю. Для начала. А вы бы все ж заглянули в служебное купе, вдруг понравится? Ну, пойду! – И снова игриво подмигнула с очень большим значением.

Прекрасно понял Турецкий, о какой попутчице была речь. Они, эти ловкие проводницы, нынче словно бандерши. Всегда готовы обслужить богатенького клиента, взыскующего дорожных приключений. И «случайная» попутчица сидит сейчас в служебном купе в ожидании вызова. Не вагон, а бордель на колесах. А что поделаешь, жить-то все хотят… Да ведь и она вполне искренно сказала: работа такая.

Конечно, никуда он не пошел. Лежал и читал, пока не вошла проводница с подносом, на котором стояли два стакана чаю в подстаканниках, лежали сахарные кубики и пачки с печеньем.

– Может, еще чего пожелаете?

Была она уже без куртки, в голубой форменной рубашке, подчеркивающей неуемное богатство ее бюста. В движениях ее чувствовалась своеобразная грация, живо напомнившая Александру Борисовичу сходные ситуации в прошлом, и, к слову, не таком уж далеком, когда превыше всего остального его привлекало в женщинах ощущение новизны, неожиданности и даже пусть некоторой комичности ситуации. Откуда-то проклюнулась шальная мыслишка: уж не себя ли на крайний случай имела в виду проводница?

– Зовут-то тебя как? – спросил Турецкий, подумав, что обращение на «вы» как-то не очень уместно.

– Ольга, – ответила она, опираясь о столик и глядя на него сверху вниз, – Оля.

– Я почему-то так и подумал… имя подходит. Присядь. А вы тут не боитесь?

– Чего? – удивилась она, садясь напротив и упираясь ладонями в мощные свои ляжки.

– Да вот хоть тот же генерал, которого ты видела. Он же из милиции. А вдруг и я из той же конторы. А ты мне… ну, предлагаешь попутчицу, скажем так. Не опасно?

– Я тебе скажу, родненький, – она качнулась к нему, – что как раз такой клиент больше всего интересуется, с кем ехать придется. А если ты ему вариант предложишь, иной так отрывается, что за его здоровье опасаешься. Чего ж не поглядел-то?

– А чего глядеть зря? Может, мне вот такие, как ты, по вкусу, а остальные не нравятся? Что скажешь?

– Хитер ты, генерал, да я больше не по этой части, поэтому отдыхай теперь, если сможешь.

– Это почему же?

– А потому, что у твоего соседа, – она показала большим пальцем себе за спину, – появилась попутчица. А он крутой мужик, видать. Так что лучше быстрей засыпай…

– Придется, – засмеялся он и, окинув еще раз взглядом ее фигуру, добавил: – Хороша! Для того, кто понимает…

Она, уже выходя, задержалась у двери, обернулась:

– Симпатичный ты мужик, хоть и генерал. Ладно уж, если спать не будешь, после Бологого, может, и загляну. Дверь-то закрой, а защелку – не нужно… А ты, поди, еще и хулиган? Ну-ну!

И царственно вышла.

«Ну вот тебе и приключение, господин особо важный, – хмыкнул Турецкий. – Значит, мужик ты еще симпатичный, и поэтому не должен быть эгоистом… Ты теперь просто обязан сделать этой Олечке приятное».

Попив чаю с печеньем, он собрался сходить в туалет – умыться перед сном. А заодно тянуло почему-то заглянуть, по ошибке естественно, в соседнее купе, чтобы увидеть, от чего отказался. Тем более что и дверь туда была открыта. А до Турецкого вот уже с полчаса доносился раздражающий женский смех.

Он так и сделал, заглянул в открытую дверь и тут же извинился. Но успел увидеть хозяина – явно поддатого крупного коротко стриженного молодца, выглядевшего, впрочем, вполне прилично – в белой рубашке с пестрым галстуком и такими же широкими подтяжками. Пиджак его болтался на вешалке. А напротив на диване устроилась худощавая брюнетка в больших притемненных очках. Это она смеялась так раздражающе-зазывно. Турецкий, как джентльмен, кивнул с улыбкой и пошел дальше, словно чувствуя на спине надменный взгляд «пассажирки». Подумал, что коленки у нее вроде бы и ничего, но вряд ли клиента может ожидать здесь что-то особенное, скорее всего, элементарный секс, больше напоминающий набор физкультурных упражнений, поскольку она – явная профессионалка. Они, эти дамы, и сексом предпочитают заниматься в очках, считая, что это придает больше таинственности. Или возбуждает, черт их разберет…

Нет, конечно, никогда не был снобом Александр Борисович, особенно в любовных делах, что тут говорить! И ни перед кем не хвастался своими победами на этом фронте. Единственное же, чего он не терпел, – это обыденности, преснятины. Каждый раз он ожидал какого-нибудь, пусть даже малого, открытия. А иначе все это действительно превращалось в какую-то гигиеническую необходимость. Вроде обязательной чистки зубов. И та голенастая брюнетка не вызвала у него ни малейших эмоций. А вот богатырская Ольга… Если, конечно, она не передумает, это может быть интересно со всех точек зрения – и прежде всего чисто зрительной: нечто яркое, могучее, кустодиевское. Как эти его знаменитые чувственные купчихи. А что, для кого-то они, возможно, были недостижимым идеалом!

Но все эти, в сущности, никчемушные легкомысленные размышления быстро отошли на второй план и позабылись, потому что, вернувшись в свое купе, Турецкий защелкнул дверь поворотом замка, но стопор не поднял – на всякий случай! – и снова завалился со своим дневником.

«Черт возьми этих писателей со всеми их эмоциями, сентенциями и прочей хренотенью, – подумал несколько минут спустя. – А ведь затягивает же понемногу. Будто ты наблюдаешь в замочную скважину за чужой жизнью. И видишь то, что тебе, в общем, хорошо известно, но почему-то совсем с другой стороны. И ты помимо желания как-то вдруг начинаешь принимать игру чужого воображения как нечто очень близкое тебе, как твою собственную, и тут тянет возражать: нет, брат, врешь, не прав ты, и так далее, и тому подобное. Но тебя уже затягивает дальше, а что там, на следующей странице? В новом круге жизни. В чужой судьбе. Ты начинаешь следить за отсутствующим действием, которым представляется этот неупорядоченный набор наблюдений. Есть какая-то притягательная, странная тайна в строчках, написанных чужой рукой. Особенно когда тебе уже известен финал этой трагической истории…»

Трудно было разбирать каракули. Но, как оказалось, интересно.

Кокорин писал не для потомков, а для себя. И это был, в сущности, не дневник в буквальном смысле этого слова, а нечто вроде записной книжки писателя, где отдельные наблюдения или факты просто фиксировались, и рядом – почти готовый текст, со своим сюжетом, с наметками характеров, с портретными зарисовками. Вероятно, как и большинству журналистов, автору дневника мерещились лавры беллетриста. Ибо слово любого, даже самого выдающегося журналиста – все равно однодневка, в то время как весьма средняя книжка писателя может претендовать на вечность. Ничего не скажешь, великая несправедливость судьбы!

И еще одна деталь несколько озадачила Турецкого. Дневник начинался как бы с полуфразы: «…И вот поэтому…» Это могло означать, что начало, если таковое имелось, было в другой тетради. Так сказать, предыдущей. А где она? Или где возможное продолжение? В общем, сплошные загадки.

Ковыляя поначалу от буквы к букве, от слова к слову и так далее, Турецкий каким-то самому ему непонятным образом втянулся в чтение, вошел в ритм писавшего, в его настроение, и вдруг почувствовал, что уже разбирается в тексте почти без труда. И тогда он вернулся к началу…

Дневник Вадима Кокорина

«…И вот поэтому вспомнил также и рассказ о его развеселой поездке в „Париж и область“, как было напечатано в командировочном удостоверении, выданном Валере Главным управлением московской торговли…

Он убеждал, хоть никто не верил, что та командировка возникла случайно. С любопытной преамбулой. Встретил однажды в ЦДЛ приятеля, который был в очень хорошо поддатом состоянии, так что даже лыка местами не вязал. Тот повис на шее: давай еще по сотке. Куда уж! Пристал. Дернули у буфетчицы Вали – с традиционным апельсиновым соком. Закурили. Потом взяли повтор и устроились в уголке, под витражом. Говорили, естественно, о бабах. О чем еще можно говорить двоим мужикам в хорошем состоянии? Вот и говорили. И тут Балерин приятель, про которого было известно только то, что он крутится в «пятерке»…»

Этого Александру Борисовичу объяснять не нужно было. Речь шла о Центральном Доме литераторов, который некоторые доперестроечные посетители называли еще Домом культуры писателей и весело гужевались в Дубовом и прочих залах до полуночи. В начале девяностых писатели ходить туда перестали и появилась публика с толстыми кошельками. А «пятерка» – это Пятое управление КГБ, которое занималось исключительно интеллигенцией, которая есть, по выражению классика марксизма-ленинизма, не мозг нации, а говно, и аж до самого восемьдесят девятого года боролось поэтому с идеологическими диверсиями. Кстати, как показывает история, именно из писателей получались очень толковые стукачи. И кем был Балерин приятель, объяснять не надо.

«…После второй или третьей порции водка-сок приятель вдруг оборвал свои знойные речи и сообщил почти трезвым голосом: „А у меня сейчас этих баб до едрени фени! Хочешь, покажу?“ Отчего не согласиться? „А в Париж на декаду хочешь с ними смотаться?“ Ну это и по-трезвому-то из ряда вон! „Кончай травить!“ А в ответ: „Я серьезно!“ – и взгляд нормальный и без балды.

Валера и сам на шутки мастер. Так, чтоб погасить пустую тему, сказал, что у него и загранпаспорта-то нету. На что последовал немедленный ответ, что организовать его как два пальца… И через комиссию старых райкомовских пердунов проведут без возражений, было бы согласие. А чего не соглашаться? Ты меня разыгрываешь, а я – тебя. По рукам? Вдарили. Валера и не думал, чем должен будет потом заплатить за свое согласие.

Паспорт был готов через три дня – фантастика! А старперы, то есть комиссия райкома партии, фильтрующая выезжающих за границу в служебные командировки и на отдых и состоящая исключительно из «старых большевиков» – ветеранов партии, не удостоила ни единым вопросом, просто посмотрели внимательно и председатель махнул склеротической ладошкой: вали отсюда. Паспорт тоже вручали не в Союзе писателей, где сидел свой собственный заслуженный чекист, а почему-то в управлении торговли, которое находилось за спиной здания ЦК комсомола, в Большом Комсомольском переулке. Хитрый жук, нач. отдела кадров, взял у Валеры советский паспорт и выдал заграничный с категорическим указанием по возвращении сразу же, не теряя ни минуты, прибыть сюда для обратного обмена. И еще добавил одну многозначительную фразу, смысла которой Валера не понял: «Вы там сами прекрасно знаете, что нужно делать…»

А идея состояла в том, что Валере поручалась небольшая группа ответственных работников торговли столицы, которым выпала честь, в связи с победой в годовом соцсоревновании, получить поощрение горкома партии и Минторга за ударную работу в виде десятидневной туристической поездки во Францию – в Париж и еще пару других городов. Валера был представлен этой группе в качестве ответственного помощника руководителя делегации и переводчика, поскольку владел литературным французским в совершенстве. И помимо всего прочего был членом парткома секции переводчиков в московском отделении Союза писателей.

Группа действительно была что надо! Трое мужчин старше среднего возраста, деловитых и степенных, и дюжина баб – одна другой краше и настырней.

Приятель перед отлетом спросил: «Понравились? Тогда не теряйся, за границей этот кайф ощущается особенно остро, как в последний раз. Главное, чтоб они сами из-за тебя не передрались. А когда вернетесь, у меня к тебе будет одна личная просьба. Не бойся, без подвоха. Хочу поближе сойтись с одним твоим знакомым. Вы с ним приятели. А ты меня с ним как-нибудь сведи. Не возражаешь?» И возражать вроде не было причины, и соглашаться как-то не клево… Имелась все-таки какая-то подоплека. Но ведь ничего недостойного или противозаконного приятель и не предлагал – просто познакомить. Да и о стукачестве вопрос вообще не стоял. Зато – Париж!

А вот там не обошлось-таки без неприятностей. Хотя и не с Валерой. Во время экскурсии в какой-то суперторговый суперцентр одна из тертых российских барышень от прилавка вдруг, стоя посреди гигантского торгового зала, зарыдала в голос и ударилась в настоящую истерику. Припадок, обморок. Примчавшиеся врачи объяснили, что у нее, неподготовленной к встрече с западным миром с его реалиями, произошел вполне естественный нервный срыв. Вот такой диагноз. К сожалению, подобное случается, и чаще всего с советскими туристами. А чем лечить? Увы, способ оказался единственным: утром Валера вместе с руководителем делегации и сотрудником нашего посольства посадили все еще слабо рыдающую девицу в самолет «Аэрофлота» и попросили стюардессу приглядеть за ней, если что. Ей, правда, вкололи успокоительное, но кто знает, чем все это кончится. В Шереметьеве девушку встретили и сразу отвезли в больницу. Для поправки здоровья. Валера ее больше не видел. Однажды при случайной встрече спросил одного из «туристов», тот пожал плечами: потерял из виду.

Никаких конкретных замечаний Валера по возвращении не получил. Паспорт ему заменили в день прилета, приятель был по-прежнему любезен, правда, больше подобных поездок не предлагал. А может, причиной было то, что Валера, по его словам, ухитрился-таки «оторваться» с одной из особо отчаянных туристок и этот факт стал достоянием тех, кому это не удалось? Кому теперь интересно?..