скачать книгу бесплатно
— Я не отрицаю. Был. Но я же сказал — он пропал.
— Как же вы так неосмотрительно себя вели? А? Виталий Федорович? Вещь немалых денег стоит.
— Я не понимаю, куда вы клоните, Игорь… м-м… простите…
— Игорь Николаевич, если вам угодно, уважаемый Виталий Федорович.
— Простите, Игорь Николаевич, я что-то никак не пойму вашей стратегии. При чем здесь этот кейс? Впрочем, догадываюсь. И все же объясните, если вас не затруднит.
— Объясню, не волнуйтесь. Всему свое время. Хотя это вы мне должны объяснить, при чем здесь эта штуковина. Но сначала давайте все же закончим. Итак, ваш это или не ваш?
— Да поймите же, таких портфелей во всем мире пруд пруди.
— Ну, допустим, не пруд…
— Ладно, согласен, таких навалом. Но все равно, я разве должен за каждый из них нести персональную ответственность, что ли?
— Хорошо. — Омельченко выдвинул один из ящиков стола и достал оттуда полиэтиленовый пакетик, в который было запаяно что-то блестящее, протянул Проскурцу. — А это говорит вам о чем-нибудь?
Проскурец взял двумя пальцами пакетик и тут же увидел, что в нем находится медная пластина, на которой выгравирована надпись: «Виталию Федоровичу Проскурцу от любящих коллег в день 50-летия. 15.06.94 г.».
— Если вы нашли это вместе с этим, — Проскурец положил пакетик на крышку кейса, — тогда все сходится: это мое. Только…
— Ну вот и отличненько! — Омельченко чуть ли не выпрыгнул из-за стола. — Не возражаете, Виталий Федорович, если мы прямо сейчас же оформим опознание по всем правилам? Таковы наши бюрократические требования, ничего не поделаешь. — И, не дождавшись ответа, снял телефонную трубку, крутанул несколько раз диск и бодро проговорил: «Надя, давай сюда понятых».
5
Для своих двадцати шести лет Лена Волкова к смерти относилась слишком философски. Возможно, в том был отпечаток ее профессии — биолог, специализирующийся в эндокринологии, доктор медицины американского стандарта. «Моя молодость похоронена под грудой реторт и микроскопов, а сверху ходят стадами подопытные пацюки», — любила она повторять вслух.
Все формальности, связанные с процедурой кремации отца, она перенесла с сократовской невозмутимостью. «Холодная, как рыба», — именно это она слышала за своей спиной всю дорогу. И правда, после того как Лена покинула кабинет Виталия Проскурца, она больше не проронила ни слезинки. Ее могли упрекнуть — и упрекали — в бессердечности, черствости и черт знает в чем еще, но все это по отношению к ней было несправедливо. Никому не дано заглянуть в ее душу, и потому не им судить о том, что в ней происходит. «Да, все мы смертны, — повторяла Лена прописную истину. — И смерть не всегда означает конец. Иногда смерть означает начало».
6
— Итак, Виталий Федорович, теперь продолжим, — сказал Омельченко, скрестив перед собой пальцы рук и мягко опустив на них свой сухой подбородок. — Если этот кейс ранее принадлежал вам, а взрывное устройство под машиной Волкова находилось именно в нем, то вот вам один-единственный вывод: убийство Владимира Сергеевича — дело ваших рук. Вы согласны?
Проскурец от неожиданности привстал.
— Ну, скажем так, не конкретно ваших. Тут без сообщников не обойтись. Это и коню понятно.
— Простите, но на каком основании вы допускаете?..
— С вашим алиби я ознакомился, — ввернул Омельченко. — Тут вы можете расслабиться. С восьми тридцати до половины одиннадцатого утра вы провели в ресторане клуба «Профи», куда, согласно вашей версии, должен был явиться и Волков. Но не явился. Досадно, конечно. Причину его неявки мы уже знаем. В любом случае ваше алиби — просто блеск! Только следствие смущает одно архиважное обстоятельство. В последнее время у вас с Волковым были очень серьезные разногласия по части финансовых дел, не так ли?
— Да, действительно. Но разве это что-то меняет?
— Ничего не меняет. Просто сумма в деле фигурирует немалая. Да, Виталий Федорович?
— Ну и что с того?
— А то, что игра стоила свеч. Ведь стоила же? Правда, Виталий Федорович?
— Я не уверен, что деньги — достаточный повод, чтобы опускаться до убийства. Мы с Волковым предпочитали честную игру.
— Красивые слова! Господин Цицерон просто отдыхает! Но только как же вы это с портфельчиком-то недодумали? А? Понимаю, старость, болезнь Альцгеймера и все такое. Однако уголовная ответственность — штука слепая, ей не до жалости.
— Этот кейс у меня пропал еще месяц назад, об этом знают многие из моих сотрудников. А с кейсом пропали и ценные дискеты, слава богу, не секретные. Но где и когда случилась эта пропажа — я не помню, тут можно уповать и на склероз, или Альцгеймера, как вы изволили выразиться.
— Вы с Волковым разбежались полгода назад, так?
— Ну, предположим.
— Если говорить кратко, то основной причиной его ухода из «Интерсвязи» явились расхождения во взглядах на дальнейшее развитие компании, так? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
— Да, все так. Мы действительно разошлись по идейным соображениям. Но подумайте сами, разве это повод?..
— Виталий Федорович, дорогой мой, сейчас не мне, а вам думать надо. Вам, вам и только вам. Что касается меня, то в этой голове, — Омельченко постучал себя пальцем по виску, — картинка сложилась яснее ясного. Насколько я в курсе, после ухода из компании Волков неоднократно требовал выплаты по пакету акций «Интерсвязи», которым он по праву создателя компании естественным образом владел. Вы же постоянно срок выплаты оттягивали, придумывая все новые и новые причины…
— Я не выдумывал.
— Какая разница? Ну, ссылались.
— Это были более чем объективные причины. На «Интерсвязи» повис долг Российскому космическому агентству, примерно сорок миллионов.
— Долларов, если не ошибаюсь?
— Да, долларов.
Омельченко блаженно закатил глаза:
— О, майн гот! Это ж какие деньжищи! И если я опять же не ошибаюсь, то Волков требовал от вас выплатить ему примерно такую же сумму.
— Да. Ну и что с того? Только он не требовал, он торопил.
— Разве есть разница? Я, например, ее не вижу.
— Большой бизнес требует больших денег, вам ли не знать, Игорь Николаевич.
— Ха! — изрек Омельченко и уселся на угол стола. — Мне ли не знать! Но согласитесь, Виталий Федорович, все ведь сходится, как в таблице умножения.
— Не понимаю.
— Ну как же? Волков требует свои деньги на совершенно законных основаниях. «Интерсвязь» его больше не интересует, он там уже, попросту говоря, совершенно никто, так?
— Подождите, как это никто?
— Ну ладно, скажем так, почти никто. Отдать ему в руки — чужому человеку по сути — затребованную им сумму для вас означает влезть по самые ноздри в долги, правильно? А этого ой как бы вам не хотелось. Я вас тут понимаю и всецело поддерживаю. Это было бы ужасной картиной, я ее прямо вижу, как живую. Весь персонал сидит без зарплаты. То есть ходит на работу каждый божий день, а денег не видит. Многие в срочном порядке продают свои «тойоты» и «лендроверы», нажитые непосильным трудом, а до рабочего места теперь добираются сугубо общественным транспортом. А в общественном транспорте все прелести московской народной жизни: нищие, попрошайки, алкашня и тэ дэ и тэ пэ. Что это означает? А это означает, что персонал теперь злющий, как голодный койот, для персонала теперь весь мир выкрашен в мрачные тона, с клиентом он разговаривает кое-как, почти как с бомжами из того же метрополитена, а временами и вовсе срывается на крик. В результате чего клиент от вас бежит как от огня и прибивается к более сговорчивому и покладистому оператору, к тому, что менее всего озлоблен и отравлен бытовухой. А все ваши заказы идут побоку, доходы резко снижаются, и вся ваша фирма в конечном результате уходит с молотка, где ее тут же подбирает какой-нибудь невзрачный олигарх почти за бесценок.
— Что ж, — Проскурец вздохнул, — в прозорливости вам не откажешь. Картину вы нарисовали мрачнее мрачного. Однако у меня другое мнение.
— Ну-с, с большим удовольствием вас послушаю.
— Вы не задумывались как криминалист над тем, что слух об убийстве еще больше подрывает авторитет любой компании? Ведь никто не желает иметь дело с мокрушниками. Активное население далеко не публика-дура, неужели не понятно?
— Понятно, понятно, куда уж понятней.
— Тогда чего же вы от меня хотите?
— А вы не догадываетесь?
— Догадываюсь, конечно.
— А чего же спрашиваете?
— Очень уж хочется услышать это именно из ваших уст.
— Ну хорошо. Согласно закону, то есть статье 34-й Уголовного кодекса, вы — организатор убийства Волкова. Ознакомьтесь с постановлением о привлечении вас к уголовной ответственности. Вам предъявляется обвинение по статье 105-й, часть вторая, пункт «е» Уголовного кодекса Российской Федерации, то есть умышленное убийство гражданина Волкова. Итак, Виталий Федорович, теперь самый важный вопрос: вы признаете себя виновным?
— Наконец-то вы это произнесли.
— Так признаете или нет?
— Нет, конечно. Вы же прекрасно знаете ответ. Не понимаю только, зачем вся эта казуистика?
— Таковы формальности. Я обязан вас об этом спросить при предъявлении обвинения. А теперь я зафиксирую ваши показания в протоколе допроса обвиняемого.
— А вы знаете, Игорь Николаевич, правила вашей игры, вашей следовательской стратегии логически несложны.
— Интересно…
— Вот как примерно это выглядит. Я признаю себя виновным в совершении инкриминируемых мне действий, вы доводите меня до скамьи подсудимых, суд, само собой, сует меня в исправительно-трудовой лагерь строгого режима лет этак на десять — пятнадцать с полной конфискацией имущества. Вы раскрываете убийство, тут же получаете от Генеральной прокуратуры неслабые премиальные и преспокойно почиваете на лаврах в ожидании очередного повышения по службе. Ну как?
— Вообще-то ничего. В прозорливости вам также не очень-то откажешь. Вы правы. Что я могу еще добавить? Правы. У каждого из нас совершенно четкие мотивы. У вас одни, у меня совершенно противоположные. Как черное и белое. Инь и ян. Вы убегаете, я догоняю. Полицейские и воры, да?
Проскурец равнодушно махнул рукой:
— Ладно, банкуйте. Все козыри у вас. Посмотрим, что у вас получится. После убийства Володи меня теперь мало что проймет. Но ничего подобного признанию вы от меня никогда не дождетесь.
— Завидую вашей твердости, Виталий Федорович. Прямо человек-гора. Стоик Теодора Драйзера.
Проскурец невольно хмыкнул, отреагировав на серию характеристик в свой адрес.
— Но учтите, — повысив тон, начал Омельченко, — никаким условным сроком вам никогда не отделаться. Да и нет таких адвокатов, что отыщут хоть один контраргумент против чемоданчика из крокодиловой кожи.
7
— И где ты его откопала?
— В самолете.
Проскурец держал в руке полупустой стакан, из которого приятно пахло коньяком. Лена держала в руке бутылку с золотистыми армянскими иероглифами на желтой этикетке, предлагая наполнить опять. Они были у нее дома, точнее — у покойного Волкова. За окном сгущались сумерки, пришлось зажечь настольную лампу.
— Всю дорогу от самого Чикаго я проспала как убитая. Как тот сурок. Открываю глаза и вижу: рядом со мной сидит здоровый такой блондинистый мужик, хотя я точно помню, что никакой мужик рядом со мной не сидел. Представьте себе мое недоумение. Как потом оказалось, его подсадили к нам в Неаполе, куда наш Ил приземлился, чтобы разжиться керосином. Сначала я подумала — немец или швед. Вы бы только его видели. Ну вылитый скандинав. И тут все мои подозрения и догадки вылетели в трубу, что называется, моментально, потому что в следующий момент он повернулся ко мне и на чистейшем русском спросил: «Как спалось?» И тут же добавил: «Леночка». У меня глаза сделались вот такенные! Нет, ну вы представляете? Я его в первый раз в жизни вижу, а он мне «Леночка». Он конечно же заулыбался, будто ничего особенного не произошло. И постучал себя пальцем вот сюда, по сердцу, а затем тем же пальцем уставился на мою грудь. И тут за сердце схватилась уже я. Пропуск! Черт меня дери — беджи. Ну, пластиковая такая карточка на прищепке, мой личный опознавательный знак сотрудника Чикагского технологического института. Он все это время болтается на мне, как ярлык. Хотите знать обо мне все? Нате вам, знайте, там обо мне все, кроме разве что возраста и семейного положения. И хоть бы одна собака из наших напомнила. А еще друзья называются.
Он назвался Юрием и чуть ли не с ходу предложил выпить с ним шампанского. Представляете? Если честно, я почти не ломалась. А чего ломаться? Никакого смысла. Я представила, как он нажимает кнопку вызова, из глубины салона появляется стюардесса, он ей что-то шепчет, она уходит, а через пять минут она уже стоит с подносом, на котором в двух пластиковых стаканчиках что-то такое шампанистое пузырится, такая аэрохалява, понимаете? Ничего подобного. Этот Юрий пошарил под своим креслом и извлек оттуда «фаустпатрон» ледяного «Абрау-Дюрсо». Вот, говорит, купил еще в Москве, но за курортной суетой и обилием местных тратторий оставил в холодильнике без внимания. Стаканов у него, правда, не нашлось, и пришлось нам по очереди играть горниста.
— Это как?
— Что «как»?
— Играть горниста?
— С горла то есть.
— А-а.
— Слово за слово, только мы как следует присели — и уже в столице нашей Родины. А потом в своей сумочке я нашла вот эту самую визитку. Вы, Виталий Федорович, думайте, что хотите, только я думаю, что это судьба.
— Остается только добавить: летайте самолетами «Аэрофлота».
— Во всяком случае, это первый в моей жизни юрист, с которым я выдула целую бутылку шампанского чуть ли не на брудершафт. С вами разве такое когда-нибудь случалось?
— Нет, не случалось. На меня молодые юристы никогда не обращают внимания.
— Ну вас! — отмахнулась Лена. — Я с вами о самом серьезном…
— Так и я о серьезном. Но мне всегда казалось, что лучший юрист называется высшая справедливость.
— Чего-чего?
— Высшая… эта… справедливость. Или как там ее?
— Ой, Виталий Федорович, не смешите мои кеды. «Высшая справедливость». Где вы только набрались такой ерунды?
— Это не ерунда. Зачем мне адвокат, если дело мое шито белыми нитками?
— Белыми-то белыми. А только вот вы задумайтесь, зачем. Хорошо задумайтесь.
— Было бы странно, если бы я об этом не думал. Ты думаешь, я об этом способен забыть?
— Не думаю. Но только как представлю себе эту тетку, которая «высшая справедливость», то есть Фемида — с безменом и кухонным ножичком… А еще если вспомнить, что она слепая как устрица, то, по ее понятиям, вы и будете самый что ни на есть всамделишный убийца. Потому что на одной чаше весов — вы, маленький такой, прижученный. А на другой — огромный кейс. И кто — кого?
— Хорошо, хорошо, — сдался Проскурец. — Я просто подумал, что классные адвокаты не лакают шампанское в самолетах с незнакомыми попутчицами.
— А вот это мы еще посмотрим.
8
В понедельник утром — ровно в девять — Гордеев без опозданий вошел в прохладные покои юридической консультации на Таганской, 34, надеясь застать своих коллег, что называется, разом. Но обнаружил только секретаршу Машеньку — веснушчатую девицу с совершенным знанием арабского, не считая нескольких европейских. Месяца два назад ее привел Костя Булгарин, торжественно объявив при этом о выходе на международный уровень.
