Валенте. Семья

Нейт Айверс

Валенте. Семья

Глава 1

Неаполь, лето 1869 года.

«Первое правило – Семья превыше всего.

Семь правил дома Валенте.»

Она смеялась, запрокинув голову, – и солнце путалось в её волосах. Я смотрел, как тонкая прядь скользнула по щеке, и не удержался – провёл пальцем, проверяя, не сон ли она. Её кожа пахла цитрусом и морем.

– Рафаэле… – шепнула она, – если кто-то увидит…

– Пусть видят, – я прижал её к стене старого сада, где за оградой цвели дикие розы. – Пусть знают, кого я люблю.

Её дыхание сбилось, когда я коснулся губами её шеи. Она задрожала, и тихий стон сорвался с её губ.

– Это всё – только красивые слова, – выдохнула она, но голос её предательски задрожал.

– Нет. Сегодня я поговорю с отцом.

Я достал кольцо – простое, золотое, с небольшим сапфиром. Оно казалось ничтожным по сравнению с тем, что я чувствовал к ней, но другого не было. Я копил на него год. Моя семья богата, но я не хотел, чтобы они знали, что я ухаживаю за Элисой – она из рода Моретти: отец её, Лоренцо Моретти, служил приказчиком на одном из складов в порту.

Если бы семья узнала, они бы решили, что я просто забавляюсь с девушкой с окраины – сказали бы, что это несерьёзно и что через неделю я забуду её имя. Не то чтобы я боялся их неодобрения – нет, – я просто хотел уберечь её от сплетен и пристального внимания семьи – хотя бы до помолвки.

– Это – тебе, – сказал я. – Моя клятва.

Она посмотрела на кольцо, потом на меня – глаза цвета полуденного моря, улыбка – робкая, чуть дерзкая. Она чуть прикусила свою губу, а я едва не сошёл с ума

– Тогда… поцелуй меня, – прошептала она.

И я поцеловал. Сначала осторожно – просто коснулся её губ, чувствуя, как они дрожат. А потом – глубже, настойчивее. Она ответила – сперва робко, потом всё смелее, зарываясь пальцами в мои волосы. Её дыхание сбилось, губы приоткрылись, и я провёл по ним кончиком языка, скользнув в её сладкий рот. Она прижалась ко мне – тёплая, мягкая, податливая, и мир исчез. Остался только её вкус – чуть сладковатый, с оттенком апельсиновых цукатов от pastiera napoletana, что мы ели днём, – и биение крови в висках. Я подался вперёд, вжимаясь в неё, не скрывая, как сильно хочу её. Она тихо застонала, и от этого звукa по моей спине пробежал ток.

Я, задыхаясь, оторвался от её губ, заставив себя остановиться. И вдруг она нежно коснулась кончиком языка моей нижней губы. Движение было таким робким, что сердце сбилось с такта, и внутри всё вспыхнуло – жаром, голодом, каким-то диким, необъяснимым восторгом.

– Я люблю тебя, Элиса, – выдохнул я, почти касаясь её губ. – Открой сегодня балкон. Я приду.

Она рассмеялась тихо, счастливо, уткнувшись лбом мне в грудь. И я подумал: вот она – жизнь. Настоящая. Сегодня всё будет иначе. Сегодня я приду к ней и не ограничусь одними поцелуями.

Но сначала надо поговорить с дедом о моей невесте.

И если дед против – плевать.

Я – Валенте. Я не прошу разрешения. Я сообщаю о своих намерениях.

Глава 2

Париж, осень 1873 года

«Париж будто старый знакомый. Он не похож ни на один итальянский город, и всё же не кажется чужим.» – Эдмондо де Амичис

Париж выглядел усталым, но не сломленным.

Всего два года назад здесь гремели пушки. На улицах стояли рабочие, студенты, ремесленники, женщины с красными повязками – они возводили баррикады из камней и перевёрнутых экипажей. А солдаты Версаля из тех самых орудий, что когда-то защищали Республику и свободу, стреляли по самим республиканцам – то есть по народу.

Теперь следов тех дней почти не осталось. Разрушенные фасады снова покрыли известкой, закопчённые стены перекрасили, мостовые переложили заново – крупным серым булыжником, привезённым из Нормандии. Колёса экипажей грохотали по нему с утра до ночи, и этот гул стал дыханием города.

От Сены тянуло угольным дымом. На баржах кочегары подкидывали в топки каменный уголь, и над водой висел сизый пар. Воздух был густой, пах гарью и чем-то сладким – жареными каштанами.

На каждом углу стояли старики с жаровнями. Перед тем как бросить плоды на огонь, они надрезали скорлупу крест-накрест, иначе каштаны взрывались. Жарили их на чугунной решётке прямо над углями, помешивая длинными железными лопатками, чтобы не подгорели. Чаще всего их посыпали крупной солью или сбрызгивали вином для аромата. Оболочка лопалась с мягким треском по надрезу, выпуская струйку пара с запахом дыма, соли, жареного ореха и чуть сладковатой каштановой мякоти.

За три сантима можно было купить кулёк из дешёвой серой бумаги – пять обжигающе горячих каштанов. Я купил один, достал плод, разломил: под потрескавшейся кожурой блеснуло золотистое ядро, пахнущее дымом и солью. Этот запах отчего-то напомнил о доме.

Я ел на ходу, чувствуя, как постепенно возвращаются силы. Это была первая еда за день – кофе сегодня заменил мне и завтрак, и обед. Последние трое суток я почти не спал: подчищал банковские книги, сверял накладные, готовил контракты для торгового дома. Осенью хлопот всегда больше – конторы подводят итоги года, банки пересматривают счета, купцы ругаются из-за просроченных поставок. После защиты весной нас распределили по конторам, и мне достался господин Дюфур – владелец торгового дома Фурнье и Ко, что занимался экспортом вина из Бордо. Контора стояла у самой Сены, напротив причалов, где по утрам разгружали бочки. Господин Дюфур был педантичным, но справедливым человеком – из тех, кто проверяет каждую цифру дважды, прежде чем поставить свою подпись. У него действительно можно было научиться делу.

Я доел последний каштан, скомкал кулёк и бросил его в урну, продолжив путь.

У газетного киоска мальчишка лет двенадцати сипло выкрикивал заголовки свежих выпусков:

– «Маршал Мак-Магон заявил: Франция встанет с колен!»

Газета стоила пять сантимов – недёшево для рабочего люда, но тёплые, пахнущие типографской краской страницы разбирали довольно быстро.

Рядом с прилавком стояли двое студентов – по виду буржуа, один рыжеватый, в поношенном сюртуке, другой – щеголь в красном шарфе. Один из них усмехнулся:

– Встанет, чтобы снова упасть, – сказал он, подбрасывая монетку.

– Не смей, – вспыхнул другой, – он спас республику!

– Республику? – первый пожал плечами. – Или кресло под собой?

Я прошёл мимо, не замедляя шага. После Коммуны Париж превратился в огромную трибуну – все спорили, но никто не слушал. Теперь страной правил не император, а военный – маршал Мак-Магон. Его называли спасителем, человеком порядка, но на улицах всё чаще шептали, что Франции нужен не маршал, а король.

Такие разговоры слышались по всему городу – на каждом углу, в каждом кафе. Париж любил спорить. Каждый верил в свой Париж – и каждый был уверен, что другой ошибается.

Я свернул в сторону Латинского квартала.

Кафе Ля Сурс и Вольтер светились в вечернем сумраке мягким янтарным светом от керосиновых ламп и свечей за мутным стеклом. Из приоткрытых дверей тянуло дымом, вином, слышался громкий смех.

Сегодня Поль де Леклерк позвал меня в кафе Вольтер “послушать разговоры умных людей и увидеть, как они глупеют после третьей бутылки”. Поля я знал уже третий год: сын банкира, уверенный в себе, лёгкий на подъем, вечно окружённый женщинами и деньгами.

Я остановился перед входом Voltaire, на пересечения Сен-Мишель и Сорбонны, вдохнул запах жареного лука, табака и дешёвого вина – и толкнул дверь.

Внутри, как всегда, – дым, гомон, крики, звон бокалов. На стенах белели строки, выведенные мелом – чьи-то стихи, дерзкие цитаты, объявления о лекциях.

У дальнего стола сидел Поль. Вокруг него, как обычно, собралась его «корпорация», как он сам называл эту разношёрстную компанию друзей.

Аккуратный до невозможности Люк Бертран с гладко зачёсанными волосами и одеждой без единой складки сидел прямо, будто на экзамене, и даже сигару держал с таким видом, словно подписывал контракт.

Рядом с ним Гаспар Дюпон, инженер и неисправимый мечтатель с растрёпанными волосами и пятнами чернил на щеке говорил громко, размахивая руками. Перед ним, как всегда, лежала салфетка, вся изрисованная котлами и винтами – Гаспар утверждал, что через десять лет пар вытеснит паруса с морей.

Чуть поодаль Этьен Годар полулежал, откинувшись на спинку дивана, с бокалом вина и тростью под рукой. Говорил он растянуто, с ленивой насмешкой, но стоило разговору коснуться газет как он оживал, глаза вспыхивали, а голос звенел задором.

А Поль… он всегда выделялся – высокий, стройный, с тёмно-русыми волосами, чуть вьющимися и в лёгком беспорядке, который он называл «художественным». Улыбка – беззаботная, уверенная, глаза – с тем самым насмешливым блеском человека, которому всё даётся слишком легко.

На нём был короткий серый сюртук, жилет с мелким узором и небрежно завязанный шёлковый шарф вместо галстука – дань моде студентов Сорбонны. Даже в дыму кафе Вольтер Поль умудрялся выглядеть не вычурно, а по-французски свободно, красиво и чуть небрежно.

Когда-то он сказал, поднимая бокал:

– Вот она, моя будущая компания: юрист, инженер, журналист… Осталось найти контрабандиста.

Я тогда рассмеялся:

– И кто у тебя на эту должность?

Он подмигнул, не раздумывая:

– Разве не очевидно, Рафаэле? Без тебя это просто разговоры. С тобой у нас есть шанс начать свой бизнес.

Теперь, глядя на него через зал, я вспомнил тот вечер и усмехнулся. Мы были молоды. Нам казалось, что весь мир у наших ног, стоит лишь протянуть руку.

Увидев меня, Поль махнул рукой в приветствии.

– Рафаэле! – крикнул он, сияя. – Наконец-то!

– Всего-то на десять минут опоздал, – ответил я.

– В Париже, мой друг, за десять минут успевают влюбиться, разочароваться и начать сначала. Проходи, садись, я как раз собирался тебя с кем-то познакомить.

Он обернулся к соседнему столику – и я увидел её.