скачать книгу бесплатно
Да, кстати, и «лидерство коры» головного мозга человека в животном мире – далеко не безусловно.
По богатству герификации, общей площади и, вероятно, связям – кора homo значительно уступает коре Elephas maximus (шри-ланкийский слон, масса мозга – 7475 г); Loxodonta Africana (саванный слон, масса мозга – 5712 г); Elephas indicus (индийский слон, масса мозга – 4717 г); Balaenoptera musculus (синий кит, масса мозга – 6800 г); Delphinapterus leucas (белуха, масса мозга – 2352 г); Phocaena (морская свинья, масса мозга – 1800 г) et cetera. (Данные прив. по таблице Каунта (1947) и по иссл. «Elephant brain» J. Shosani и др. (2006)).
Уязвимость гипотез об «индексе цефализации» (т. е. соотношении массы мозга и массы тела) и «рубиконе Валлуа» – мы рассмотрим чуть позже.
Подводя итог praefatio, мы можем констатировать, что имеем дело с достаточно любопытной задачей.
Нейроанатомические, нейрофизиологические и нейроморфологические данные однозначно свидетельствуют о том, что никакого особого «человеческого отдела» как анатомической структуры в мозгу homo не существует, как нет у человеческого мозга и никаких уникальных физиологических свойств. Это хорошо развитый, эволюционно оформленный под крупное прямоходящее существо мозг млекопитающего животного.
У него нет никаких особых «клеток разума», есть тот же самый набор из 56 видов нейронов, который есть и у крысы, и у кролика, и у слона.
Тем не менее не имея для этого никаких особых оснований, homo пока делает недурную эволюционную карьеру.
Его мозг обычного животного примерно 15–20 тысяч лет назад порождает речь, затем, на основе речи, начинает генерировать мышление (внутреннюю речь), а чуть позже, установив прочную речевую и графическую связь с другими особями своего вида, формирует некий коллективный интеллект (ingenium medium), которым может пользоваться почти каждый представитель вида homo и который становится основой человеческой цивилизации.
E supra dicto ordiri сложно воздержаться от предположения, что весь эволюционный процесс (применительно к активным формам жизни) – это в первую очередь история мозга, история усложнения и развития как самого мозгового субстрата, так и заключающейся именно в нем «биологической индивидуальности» и ее потребностей, а рост, воспроизведение, наследственность, изменчивость, прогрессия возрастания численности, борьба, отбор, дивергенция признаков и другие компоненты классического дарвинизма – лишь факторы, неизбежно сопровождающие и обеспечивающие это «развитие и усложнение». Такое предположение, fortasse, более логично, чем традиционная доктрина, но оно не имеет тех глубоких и удобных разработок, как классический эволюционизм, igitur, менее удобно как метод исследования. (Полагаю, что это неудобство временами будет ощущаться.)
В любом случае, основная и принципиальная проблема не решается как применением данной (цереброцентрической) гипотезы, так и с помощью «традиционного инструментария» теории эволюции.
Эта проблема заключается в том, что мы не можем и, fortasse, не сможем даже приблизительно установить «собственные координаты» в истории развития жизни.
Наше знание геохронологии, смены эр и эпох, происхождения млекопитающих, особенностей зарождения органической жизни – лишь позволяет разглядеть пройденный путь от некой «начальной точки», но оно не может подсказать, где именно сейчас находимся мы сами: в «середине», «второй трети» или вообще еще лишь в самом начале эволюционного процесса.
Цели, задачи и масштабы эволюции нам неведомы точно так же, как они были неведомы, exempli causa, аномалокарису (Anomalocaris), 500 миллионов лет назад плескавшемуся в горячем кембрийском море.
Количество догадок по поводу подлинной цели эволюции, конечно, делает нам честь, но никакой ясности, разумеется, не «привносит»; основываясь на эволюционной логике, мы лишь можем смутно осознавать собственную «промежуточность» и «этапность», но не более того.
Ad verbum, гипотеза о человеке как о «венце творения» могла бы обсуждаться только при наличии бесспорных данных о состоявшемся прекращении развития жизни, ароморфоза и эволюции в целом. Но таких данных на сегодняшний день не существует, и появление их не прогнозируется.
Ceterum, досадная невозможность вычислить реальную роль и местоположение homo в эволюционном процессе должна заботить и раздражать биологов; для решения нашей локальной и не слишком сложной задачи происхождения мышления и интеллекта homo это обстоятельство является не помехой, а скорее подспорьем, так как обеспечивает должный уровень трезвости как в отношении этого существа, так и его интеллекта.
Repeto, ни в малейшей степени не подвергая сомнению доктринальные положения дарвинизма, мы можем (учитывая специфику задачи) рассматривать известную нам часть эволюционного процесса прежде всего как начавшуюся 545 миллионов лет назад историю мозга, помня, что мозг homo – это лишь одна из страничек этой истории.
P. S.
Вероятно, необходимо сразу оговорить и жестко отграничить понятие «разум» от понятия «мышление», чтобы не возникало недоумений при чтении первой же главы данного труда.
Это несколько разные явления, имеющие, secundum naturam, одно происхождение, но разные механизмы.
Ceterum, попытка объяснения этих и им подобных нюансов и является предметом настоящего исследования.
Caput I
Lacuna nigra. Ранний homo. Условность классификации палеоантропов. De Rerum Natura и ее методы. «Врожденность совести» и «нравственного закона» как странная фантазия. Первая схватка науки и человечества (Оуэн и Хаксли). Гиппокамп обезьяны. «Поганая метла» как метод исследования. Индекс цефализации. Рубикон Валлуа.
Всемогущий стереотип провоцирует применение понятия «человеческий разум» лишь к образцам предельно краткой эпохи его относительного развития, совершенно упуская, что и кроманьонцы, и, более того, «неандертальцы», и «питекантропы» (homo neanderthalensis, pithecanthropus erectus, homo erectus) тоже обладали тем, что мы называем «разумом», и являлись его законными представителями на протяжении как минимум двух миллионов лет.
Аbsolute, эта огромная эпоха – одна из самых главных загадок человечества.
Нет никаких оснований «списывать» этот период, или закрыть на него глаза, или считать примерно восемьдесят тысяч поколений людей не представителями человеческого рода и разума.
Эти восемьдесят тысяч поколений болели, рожали, влюблялись, вожделели, ненавидели, радовались, смеялись, спали, плакали, ели, встречали, хвастались, крали, убивали, улыбались, глядя на рассвет, и боялись ночи, путешествовали, совокуплялись, завидовали, провожали, играли, мастерили свои каменные зубила, стонали, рыдали, надеялись, умирали, насиловали, теряли и находили. Все было.
Эмоциогенные зоны мозга, судя по той его конструкции, что отпечаталась на эндокраниумах homo erectus, были у них такими же, как и у нас.
И двенадцать пар черепных нервов, обслуживая мозг или выполняя поставленные им коммуникативные задачи, обеспечивали homo erectus такое же восприятие действительности, какое есть у нас.
Они так же видели, так же слышали, так же обоняли и осязали, получая такую же картину мира, как и каждый человек III, XIV или XXI столетий.
Преимущественно употребляя лишь термины «homo erectus» и «кроманьонцы», я, конечно, несколько упрощаю богатство и многообразие наименований жителей палеолита и неолита.
Secundum naturam, те два миллиона лет, что предшествовали зафиксированной человеческой истории (формально начинающейся с шумерской письменности), были населены homo, получившими в XIX–XX веках различные палеоантропологические номенклатуры.
Впрочем, никаких особых анатомических отличий внутри самих групп «homo erectus» и «кроманьонцев» (существенных для нашего вопроса) не было, а пестрота номенклатур чаще всего связана с местом обнаружения их останков, а не с какими-то экстраординарными особенностями.
Puto, что в качестве рабочих номинаций, объединяющих обе эти группы, будут вполне уместны обобщающие термины «палеоантропы» или же, что еще точнее, «ранние homo».
В такой слегка упрощенной классификации нет никакой вольности или легкомыслия.
Классики палеоантропологии М. Нестурх (1970), В. Якимов (1964), G. Simpson (1963), Herrman (1974), А. Зубов (1964) et cetera едины в мнении, что к «настоящим», т. е. эволюционно сформировавшимся людям должны быть отнесены архантропы, палеоантропы и неоантропы, которые могут быть обобщены в один род «homo» и одно семейство «hominidae».
(Все предшествующие им подвиды, такие как австралопитеки, парантропы et cetera рассматриваются исключительно как ископаемые антропоиды семейства «pongidae».)
Существует и более либеральная, не столь строго академичная точка зрения, согласно которой к семейству «hominidae» могут быть причислены все антропоидные формы, «имеющие тенденцию развития в человеческом направлении». Таково мнение В. Бунака (1966), М. Урысона (1969), Narier (1964), Harrison (1968), Weiner (1968), Novak (1969), Le Gros Clark (1967), Я. Рогинского (1977), М. Гремяцкого (1961), Piveteau (1976) et cetera.
Puto, параметры более строгого (первого) варианта являются предпочтительными в данном исследовании, так как именно они ограничивают время существования «настоящего» homo четким периодом в два миллиона лет, не допускают расширенных и вольных толкований такого неоднозначного понятия, как «человек», и ориентируются на более многочисленные и исследованные археологические находки.
Чуть позже я объясню, почему именно период в два миллиона лет я избрал как принципиально важный для решения вопроса о трансформации разума в мышление и организации интеллекта.
Да, ранние homo были несколько иными, чем мы, являющиеся их прямым продолжением.
(Продолжением не только физиологическим.)
Они не имели понятия о стыде или о ядерном синтезе, они не играли в «совесть» или в преферанс, не читали Монтеня или Хокинга. Они были достаточно обычными животными. Впрочем, на основании такого пустяка отказать им в праве называться «людьми» мы все же не можем.
(Как известно, согласно канонам современной классической зоологии, мы и человеку никак не можем отказать в праве классифицироваться как «животное».)
И мы не отказываем. Они – homo. Причем homo, символизирующие труднопредставимую по своей космической продолжительности эпоху, занимающую как минимум 99 % общей истории человечества.
Вообще-то, подобное соотношение можно считать критичным.
Я имею в виду соотношение т. н. интеллектуального и т. н. чисто животного периодов в истории homo.
Для большей отчетливости могу уточнить: «интеллектуальная» эпоха – это 200 поколений (если считать от шумерской клинописи), чисто «животная» – 80 000 поколений.
Считать «интеллектуальную» более характерной для рода homo мне представляется несколько легкомысленным. По математическим представлениям как раз наша «интеллектуальная» эпоха является всего лишь «погрешностью».
Ceterum, эти два миллиона темных лет все равно остаются загадкой, необыкновенно важной для раскрытия темы сознания, разума, мышления и интеллекта человека.
Не спорю, загадкой на первый взгляд крайне оскорбительной для современного человеческого достоинства.
Слишком уж необъяснимо долго, несмотря на наличие т. н. разума, человек был исключительно примитивным в своих проявлениях животным.
Проще забыть об этой загадке или замаскировать ее некой крайне неопределенной формулировкой – «доисторический период». Эта формулировка ничего не объясняет, ни к чему не обязывает. Просто хоронит под пустым и ложным термином «доисторический» основной период истории существования человечества, никак не объясняя, почему оно сперва (и так бесконечно долго) было таким, а потом стало другим.
Впрочем, в данном труде и палеоантропология, и история человечества – это весьма второстепенные материи, нужные лишь как вспомогательное средство для понимания законов развития разума, организации мышления, образования интеллекта.
Понимание этих трех совершенно различных явлений, вероятно, отчасти возможно благодаря имеющимся на данный момент открытиям в области нейроанатомии, физиологии, гистологии и в элементарной физике.
Теоретическая физика только на первый взгляд не имеет отношения к вопросу. На самом деле имеет – и самое прямое. И дело даже не в ее подлинном латинском имени. (Хотя и в нем тоже.)
Дело в том, что никто кроме нее не в состоянии предложить стилистику и методы мышления, необходимые для решения столь простого, но и столь запутанного вопроса, как наш.
Учитывая тот безусловный факт, что «ни в одной части живого организма не обнаружено каких-либо признаков действия каких-либо особых сил», все происходящее и в головном мозге и с головным мозгом может быть обобщено и понято только в контексте законов физики.
Да, и нейроанатомия, и физиология, и гистология – драгоценные дисциплины, но все они, по сути, есть филиалы De Rerum Natura, следовательно, подчинены ее правилам и требуют применения особого, принятого в ней метода мышления.
Образчики этого мышления, предельно организованного, но и невероятно свободного, мы видим не только у Эйнштейна, но и у Шредингера, Фейнмана, Планка, Хокинга.
Таких образцов более нет нигде, ни одна из наук не предлагает столь совершенных инструментов научного мышления, как это делает теоретическая физика.
Вероятно, это произошло потому, что именно она имеет дело с фактами и реалиями, не требующими вообще никакой деликатности, никаких поправок на чувства, никаких связей с надуманными понятиями типа «этики», «корректности» или «веры».
Возможно, эти понятия имеют определенный смысл, но они всегда блокируют интеллектуальный поиск. Именно физика наилучшим образом демонстрирует преимущества их полного отсутствия.
Opportune, высочайшие авторитеты De Rerum Natura весьма резко предостерегали от применения этих методов «вне физики».
Макс Борн (1882–1970):
«Мы должны также заботиться о том, чтобы научное абстрактное мышление не распространялось на другие области, в которых оно неприложимо. Человеческие и этические ценности не могут целиком основываться на научном мышлении».
Борн, в этой очень искренней сентенции, вероятно, руководствовался страхом причинить существенный вред имиджу человека, который под лупой науки выглядит далеко не столь величественно, как бы ему самому хотелось.
Виктор Фредерик Вайскопф (1908–2002) повторяет за Борном:
«Чувства без знаний неэффективны, знания без чувств – бесчеловечны».
И это тоже верно. И тоже очень метко.
Ну что же. Тем больше оснований применять эти методы.
Ergo, вернемся к теме разума палеоантропов.
Существенная переоценка и сакрализация понятия «разум» без всякого понимания, что же такое «разум» и чем он отличается от сознания, мышления и интеллекта, вносит в этот вопрос существенную путаницу.
Данное понятие (в его неверном, «пафосном» понимании) грубо контрастирует с образом существа, жизнь которого ничем, кроме совокуплений, голода, страха, пожираний друг друга и поиска падали, т. е. абсолютной биологической «животности», не была наполнена в течение (почти или более) двух миллионов лет.
Тем не менее, нет никаких веских оснований отказывать homo erectus в «разуме», если придерживаться не пафосного, а строгого научного понимания сущности этого незатейливого продукта работы головного мозга.
Repeto, человек уже встал на задние конечности и освоился на них, приобретя характерные особенности тазового пояса. Он уже освободил передние конечности и ими изготавливал некие орудия, отчасти компенсировавшие отсутствие у него полноценных клыков и когтей. Его мимическая мускулатура (судя по конструкции лицевого черепа) была богата и тонкоуправляема, т. е. это существо, несомненно, могло улыбаться.
При этом не следует забывать, что поедание самками homo своей плаценты (после родов) было, вероятно, такой же пищевой и поведенческой нормой, как и у прочих млекопитающих (Griffin D., Novick A. Animal Structure and Function, 1970).
Сомнения в разумности палеоантропов базируются на очень сильном желании современного человека дистанцироваться от этих существ и иметь с ними как можно меньше общего. Чувства понятные.
Наличие homo erectus в портретной галерее предков существенно девальвирует сияние нимбов, складки тог, кружева, латы и прочие аксессуары фамильных полотен человечества. Чертовски неприятно обнаружить, что блистательный ряд рыцарей, богов и философов начинается со стайного животного, специализацией которого была детритофагия[15 - Поедание органических продуктов разложения, падальщичество. – Прим. ред.] и каннибализм.
С «обезьяньим фактором» человечество, стиснув зубы, кое-как смирилось под натиском Дарвина, Хаксли и Геккеля.
Отстоящая на 8-10 миллионов лет некая теоретическая «обезьяна» (тогда еще было неизвестно имя dryopithecus proconsul major) являлась, конечно, очень болезненным обстоятельством, но, в силу своей абстрактности и временной удаленности, не таким постыдным, как совсем недавний «палеоантроп».
Opportune, настойчивость, с которой декларируется происхождение «человека от обезьяны», в принципе, не совсем корректна. Обезьяна – это не предок, а лишь «страница эволюционной биографии»; homo есть результат долгого эволюционного процесса, в котором, со времен протерозоя, в качестве «прямых предков» фигурировали самые разные организмы, от звероящеров до первых плацентарных.
Археология и палеоантропология сделали достаточно много, чтобы конкретизировать образ этого существа и стиль его жизни. Пришло понимание того, что не только физиологическая родословная непрерывно восходит к обычному животному (палеоантропу), но и моральная, вероятно, тоже. И столь же непрерывно.
Нomo erectus – это уже не абстрактная «обезьяна». Это – homo.
Данный факт ставит под сильное сомнение фактор врожденности «нравственного закона», «совести», «веры», «стыда» и других игрушек человечества.
Последним бастионом сопротивления реальности «низкого биологического происхождения» человека стало козыряние т. н. разумом.
Объявив себя единственными его обладателями на планете и отчасти неверно реестрировав его формальные признаки, люди не заметили, как в разряд тех, кто его категорически лишен, зачислили и собственных предков.
В качестве очень слабенького объяснения этому парадоксу была прочерчена некая демаркационная линия «до разума» и «после» него.
Сравнительно легко согласившееся на свое «обезьянье» происхождение человеческое сообщество было готово насмерть стоять за уникальность своего «разума».
Первая схватка человечества с наукой по этому вопросу произошла в то время, когда Чарльз Дарвин опубликовал теорию эволюции.
На стороне оскорбленного человечества выступил анатом, теолог и линнеевский кавалер сэр Ричард Оуэн (1804–1892).
Илл. 13. Р. Оуэн – английский зоолог и анатом.
Вспомните страсть, с какой он отстаивал наличие хотя бы некоторых анатомических различий меж мозгом животного и мозгом человека.
Оуэн был превосходным анатомом и понимал наличие крепчайшей связи меж любым свойством организма и анатомией.
Он понимал, что любое уникальное качество, любая исключительная функция должны иметь то или иное анатомическое воплощение. Без этого воплощения они остаются мифом столь же бездоказательным, как и миф о «душе».
Тогда поводом для его баталии с ранними дарвинистами стал гиппокамп, но этим поводом могло быть все что угодно, как позднее стала «полушарная асимметрия» или плотность веретенообразных нейронов.
На всякий случай напомню ту ситуацию: сэр Ричард Оуэн анатомировал мозг обезьяны и по каким-то трудно объяснимым причинам не обнаружил у нее гиппокамп.
(Существует две версии этого «необнаружения». Возможно, Оуэн просто солгал из самых лучших побуждений, надеясь своей подтасовкой спасти имидж человека как существа уникального. Но возможно, препарат мозга обезьяны, с которым он работал, просто был недостаточно «сгущен» двухромокислым калием, и структуры при секционировании смешались и заплыли.)
Так или иначе, но публичной реакцией самого Оуэна на «необнаружение» этой ключевой структуры мозга у обезьяны – было безудержное ликование.
Его чувства понятны.
