Леди, которых не было

скачать книгу бесплатно

Леди, которых не было
Мария Неверова

Может ли материнская любовь спасти монстра Франкенштейна? Может ли женская дружба помешать Дракуле добраться до намеченной жертвы? Может ли тяга к знаниям юной девушки повлиять на эксперимент, в результате которого на свет появляется Хайд? Героини этой книги – зеркальные отражения героев классики мировой литературы: готических романов "Франкенштейн, или Современный Прометей", "Дракула" и "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда".

Мария Неверова

Леди, которых не было

Современная Пандора

В Англию, м-с Сэвилл

3 августа. 17..

С нами произошло столь странное событие, что, возможно, ты мне не поверишь, и решишь, что твой бедный брат совсем потерял рассудок, запертый среди жестоких льдов в погоне за открытием, ослепившим его. Сама моя мечта первым достичь полюса, раскрыть секрет, что влечет к себе магнитную стрелку и, быть может, даже достичь страны, скрытой за льдами и снегами и поражающей воображение своими богатствами, неизвестными доселе человечеству, сама по себе является дерзкой идеей, граничащей с безумством.

Но я просто обязан написать тебе о приключившейся с нами истории.

Порой я и сам не доверяю своему разуму; мы лежим в дрейфе уже несколько дней, и бескрайние поля неровного льда, пугающие своим равнодушием и белизной, угнетающе действуют на мой рассудок. Мы вошли в область льда еще в прошлый понедельник (31 июля.) и потихоньку, с опаской продвигались вперед по свободному проходу, который нам едва оставлял, почти сомкнувшийся вокруг корабля лед. Но вскоре из-за густого тумана, который делал наше положение еще более опасным, нам пришлось лечь в дрейф и надеяться на перемену погоды.

Сегодня около двух часов дня туман рассеялся, и мы увидели бескрайнее ледяное поле, которое заставила нас еще сильнее ощутить всю печаль и безысходность нашего положения. Но недолго мы предавались этим чувствам – странное зрелище привлекло наше внимание. Примерно в полумиле от нас мы увидели пару низких саней, запряженных собаками и мчавшихся с юга на север, прямо на нас; в первых санях, управляя собаками, сидело существо, подобное человеку, но гигантского роста, вторыми же санями управляла фигура куда меньшего размера, на фоне гиганта казавшаяся ребенком. Это зрелище было изумительно еще и потому, что мы были уверены, что на многие мили вокруг не было и быть не могло не только поселений, но даже и просто твердой земли.

Скованные льдом, мы следили за санями в подзорные трубы, пока сани не подъехали столь близко, что и невооруженный человеческий глаз смог бы рассмотреть их во всех деталях.

Нетрудно вообразить мое изумление, когда я понял, что одна из фигур, более маленькая и хрупкая, – принадлежит женщине, ловко управляющей санями. Только представь, милая сестра, – это была женщина!

Другая фигура определенно была мужской и обладала внешностью столь пугающей, что я даже отшатнулся от испуга, но вскоре смог справиться со своими чувствами и даже поприветствовать подъехавших вплотную к кораблю странников. Женщина тут же вежливо ответила мне по-английски, хоть и с иностранным акцентом. Она попросила разрешения подняться на борт вместе со спутником, чтобы переночевать с комфортом, раз уж случилась такая удача. Мужчина хранил молчание и старался прятать лицо, и я понимал это его стремление.

Я не нашел причин отказать странной паре незнакомцев и тут же пригласил их на корабль. Моя команда, столь же снедаемая любопытством, как и я, не стала роптать. Никто из них не вспомнил примет о женщинах на корабле, никто не выразил обеспокоенности пугающей внешностью гиганта, что поднимался к нам на борт, даже собаки, которых пришлось загнать в трюм и накормить, не доставили никому неудобства. Воистину, любопытство – невероятная страсть человечества!

Мы отнесли вещи наших гостей в небольшую каюту, где была пара кроватей. Я так и не узнал, кем приходятся друг другу путешественники, но боялся показаться навязчивым и бестактным. Я планировал уточнить это в беседе за ужином, но хотя меня и пугала внешность нашего гостя; наиболее вероятным мне казалось, что он приходится если не мужем, то братом своей спутнице.

Я пригласил гостей поужинать в свою каюту, надеясь поскорее узнать ту невероятную историю, что привела их на эти льдины. Бесхитростная, но горячая и сытная корабельная еда явно порадовала наших гостей. Для начала я узнал, что женщину зовут Виктория, а мужчину – Адам. С последним мы завели простую вежливую беседу, и я поразился, насколько приятен в общении человек, чья внешность вызывала у меня такое отторжение; я был практически очарован и не замечал, сколь пугающи его мертвенные глаза и странная, неестественная мимика. Он разделался с ужином куда быстрее нас с Викторией, что и не удивительно при его габаритах, и тут же попросил у спутницы разрешения выйти на палубу, очевидно чувствуя себя стесненным в моей небольшой каюте.

Его обращение с Викторией, все их разговоры тогда казались мне невероятно странными. Адам вел себя словно прилежный и уважительный сын, но выглядел гораздо старше и внушительнее своей спутницы – она же отвечала ему, словно любящая мать. Как же это удивляло меня тогда, и каким же правильным кажется сейчас!

Адам ушел, и какое же разочарование я почувствовал! Я жаждал интересного рассказа, но разве мог я тогда предположить, что просить о разговоре нужно эту задумчивую женщину. Надеюсь, ты не сочтешь меня грубым, но разве не часто бывает, что жены не знают цели своей поездки с мужем, а сестры ни слова не могут рассказать о научных изысканиях братьев? Если бы тебя кто-то пытался бы допросить о том, чем занят твой брат, разве ты смогла бы рассказать больше того, что я плыву на корабле на север? Пока я предавался печали и сомнениям, Виктория сама начала разговор.

– Вы, наверное, хотите узнать, кто мы и почему путешествуем по столь недружелюбным местам? – Она посмотрела на меня с почти незаметной усмешкой, словно догадывалась, как выглядит в моих мыслях. – Я вижу в вас знакомый огонь познания, а потому с удовольствием поделюсь с вами своей историей. Верить мне или нет – выбор за вами.

Мы говорили несколько часов подряд, но я чувствовал, что мог бы слушать ее рассказ днями напролет, если бы ей вздумалось быть более многословной. Я решил записывать ее историю, и Виктория лишь улыбнулась на это. Я уверен, ты с интересом прочтешь эту рукопись, и сам я, если выживу, буду с восторгом перечитывать ее, хоть и слышал всё это из ее уст, видел, как озаряется светом или горькой улыбкой ее лицо и как движутся, словно испуганные птицы, ее худые, нервные руки.

История Виктории

«Я родилась и выросла в Женеве, в семье именитых граждан республики. Мои предки много лет были советниками и синдикатами; отец снискал уважение своей честностью и усердием, отправляя ряд общественных должностей. Если с чем и повезло злосчастной Виктории, так это с семьей.

Вряд ли описание моего детства будет вам особенно интересно; как и многие женщины моего круга, в детстве я получала хорошее воспитание вместо хорошего образования. Вы можете с легкостью вообразить эти однообразные дни, призванные превратить живого, любознательного ребенка в эталонную леди, чей круг интересов ограничен домашними делами, новой модой на платья для выхода и мнением, которое она производит в обществе. Мне, с детства проявляющей интерес к тому, как устроен этот мир, всё это было особенно в тягость.

Я впитывала те крупицы знаний в точных науках, что мне дозволено было получать, с превеликой радостью и благодарностью. Я была так тиха и прилежна, что получила дозволение проводить время в отцовской библиотеке – отдыхать в тишине, как считали родители и слуги. Но нет, я не отдыхала, я со всей страстью изучала всё, что хоть немного могло приоткрыть для меня тайну устройства нашего мира.

Мне казалось, что само провидение вело меня. Вы можете посмеяться над тем, насколько необразованна я была, но событие, что заставило меня увериться в своем выборе, произошло только и исключительно потому, что моему учению уделяли недостаточно внимания.

Когда мне только исполнилось тринадцать лет, мы всей семьей оказались заперты дождем в гостинице возле Тонона. Я случайно обнаружила сочинения Корнелия Агриппы и была покорена его теориями и стремлениями. Превращение свинца в золото, бессмертие, лекарство от всех болезней. Смейтесь же, ведь это казалось мне истинной наукой, а Парацельс и Альберт Великий стали моими наставниками. И не было никого, кто сказал бы мне, что все эти амбициозные теории давно опровергнуты; все лишь умилялись юной леди, с таким упоением изучающей культуру прошлого. Эта страсть исследователя, столь бурно вступившая в реакцию с детским восторгом, должна была угаснуть в домашних делах, а потом и вовсе исчезнуть после замужества, но и тут судьба вступилась за меня.

Мне минуло семнадцать лет, когда моего брата определили в университет города Ингольштадта, чтобы тот завершил обучение и ознакомился с зарубежными обычаями. О, как же я мечтала быть на его месте! Мой брат, мой дорогой Эдвард нисколько не был склонен к наукам; для него учение в университете было лишь закономерным этапом, ступенью ко взрослой жизни. Для меня же – недостижимой мечтой. Мы выросли вместе, а потому Эдвард, мой милый добрый Эдвард, мог без труда понять мои настроения и переживания, он знал о моих мечтах и стремлениях, а потому смог совершить чудо. Он уговорил отца и маму отпустить меня с ним и под его присмотром, чтобы я могла посещать университет вольной слушательницей, что хоть и остается до сих пор дерзким новшеством, но уже тогда вполне было возможно.

Здесь мне стоит сказать пару слов об Эдварде, ведь именно он сыграл ключевую, можно сказать, роковую роль в этой истории. Пусть вас не смущает, что я зову его братом; мы лишь выросли вместе, кровного родства меж нами нет. Мои родители мечтали воспитывать сына и наследника, но долгое время только я оставалась их единственной радостью. В одном из путешествий, коими было наполнено мое детство, мы всей семьей проводили неделю на берегу озера Комо. Доброта моих родителей часто приводила их в хижины бедняков, где они пытались помогать страждущим по мере своих сил. В один из дней их внимание привлекла особенно убогая хижина. Отцу пришлось отлучиться по делам в Милан, а мать, взяв меня с собой, посетила этот дом, где все кричало о крайней нищете. В этой хижине жил крестьянин с женой, согбенные трудами и заботами, и пятеро их детей. Всему семейству приходилось довольствоваться скудными крохами. Но один ребенок привлек внимание моей матери – белокурый мальчик, который словно сошел с рождественской открытки. Четверо других детей были черноглазыми и крепкими, и на их фоне этот светлый и хрупкий ребенок выглядел неземным существом, ангелом, что решил осенить своим присутствием эту лачугу.

Заметив удивление и восторг моей матери, крестьянка рассказала ей печальную историю этого ребенка. Этот светлый мальчик был не их родным сыном, а наследником миланского дворянина. Крестьянка стала его кормилицей, ведь мать мальчика умерла в родах. Его отец, итальянец – причем из той породы людей, что помнили о былом величие Италии – вступил в ряды бунтовщиков, боровшихся за свободу своей славной родины. Это его и погубило; кормилица так и не узнала, был ли он казнен или так и остался гнить в застенках, но в один момент крестьянка лишилась работы, а мальчик, которого она растила, – семьи.

Когда отец вернулся из Милана, он увидел в нашем дворе милейшего ребенка, с которым играла его дочь. Пусть крестьяне и крепко любили своего воспитанника, но без колебаний отдали его богатой покровительнице, зная, что даруют ребенку судьбу неизмеримо лучшую, чем вырасти с ними в голоде и нищете.

Так Эдвард Лавенца стал членом нашей семьи, моим братом и всеобщим любимцем. Мы выросли вместе, разница в возрасте у нас была менее года. Эдвард всегда был терпеливее и рассудительнее меня, а я поражала его неожиданными наблюдениями и остроумными замечаниями. Я всегда отличалась особенной страстью, и моей семье несказанно повезло, что эта необузданность была направлена на познание физических тайн мира, а не на детские шалости или девичью влюбленность. Эдвард же всегда мог обуздать мой порывистый нрав, а наша свадьба казалась всем делом заведомо решенным, особенно когда родился первый из моих родных братьев и острый вопрос с наследником фамилии разрешился сам собой.

Вот потому родители и не стали противиться просьбе брата отпустить меня с собой в путешествие. Наверное, сейчас вас мучают вопросы. Почему, столь нежно отзываясь о своем женихе, я путешествую с другим мужчиной? И как вообще столь неприметная история детства связана с путешествием по арктическим снегам? Уверяю вас, скоро вы всё поймете и поразитесь, насколько важны были все эти, казалось бы, глупые девичьи пустяки.

Путь в Ингольштадт, хоть и был долог, пролетел незаметно, скрашенный интересной беседой. Но сам университет принял меня недружелюбно. Когда мы вышли из экипажа, нас провели в квартиру, где нам предстояло жить, с двумя раздельными комнатами, разделяемыми дверью с замком-щеколдой с моей стороны, и с единственным ключом от входной двери, который был торжественно вручен Эдварду. Наутро мы отправились вручить рекомендательные письма и сделать пару визитов одним из главных профессоров. Только ради меня мой милый Эдвард решил зайти не только к преподавателям гуманитарных и юридических наук, которыми интересовался он сам, но и к мастерам естествознания, которых так жаждала увидеть я. Но встречи эти до сих пор болью отзываются в моем сердце.

Господин Кремпе, профессор естественных наук, поначалу и вовсе не обращал на меня внимания, приняв за безмолвную спутницу, которую юный студент не смог оставить в одиночестве, но определив, кто в действительности настаивал на встрече с ним, поднял меня на смех после несчастной минуты разговора. Я аккуратно поведала ему о моих увлечениях алхимией и трудами разоблаченных ученых прошлого. Господин Кремпе, по натуре своей резкий и грубый человек, не только раскритиковал – что было совершенно справедливо – мое невежество в естествознании, но сделал это своим главным аргументом против женского учения, колко высказавшись о неспособности девичьего разума отделить правду ото лжи, а науку от сказки.

Его слова чуть было не отвратили меня от посещения лекций, но столь длинный путь не мог быть проделан зря.

На следующий день я появилась в аудитории господина Вальдмана, профессора химии, человека более учтивого, чье лицо выражало величайшую доброту на протяжении всей лекции. Он без презрения говорил об ученых прошлого, отмечая их смелость и трудолюбие, и рассказывал о чудесах современной науки, которые затмевали для меня блеск дивных идей алхимиков прошлого и наполнялась не только знаниями, но и гордыней, замешанной на обиде. Моя душа рвалась вперед – если наука уже столько многого добилась, я пойду дальше, я открою неизведанные силы, приобщу человечество к неизведанным тайнам природы. Но всё очарование этим человеком резко померкло, когда я поняла, что являюсь для него не больше, чем невидимкой, бестелесным духом, предметом обстановки.

Я посещала лекции, никем не замечаемая. Студенты обходили меня стороной, лекторы не задавали мне вопросов, столкнувшись с трудностями, я была вынуждена разбираться сама без надежды на добрый разговор с наставником. Даже списки необходимых приборов и книг, были для меня сложной загадкой, требующей трудоемкого и терпеливого решения. Но я не сдавалась; пусть у меня не было поддержки и наставлений, но каждый вопрос без ответа, каждый взгляд сквозь меня подогревал во мне жгучую обиду, что не позволяла мне сдаться даже в минуты полного отчаяния.

Химия в самом широком смысле стала практически единственным моим занятием. Я посещала лекции, усердно читала обстоятельные труды современных ученых и даже бесстрашно экспериментировала, чем нередко пугала Эдварда, который заходил проведать свою сестру. Я делала успехи, хоть мне и не с кем было ими поделиться и обсудить мой дальнейший путь. Но это была не просто тяга к знаниям – это была тяга к открытиям. Вы, как никто другой, должны понять меня – ведь вы тоже отказались ходить уже изученными путями и пытаетесь приоткрыть завесу неизведанного. Даже без поддержки и помощи, упорно занимаясь одним предметом, человек обязательно достигнет в нем успеха. Я полностью отдалась своим научным изысканиям и к концу второго года смогла, некоторым образом, усовершенствовать химическую аппаратуру, что избавило меня от статуса невидимки и даже принесло мне признание и уважение в университете.

Обида и гордыня перестали терзать меня, и я даже уже была готова вернуться домой, где стала бы терпеливо дожидаться, когда мой милый брат закончит свою учебу. Но тут и произошли события, которые непосредственно привели меня сюда.

Несмотря на моё увлечение химией, одним из предметов, особенно занимавших меня, было устройство человеческого тела. Да-да, вопросы бессмертия и изучения жизненного начала в широком смысле так и не были мной заброшены, несмотря на мое разочарование в алхимии. Я изучала физиологию в дерзкой надежде найти ответы.

Я поняла, что чтобы найти причину жизни, нужно изучить смерть. Мне необходимо было наблюдать процесс распада и гниения тела. Пусть во мне не было страха пред сверхъестественным, но был страх перед осуждением обществом. Я научилась сбегать через окно под покровом ночи так, что и самые бдительные соседи не смогли бы ничего заметить и решить, что под предлогом ученичества я провожу свои дни в развлечениях с любовником или других недостойных увеселениях. Я проводила свои ночи куда непригляднее – в склепе, наблюдая, как превращаются в тлен прекрасные человеческие тела. Ужасное зрелище! Но именно оно явило мне свет идеи столь очевидной и простой, что я до сих пор не могу понять, как после стольких великих исследователей, именно мне выпала честь сделать это открытие.

Вам может показаться, что всё это бред больной женщины. Но всё, что я рассказываю вам, так же истинно, как то, что я стою на корабле, затерянном среди льдов. Мои усилия, нечеловеческий труд и бессонные ночи были вознаграждены, тайна зарождения жизни поддалась мне.

Что может быть проще и банальнее – женщина даровала жизнь! Но каким способом! Я сумела открыть, как оживить безжизненную материю. Я была в полном изумлении, в моих руках было то, к чему стремились величайшие умы от начала времен.

Я вижу, как загорелись ваши глаза; вы хотите мне верить, обстоятельства нашей встречи убеждают вас в правдивости моих слов, но не меньше вы хотите, чтобы я поведала вам подробности раскрытой мною тайны. Этого не будет, и вскоре вы поймете, почему я так ревностно храню этот секрет.

Безмерная власть вскружила мне голову. Я знала, как оживить безжизненное тело, и сразу же дерзко решила, что сумею вдохнуть жизнь в сложный организм, подобный мне и вам. Я приготовилась ко множеству трудностей, ведь даже простейший химический опыт оборачивался задачей титанической без наставника или друга, без материалов и оборудования. Но вдохновение открытия гнало меня вперед, и даже страх неудачи не могли заставить меня отступиться. Так я приступила к созданию человеческого существа. Очень быстро пришлось мне отринуть стыд и признать, что моим детищем должно стать мужскому существу. Сбор миниатюрных частей существенно замедлил бы меня, я приняла решение создать гиганта мощного телосложения, около восьми футов роста, а таковые части тела найти куда проще мужские, чем женские. Пожалуй, не пойди я на поводу своей поспешности, не стоять мне здесь перед вами.

Я могла победить смерть, создать новую породу людей, а со временем и давать новую жизнь тем, кто был обречен. Весь мой дух велел мне забросить лекции и письма родных, посвятить всю себя моему открытию, но я знала, что – увы! – такая роскошь, доступная каждому студенту, была не для меня. Если бы хоть кто-то заподозрил, что не университетские занятия занимают мои дни, мне пришлось бы попрощаться с Ингольштадтом. Я мило приветствовала Эдварда, выходя из комнаты по утрам, писала нежные письма родителям, прилежно посещала лекции, но всё свободное от необходимых условностей время я посвящала работе. Я побледнела и исхудала, я пугала своим видом моего милого брата – но не сдавалась.

Я потратила пару месяцев на сбор материалов и приступила к работе. Вы можете представить, что за материалы могли мне понадобиться, и содрогнуться от ужаса и омерзения, но тогда меня переполняло предвкушение. Я видела лишь свою цель, я без содрогания касалась мертвой материи, без смущения притрагивалась к сокровенным частям человеческих тел, обворовывала склепы, врала и притворялась наивной помощницей беспутного студента, чтобы получать необходимое в анатомическом театре.

Промелькнуло лето, осень; лишь холодной зимней ночью у моих ног лежало бездыханное, но цельное тело, в которое я была готова вдохнуть жизнь. За окном завывала вьюга, когда моё существо открыло свои тусклые пугающие глаза. Оно дышало, дергалось, издавало невнятные звуки. Оно было ужасно. Я даровала ему черные волосы, жемчужно-белые зубы, соразмерные части тела и красивые черты, но это сделало его только отвратительнее. Ужасным был сам этот контраст правильных черт с мертвенными водянистыми глазами, сухой кожей, туго обтянувшей все его жилы, странными дергаными движениями и гортанными звуками, что он бессознательно издавал.

Меня охватил леденящий ужас; я хотела бежать, закрыть свою каморку и никогда не возвращаться, вернуться домой и забыть всё это, словно случайный кошмар. Я так ждала этого момента, но испытала лишь отвращение – вот какова переменчивая натура человека! И в этот самый момент лишь одно воспоминание остановило меня от бегства. То были слова моей матери. Когда родился мой долгожданный брат, она, увидев ужас, с которым я взглянула на младенца у нее на руках, решила подготовить меня к той судьбе, которая, по ее твердому убеждению, неотвратимо ждала меня.

Моя мать со всей своей мудростью ласково мне сказала, что однажды мне доведется взглянуть на своё дитя. Он будет ужасен и будет издавать странные звуки, его кожа и сморщенное лицо будут пугать меня и вселять отвращение, но вместе с тем он будет беспомощен и будет жаждать моей любви, он будет моим ребенком, моим величайшим творением. Я не почувствую любовь в ту же секунду, лишь ответственность и немного облегчение; любовь придет много позже, но обязательно придет. О, как мудра она была в тот момент! Но разве могла она хотя бы предположить, когда, при каких пугающих обстоятельства мне вспомнятся ее слова и удержат меня от бесславного побега.

С внутренним содроганием я прикоснулась к этому существу; оно ответило мне омерзительной улыбкой, темной щелью расколовшей его сухое лицо. Тогда я обняла его, издавшего невнятный неосмысленный возглас.

Этот возглас, вкупе с предыдущим пугающим шумом разбудил моего милого брата, который к той зиме начал спать всё беспокойнее, взволнованный моим слабым здоровьем и нарастающим истощением. Тихий стук в запертую дверь, что разделяла наши комнаты, напугал меня даже больше, чем неразумный гигант, затихший в моих объятиях. Но если и было что-то, чего бы я всей душой не желала допустить, так это лжи моему дорогому брату.

Я собралась с духом, отошла от своего творения и решительно открыла дверь. Я увидела страх и негодование, когда мой Эдвард заметил незнакомого, еле прикрытого тряпицами мужчину в моей комнате, и не знал, что думать, спасать ли меня от преступника, злонамеренно пробравшегося в мою обитель, или же укорять меня за бесчестную измену. Я бросилась ему в ноги, умоляя выслушать меня, и мой милый Эдвард согласился. И его вера в мой разум и в чистоту моих помыслов, как и всегда, была велика и непоколебима, а потому, выслушав мой рассказ, он безоговорочно доверился мне и пообещал поддерживать меня и оберегать мой секрет.

Шли недели, зима сменилась прекраснейшей весной. Сказавшись больной, при полном покровительстве Эдварда, я проводила все дни рядом со своим творением, обучая его и заботясь о нем. Хотя он и был поначалу беспомощным младенцем, он учился и развивался куда быстрее, чем самый талантливый ребенок. Я показывала ему, что есть свет и огонь, холод и снег, как восходит солнце, как течет вода – всё вызывало у него восторг и благодарность. Он внимательно смотрел на меня и старался копировать каждый жест – и уже через неделю ел самостоятельно, аккуратно и даже несколько элегантно. Мы выходили на прогулки под покровом тьмы, и его неверные шаги вскоре сменились поразительной нечеловеческой силой и ловкостью.

Я не была уверена, будет ли способно говорить существо, издающее столь грубые гортанные звуки, а потому колебалась, следует ли учить его говорить. А потому первые слова моё творение произнесло без какой-либо моей помощи, старательно растягивая сухие губы. Когда же я стала обучать его, о более благодарном ученике невозможно было и мечтать. Когда Ингольштадт утонул в нежных весенних цветах, мой великан уже бойко говорил на французском и английском и с моей заботливой помощью постигал свою первую книгу.

Возможно, вы осудите мой выбор, но первой книгой, которая должна была бы повлиять на мировоззрение моего детища, я избрала трагедию «Отелло». Не потому, что испытываю к ней какое-либо особое отношение среди всех произведений человеческой культуры, но лишь потому, что именно эта пьеса сильнее всех могла бы отозваться в душе моего творения. Я хотела, чтобы он узнал, что многие люди будут смотреть лишь на его внешность, презирая и ненавидя его, не дав и шанса явить им свою душу и свои поступки. Я должна была показать ему жестокость нашего мира. Но одновременно с этим мне хотелось, чтобы он понял, что есть и другие, те, кто не судит лишь по виду, те, кто замечает доброту и знания, кто примет его, несмотря на его отталкивающую наружность.

Я вижу по вашему удивленному взгляду, по тому, как вы настороженно прислушиваетесь к происходящему на палубе, что вы уже догадались, о ком я веду речь. Да, вы совершенно правы. Я назвала своё детище Адамом, и, пусть мы не родня по крови, честно стала ему самой заботливой и добродетельной матерью.

Скрывать мой, как я могла уже с гордостью заявить, успешный эксперимент, уже не представлялось возможным. Родители писали мне письма, пропитанные нежным беспокойством, и с каждым разом всё сильнее желали приехать проведать свою ослабевшую от учения дочь, и только заверения Эдварда, что я вот-вот встану на ноги, сдерживали их заботливый порыв. Но всё же скрываться дольше не имело смысла. Как я уже говорила, я уже успела, несмотря на все преграды, снискать некоторое уважение и теперь с нетерпением желала с триумфом вернуться в университетское общество. Не только ради собственной гордыни, но и ради Адама, которому должно было общаться с людьми и без боязни видеть свет дня.

Самым большим моим страхом было недоверие. Я боялась, что меня поднимут на смех, выставят лгуньей или же неразумной девицей, уверившейся в своих фантазиях. О, как я была глупа! Бояться следовало именно веры!

Научное сообщество настороженно приняло Адама. Поначалу его и правда посчитали ряженным негодяем, который вознамерился обвести ученых мужей вокруг пальца. Но его нечеловеческая сила и скорость, его тело, с кожей различной по оттенку и упругости, а также совершенно невероятные результаты медицинских экспериментов вскоре убедили даже самых недоверчивых скептиков, что перед ними не обычное человеческое существо.

Мы с Адамом наслаждались популярностью. Новость о необычном существе еще не покинула Ингольштадт, но нам хватало и местной славы. Адам получил возможность вести беседы с мастерами словесности, истории и юриспруденции, с которыми он мог говорить на темы, неинтересные его увлеченной естествознанием матери. Ко мне же выстраивались очереди из студентов и профессоров. Все как один мечтали узнать секрет искры жизни. Мне хватило разума не поддаться слепому триумфу и молчать, делясь лишь крупицами знаний, непригодных для повторения эксперимента.

Я надеялась, что новость о моем открытии достигнет сильных мира сего, и тогда я смогу рассчитывать на собственную лабораторию и обширные средства, что позволит мне продвинуться дальше и вовсе победить болезни и смерть. Не собирать безжизненные тела, но отогнать смерть от еще живущих, а потому обреченных на нее. Я хотела принести вечное благоденствие и мир. Сильные мира сего узнали об этом, но использовать моё открытие они планировали совершенно другим способом.

Бесконечное число безропотных солдат, которые будут вставать после смерти и вечно приносить богатство и славу своим господам – вот что они видели, глядя на Адама. Если и интересовались они здоровьем и благоденствием, то лишь для себя, чтобы простой люд так и остался в болезнях и бедности, безропотно подчиняясь воле господ. У меня, выросшей среди вольных нравов Швейцарии, где слуги в богатой семьи были не рабами, но родными и любимыми членами семьи, такие идеи вызывали злые и бессильные слезы. Сам же Адам для них был лишь монстром, которого не жаль было разрезать на кусочки, если моих слов и инструкций будет недостаточно. Они не видели в нем человека, не видели искру жизни – лишь эксперимент и будущую выгоду.

По счастливой случайности благодаря нашей с Адамом уже неискоренимой любви к ночным прогулкам мы смогли подслушать подобный разговор двух высокопоставленных особ, собиравшихся добиваться встречи со мной, и той же ночью бежать из Ингольштадта.

С тех пор мы в бегах. Я вижу, грусть омрачила ваше лицо, но эта жизнь не так плоха, не нужно сочувствия. Мы останавливаемся в разных местах – иногда в заброшенных хижинах, а иногда в оживленных городах, где легко затеряться и где приходится искать работу, чтобы обеспечить своё выживание. Бывают целые месяцы спокойствия; однажды мы почти год жили в небольшом городке, я оборудовала мастерскую, где всё так же трудолюбиво шла к своей цели и исследовала жизнь и смерть. Адам же обжился в городе, очаровав жителей своей грамотной и интересной речью так, что те перестали замечать его внешнее уродство. Я даже сумела отправить письмо моему милому брату и виделась с ним, будто случайно проездом оказавшимся в том городке.

Сейчас мы тоже бежим – наш план состоит в том, чтобы пройти льдами вдоль материка, таким образом, запутав наши следы, и вернуться к людям в неожиданном даже для нас самих месте. Адам ловко охотится и добывает рыбу, а меня годы нашего бегства сделали столь неприхотливой, что меня нисколько не смущает подобный рацион. Даже если лед под нами треснет, я знаю, нечеловеческие силы моего детища не дадут нам погибнуть.

На этом и заканчивается моя история. Верить мне или нет, решать только вам; в любом случае уже завтра я исчезну из вашей жизни. А единственное, о чем я вас попрошу – отправить письмо моему Эдварду в поместье Лавенца на берегу озера Комо, что отошло ему в наследство по закону австрийского правительства. Напишите ему, что я жива, что я всё ещё нежно люблю его и надеюсь на новую встречу, пусть даже тайную и мимолетную».

Ты прочла этот причудливый рассказ, Маргарет. Думаю, ты была столь же поражена, как и я, когда записывал слова этой невероятной женщины. Но я никак не могу передать через слова ни то, какой надеждой и жаждой открытий горели ее глаза, ни то, какой внутренней силой было переполнено ее истощенное тело. Ее рассказ звучал правдоподобно и стройно, а самое главное – само доказательство ее слов ходило по моей палубе. Ее история объясняла и ужасающий вид ее спутника, и его почтительное нежное отношение, и само то, как оказалась столь странная пара в столь странном месте.

Когда же Виктория закончила говорить, я, пораженный ее историей, задал лишь один вопрос, не дававший мне покоя с тех самых пор, как я понял, кем же является Адам. Я поинтересовался, не просило ли ее детище создать других людей его вида и породы, не страдало ли от одиночества и инаковости. Виктория улыбнулась мне и покачала головой.

– Какой странный вопрос, Уолтон. Никогда бы я не позволила своему дитя почувствовать себя одиноким и отверженным, никогда бы не сказала и не стерпела грубого слова о его наружности, – ответила мне Виктория. – Адам знает, как появился на свет, но также знает, что обладает душой и разумом, неотличимыми от человеческих, и в своем благородстве и милосердии имеет даже больше прав зваться человеком, чем те, кто злонамеренно гонится за ним.

Вот так закончился наш разговор. После этого я с некоторым волнением вышел на палубу. Я переживал, как бы моряки с их грубыми нравами и резкими словами не повздорили с Адамом, чья внешность могла оттолкнуть и разозлить их. Но каково же было моё удивление, когда я услышал смех и беззлобные подначивания. Матросы устроили соревнования, проверяя силу и ловкость своего нового товарища, и радостными возгласами приветствовали победы Адама. Они не скупились на похвалы и, казалось, уже перестали замечать ужас, что наводила мертвенная внешность нашего гостя. Я почувствовал радость, и вера в людей затопила моё сердце.

4 августа.

Сегодня с утра Виктория Франкенштейн и ее пугающий спутник, что получил библейское имя Адам и по всем человеческим законам также должен носить фамилию Франкенштейн, покинули корабль и направились дальше в соответствии со своим планом. Я надеюсь, что опасности минуют их, и Виктория сможет снова увидеться со своими родными. Надеюсь, и что Адам найдет своё место в этом мире. Надейся и ты со мной.

Мы всё еще окружены льдами, что, конечно, благоприятно для посетивших нас беглецов, но опасно для нас самих. Холод всё усиливается, непроходимые нагромождения льда грозят нам смертью, а среди команды начинаются волнения.

6 августа.

К полуночи лед вскрылся, и, дождавшись утра, мы начали медленное продвижение на Север. Я не знаю, увижу ли тебя еще хоть раз, милая Маргарет. Чем дальше мы заходим, тем больше опасностей нас подстерегает и всё более призрачным кажется моё возвращение в родную Англию.

30 августа.

Окруженные недружелюбным льдом, мы всё же находили способы медленно продвигаться на север, но и это небольшое везение закончилось. Ледяные глыбы снова сомкнулись вокруг корабля, ежеминутно угрожая нам мучительной гибелью. Ты знаешь, я считал, что для меня смерти подобно вернуться, бесславно сбежав, не достигнув цели и не принеся человечеству никакой пользы своим унылым существованием. Но вместе с тем мне не дает покоя ответственность; мне страшна мысль, что лишь из-за моей безрассудной затеи может погибнуть столько людей.

Теперь я также ежедневно думаю о судьбе Виктории. Обладающая столь ярким умом, столь благородными помыслами, она вынуждена бежать и скрываться. Принесло ли ее открытие ей счастье? Принесло ли оно успокоение?

5 сентября.

Ты знаешь, что меня беспокоила вероятность мятежа. Так вот, это случилось. Несколько матросов сегодня с утра попросили дозволения войти в мою каюту, объявив себя депутацией от всей команды. Экипаж опасается, что, как только во льду откроется проход, я прикажу вести корабль к новым на север, обрекая нас всех на неминуемую гибель, а потому матросы пришли просить меня дать слово, что, если судно освободится из ледяного плена, я безотлагательно поведу его на юг.

Я не нашелся, как их отговорить. Их просьба была справедлива и обоснована стремлением любого существа к жизни, я же в многочисленных раздумьях растерял весь свой безрассудный пыл. Тяготы ли севера изменили меня, или так повлияла на меня печальная и загадочная история, что я для тебя записал, – не знаю. Я дал своё слово.

7 сентября.

Во льдах появился проход. Я сдержал слово; мы идем на юг. Я отступился от своей дерзкой мечты, но я не ощущаю печали или отчаяния. Я счастлив, что вскоре смогу увидеть тебя, дорогая сестра, и чувствую, что еще найду способ принести пользу человечеству.

Леди и вампир

Часть первая. Дневник Джейн Харкер

Дневник Джейн Харкер

3 мая.

1 мая в 8 часов 35 минут вечера покинула Мюнхен и прибыла в Вену рано утром на следующий день. Будапешт не посмотрела, побоялась, но судя по тому, что мне довелось увидеть из окон поезда и вокзала, это очаровательный город. У меня появилось чувство, точно я покинула запад и оказалась на востоке, что изрядно добавило мне волнения.

Поезд выехал своевременно и прибыл в Клаузенберг после полуночи. Хотя мне и было известно об этом заранее, как только я сошла с поезда и столкнулась с темнотой чужого города, то вспомнила о своих сомнениях и страхах, которые, впрочем, тут же отринула. Я остановилась на ночь в гостинице «Руаяль», где попробовала вкуснейшего цыпленка – местное оригинальное блюдо со специями и красным перцем, что носит название «паприкаш» или «паприка».

(Примечание: спросить рецепт. Даже если не соберусь готовить сама, Мина точно заинтересуется этим блюдом.)

Хочу отметить, что уже второй раз мои познания в немецком, как бы скудны они ни были, оказывают мне большую услугу. Первый раз они стали последним аргументом, что убедил мистер Хаукинса доверить мне это задание, дать мне шанс доказать, что несмотря ни на что, я смогу справиться с любой работой, что может выпасть на долю британского юриста. Теперь же эти познания выручают меня здесь.

Надеюсь, что не менее полезными окажутся и те подготовительные действия, что я предприняла, чтобы изучить эти места и доказать свою квалификацию и преданность делу, ведь каждая мелочь может пригодиться при дальнейшем общении со здешними заказчиками. Тем более мне, хотя Мина и просила так не говорить, дабы не расстраивать ни себя, ни ее.

Так, я узнала, что интересующая меня область лежит на крайнем востоке страны, на границе трех областей: Трансильвании, Молдавии и Буковины, посреди Карпатских гор; и это всё, что мне известно точно, так как область эта дикая и малоизученная, а потому подробной географической карты ее не существует и местоположение «Замка Дракулы» пока остается для меня тайной. Тем не менее, я смогла установить, что упомянутый графом почтовый город Быстриц вполне существует. Также я узнала, что та область, где я сейчас нахожусь, населена секлерами, а помимо них Трансильванию населяют саксонцы на севере, валахи на юге и мадьяры на западе, и что секлеры утверждают, будто произошли от гуннов. Я нахожу это правдивым, ведь страна была населена гуннами до того, как ее завоевали мадьяры. Также интересны и утверждения исследователей о том, что здешние места стали колыбелью легенд и суеверий всего мира. Если это так, то как же я завидую этим простым людям, которые живут столь спокойной и тихой жизнью, что вынуждены придумывать себе предания о страшных существах и мистических ужасах, чтобы разнообразить свой быт.

Я плохо спала и видела какие-то страшные сны. Может быть, то сказалось нервное настроение, что одолевает меня в этой поездке, а может, завывания собаки под окном или острые специи «паприки». Заснула я только под утро, но зато столь крепко, что пришлось с полчаса стучать в дверь.

(Примечание: взять также рецепты блюд, поданных на завтрак помимо уже известного мне «паприкаша». Чтобы не забыть, запишу: мамалыга, имплетата.)

Мне пришлось поторопиться с завтраком; я думала, что опоздаю на поезд, который должен был отходить за несколько минут до 8-и. Но, когда в половину восьмого я примчалась на станцию, выяснилось, что поезд отправится лишь через час. Возможно, чем дальше к Востоку, тем менее точны поезда. Зато неточность местного транспорта с лихвой компенсируется красотой пейзажа.

К вечеру, почти не выбившись из расписания, мы добрались до Быстрица. И сам город, и гостиница «Золотая Корона», которую так рекомендовал в своих письмах граф Дракула, полностью очаровали меня своим старинным видом, который так сильно отвечал моему страстному желанию увидеть всё, что может дать мне верное представление об этой стране. В гостинице навстречу мне вышла пожилая женщина в национальном костюме с белой юбкой и двойным цветным передником, что убедительно свидетельствовало: меня определенно ожидают. Но она так настороженно и даже неодобрительно оглядела меня, что я тут же засомневалась в своей догадке. Но всё же, уточнив моё имя, она слабо улыбнулась и послала человека за оставленным для меня письмом.

Думаю, хозяйка гостиницы, знавшая лишь фамилию будущего гостя, ожидала встретить мужчину. Похоже, здесь видеть молодую девушку, путешествующую в одиночку, да еще и получающую письма от некоего графа, еще более странно и подозрительно, чем на моей родине, безусловно, уже вступившей в новую эпоху.