Сети и слёзы

never

Сети и слёзы

Пролог.

В прибрежной деревушке Гринфорест наступило утро. Туман, окропивший траву росой, сиял в лучах солнца, еле пробивавшихся сквозь влажную пелену. Я стояла на своем привычном месте на окраине, где поле встречалось с лесом, и чувствовала, как ветер треплет мои выгоревшие волосы и играет складками простого платья. Под ним скрывалась худощавая, но крепкая от работы фигура. Мое лицо с веснушками и глазами цвета мокрого песка всегда выглядело здесь чужеродно, а нос с аристократичной горбинкой и вовсе казался насмешкой над грубыми, обветренными лицами местных. Я будто бы не отсюда, хоть и родилась здесь.

Моряки, которых попутный ветер заносил в наш порт, романтизировали его, называя «райским местом». Их слова вызывали во мне испуг: если это Рай, стоит ли ради такого рая вести праведную жизнь в угоду Богу?

Моя жизнь протекала на отшибе, где поле сходилось с лесом, а люди были настолько редкими гостями, что соседями мне казались только белки да ежи. Иногда наведывался рыжий кот, растолстевший на рыбе, ворованной у моряков. Похожий на меховую шапку с хвостом, он семенил по тропинке, и мы никогда не обменивались ни лаской, ни даже взглядом. Но с самого начала я чувствовала необъяснимую связь с этим рыжим призраком. В его наглой самостоятельности сквозило что-то неуловимо родственное. В позах, во взгляде, скользящем мимо, я узнавала то же упрямое нежелание подчиняться, что носила в себе.

Народ здесь суров, и чтобы жить с ними, нужно играть по их правилам. Юная худышка не могла быть равноправной участницей общества; рядом с бородатыми великанами я была котенком среди своры диких псов. Меня спасала лишь репутация деда. В прошлом – самый успешный китобой, гроза морей. Но этот Морской Волк продал душу моей бабушке, променяв весь мир на деревушку, зажатую между скал и моря. Все вокруг твердят о ране, о потере ноги, о мести русалкам. Но я знаю: настоящая причина была не в море. Она жила в маленьком домике у леса и пахла полевыми цветами.

Мой дед, неукротимый исполин, оказался пленён. Пленён одной-единственной хрупкой женщиной. Он говорил, что любое долгое путешествие, любая суровая погода могли ее убить. И он сделал свой выбор. Без колебаний. Предпочел ее покой – своей свободе. Променял океаны на крошечный садик, а команду матросов – на роль хранителя.

А потом ее не стало. Бабуля умерла, рожая моего отца. Море забрало у деда брата, а любовь – жену. Его огромное, выстраданное сердце перешло ко мне.

Говорили, я ее вылитая копия. Когда он смотрел на меня, то, должно быть, видел в ней продолжение. Я стала живым напоминанием о самой большой любви в его жизни. Его «маленькая жизнь». Дед души во мне не чаял, и его обожание было не сюсюканьем, а глубочайшим, почти благоговейным уважением. Видевший весь свет моряк, склонялся перед моими детскими рассуждениями. Человек, которого боялись, слушался моих слов.

Он показал мне, что настоящая сила мужчины – не в том, чтобы подчинять, а в том, чтобы оберегать и боготворить. Что женщина может быть центром вселенной для самого великого человека.

Но лишился карьеры после нападения русалок. По их вине многие моряки не возвращались домой, а дети оставались сиротами. Дед рассказывал, как эти безжалостные твари напали на него в море; в тот день он потерял не только брата, но и ногу, всю оставшуюся жизнь прожил с болью от ампутированной конечности и с грузом вины за гибель младшего брата.

Живя в прибрежной деревне, я слышала лишь байки старых рыбаков о том, как подводный народ беспощадно топит суда и убивает моряков. Для них люди были лишь добычей. Наверное, только этот страх и останавливал меня от рыбалки на мелководье. Приходилось закидывать сети у самого берега, чтобы хоть как-то прокормиться.

И вот, подойдя к тому месту, куда я забросила сети, я почувствовала внутри мерзкое, давящее чувство. Живот скрутило от предчувствия беды. Я поняла, к чему оно было.

Вдалеке я увидела нечто, не свойственное здешнему пейзажу. Барахтающееся в сетях существо сперва было невозможно разглядеть. Огромный рыбий хвост, длиной почти в два метра, извивался, бил по воде, издавая громкие шлепки. Чешуя блестела на солнце, словно голубой жемчуг, ослепляя меня и не давая разглядеть пленника полностью. Я не видела такой морской твари никогда.

Стоя по колено в воде, я не решалась подойти ближе, лишь наблюдала издалека. Но прежде чем я решила позвать старших, существо успокоилось. Обмякнув, оно оперлось на «руки» и подняло голову. Копна длинных голубых волос спадала на плечи и лицо. Голубые, выразительные глаза были отчетливо видны на заплаканном мужском лице – осознанный, почти человеческий взгляд ярко контрастировал с гримасой абсолютного ужаса. Его пухлые губы дёргались от обиды, а голос срывался от страха и унижения.

– Не убивай меня, прошу, пощади, я умоляю тебя! – почти истерично крикнул он.

Я застыла. Это был русал. Почти все его тело было опутано сетями; в панике он лишь сильнее в них увяз. Волны выталкивали его к берегу, делая положение еще более уязвимым. Но, глядя на его опухшее от слез лицо, я ощутила, как внутри все сжалось. Он испытывал страх – так же, как и те, кого убивал его народ. И он знал наш язык. Несмотря на дрожь, в тембре его голоса была странная, текучая мелодичность. Говорил он с непривычным акцентом, растягивая гласные и спотыкаясь о согласные, точно человек, говорящий сквозь воду. И этот человеческий звук, рождавшийся в глотке подводного хищника, парализовал меня сильнее, чем вид его хвоста.

Вдруг рухнула вся простая и страшная картина мира, которую мне внушали с детства. Твари не говорят. Не плачут. Не просят о пощаде. А это – просило. И от того, что привычная реальность дала трещину, стало по-настоящему страшно.

В голове метались мысли. Разум твердил, что он не заслуживает спасения, что это ловушка, что на его совести сотни жизней. Но его глаза, красные от слез и оттого еще более выразительные, смотрели прямо мне в душу. Они выворачивали наизнанку все чувства, рвали сердце болью, что градом катилась по его юному лицу.

Я вытащила нож и крепко сжала рукоять. Разум кричал: «Убей!»Но, сделав шаг, я почувствовала отвращение к себе. Убить?Разве я способна на это? Он был монстром, но я – нет. И если единственным моим достижением в этой жалкой жизни станет не добыча или уважение, а кровь перепуганного юнца – тогда я и вправду хуже любого чудовища. Лучше уж навеки остаться никчемной дурнушкой-рыбачкой, чем стать убийцей.

Медлить было нельзя. Кровь ударила в голову; я уже не различала шум в ушах и плеск волн. Перед глазами стоял лишь его взгляд, полный ужаса и мольбы. Мой второй шаг был нерешительным. Когда я приблизилась, русал с паникой уставился на нож, пытаясь отползти в море. Но измученное тело не слушалось, а я даже на расстоянии видела, как у него стучат зубы.

Тошнотворное чувство скрутило живот. Оно было настолько инородным и противным, что казалось – я гнию изнутри. Но я человек. И жить, и умереть я хочу по-человечески. Если суждено погибнуть, спасая русала, – что ж, пусть. Зато совесть останется чиста.

Едва эта мысль сформировалсь, дьявольское чувство внутри утихло. Я не убийца. Во мне есть сострадание. Все эти мысли о мести и насилии – не мои, а навязанные дедом и деревней.

Я кинула ему нож и быстро отошла к берегу.

– Выберись сам и уплывай.

Неуклюже поймав клинок, он с недоумением посмотрел на меня, затем быстро разрезал сети. Уже было собрался кинуть нож обратно, но я жестом остановила.

– Оставь себе. И уплывай, пока тебя не увидели.

Русал замер. Его голубые глаза, все еще влажные, смотрели на меня с немой благодарностью. Он медленно опустил нож, словно боясь ловушки, кивнул и, прижав клинок к груди, как драгоценность, быстро нырнул. Хвост, сверкнув на солнце, мелькнул в воздухе и исчез в глубине.

Вода сомкнулась над ним. Наступила тишина, нарушаемая лишь плеском волн. Я стояла на берегу, чувствуя, как сердце колотится, готовое вырваться из груди. Руки дрожали. Что, если он вернется? Приведет других? Что, если я совершила ошибку, которая обернется бедой для всей деревни?

Но вместе со страхом в душе оставалось и странное облегчение. Его лицо, его глаза, полные ужаса и боли, не отпускали меня. Он был не монстром из баек, а живым существом, способным чувствовать и просить о помощи.

Сети были пусты. Они болтались на воде, порванные и бесполезные. Я знала: ближайшие дни будут трудными. Картошка – вот все, что у меня осталось. Ни рыбы, ни улова. Два, может три дня придется питаться ею одной.

Я опустилась на песок, чувствуя, как тяжесть выбора давит на плечи. Сети были моим способом выжить. А теперь… Теперь я сидела с пустыми руками и думала, что, возможно, совершила ошибку.

Но как я могла поступить иначе?

Я встала, отряхнула песок с одежды. Да, я потеряла улов. Да, впереди голодные дни. Но разве жизнь – даже жизнь русала – не стоит больше, чем несколько рыб?

Может, я просто глупа. Может, старые рыбаки правы, и я – наивная девчонка, ничего не смыслящая в жизни. Но в тот момент, глядя в его глаза, я не могла поступить иначе.

Медленно повернувшись, я закинула мокрые сети на плечо и пошла к деревне, стараясь не думать о случившемся. Если бы местные узнали, они назвали бы меня предательницей или сумасшедшей, которая ведется на щенячьи глазки.

Когда я подошла к своему маленькому дому, солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оранжевые и розовые тона. Я остановилась на пороге, оглянувшись на море. Оно было спокойным, будто ничего не произошло. Но я знала: сегодня все изменилось. И, возможно, не только для меня.

Порванные сети волочились позади, напоминая о двух днях картофельной диеты. Я вошла в дом, закрыла за собой дверь. Внутри было тихо и уютно, но в душе оставалось чувство, будто я переступила невидимую грань. И что бы ни случилось, к прежней жизни вернуться уже не смогу.

Море всегда хранит свои тайны. И теперь одна из них навсегда останется со мной.

Са