скачать книгу бесплатно
– Вот всегда так с тобой! – бросила на стол ложку Клара. – Обязательно гадостей наговоришь, настроение испортишь! Как увижусь с тобой, так точно нахлебаюсь отравы. И Татьянка не поедет с тобой в Курск на каникулы! Я не разрешаю! Или у тети Марфы на даче пусть остается, или я с собой ее забираю!
Клара – мать. Ее слово – закон. Стой перед ней и кусай бессильно губы. И так одиннадцать прожитых Эдюлечкой лет, пока, как в поговорке, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Кларе понадобилась срочная операция по удалению желчного пузыря. Нюраня взяла отпуск, приехала к ним в военный городок, помогать по хозяйству и ухаживать за больной. Операция прошла неудачно, возникли осложнения, Клару не выписывали из больницы.
Несмотря на волнение из-за здоровья Клары, двадцать дней, которые прожила у них Нюраня, были для Виталика и Эдика неожиданно приятными. Отец и сын обнаружили, что теща-бабушка вовсе не чудовище, а веселый и умный человек, требовательная и одновременно добрая, интересная собеседница, смелая в суждениях, гордая и самодостаточная. Она вызывала восхищение, потому что раньше им никогда не приходилось близко общаться с личностью подобной цельности и величины. Они в нее влюбились: Виталик отчасти с неуместным мужским подтекстом, Эдик – с мальчишечьим восхищением «мировой бабушкой».
От Клары они свои восхищение и любовь скрывали.
Слабая, дважды прооперированная, Клара ревниво спрашивала во время посещений в больнице:
– Вы хорошо питаетесь? Мы семья гурманов, – говорила она матери. – Ты их нормально кормишь? Я-то готовлю вкусно, а ты никогда не умела.
Нюраню не трогали ни шпильки дочери, ни ее болезненный вид:
– Вы не гурманы, а обжоры. Как водка, табак могут стать зависимостью, так и чрезмерная еда. Тебе, кстати, пропишут диету при выписке. Не будешь соблюдать – новых операций не избежать. Оставят желудок размером со столовую ложку, и будешь, гурманка, сидеть на манной каше и овсянке всю оставшуюся жизнь.
Клара в семье была царь, бог и воинский начальник, а теща-бабушка чихала на ее власть, играючи доказывала абсурдность тех или иных поступков, суждений своей дочери. Виталик и Эдик никогда не осмеливались перечить «начальству», а бабушка Нюра, Анна Еремеевна, не прогибаясь, насмешничая над дочерью, никогда не упрекнула зятя и внука в холопской покорности.
Нюране было легко с Виталиком и Эдиком, хотя она скучала без работы.
Виталика она так и не разгадала. Он был хороший и… никакой. Точно боженька, создав праведную душу, забыл вложить в нее хоть крупицу какого-нибудь таланта. Но ведь праведная душа – это тоже большой подарок, далеко не каждому отпущена. Взгляды, которые зять на нее бросал, голодно-мужские, восхищенно-мужские, Нюраню не пугали и не коробили. По специальности она имела дело с женщинами, но насмотрелась на мужиков – супругов рожениц, которые, бывало, в тяжелые роды падали перед ней на колени, рыдали, а через два года, встретив на улице, не узнавали и не здоровались. Мужики под Нюраню нередко подбивали клинья. Но поскольку в гранит забить клин очень сложно, ловеласы довольно скоро собирали инструмент и отправлялись на поиски более податливого материала. Нюраня была убеждена, что приступы мужского восхищения нужно отнести к временному помрачению и во внимание не брать. Она не ставила сознательно крест на своей женской судьбе. Просто ей не встретился человек, который заронил бы в сердце хоть уголек от того пожара, что когда-то запалил Максимка.
Внук Эдик. Не Эдуард и станет ли Эдуардом – неизвестно. «Зови его Эдюлечкой, – требует Клара, – или ты не бабушка!» Пожалуй, она права – Эдюлечка. Очень толстый мальчик. Брюки между жирными, трущимися друг о друга ляжками протираются за неделю. Брюки шьются специального кроя – с треугольными вставками в штанинах, протерлось на внутренней стороне бедер – из припасенной материи новые треугольники втачиваются. От ключиц до локтя – там, где у мальчишек жилистые мышцы, – на пухлой ватной дряблости розовые овражки треснувшей кожи. Такие бывают у беременных на животе при стремительном росте плода. У Эдика – от неукротимого прибавляющегося жирового слоя. Его дразнили, сколько себя помнит, и дразнят сейчас – жиртрест, сало, колбаса, пончик-батончик, толстый-жирный-поезд-пассажирный…
Это был ее внук, ее кровь, потомок. Милый мальчик, который очень любит кушать, заедает свои позоры – внутренний (трусость) и внешний (жиртрест). Нюраня никогда не испытывала жалости к людям, которые подспудно противились изменению своей неудачной судьбы. Если ты хочешь развернуться на сто восемьдесят градусов, я тебе помогу. А если просто трындишь о своих несчастьях и обидах, на самом деле лелеешь их, как нищий лелеет культю, приносящую доход, то я тебе не ассистентка, не слушательница и не помощница. Но Эдик не взрослый человек – одиннадцатилетний пацан. При мамочке-«гурманке» и папочке-добрячке ее внук вполне реально вступит во взрослую жизнь с комплексом заболеваний и рефлексией затравленного трусишки.
* * *
Нюраня хорошо знала мальчиков, умела с ними общаться, ведь долго жила с Мишей и Кешей, пока те вместе с матерью не уехали в Америку.
Юрия Ганича, мужа Тани-Ревеки, после Войны занесло в США, где он неплохо устроился – пианистом в Бостонском симфоническом оркестре. Более десяти лет не оставлял попыток отыскать жену или хотя бы какие-то сведения о ней, слал десятки писем в Советский Союз, ответов либо не получал, либо приходили отписки. Потом через международную коллегию адвокатов нанял юриста, который отправился в Курск и без труда нашел Таню Миленькую, в прошлом Ревеку Ганич.
Это было потрясение – визит юриста. Но еще большее потрясение случилось, когда через год в Курск приехал сам Юра. Встреча была, как выразилась Нюраня, «водопроводной». Плакали все: Таня неудержимо, Юра с нервной икотой, не сдержали слез мальчишки и Нюраня. Ее поразило, что перед поездкой в СССР Юра развелся со своей американской женой. Правда, детей у них не было. Юра развелся только потому, что Ревека не замужем! При этом Юра понятия не имел, как она его встретит, возможны ли вообще отношения между ними – людьми, на долю которых выпало много тяжелых, но разных испытаний, чья жизнь наконец устроена, а сыновья, родной и приемный, как писала в своих осторожных письмах Таня-Ревека, даже думать не хотят о переезде в капиталистическую Америку. Они без пяти минут комсомольцы и свою Родину не продадут.
Юра прожил у них больше месяца, потерял работу и контракты на сольные концерты, которых долго добивался. Все – ради того, чтобы увезти Ревеку и детей в Америку, страну потрясающих возможностей. Вариант остаться в СССР решительно отвергал. До тех пор, пока не встречался глазами с Ревекой – вновь обретенной любовью. Она тоже была готова ехать с ним хоть на край света. Но только вместе с мальчиками, без которых на миллиметр с места не сойдет.
Нюраня, как всегда, много работала, и «капиталистическая пропаганда» прошла мимо ее ушей. Таня-Ревека светилась от счастья, мальчики заобожали «американского папу». Нюраню трижды вызывали в областное управление КГБ, и она писала объяснительные записки – отчеты о поведении американского гражданина Юрия Ганича, проживающего в данный момент в ее доме. Который никакими секретами не интересовался, о военных предприятиях не расспрашивал и прогулок дальше центра города не совершал. При последнем визите в КГБ Нюране намекнули, что хотели бы видеть в ней «честную коммунистку, которая станет рассказывать о положении дел в роддоме». Нюраня в ответ покрутила пальцами в воздухе – очень хотелось скрутить фигу. Сдержалась. Она была стреляный воробей, который без нужды не дразнит ловцов птиц. Вежливо отказалась, но не без ехидства: разве вам не хватает сексотов в нашем учреждении? Ей безо всяких намеков сказали, что ее безответственное поведение повредит в решении вопроса о воссоединении и выезде семьи американского пианиста.
– Мое безответственное поведение, – ответила Нюраня, – повредит жене вашего сотрудника Кравцова… или Кравченко? Не помню. Я тут с вами лясы точу, а у женщины узкий таз и неправильное положение плода. Возможно, уже началась родовая деятельность. Давайте еще поговорим о моем долге коммунистки. Но спасать женщину и ребенка вы отправитесь лично, во главе отдела или всего управления. Я уже ничего не смогу сделать.
Это был блеф. Кравцова или Кравченко лежала в дородовой палате, и до родов ей оставалось еще дней десять. Однако блеф – это оружие опытных игроков. Не только шулеров, ищущих личной выгоды, обманщиков, набивающих свои карманы, но и честных тружеников, которые должны расчищать себе поле деятельности.
Юрий добился от сыновей обещания, что они посмотрят на Америку и там уж решат, просто съездят. Нюраня понимала, что с их отъездом она лишится семьи, что ее шумный дом, куда она, усталая, приходит вечером и получает веселый и радостный прием, превратится в могильный склеп. Но Таня, то бишь Ревека, сыновья Миша и Кеша, которых умница Юра принял едино, – это хорошая и правильная семья. Крепкая семья – большая сила, она может существовать на любой почве, в любых географических условиях – в Сибири, в Африке, на Луне, у черта за пазухой. Важней семьи ничего нет, хотя некоторые неудачники находят смысл жизни в работе, а гении – в творчестве.
Оформление отъезда продлилось больше года – нервной бюрократической волокиты. И помогло Нюране постепенно смириться с потерей. Потом они уехали. «Посмотреть на время» обернулось в «навсегда». Ревека писала регулярно. Ее письма были полны шуток о «загнивающем капитализме» и подспудных намеков о благоденствии. Дом, превратившийся, как и ожидала Нюраня, в холодный склеп, она продала вместе с участком. Купила однокомнатную квартиру в девятиэтажном кооперативе. Больших площадей ей не требовалось – убирать проще, а гостей у нее не бывает.
* * *
– Я должна уехать, – сказала Нюраня Виталику, – мой отпуск закончился. Клара выйдет из больницы через неделю, будет слаба, но постепенно оправится. Я хотела бы взять с собой Эдика. До окончания учебного года еще месяц, в школе можно договориться. Внук проведет у меня лето. Погоди! – остановила она зятя, подняв ладонь. – Не нужно мне говорить о том, как к этому отнесется Клара. Ты глава семьи, твои слово и решение последние и окончательные. Я им подчинюсь, оставив за собой право уважать или не уважать тебя.
– На юге, в Курске, – пробормотал Виталик, – много фруктов и других овощей…
– Очень много, – заверила Нюраня, – и Курск находится в СССР, а не на другой планете.
Доверительный разговор с внуком состоялся в поезде, на вторые сутки, когда Эдик уже остыл от восторга – школу на месяц раньше покинуть, с бабушкой Нюраней ехать в Курск!
Они сидели у окна, играли в подсчитывание на мелькающем пейзаже людей, коров и автомобилей – кто первым заметил. У Нюрани были пять автомобилей, десять человек и три коровы. У Эдика, обладавшего способностью мгновенно пересчитать стадо, были сорок семь коров, двенадцать человек, пятнадцать автомобилей, из которых две легковушки, остальные грузовики. В придачу три козы с серым козлом, пасущиеся на склоне железнодорожной насыпи.
– Сдаюсь! – откинулась на стенку Нюраня. – Ты выиграл.
– Погоди! Еще шлагбаум, три автомобиля, телега…
– Эдик!
– Ну, чего? – Он ерзал в азартном желании победить. Он побеждал очень редко.
– Эдик, я тебя очень люблю!
Толстый мальчик застыл, оторвал взгляд от окна и уставился в столик. С верхних полок свесились головы попутчиц – двух деревенского вида девиц, которые ехали в столицы за большим счастьем.
– Внучек! – продолжила Нюраня. – Я любила бы тебя всякого. Родись ты без ручек или ножек… Ох, как тяжело принимать ущербных младенцев! Я тебя люблю не за тебя, какой ты человек, а потому, что ты моя кровь, как люблю твою маму…
– Ты – маму? – хмыкнул Эдик.
– Конечно! Она же мой единственный ребенок. Я попрошу этих барышень, которые свесили головы со вторых полок, убрать их обратно! – другим тоном, приказным, сказала бабушка.
И девицы исчезли.
Бабушка снова обратилась к нему:
– В медицине рано поставленный диагноз бывает ошибочным и влечет за собой ненужную терапию, то есть лечение. Поздно поставленный диагноз – чаще всего роковой, по сути подсказка для патологоанатома – это те врачи, что исследуют мертвое тело, устанавливают причину смерти. Найти точку между «рано» и «поздно», момент истины – это как схватить жар-птицу за хвост. – Она говорила заумно, для ребенка непонятно. Потому что волновалась. Нюраня редко волновалась. – Эдик, внучек! Подними голову, посмотри на меня. Не стесняйся спросить, зачем я тебе все это рассказываю.
Голову он не вскинул, но глаза поднял:
– Зачем?
– Потому что ты еще очень мал для решений. Было бы тебе хотя бы тринадцать или четырнадцать. Нужно решить…
– Что?
– Остаешься жирным туловом с колбасными конечностями или превращаешься в настоящего сибиряка. У тебя по конституции скелета все задатки.
– В сибиряка – это как?
– Это в могутного мужика, сильного, гордого и спокойно-смелого.
– Какое я имею отношение?
– Прямое. Ты сибиряк по крови. Сложись история по-иному, моя мама, Анфиса Ивановна Медведева, по роду из Турок, сейчас отправляла бы тебя в ночное на луга у Иртыша. Знаешь, что это?
– Нет.
– Ночью коней пасти. Лето. Днем жара, ночью прохлада. Великая река. Огромный луг. Кони всхрапывают, им ноги передние связали, чтобы не убежали далеко. Вокруг луга лес – темный, высокий, от ветерка перешептывается. В лесу сейчас собралась нечисть: лешие, ведьмы – колдуны и колдуньи с ними товарами обмениваются. Колдунам травки заветные от разных хворей ведьмы приносят, а они в ответ жуткое: ноготь мертворожденного дитяти… Эдик! Все это сказки. Никаких колдунов у нас не было. Но ведь так нервы щекочет! Горит костер, мальчишки картошку пекут. Нас, девочек, не пускали. Нам приданое готовить – вышивать крестиком. Завидно девчонкам, Эдуард! Из перекормленной телесной массы, которую ты из себя представляешь, из прибитого самомнения еще не поздно выскочить. Это момент истины, между диагнозами. Решение принимаешь ты, но помни, что я тебя буду любить при любом решении. Выскочить будет трудно, но ничто стоящее легко не дается.
– Пацан, соглашайся! – свесилась с левой верхней полки косматая девичья голова. – Я не поняла, про что, но убедительно, как «ТАСС уполномочен заявить…».
– Я бы, сдохнуть, согласилась, – с правой полки вынырнула вторая девушка. – Мне бы такую бабушку!
Нюраня улыбнулась, когда Эдик поднял голову, распрямил жирные плечи и с достоинством сказал:
– Вас, девушки, никто не просил вмешиваться!
Ему было очень трудно первый месяц. Отчаянно, постоянно хотелось есть. Он привык получать на завтрак каши, в которых крупинки гречки или риса плавали в растопленном сливочном масле, плюс бутерброды с колбасой и с сыром. А теперь на завтрак горстка творога и чайная ложка меда. До двенадцати часов, когда можно съесть вареную рыбу и немного салата из капусты с ранней редиской, ни крошки в рот. На обед – жидкий овощной супчик сварить. Он сам варил себе сиротскую еду – бабушке было некогда, она только ужин готовила – кусок нежирного мяса и опять-таки овощи. Он и хотел бы наесться до отвала, да нечего было – в кухонных шкафах и холодильнике пусто, разве что морковку погрызть. Три занятия физкультурой – пробежки вокруг квартала утром и вечером плюс приседания, отжимания, подтягивания перед обедом. Когда он бегает, над ним окрестные девчонки смеются. Есть чему – синий спортивный костюм обтягивает тело, и видно, как трясутся-колышутся его жиры.
– Стыдно, говоришь? – переспрашивает бабушка Нюраня. – Стыдно – это хорошо. Стыд лечится, а бесстыдство неизлечимо. Покажи им язык или дулю.
– Что?
– Здесь популярную композицию из пальцев называют не фигой, а дулей. Отжаться от пола получается? Или подтянуться на перекладине?
– Пока нет, но уже двадцать приседаний без передышки.
– Прогресс налицо.
У бабушки была большая медицинская библиотека. Какие книги он рассматривал? Не про кожные болезни, понятно, а про женские дела.
Пришла раньше обычного, заглянула ему через плечо, спокойно сказала:
– Это классические роды, хорошая картинка появления головки и постановки рук акушерки. Мне было… лет четырнадцать? почти как тебе… когда впервые на родах ассистировала. Марфа тяжело рожала Митяя.
– Бабушка Марфа дядю Митю?
– Именно. Мы ее ноги привязывали в растопырку… Пойдем мясо жарить, я тебе расскажу. Прибился к нам доктор Василий Кузьмич, мой первый учитель и крестный от медицины…
Какая другая бабушка станет малолетнему внуку рассказывать про этапы родовой деятельности и про муки бабушки Марфы (вот бы никогда не подумал!), которая чуть не померла, рожая дядю Митю, а потом про то, как ее женские внутренности и наружности при свете керосиновых ламп зашивали? У него была мировая бабушка!
Через месяц ноющий голод отступил, и он сбросил два килограмма. Бабушка отвела его в секцию бокса. У бабушки полгорода в знакомых – тетеньки, которые у нее рожали, потом привели к ней своих дочерей и невесток, внучек.
Тренер Сергей Юрьевич при виде рыхлого Эдика забегал глазами, заэкал:
– Анна Еремеевна, я вам, э-э-э, конечно, по гроб жизни, э-э-э, но детская секция уехала в летний пионерлагерь, я, э-э-э, тренирую юношей…
– Сергей Юрьевич! Это мой внук! Мы уже сбросили пару килограммов и подкачали икроножные мышцы. Процесс пошел, но далее знания у меня отсутствуют. Согласитесь, нелепо мне осваивать спортивную науку, когда есть вы. Надо вылепить из него соответствующее возрасту гармоничное спортивное тело. Научить его не бояться удара, не бояться драки или, точнее, вести бой. Вы работаете в две смены? Отлично! Эдуард будет приходить к вам утром, на обед возвращаться домой. В котором часу вечерняя тренировка?
– В пять, э-э-э…
– В пять он снова будет в зале. Я понимаю, что Эдуарду потребуется специальная программа занятий, я готова ее оплатить.
– Да разве в деньгах дело? – перестал экать Сергей Юрьевич. – Разве я с вас возьму? Но у нас тут не детский сад! У него ж наверняка одышка! Три раза подпрыгнул – и одышка, пять раз скакнул – и сердце лопнуло!
– Не сгущайте красок! Одышка естественно. Эдик научился контролировать частоту пульса, он его прекрасно чувствует и знает, когда надо сменить ритм. Осведомлен о работе сердечно-сосудистой системы. У моего внука есть цель. Ему нужно помочь. Я именно к вам пришла за помощью как к специалисту! Не привела бы я единственного внука на погибель! Если вы отказываетесь, если вы не способны… Извините за беспокойство! Пойду к тренеру по плаванию. Хотя в бассейне воспитать бойцовские качества проблематично.
– Не надо в бассейн, – смирился тренер. – Ради вас, Анна Еремеевна… Пацан, – повернулся он к Эдику, – ты готов?
– Да!
В телефонных разговорах с родителями Эдик не рассказывал о своих тренировках, о преображении, которое с ним происходит. Отделывался общими фразами: у меня все нормально, питаюсь хорошо, фруктов ем от пуза, до начала учебного года домой не вернусь, и не просите.
В конце августа за ним приехал отец.
Виталик не узнал сына – это был другой мальчик. Похудевший, вытянувшийся, еще полноватый, но не обрюзглый. Изменения, конечно, на пользу. Но как относиться к иным переменам, Виталий не знал. Сын не просто повзрослел: из толстого неловкого мальчишки он превратился почти в подростка, который держится просто и уверенно, смотрит прямо, разговаривает, не спотыкаясь от стеснительности на каждом слове. Из-за контраста с прошлым и настоящим казалось, что в манерах сына появились и нахальство, и бравада, и самоуверенность, граничащая с вызовом.
– Что ты все косишься на него? – спросила теща. – Как наша «гурманка» отнесется к тому, что сыночек сбросил лишние килограммы, понятно. Впадет в истерику, и вой будет стоять – уши зажимай. Но ты-то сам? Что про сына своего думаешь?
– Он похож на спортсмена.
– До настоящего спортсмена ему, пожалуй, еще далеко.
– Я не про достижения. У нас был один офицер, после института, два года служил. Маленький, корявенький – ничего особенного. Съездил в отпуск, вернулся – не узнать. Грудь колесом, ходит-светится. Спрашиваем: женился, девушку завел, наследство получил? На все ответ – «нет» и хитрая улыбочка. Потом узнали – он в отпуске участвовал в открытом московском международном марафоне, обошел всех чемпионов и занял первое место.
– Я не поняла: это сравнение – в пользу Эдику или в укор?
– Сам не знаю. Непривычно: вдруг вместо маленького слабого сына самодовольный парнишка.
– Ты определись, потому что без твоей поддержки Эдику трудно будет противостоять Клариному натиску. Она ведь обязательно попытается снова превратить его в покорный жиртрест. Виталий! Все очень просто, отбрось интеллигентские рефлексии. Скажи себе: «Я уважаю своего сына!» А еще лучше – скажи ему это лично.
На обратном пути отец и сын на несколько дней остановились в Ленинграде.
Бабушка Марфа всплеснула руками:
– Эдюлечка! Ты ли это?
– Я, но уже не Эдюлечка. Эдуард, можно просто Эдик.
Еще до встречи с бабушкой Марфой он увиделся с сестрой Татьянкой, Соней и Маней. Раньше, когда девочки называли его Эдюлечка (или Пупсик), он слышал в их голосах насмешку, очень обидную.
– Ну, ты даешь! – восхитилась Татьянка.
– Это уже не Эдюлечка, – покивала Соня.
– Эдуард в чистом виде, – подтвердила Маня.
– Попрошу не принижать моего родного брата! – сказала Таня. – Эдуардище!
Бабушка Марфа тоже не скупилась на похвалы:
– Какой рослый! Стройный! Не узнать! Тебе ж только в ноябре двенадцать, а все шестнадцать можно дать.
