скачать книгу бесплатно
– А к твоим товарищам?.. Будем называть их однокурсниками.
– Насколько я знаю – нет. Но... – Снова пауза. – Могу с уверенностью сказать это только про двух человек.
– Речь идет о твоих близких, так надо понимать?
– Называйте их... недалекими.
Скобликов подметил одну особенность в речи суггестора. У Филиппа Берча было любимое словосочетание. Обычно он заканчивал им какой-нибудь вопрос. Вот и сейчас он добавил: «Так надо понимать?»
Что такое гипноз, он знал, но затруднился бы сформулировать определение. Поэтому отдал инициативу Берчу: пусть сам и отвечает на свой вопрос. Тем более, как разобрался Виктор, такова и была задумка этого человека.
Гипноз (от греческого hypnos) – это искусственно вызываемое сноподобное состояние человека и высших животных, при котором торможением охвачена не вся кора головного мозга, а отдельные ее участки; так называемые сторожевые пункты сохраняют возбудимость, обеспечивая контакт загипнотизированного с раздражителями. С наступлением наиболее глубокой, так называемой парадоксальной фазы торможения, когда слабые раздражители (например, слово) действуют эффективнее сильных (например, боли), наблюдается высокая внушаемость.
– А что такое гипнопедия?
– Может, тот же гипноз, только на жаргоне?
– Да, немного похоже. Но это слово означает обучение во время сна. Причем естественного сна. – Берч не стал лезть в дебри вопроса еще и по той причине, что экспериментальные данные указывали на то, что гипнопедия не могла заменить естественный педагогический процесс. Однако... черт знает этих русских! Они могли продвинуться в вопросе далеко вперед и сохранили все в тайне.
* * *
Филипп Берч испытал жутковатое чувство, читая строки из книги Дэвида Зельцера «Знамение». Он в ту пору делал ремонт в квартире – собственными руками, не доверяя строителям, руководствуясь правилом: «Если хочешь, чтобы все было хорошо, сделай это сам». Накрытый полиэтиленовой пленкой диван стоял посередине комнаты на боку и по высоте не уступал барной стойке. Широкая полированная спинка послужила отличной полкой, на которой Берч разложил нехитрую закуску, сок, водку, белое вино. Сбив в шейкере коктейль, он налил напиток в высокий стакан и выпил его, не отрываясь. Целый стакан «гремучей смеси», общий градус которой приближался к тридцати. В голове зашумело, но позыва сотворить еще одну порцию у Берча не было. Им овладело состояние, которое продолжится двадцать или тридцать минут. И он всегда дорожил этим. Он открыл первую страницу, находясь за импровизированной стойкой, и прочитал первые строки новой книги, осилить которую запланировал в течение недели. Он даже не предполагал, что к утру следующего дня (тот день катился к закату) перевернет последнюю страницу «Знамения»...
«Молодой астроном в обсерватории Кейп Хэтти сидел ошеломленный. Он спохватился слишком поздно, и фотокамера была бессильна запечатлеть случившееся: расщепление трех созвездий, в результате чего появилась сияющая звезда. Частицы вещества из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело. Оно становилось все ярче, и созвездия задрожали, а может быть, просто задрожал окуляр – у астронома от обиды затряслись руки.
Он боялся, что оказался единственным, кто видел это...»
С тех пор Берч часто обращался к тексту «Знамения», каждую строчку которого мог процитировать даже разбуженным среди ночи. Он не считал роман Зельцера шедевром, но в мистическом плане остальным подобным книгам до него было далеко.
Прошли годы. Он пересмотрел свои позиции, однако по отношению к книге, которая произвела на него неизгладимое впечатление, так или иначе повлияла на его судьбу, оставался «жестким» консерватором. Он ни при каких обстоятельствах не смог бы поменять свои позиции.
Филипп Берч позавтракал чуть пережаренной, как он любил, хрустящей ветчиной, залитой парой яиц, выпил чашку крепкого кофе с сахаром, начал разгадывать кроссворд, – пару лет тому назад его в это время суток можно было застать за чтением новостей. Одна привычка сменила другую, и теперь свежие новости Берч черпал из эфира, включая радио в автомобиле на информационной волне.
* * *
– ...Ты знаешь причину, по которой был закрыт проект? – продолжил Берч.
– Нам сказали, что рамки координационного совета, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам, и руководители не смогли соблюсти секретность.
«Как робот», – не мог не заметить Берч.
– Ну а если перевести это на «нормальный» язык? Вырази эту фразу своими словами.
Виктор в свою очередь задумался над формулировкой Берча. Но натурально забуксовал.
– Рамки... совета... разошлись по политическим векторам...
Эти слова засели в нем крепко, решил Берч, и, похоже, он не понимает их смысла. Неужели ни разу не пытался проникнуть в суть? Ведь это заноза в мозгу. Если ты не полный дебил, то постараешься избавиться от нее. Это все равно что неразгаданная загадка; ответ близко, очень близко, он вызывает зуд во всем теле, но в руки не дается. Что, что это?
Стоило проверить догадку, пронзившую его собственный мозг, и Берч повторился:
– Итак, проект закрыт. Директор школы призвал вас приготовиться к тому, чтобы... – Берч плавным жестом рук активизировал пациента.
– Чтобы мы приготовились к тому, что нас могут нанять конкуренты создателей проекта.
– Что это значит? – не сдавался Берч.
– Ну, мы могли оказаться на стороне противников военной разведки.
– И, тем не менее, выполнять приказы ваших работодателей.
– Да. Нам так сказали.
– А причина, по которой проект затрещал по швам, тебе неизвестна?
– Я уже говорил об этом.
– Пожалуйста, повтори.
– Рамки координационного света, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам...
У Берча на языке вертелся вопрос: не хотелось ли его подопечному расшифровать несложный в общем-то смысл этой фразы? Но он не стал торопиться по той причине, что эта фраза и ему тоже казалась инструкцией. А точнее, той частью, которую менять запрещено. На ней стоял невидимый атрибут «скрытой секретности», что не позволяло получить к ней доступ. Но почему? Для чего ставятся ограничения? Ответ прост: чтобы никто не смог изменить инструкцию. Но Берч был из той категории людей, кто мог взломать защиту. И снова он не стал торопиться. Он должен хорошенько подумать, семь раз отмерить, как говорят русские, и только потом резать.
То, над чем он размышлял более или менее понятным языком, Сонни Новелле Берч предоставил «на подносе из тумана». «Блоки» – это запоры на пути другого гипнотизера. Они затрудняют перепрограммирование субъекта, выяснение причин его поведения и самого факта его предыдущего программирования гипнотизером. Берч был уверен, что, скорее всего, блоки наполовину стерты временем – они не так долговечны. Берч отмел факт «забывчивости» или «небрежности» безымянного коллеги. Он выявил следы блоков, которые зачастую называли «замками» или «блокировками». О них говорил сам факт весьма болезненных процедур с субъектом.
Но больше всего в «тумане» психолога Сонни Новеллу заинтересовали «ворота» и «ключи». Они формируются суггестором для скрытой коммуникации с реципиентом. Так вот, «ворота» – это достижение глубинного контакта с клиентом, а «ключи» – это введение его в нужное измененное состояние и вызывание к исполняемым действиям. Сонни ухватил поначалу окончание формулировки – вызывание к исполняемым действиям, а потом и начало ее – введение в нужное измененное состояние. Два действия, а по сути – одно. Человек, определенная часть мозга которого закрыта на замок, при открывании замка меняется в такой степени, что готов исполнять волю суггестора или того человека, имя которого суггестор вложил в код «замка».
Что касалось тактических приемов гипнотизера, например, манеры и последовательность беседы, они Сонни интересовали постольку-поскольку.
* * *
Филипп Берч преподнес догадку как тщательно проанализированный аргумент. У него это здорово получалось. Никто, даже сам Берч, если бы ему довелось сделать запись, а потом просмотреть ее, не заподозрил бы его в экспромте. Собственно, ничего предосудительного в этой речи, произносимой без подготовки, не было. Наоборот, он мог бы и не скрывать своего озарения, но тогда тот же Сонни заподозрил бы его в игре: экспромт от аналитика – это что-то невероятное. В общем и целом Филипп Берч подвергал себя этаким психологическим пыткам, которые указывали на него как на человека в себе неуверенного, раз от раза.
К тому же он не мог допустить, чтобы его некоторая некомпетентность вылезла наружу. А заключалась она в следующем: слово «эврика» нынче было не в ходу, и если спросить любого продвинутого грека, как будет по-гречески: «Ух ты!» или там: «Ничего себе!», то получишь ответ: «Эврика!». Берч – психиатр по призванию, психоаналитик – по принуждению. Его мозг – процессор, и никаких там внезапных прояснений.
– Ну что же, – продолжил Берч тему, – я отвечу на ваш вопрос. – В такие моменты он выглядел важным на все сто процентов. – Конечно, трудно допустить мысль о «Спартаке».
– Что, простите?
– «Спартак», – повторил Берч. – Есть такая книга. Есть такой фильм. Есть такой термин. («Уже есть», – про себя добавил Берч, с головы до ног покрывшийся озарениями). Кто такие гладиаторы Спартака? – спросил он и сам же ответил, небрежно скривившись: – Восставшие рабы. Бунтари. Я не случайно помянул этот термин. Бунтарь – протестант по сути, призывающий к ломке старого. Он хорошо известен русским. Нам с вами – тоже. Хотя бы потому, что мы не только изъясняемся по-русски, но порой и думаем на этом языке. Ну не знаю, как вы, а я... В общем, крепостные крестьяне вооружались вилами, на них же поднимали помещиков, жгли помещичьи усадьбы. Выпускниками секретной школы станут десятки потенциальных диверсантов. Большинство из них примет нормальную, мирную жизнь, единицы сгорят.
– Спрос рождает предложение? – высказал предположение Новелла.
– Не всегда так. Порой – наоборот. Не думайте, Сонни, что я увожу вас в дебри. Если вдуматься, то для чего вообще рождаются и существуют тайные проекты, подобные «Инкубатору»? Ведь тайна, как и правда, имеет один существенный недостаток: она всплывает. Иногда поздно и в непристойном свете. А что, если руководители проекта не задавались подобными вопросами? Я снова возвращаюсь к смуте, этой ГКЧП на современный лад. Представьте себе ситуацию, когда нужно поднять народные массы, причем их самые молодые слои. Агитировать какую-то прослойку молодежи – это всегда заметно, долго, наказуемо и зачастую бесполезно. Дубы, – Берч постучал по столу, а потом себе по голове, – звук одинаковый. Стимулировать их? Пивом? Можно. Но от пива тупеют, и ноги несут не в ту сторону. И все же как безнаказанно, с пользой, с максимальной отдачей задействовать определенную прослойку? Я говорю только о молодежи. Потому что, во-первых, молодой человек – несформировавшаяся личность, он податливый, как глина, материал. Даже посредственный гончар вылепит из него что угодно. Код, шифр, назовите как хотите, кроется в названии проекта: «Организованный резерв». Два года под легальной крышей и по программе Министерства обороны, одобренной на самом верху, и вы получаете не толпу учащихся, а действительно «организованный резерв». Вы по первому сигналу соберете сто процентов этого резерва, хотя для организации беспорядков, провокаций, прочих активных и противоправных действий, даже включая убийства, вам за глаза хватит и половины. «Гладиаторы Спартака». – Берч вернулся к этому термину. – Пусть их будет немного. Каждый – с навыками диверсанта. Они выходят на улицы не по идейным соображениям, а выполняя приказ. Это снежный ком. Лавина. В готовом виде – беснующаяся многотысячная толпа. Такими методами занимают самые высокие кресла, решают, показывая реальную силу, любые вопросы. Причем, заметьте, не затратив на обучение и подготовку резерва ни копейки. Все за государственный счет.
– Кто может нанять этих людей?
– Насколько нам известно, сами создатели проекта или их политические конкуренты.
– В «оригинале» говорится просто о конкурентах, – сделал поправку Сонни Новелла. И откашлялся: голос его прозвучал с хрипотцой. Оттого, наверное, что он долго молчал, как завороженный слушая психиатра.
Тот мягко возразил ему:
– Но политическая составляющая тоже присутствует. – И процитировал директора школы: – «Рамки координационного совета, курировавшего проект, разошлись по политическим векторам». Возможно, организаторы проекта осознали, какого рода джинна они выпускали каждые два года, а длилось это на протяжении восьми лет, и закрыли проект. Может быть, причина лежала в утечке информации. Однако это маловероятно. Ведь программа осуществлялась под эгидой борьбы с беспризорностью. Очистить московские улицы от воровского отребья и всего, что морально разложилось, – работа для Геркулеса. Столичный мэр, думаю, голосовал за эту программу всеми конечностями, как спрут. «Зарница» из-под палки.
Только через минуту или две Сонни Новелла одобрительно покивал на очередное удачное сопоставление Филиппа Берча. Тот продолжил:
– Все, что произошло в конце концов с проектом Минобороны, мы назовем «роспуском». Как собрать выпускников – дело техники и сообразительности руководящего ядра проекта. Меня сразу заинтересовало другое. Верхушка айсберга мыслила по принципу своей внутренней дисциплины, четко продуманного устройства. То есть речь идет действительно о ядре как основной части группы. И среди выпускников «Инкубатора» также был выделен костяк. Для чего, спросите вы. Для особо щекотливых заданий, о которых остальным знать не положено. И чтобы это ядро не расщепилось на атомы, к нему была применена техника гипноза. Их связали между собой и непосредственно с руководством особой директивой; не исключаю, что директив несколько. Код, ключевое слово вскрывает заложенный в диверсантах пакет. Знаете, зачастую специальные группы знакомятся с заданием, уже выдвинувшись к месту боевых действий, где вскрывают пакет. А там может быть всякое: от ударов по мирному населению до отступления с занятой позиции. Но пути назад нет. Точка невозврата пройдена.
– Да, я в курсе этого.
Берч кивнул в никуда и продолжил:
– Этот наш подопечный только в нескольких случаях говорит как робот, и в этом я уловил программу.
– Считаете его членом... элитного клуба? – почти мгновенно подобрал формулировку Сонни Новелла.
Берч согласился с ним.
– Да. Может быть, поэтому тройка – Михаил, Тамира, Виктор – отработала в Италии так слаженно. Их связывала невидимая нить. Они же об этой связи нимало не догадывались.
– Как вы думаете, – заинтересованно спросил Новелла, – сколько человек может составлять руководящее ядро «Организованного резерва»?
– Не думаю, что больше трех. Даже генерал ФСБ Бурцев не был членом этого клуба. Иначе не стал бы затевать смертельные игры с терминаторами.
– Итак, в чем заключается практическая польза вашего открытия? – с не меньшей, чем сам Берч, важностью спросил Новелла. Ему нравилось порой мысленно примерить костюм сенатора или влезть в шкуру депутата нижней палаты представителей.
– В подчинении, – тотчас ответил Берч. – Я вижу практическую пользу в полном и беспрекословном подчинении. Если вы скажете вашему подопечному «фас» и добавите «две звезды на воротах», вы увидите, как один человек зубами рвет другого человека. Конечно, образно говоря.
– Так вы узнали кодовое слово? «Две звезды на воротах»? – Брови Новеллы взметнулись к глубоким морщинам на лбу и едва не покорили этот рубеж.
– Я узна€ю его, – с рисовкой, которая так не шла ему, отозвался Берч. – Несколько сеансов, и я смогу вытащить из его сознания кодовое слово.
Все это звучало нереально, на деле же было доказано сотни, тысячи раз. В этой связи Новелла внес предложение называть между собой Виктора Скобликова «Зомби». Берч ответил: «Надо подумать». В этот момент он походил на бизнесмена, который ни при каких обстоятельствах не соглашается на первое предложение.
* * *
Сегодня Сонни было не до сна. Вместо одного диверсанта он заполучал целую группу с открытым послужным списком. Ему очень хотелось верить в объединение трех человек; и в этом плане его мысли звучали в унисон с мистическими переживаниями Филиппа Берча: «Все произошло в тысячную долю секунды. Движение в галактиках, которое должно было бы зиять века, свершилось в мгновение ока... Частицы из Козерога, Рака и Льва неожиданно стали слетаться навстречу друг другу с поразительной точностью и слились в пульсирующее галактическое тело». Сам Новелла и Филипп Берч заменили собой многочисленную группу, в задачи которой входил подбор исполнителей на территории противника, что всегда было чревато рисками. Он часто возвращался к команде «фас!»; она звучала у него в ушах с завидной периодичностью, как будто на улице брехала на прохожих собака. Что это означало? Если бы он состоял в штате ЦРУ, то есть был профессионалом, в случае успеха – продвижение по службе, очередная ступень на карьерной лестнице. Но Сонни принадлежал к той категории любителей, которыми в первую очередь двигал интерес. Он являлся «мусорщиком» – так называли тех, кто устранял проблемы других и упорно не признавал себя профессионалом. Он любил повторять: «Ковчег был построен любителем. Профессионалы построили «Титаник».
И чем дольше думал он об этом деле, погружаясь в глубины операции, тем сильнее разрастался его интерес. «Выигрыш, – думал Новелла, – это, безусловно, здорово. Но путь, но чувства, с которыми он был пройден, куда важнее». Для него был важен сам процесс.
И он вдруг представил себя поначалу на марафонской дистанции, а потом – в начале бесконечного конвейера по сборке автомобилей. В руках у него – первая деталь. Он заменяет собой роботов, которые сваривают детали кузова машины. Далее переходит в покрасочное отделение, берет в руки следующий инструмент. Он, досконально изучивший детали, узлы и агрегаты, участвует в каждом процессе не сборки, но рождения автомобиля. И вот изделие сходит с конвейера. А сам сборщик в числе тех, кто выстроился в торжественной обстановке перед красной ленточкой для снимка. В другом сравнении он – гвардеец серого кардинала. Лавры в его понимании – интересная работа.
Берч. Филипп Берч. Черный с белым именем. Сволочь Берч. Умница Берч. Если он окажется прав, если его теория о кодировании курсантов найдет подтверждение... Боже, как же все это захватывает!
До сегодняшнего дня бывшие партнеры Виктора Скобликова интересовали Новеллу постольку-поскольку, в плане приманки для последнего. И вот время умасливать прошло. Наступает пора приказов. Как же будет выглядеть в натуре это берческое «фас»?.. На сей раз Новелле послышалось подражание собаке, будто сам психиатр погавкивал за окном.
А не заложен ли в Викторе механизм самоустранения? Почему бы и нет? Пара слов (Новелла присвистнул, представляя своего подопечного, который с бесстрастным лицом стреляет себе в висок) – и мозги по асфальту.
Нет, это из области прикладной фантастики. Хотя почему бы не спросить на этот счет мнения самого Берча?
САМОГО Берча. Мистера Демиурга. Декодировщика и дешифровальщика.
Гроза Энигмы.
Новелла отдавал себе отчет в том, что ему будет непросто, трудно настроиться на прежний лад, если «версия Берча» полетит к чертям собачьим. Тогда постным покажется прежний план, где исполнитель довольствуется брошенной ему костью: «Они оставили тебя. Твоим товарищам плевать на тебя. Они всегда были парой. А ты – третий лишний». Скучно, убого. Непрофессионально. («Нет, нет, бежать от этого определения!») Но так стало только после того, как Берч озвучил версию с именем собственным.
«Да, – подумал Новелла, – я не всегда был холодным любителем, может быть, расчетливым». В нем изредка просыпался человек. Эта мысль рассмешила его. Равно как и другая: он захотел посмотреть, как выглядит экс-спецагент ЦРУ, а ныне – глава частной разведконторы, тронутый умом в начале первого ночи.
И действительно прошел в ванную комнату, включил свет и, опершись руками о раковину, внимательно всмотрелся в свое отражение. Из Зазеркалья на него смотрел Аллевон Иннос. Глаза – чуть навыкате, как у Билли Джоэла. Тот был немецким евреем, а Сонни Новелла – американским итальянцем. Никакой разницы.
Сонни родился в семье предпринимателей. Во всяком случае, он так писал в анкете, иногда конкретизируя: родители – владельцы кафе. Это был пункт быстрого питания. Очень быстрого. Просто супер! Там не было стульев (хотя можно было вместо них установить беговые дорожки). Исключение – сама барная стойка. За высокими столами клиенты кафе походили на гостей самого паршивого в мире фуршета. Родители Сонни Новеллы не предлагали итальянских блюд. По той причине, что в этом районе Манхэттена ценителей спагетти или пиццы давным-давно вынесли вперед ногами – такое складывалось впечатление, причем вынесли выходцы из африканских стран. Фирменное блюдо заведения (оно, кстати, называлось «Bar-Beef-Q», где последняя буква и обозначала скорость, а все вместе звучало по-сумасшедшему празднично: «Бар быстрой говядины») – жареная картошка (на сковородке, а не во фритюре), вопреки названию кафе, с жареными кусочками свинины, нарезанной тонкими ломтиками, поданной с парой соленых помидоров; солились помидоры в томатном соке и были на удивление вкусны.
Сонни не забыл те времена, когда, помогая родителям на кухне, стаканами глушил острый и насыщенный томатный рассол. Напитка вкуснее он не пробовал. А еще он водил в кафе школьных товарищей. Родители ни разу не посмотрели на ребят косо, а на сына – с укором. Они усаживали маленьких гостей за малюсенький столик на кухне и подавали горячую картошку, порции мяса – ничуть не меньше фирменных. И от помощи не отказывались. Часто Сонни с товарищами мыл пол после того, как отец закрывал дверь кафе, поворачивал табличку с надписью «Закрыто» в сторону вечерней улицы и выключал четыре из шести светильников. Сонни не мог объяснить, почему родители садились ужинать уже после уборки, оставляя на стерильной поверхности стола грязную посуду. Да и стоило ли объяснять? Есть вещи, которые вошли в привычку, и над их природой просто не задумываешься.
Пошел второй год службы Сонни в ВМФ (на штабном корабле десантных сил 6-го флота «Маунт Уитни»), когда он получил известие о том, что родители решили продать бизнес в Нью-Йорке и купить ферму. Решили – означало продали и переехали в Техас. Сонни было горько осознавать, что он больше никогда не перешагнет порога «Bar-Beef-Q»; кафе для него стало чужим.
Отслужив, он наведался к родителям в Техас. Погостив неделю, уехал в Куонтико, имея рекомендацию от адмирала, в знаменитую академию ФБР.
Глаза по ту сторону зеркала покраснели. То ли Сонни долго смотрел, не мигая, то ли воспоминания выбили слезу. Он открыл кран, пустив холодную воду, умылся. Новелла уже забыл, какая причина заставила его зайти в ванную комнату, заглянуть в себя, в прошлое, вспомнить родителей, чьи дела шли ни шатко ни валко. Но он отвлекся от работы. Настала пора трезво взглянуть на вещи – без эйфории и без сожалений.
Не стоило отказываться от прошлых разработок ради будущих: первые были реальны, вторые – пока призрачны. На собственном опыте Сонни знал, что всегда срабатывало первоначальное решение, каким бы заманчивым ни казалось второе. Предпочтение отдавалось простоте, самому короткому ходу. Он очень редко докладывал работодателю о планах, стратегии грядущей операции, поскольку часто слышал в ответ: «Не слишком ли сложно?» Часто ему приходилось отстаивать свое видение хода операции, как бы упирая на «простоту», оперируя замечанием заказчика. И все для того, чтобы услышать в конце: «Ну хорошо», что было ценнее резолюции на первом листе плана – целой сметы; и это не казалось преувеличением.
Покопавшись таким образом в своей голове и в душе, Сонни прикинул, каким образом собирается Берч поковыряться в черепной коробке русского парня. Завтра, хотя уже сегодня (часы показывали половину первого ночи), Новелла поставит Берчу непременное условие: он обязан присутствовать на сеансе гипноза. Разумеется, если сеанс не массовый.
«А вообще лучшее – враг хорошего», – вспомнилось напоследок Новелле.
* * *
Сонни Новелла проснулся этой ночью в первый раз, когда настенные часы в холле пансионата пробили четыре раза. Он не мог вспомнить, что ему снилось. Ухватил лишь обрывок сна, как кобылицу за хвост. Он нечленораздельно простонал, глядя в темный угол комнаты: «Еще пять минут, господи...» И, как ему показалось, уронил голову на подушку. Но это была очередная иллюзия. Он боялся шевельнуть даже пальцем: это простое движение, наверное, послужило бы импульсом к долгой, до темноты, работе на ферме. И начиналась она с кормления табуна. Дальше его ждал геркулесов труд, ежедневный подвиг: чистка конюшни. Где-то под вечер он слышит звон – это прутком по подвешенному рельсу его призывают к обеду. Стол длинный, дощатый, как вырванный кусок пола в деревенской избе. Под ногами хлюпает зловонная жижа, которую он принес на сапогах. Он вздрагивает – в кольцо, образованное его натруженными руками, походившее на петлю, шлепнулась миска с жареной картошкой; точь-в-точь такой же он обжирался в детстве и воротил от нее нос в юности. Один только вид этого «инфаркта на тарелке» всколыхнул в захолодевшей груди Сонни столько воспоминаний, что он выпустил хвост «сонной кобылицы» и начал осознавать, что видел не сон, не его окончание – он бредил наяву, и пусть даже этот бред предутренний.
Сонни закрыл глаза. Губы его шепнули: «Клин клином вышибают». Он по-детски наивно решил выяснить, чья же рука швырнула на стол фирменную жратву. Руки матери или отца взбили миксером его податливые мозги? И он мысленно открыл семейный альбом. Тот давно пополнился новыми фотографиями, и смотреть на постаревшие, с трудом узнаваемые лица было откровенно больно. «Когда мне будет шестьдесят четыре». «Бог ты мой, – прострелило Сонни. – Ведь отцу уже шестьдесят пять, на год больше «битловских». А матери...» Он подсчитал буквально на пальцах. Ей пятьдесят девять. Она еще молодая. Она декабристка. Она разделила участь отца и последовала за ним в американскую Сибирь – в Техас. В этот солнечный, пыльный, этот обосранный стервятниками и мексиканцами штат. Участь называлась по-другому – прихотью, но мать в силу этого исполняла прихоть мужа. Всю жизнь. Сонни жалел мать, когда для этого было подходящее настроение. Когда ему было плохо, когда вскрывались старые раны, оставленные острыми кошачьими когтями. Вот тогда он проклинал отца и сострадал матери, разделял эту по сути неразрывную пару. Он был готов вопить в такие минуты, вскидывая в протестующем жесте руку: «Я, я знаю причины, по которым эти двое не могут быть вместе, ваша честь». Он взывал не к священнику, который обратился к присутствующим: «Кто против этого брака, говорите сейчас или молчите об этом вечно». Он апеллировал к судье. И себя видел в мантии, наделенным санкциями карателя. Но когда ему было хорошо – и мать не казалась страдалицей. Она и отец представлялись ему гармоничной парой; они старели вместе, вместе и глаза закроют. Что еще нужно для счастья? А если говорить точнее, то в хорошем настроении Сонни о родителях не вспоминал – это все равно что смотреть на часы, когда никуда не торопишься. Разве что замечал (будто боковым зрением) сиротливые фигуры с опущенными руками, как на старинных снимках.
Существовала и третья фаза «неустроенности», когда Сонни исходил желчью и клял родителей, не разбирая полов, и шипел на супружескую пару: «Хорошо им там, устроились!» Но то были кратковременные вспышки ярости. Они были объяснимы и назывались так: «раздраженные чувства». И скоро, едва Сонни обретал устойчивое равновесие, все становилось на свои места. Он здесь. Они – там. У каждого своя жизнь, своя судьба.
Ему вдруг почудилось, что у его родителей есть другой ребенок. Как если бы он появился только у отца или у матери, разойдись их пути. А тут у обоих сразу, и ребенок этот для Сонни – в статусе сводного брата или сестры. Жуткое чувство. Неужели он до такой степени отдалился от родителей?
И во второй раз Сонни проснулся в половине восьмого; мог бы спать еще полчаса. Но решил побороть сон, а не ерзать под ним на лопатках. Он сбросил его с себя вместе с одеялом. Поежился, переступая с ноги на ногу, не попав на половик. И почему в этом пансионате полы вечно холодные? С этим вопросом Сонни Новелла, одетый в серую пижаму, сунул ноги в шлепки и прошел в ванную комнату. Он умывался шумно, как если бы захотел разбудить соседа. У него было хорошее настроение.
Убить двух зайцев. Так назвал он свои намерения, граничащие с выходкой. И начало ее лежало у порога номера Филиппа Берча.
Время – 7.55. Сонни окончательно привел себя и мысли в порядок за рекордные двадцать минут. Он искренне улыбнулся Берчу, без фальши же насладился его сонным и недовольным видом. Тот чистил глаза пальцем и хмурился только по одной причине, носящей вопросительный оттенок: «Кто и на каком отрезке пути в мой номер лишил этого идиота волнения?» Вот тогда бы он переложил часть его обеспокоенности на свои плечи. Как иначе? Они же в одной упряжке.
Сонни рассмеялся. Он почти угадал мысли Берча. Своими негритянскими глазами он видел в нем повесу, который под утро возвращался с вечеринки и постучался к соседу. Ему есть что рассказать, а у Берча не то настроение и состояние, чтобы слушать. И время не то. Время не обеда и даже не завтрака. Кстати, о завтраке... Это и была «домашняя заготовка» Сонни Новеллы.
В первую очередь он извинился.
– Прости, дружище, что разбудил так рано. У меня родилась идея, под которую нам надо решить одну задачу.
