скачать книгу бесплатно
Подчинявшая Барклаю соседняя, 2-я Западная армия генерала от инфантерии Багратиона – 39—48 тыс. (сведения сильно разнятся) чел. (пехотные корпуса: 7-й Н. Н. Раевский, 8-й Н. М. Бороздин и 4-й резервный кавалерийский корпус К. К. Сиверс – 7 тыс. конницы, в том числе, казаков) с 200—270 пушками, располагалась на открытой местности между Неманом и Бугом [от Лиды до Волковыска (Вильковишек/Вылковёшек), где был ее штаб] и защищала московское направление.
Наполеон хотел разбить их поодиночке, тем более, что сначала его общий перевес над ними был очень серьезным (почти трехкратным) и русские армии были разбросаны на обширном пространстве. Кроме того, между армиями Барклая и Багратиона имелся разрыв почти в 100 км, в который и нацеливался Бонапарт.
Повторимся (!), что на ударном направлении Наполеон имел почти троекратное превосходство над русскими армиями Барклая и Багратиона!
…Между прочим, казачий корпус атамана Матвея Ивановича Платова стоял между армиями Барклая и Багратиона в районе Гродно. Ему следовало во время ударить во фланг и тыл вторгнувшимся в пределы российской империи наполеоновским войскам, чтобы затруднить их наступление, а Багратиону предстояло поддержать усилия казаков…
3-я Обсервационная (иногда в литературе встречается ее другое название – 3-я Западная)армия генерала от кавалерии Александра Петровича Тормасова (1752—1819) в 43—45 тыс. регулярных войск и казаков (корпус С. М. Каменского 1-го, корпус Е. И. Маркова, корпус Ф. В. Остен-Сакена и кав. корпус К.О. де Ламберта) и 168 орудий (данные, как водится, разнятся), находилась в стадии формирования (из резервных войск и путем отделения части 2-й Западной армии) на Волыни и в Подолии, со штаб—квартирой в Луцке. Она прикрывала Россию от Турции с юга, а заодно и Киев от войск Бонапарта и располагалась достаточно далеко как от наполеоновской армии, так и от багратионовской – за 200-километровыми заболоченными лесами Полесья, которое сковывало маневренные возможности не только вражеской, но и русских армий.
…Генерал от кавалерии (1801), Александр Петрович Тормасов (1752—1819) свое служении Отчизне начал в 10-летнем возрасте в качестве… пажа Императорского двора и лишь в 20 лет поступил на воинскую службу поручиком в Вятский пехотный полк. Спустя 12 лет – он уже полковник и командир Александрийского легкоконного полка. Его замечает сам всесильный екатерининский фаворит Г. А. Потемкин и командирует в Крым усмирять татар. В ходе очередной русско-турецкой войны 1787—1791 гг. он в составе так называемой «Екатеринославской» армии удачно действует под Бабадагом, Мачином, получает генерал-майора и ор. Св. Георгия, причем сразу III-го кл., минуя IV-й. Затем его направляют на усмирение польского восстания и он воюет под Мобаром, Мациовицами и штурмует под началом Русского Марса (А. В. Суворова) пригород Варшавы – Прагу. В 1798 г. Александр Петрович производится в генерал-лейтенанты. Правда, затем неуравновешенный император Павел I увольняет его со службы, чтобы вскоре вернуть в качестве командира лейб-гвардии Конного полка. После дворцового переворота в марте 1801 г. Тормасов – в основном на административных должностях: сначала – киевский генерал-губернатор, потом – рижский, затем командует на Кавказской линии. С начала Отечественной войны 1812 г. он командует армией, сдерживавшей Австрию, которая не очень-то и желала вести войну с Россией, пока Наполеон шел на Москву, а после того, как он побежал обратно к Неману и вовсе не спешила помогать разбитому союзнику. Александра Петровича отзывают в Главную квартиру, поручив адмиралу Чичагову «захлопнуть капкан» на Березине, куда так стремился Бонапарт с остатками своей Великой Армии. Тормасов не только занимается внутренним устройством войск, преследующих бегущего агрессора, но по мере сил участвует в сражениях, в частности, в таких важнейших, как под Малоярославцем, Вязьмой и Красным. В ходе Заграничного похода русской армии 1813—1814 гг., после смерти главнокомандующего Михаила Илларионовича Кутузова, Александр Петрович на правах старейшего полководца, временно возглавляет русскую армию и даже оказывается в претендентах на ее постоянное руководство, но царь отдает предпочтение более молодому и рьяному Витгенштейну. Расстроенное здоровье вынуждает Тормасова подать в отставку и с 1814 по 1819 гг. он генерал-губернаторствует в Москве. Боевой, еще «екатерининской закваски», генерал Александр Петрович Тормасов был похоронен в Москве – в Донском монастыре…
…Кстати, специалист по наполеоновским войнам с Россией В. М. Безотосный упоминает о наличии за тремя армиями – во втором эшелоне – двух резервных корпусов: у Торопца (под командованием генерал—адъютанта Е. И. Меллера—Закомельского) и у Мозыря (ок. 12 тыс. под командованием генерал—лейтенанта Ф. Ф. Эртеля)…
И наконец, далеко на юге – в Молдавии и Валахии – стояла еще одна русская армия – Дунайская, до 50 тыс. чел. (1-й корпус А. Ф. Ланжерона, 2-й корпус П. К. Эссена 3-го, 3-й корпус А. Л. Воинова и 4-й корпус Александ. Пав. Засса 2-го), под началом царского любимца (по крайней мере, на то время),адмирала П. В. Чичагова – на долю которого в самом конце войны выпадет непосильная задача, а потом и незаслуженная травля вкупе с опалой.
Совсем вдали от предполагаемого театра военных действий находился уже упомянутый 12 тысячный (?) «Финляндский» корпус генерал-лейтенанта Ф. Ф. Штейнгеля, прикрывавший русско-шведскую границу. Правда, после появления «около» шведского престола в качестве крон-принца бывшего наполеоновского маршала Бернадотта, нейтрально относившегося к России и скрытно-враждебно к Бонапарту, войска Штейнгеля могли быть задействованы на войне с Наполеоном.
…Генерал от инфантерии (1819), эстляндский дворянин Фаддей Федорович Штейнгель (1762—1831) начал реальную военную службу выпускником Сухопутного шляхетского корпуса в 1788 г., когда его прапорщиком Вологодского пехотного полка направили на войну со шведами в 1788 г. На той войне он очень быстро вырос до подполковника. В 1792 г. ему посчастливилось служить под началом самого «русского Марса» Александра Васильевича Суворова, когда тот занимался устройством в Финляндии пограничных со Швецией полевых укреплений. За почти 15 лет квартирмейстерско-топографической службы Фаддей Федорович вырос до генерал-майора. В качестве генерал-квартирмейстера русской армии он участвовал в войне с Наполеоном в 1806—1807 гг. За отличие под Прейсиш-Эйлау его наградили ор. Св. Георгия сразу III-го кл., минуя IV-й. За тяжелую контузию в голову под Фридляндом Штейнгеля производят в генерал-лейтенанты. Затем он снова на войне со шведами в 1808—1809 гг. и даже становится генерал-губернатором Финляндии и начальником всех русских войск в том краю. Войну 1812 года он начал лишь в сентябре, когда его Финляндский корпус двинули к Полоцку. Отбросив баварский корпус генерала Вреде у Кублучи, он награждается ор. Св. Александра Невского. Затем Фаддей Федорович сражается под Чашниками, Смолянами и на Березине. В Заграничном походе русской армии 1813—1814 гг. он уже не участвовал, поскольку снова был возвращен на благоустройство и генерал-губернаторство в Финляндию. Став 1 января 1819 г. генералом от инфантерии, Фаддей Федорович Штейнгель уволился с управления Финляндией лишь в 1823 г, да и то сугубо по собственному желанию, но при армии состоял вплоть до самой смерти в 1831 г…
Некоторые исследователи упоминают и о 10-тысячном (?) «Рижском» корпусе генерал-лейтенанта И. Н. Эссена 1-го.
При этом за Барклаем оставалось право давать или не давать врагу большого сражения сразу на границах России: либо у Свенцян либо в Дрисском лагере.
Главнокомандующий и другие военачальники высшего звена определялись только и исключительно российским императором, а ему в этом архисложным и щекотливом вопросе было очень нелегко.
С некоторыми из претендентов на эту роль у него не сложились личные отношения (известные и по-разному популярные – Кутузов, Багратион, Тормасов), другие, как например, бабушкины «екатерининские орлы и орлята» либо были безнадежно стары и дряхлы, а то и вовсе совсем недавно ушли в мир Мрака и Теней, Боевых Тревог и Тяжелых Походов, Былых Побед и Неудач (Прозоровский, Каменский-старший, Михельсон).
Кроме того, после катастрофических неудач русских войск (Кутузова под Аустерлицем, Беннигсена при Фридлянде, когда, несмотря на то, что элитное соединение русской армии – ее гвардия дважды бесстрашно ложилась костьми, но сражения были проиграны) в войнах с Наполеоном у императора сложилось весьма критическое мнение о своем генералитете, способном успешно противостоять Последнему Демону Войны.
Александру I явно следовало омолодить свой генералитет согласно требованиям новых тенденций ведения войны, пропагандируемых Бонапартом.
И ведь такие среди генералов были!
Правда, число их было мизерным, по крайней мере, на самые первые роли…
Тем более, в понимании такого крайне недоверчивого и опасливого самодержца как Александр Павлович «Романов» (на самом деле – Гольштейн-Готторп), никогда не забывавшего, как и с чьей помощью ужасно закончил свои дни его венценосный отец, причем, не без его… ведома?
В связи с этим, примечательно, что по началу-то вдоль западной границы России стояли две почти равные (!) по численности армии!
Сначала командовать одной из них, в частности, 2-й Западной армией по высочайшему мнению (и, вероятно, симпатии?) следовало весьма даровитому генералу от инфантерии, графу Н. М. Каменскому 2-му (младшему сыну покойного «екатерининского орла»). Его отличал сам «русский Марс» Александр Васильевич Суворов (а тот всегда был весьма скуп на похвалу и повышения, кроме подлинных героев, конечно!) еще в далеком 1799 г., в ходе полулегендарного Швейцарского похода, и посему считавшемуся одним из его последних учеников. К тому же, Николай Михайлович имел в обществе «победную репутацию». Но он скоропостижно умер…
Пришлось царю на замену ему назначить в 1811 г. отнюдь не столь привлекательного для него лично князя П. И. Багратиона: как в таких случаях говорят «шерше ля фамм», вернее, любимую сестру царя великую княжну Екатерину Павловну – весьма, кстати, сексуально привлекательную (сегодня ее назвали бы «сексом во плоти») и шуструю во многих отношениях. Недаром ведь ее братец цесаревич Константин Павлович, сам человек весьма своеобразный, емко прозвал «Катиш» «вострухою» (что коробит «екатериноведок» -эмансипе – биографинь ее сексуально раскрепощенной бабки-узурпаторши и.. мужеубийцы – если не напрямую, то по «молчаливому уведомлению») и сегодня каждый вправе вкладывать в это понятие то, что ему самому… ближе в женском естестве.
А вот на пост главнокомандующего 1-й Западной армией Александр назначил импонировавшего ему своими знаниями, рассудительностью и невероятным хладнокровием Барклая (военного министра), но произошло это лишь 19 марта 1812 г. и в вверенных ему войсках тот смог оказаться 31 марта.
Только в мае 1812 г. срочно начала формироваться 3-я Обсервационная армия, и ее возглавил один из старых генералов А. П. Тормасов, бывший на виду еще в екатерининскую эпоху, но до этого ни разу не скрестивший оружия ни с наполеоновскими маршалами, ни с ним самим, что можно считать вполне естественным минусом.
Более того, когда ее формировали, то немало войск взяли из армии Багратиона. В результате 2-ю армию урезали вдвое, к тому же передав еще и ее 6-й пехотный корпус генерала от инфантерии Д. С. Дохтурова в 1-ю Западную армию.
Вполне понято, что всеми этими «переводами-перемещениями» было задето полководческое «я» Петра Ивановича Багратиона – военачальника сколь отважного и опытного, столь по-кавказски порывисто-горячего, что в противостоянии с полководцем класса Бонапарта грозило непредсказуемыми последствиями.
Отнюдь не исключено, что во всех этих извилистых «маневрах» и «подковерных телодвижениях» просматривались личные предпочтения Александра I. Но в тоже время ему приходилось считаться со старшинством генералов (в армии это было обязательным условием) и их боевой репутацией.
К тому же, он очень сильно рисковал.
Дело в том, что полководческий опыт (не путать с боевым) Барклая и Багратиона, все же, не был столь богат, чтобы в одиночку противостоять самому Бонапарту, а Тормасов, даже самостоятельно командуя на Кавказе, все же, больше зарекомендовал себя на военно—административных должностях.
И все же, именно методичному и рассудочному «немцу» Барклаю полагалось решать: давать или не давать врагу большого сражения либо сразу на границах России, либо уже в ходе ретирады.
А порывистому грузину Багратиону, которого «захлестывали обида и стыд от самой мысли об отступлении», ему подчиняться, поскольку Барклай, как военный министр, мог передавать Багратиону приказания именем императора.
Хотя как командующие армиями они были облечены равной властью.
Зато командовать корпусами было поручено имевшим богатый боевой опыт и выдвинувшимся в последних войнах против Наполеона – П. Х. Витгенштейну, К. Ф. Багговуту, А. И. Остерману—Толстому, Н. А. Тучкову 1-му, Д. С. Дохтурову, Н. Н. Раевскому, П. П. Палену и многим другим боевым генералам из так называемой «второй и третьей шеренг», чьи имена не столь наслуху у широкого читателя. Столь же благополучно обстояло дело и с командирами дивизий, где было достаточно молодых, перспективных генералов и, что самое важное, уже понюхавших пороху в противостоянии Бонапарту и его маршалам.
А вот с толковыми и энергичными штабистами, особенно высшего звена, были проблемы и немалые, когда на генеральские должности приходилось назначать полковников.
В вооружении противники были примерно равны: французы обладали несколько лучшим стрелковым и холодным оружием, русская же артиллерия, недавно модернизированная одним из героев Прейсиш-Эйлау, талантливейшим генералом А. И. Кутайсовым и могущественным, знавшим в ней толк, А. А. Аракчеевым, в чем-то, превосходила наполеоновскую, а где-то, все же, уступала ей. Так, боевой ресурс русской пушки (число выстрелов) был в два раза выше французской.
Но бесспорный военный гений Наполеона, огромная армия, блестящие победы в Западной Европе убедили европейцев, что русские будут разгромлены в течение нескольких недель.
***
До сих пор тема разработки планов войны противоборствующими сторонами в 1812 г. вызывает горячие дискуссии из-за наличия немалого количества сразу нескольких заковыристых версий и «глубокозакоспирированных» гипотез.
Начнем с того, что, судя по всему, Наполеон излишне долго недооценивал своего главного исторического визави – Александра Павловича «Романова» (Гольштейн-Готторпа).
А зря!
Эта ошибка гения стоила ему многих роковых решений, причем, не только похода в Россию…
Приходится не единожды повторяться, но каждый раз к месту, что российский император, как известно, очень умело пользовался в разное время, в зависимости от складывавшейся ситуации, различными театральными масками, его феноменальная скрытность и непревзойденное умение артистически играть выбранную роль всегда вводили в заблуждение современников, причем почти всех, за редчайшим исключением. Он всегда слушал всех, говорил то, что все (причем, люди абсолютно разного интеллекта) понимали, но поступал только так, как ему было нужно и, как потом выяснялось, к выгоде руководимого им государства. Чаще всего он успешно использовал чужие мысли (порой, непопулярные в обществе) и популярных, но нелюбимых им (и, наоборот, преданных ему лично, презираемых в обществе) людей, в своих целях (например, М. И. Кутузов – в первом случае и А. А. Аракчеев – во втором).
Правда, в то же время этот невероятно лукавый любимый «бабушкин внук», прошедший в юности суровую школу маневрирования между его сверх амбициозной бабушкой-узурпаторшей-мужеубийцей и вечно подозрительным неоднозначным отцом, «отодвинутым» от престола аж до 42 лет (!), старался отвести от себя всякую ответственность перед современниками и потомством.
Ближайшие сотрудники были для него лишь орудиями для выполнения поставленных государством задач.
В тоже время он очень внимательно прислушивался к общественному мнению и дорожил им, особенно в просвещенной Европе, поскольку сам во многом был ее «дитём», благодаря неустанным заботам своей мудро-изворотливо-сластолюбивой бабки Екатерины II.
Аналитические способности у него в этом плане были исключительные и он почти никогда не ошибался в выборе правильного решения, а после Аустерлица (где сугубо по собственной самонадеянности в первый и в последний раз публично «обделался жидким», причем, не только в переносном, но и в прямом смысле) и вовсе.
В преддверии решающей схватки с Наполеоном за главенство в Европе Александр I сполна использовал все грани своего крайне извилистого характера, в том числе, все то же незаурядное актерское дарование, искусно вводя всех вокруг в заблуждение относительно своих решений, как оказалось, знаковых не только для своего необъятного государства, но для всей порабощенной «корсиканским выскочкой» Европы.
Надо отдать должное российскому императору!
Он не испугался грозных приготовлений всесильного врага, а решительно объявил французским дипломатам в мае 1811 г., что «он не обнажит шпаги первым, но зато последним вложит ее в ножны». Ровно год спустя правитель, которого великий поэт нарек «слабым и лукавым» выразился еще более конкретно и жестко: «Конечно, если император Наполеон решил воевать, то вполне возможно, и даже вероятно, что мы будем разбиты. Но это не будет означать, что он сможет диктовать нам мирные условия. Испанцы вот тоже часто терпели поражения, однако они не разбиты, и они не сдались. К тому же, они не так далеко от Парижа, как мы, и у них не тот климат и не те ресурсы, что у нас. Мы не будем рисковать. У нас необозримые пространства, и наша регулярная армия хорошо подготовлена. Ваши французы – народ храбрый, но долгие страдания и суровый климат сломят их сопротивление. Наш климат, наша зима будут сражаться на нашей стороне».
Российский император как в воду глядел!
Александр I убежденно говорил, что он не прекратит военные действия, даже если русским войскам придется отступать до Волги (как вариант в некоторых мемуарах – аж до Камчатки!?). Указывал же он в своем приказе от 13 июня 1812 г. председателю Государственного совета и Комитета министров, старому екатерининскому вельможе, графу Н. И. Салтыкову: «… Я не положу оружия доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем». А ведь сам Наполеон в своих планах (о них чуть позже) явно делал ставку на слабохарактерность Александра I и рассчитывал заставить его сделаться послушным его воле. Александр I, проявил упорство и энергию. Александр I не сидел сложа руки и постарался сколотить военный союз против всесильного французского императора: ему почти удалось уговорить прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Но последний, неоднократно битый этим ненасытным «врагом рода человеческого», неожиданно резко поменял свою политику и даже вступил в соглашение с Наполеоном. Александр I с издевкой написал Фридриху-Вильгельму: «Лучше все-таки славный конец, чем жизнь в рабстве!»
Не следует забывать, что Александр I помнил о своем «полководческом» фиаско под Аустерлицем [благо тогда удалось все свалить на старика Кутузова, якобы редкостного «маразматика» или, по крайней мере, сделать вид, что это его «ляп»!? ], к тому же чуть не закончившееся для него пленением и тайно очень тяжело переживал оттого, что он – лишь второй персонаж в Европе, тогда как мечтал быть первым.
В заслугу российскому императору надо поставить то, что он так и не поддался соблазну первым нанести упреждающий удар по скапливающимся вражеским войскам в приграничных районах с Россией.
Хотя главный и принципиальный вопрос: где встретить противника – на своей земле или в чужих пределах – стоял и остро обсуждался, по крайней мере, на эту тему есть немало свидетельств.
Был же план 1811 г., по которому Россия и Пруссия при возможной поддержке поляков должны были начать военные действия. Пытался же Александр I договориться с поляками по этому поводу через своего бывшего «молодого друга» А. Чарторыйского, обещая им восстановление независимости и либеральную конституцию. Правда, для этого ему требовалась поддержка 50 тыс. поляков и такого же числа пруссаков. В этом случае он по его словам: «…мог бы без кровопролития добраться тогда до Одера».
Но эта задумка оказалась несостоятельна.
С одной стороны, патриотическое польское дворянство связывало свои надежды на возрождение былой Речи Посполитой только с именем Наполеона.
С другой – пруссаки тоже предпочли выступить на стороне Наполеона.
Несмотря на это еще какое-то время (до весны 1812 г.) в верхушке русского командования (за исключением самого российского императора, который всегда стремился действовать по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь») не исключалась возможность перехода границы первыми.
Докладывал же из Вильно военный министр М. Б. Барклай де Толли 1 апреля 1812 г. своему императору о полной готовности к форсированию Немана! Войска, полагал он, могут «тотчас двинуться». Получается, что Барклай предлагал занять часть территории противника в целях искусственного увеличения глубины отхода/отступления назад, в том числе, уже и по своей территории, т.е. ретирада закладывалась изначально. С военной точки зрения это было абсолютно логически обоснованное решение.
Но уже 7 апреля того же года Александр I весьма адекватно ответил своему министру: «… Посылаю вам союзный договор Австрии с Наполеоном. Если наши войска сделают шаг за границу, то война неизбежна, и по этому договору австрийцы окажутся позади левого крыла наших войск (курсив мой – Я.Н.)…».
Таким образом, внешнеполитические соображения отклоняли такое начало войны: начав первой, русская армия оказалась бы среди весьма негативно настроенных против нее народов и подвергалась бы опасности – и с флангов, и с тылу. Так, у австрийцев «был зуб» на Александра за аннексию в 1809 г. «некоторой небольшой части» ее восточной территории, когда она безуспешно «бодалась» с французским императором, пока после кровавейшей двухдневной ваграмской баталии не предпочла капитулировать в ожидании лучших времен.
В общем, на военные аргументы наслоились политические причины отказа от наступательных действий на наполеоновские полчища.
Повлияли на взвешенное решение русского царя и данные разведки о превосходстве сил противника на всей протяженности границ с Россией, причем, в несколько раз.
При таком раскладе разумно сочли дожидаться агрессии (вторжения) со стороны Бонапарта.
Александр I отлично знал и понимал, что Наполеон, собрав огромную по численности Великую армию вблизи русских рубежей и израсходовав на это очень большие средства, рано или поздно, вынужден будет пересечь границу.
Это был лишь вопрос времени (май – начало июня).
Российский монарх осознанно предпочел пожертвовать возможными военными преимуществами (напомним, что по началу предполагалось лишь занять часть Пруссии и герцогства Варшавского и, применяя тактику «выжженной земли» на территории противника, затем начать отступать к своим границам) в угоду политическим факторам.
В результате он выиграл и стратегически – заставил «неприятеля» действовать по русскому сценарию, приняв четкое решение отступать в глубь России и использовать ту же тактику «выжженной земли», но уже на собственной территории.
Следовательно, можно полагать, что, еще не успев начать войну против России в 1812 г., Наполеон по сути дела уже проиграл ее.
Большинство отечественных историков, пытливо работающих в архивах и с мемуарами свидетелей той эпохи, опираясь на отдельные сохранившиеся секретные документы, полагают, что у России был заранее разработанный и утвержденный императором план военных действий на случай войны.
Причем, поскольку, как очень точно выразился в свое время видный русский генерал, участник войн России с Наполеоном И. Ф. Паскевич, очень крепкий профессионал без заметно слабых мест (есть такой военный термин-характеристика полководческих способностей военачальника) – «Против Наполеона трудно устоять в сражении» – рассчитан он был на затяжную борьбу до победы.
Начиная с 1810 г. на высочайшее имя государя-императора подавалось немало планов военных действий разного толка на случай войны с Наполеоном, причем, не только от российских генералов, но и иностранцев. Всего их было несколько десятков, но поскольку большинство предложений по многим причинам не отвечало требованиям реально складывавшейся и быстро меняющейся обстановки, то всерьез можно рассуждать лишь о нескольких из них, вышедших из-под пера таких видных фигур в российской армейской среде, как М. Б. Барклай де Толли, П. И. Багратион, К. Ф. Толь, П. М. Волконский, А. д’Алонвиль, в какой-то мере, Л. И. Вольцогена, Л. Л. Беннигсена и даже К. Фуля (Пфуля).
…Кстати, о «злокозненном» схоласте Фуле! Уже давно и очень много места в отечественной историографии уделяется так называемому оперативном плану Фуля войны России с Наполеоном в 1812 г.. По сути дела роль самого Фуля и его плана действий русских на той войне слишком преувеличена, как в сознании окружавших его людей, так и последующих поколений историков. Карл Людвиг Август Фуль (Пфуль) являлся прусским стратегом и мало чем отличался от печально известного Франца фон Вейротера, заигравшегося в «оловянные солдатки» с Наполеоном под Аустерлицем. В 1806 г., после провала прусского «блиц-крига» с Бонапартом в 1806 г., закончившегося поражениями его родины при Йене и Ауэрштедте, прусский «кабинетный гений», якобы насмешливо заявил, снимая шляпу: «Прощай, прусская монархия» и устремился на восток – к царю Всея Руси, единственному правителю, который еще мог показать «корсиканскому выскочке», «где раки зимуют», по крайней мере, на необъятных просторах своей империи. Причем, в России он появился с письмом от Фридриха—Вильгельма III, а затем был принят из прусских полковников с повышением генерал—майором на русскую службу Александром I. На него, этот амбициозный пруссак, своими теоретическими познаниями и наукообразными схемами сумел тогда произвести сильное впечатление и по рассказам впоследствии даже выполнял роль советника и учителя российского императора по военной теории, но, естественно, не по практике, поскольку это совсем другая «наука» – умение убивать и побеждать не на бумаге и в тиши кабинета, а на поле боя, где любая твоя ошибка чревата собственной смертью. Историки, в частности, В. М. Безотосный, не без оснований, полагают, что русский самодержец и любимый внук Екатерины II, между прочим, один из образованнейших людей своего времени, прошедший суровую и многолетнюю школу придворного лавирования между крайне строптивым батюшкой и чрезвычайно властной бабушкой, в преддверии «грозы 1812 года» врядли бы доверил разработку плана войны всего лишь полковнику прусской армии, потерпевшей разгром в блиц-криге с Бонапартом, к тому же, не имевшему ни малейшего опыта командования на войне. Александр I, мудро не доверявший абсолютно никому, многоликий политик, склонный к внешним колебаниям, известный и как искусный дипломат, и как изворотливый интриган, не решился бы вверить столь важное дело и, следовательно, раскрыть всю секретную информацию очередному заезжему «кригсшпиллеру» (любителю «войнушки» в тиши кабинета типа печально известного ему по аустерлицкой катастрофе вышеупомянутого австрийца Вейротера), к тому же, не владевшему даже азами русского языка. Двойственный, а то и тройственный (человек с «тройным дном»: думал одно, говорил другое, а делал третье) в мыслях, словах и поступках Александр I, будучи великолепным актером, охотно прибегал к изворотливой маскировке своих замыслов и использовал лесть и обман как тонко отточенное оружие в государственной и житейской политике для достижения поставленных целей. (Недаром же, почуяв после Тильзитского унижения неладное со стороны своей очень амбициозной и энергичной сестрички Екатерины Павловны, на фоне недовольств в российском обществе альянсом императора с «корсиканским выскочкой», вроде бы метившей в новую «государыню-матушку» Екатерину III-ю и искавшей для дворцового переворота свою «шпагу/саблю» в лице сначала героического и авторитетного в армии Багратиона, а потом спустя какое-то время и культового артиллерийского генерала Ермолова, Александр ловко убрал ее с придворной авансцены, выдав замуж за отнюдь не героического супруга и отправив с ним под негласным надзором подальше от обоих столиц; по крайней мере, так полагают некоторые пытливые умы). Незаурядный психолог, он не любил подставлять свою персону под удар мнения общества, всегда старался, подстраховываясь-перестраховываясь, оставаясь в тени, выставить на общий суд другое лицо как мнимого инициатора. В. М. Безотосный не исключает, что именно так и могло обстоять дело с так называемым оперативным планом Фуля, который, не будучи одобрен официально, скорее всего, относился как раз к числу мероприятий, рассчитанных на обман общественного мнения. Фигура Фуля была выбрана как подходящий объект критики военных кругов – своего рода для отвода глаз, если хотите. В результате нашлось немало российских генералов, не раскусивших «хитроумного Одиссея» -Александра Павловича «Романова» (на самом деле – Гольштейн-Готторпа) и с удовольствием «оттоптавшихся» на плане Фуля «по полной программе». А это, как раз было то, что нужно для весьма «непрозрачного» русского монарха: генералитет ругал не императора, а его глупого советника. Следовательно, миф о секретном «плане Фуля» был искусственно раздут, поскольку он обелял в глазах общества (негодующего) в первое время войны (неудачное) императора и в целом русское командование за тактику отступления. То, что предлагал Фуль в 1811 г., звучит так: в начале войны 1-й Западной армии, против которой стояли основные силы Бонапрата, следовало отойти от границы в укрепленный лагерь у местечка Дрисса; тем временем как 2-я Западная армия должна действовать на фланг и тыл Великой армии. Казалось бы, все очень просто. Но схоластически мыслящий Фуль серьезно ошибался! Во-первых, этот укрепленный лагерь, помимо чисто местных позиционных недостатков (в тылу у него находилась река Западная Двина), не прикрывал ни одну из стратегически важных дорог и не был защищен с флангов. Во-вторых, прусский теоретик полагал, что в Великой армии из-за трудности со снабжением продовольствием будет сосредоточено не более 260 тыс. человек (из них только 40 тыс. французов). На самом деле врага было почти в два раза больше. Кроме того, вместо двух армий, русские войска были разделены на три, тем самым не шло и речи о принятии к делу его проекта. Более того, произошло значительное усиление армии Барклая за счет войск Багратиона. С оставшимися 40 – 45 тыс. бойцов армия последнего, по причине своей малочисленности, вряд ли могла выполнить замысел Фуля: нанести удар во фланг и тыл основных сил противника, сдерживаемых у Дрисского лагеря силами Барклая. (Недаром, располагая разведывательными сведениями о значительном численном перевесе трех вражеских группировок по сравнению с русскими частями, русское командование – царь и Барклай – направило Багратиону категорическое письменное предписание не вступать в дело с превосходящим его противником.) И наконец, самое весомое – Фуль не обладал информацией не только о предполагаемой численности Великой армии, но и не владел данными о подлинном состоянии дел в русских приграничных войсках. В связи с этим, В.М.Безотосный (я не единожды цитирую Виктора Михайловича, как одного из наиболее компетентных – по ряду обстоятельств – исследователя войн России с наполеоновской Францией, чья доказательная база не вызывает сомнений в предвзятости и прочих «тенденциях») полагает, «что сооружение в Дриссе укрепленного лагеря носило бутафорский и дезинформационный характер. Так Л. Вольцоген, выбиравший позицию для строительства лагеря, затратил на осмотр и съемку местности в 1811 г. всего полтора дня. Офицерами свиты по квартирмейстерской части инструментальная съемка местности была выполнена лишь в декабре 1811 г. Только 1 апреля 1812 г. белорусскому военному губернатору герцогу А. Вюртембергскому (очень близкому, кстати, родственнику российского самодержца; не путать с боевым генералом Евг. Вюртемберским) поступило высочайшее повеление выделить для строительства Дрисского лагеря 2.5 тыс. рабочих „из самых ближних Витебской губернии уездов“, а для присмотра за рабочими был выделен лишь запасной батальон Кексгольмского пехотного полка. Строительно—инженерный замысел имел достаточно несложное решение, и само сооружение не потребовало от казны больших финансовых издержек.» Итак, последнее на эту «щекотливую» тему: ни Фуль, ни Барклай, ни даже Александр I не видели лично этого лагеря – вроде бы «краеугольного камня при реализации плана отступления» (?) – до прибытия туда 1-й Западной армии. Если, конечно, все это так, то, как говорится, «без комментариев»…
При этом значительная часть вышеперечисленных авторов не знала многих важнейших деталей, необходимых для планирования, в силу отсутствия нужной информации, особенно о состоянии Великой армии Наполеона, а зачастую и русских сил, расположенных на границе.
Так, «победитель непобедимого Буонапартии» под Прейсиш-Эйлау (вернее, первым «сыгравший с ним в ничью») Л. Л. Беннигсен советовал дать французам генеральное сражение недалеко от Вильно.
А суворовский выученик П. И. Багратион (так его наряду с Милорадовичем было принято величать в советской историографии, с чем, кстати, отнюдь не все согласны), мысля категориями своего великого учителя (опять-таки, согласно советской исторической науке), и вовсе изначально предлагал своему государю сугубо наступательную войну против Наполеона, т.е. первым нанести превентивный удар. Стотысячную армию предполагалось двинуть на варшавское предместье Прагу, занять ее и Варшаву. Таким образом, театр военных действий был бы сразу перенесен по дальше от границ российской империи. Следующей целью становился бы Данциг. Резервный 50-тысячный корпус двигался бы позади на случай парирования возможных контрударов со стороны Наполеона. Но дальше Польши двигаться не предполагалось, т.е. все зависело от того, как сложится обстановка. План азартно-рискового героя авангардно-арьергардных боев Багратиона был рассчитан сугубо на срыв стратегического развертывания всех сил Великой армии, лишение ее выгодного плацдарма в Польше, оставление без поддержки со стороны поляков и австрийцев, в немалом количестве служивших в рядах наполеоновских войск.
И действительно, когда значительная часть сил армии Наполеона, вторгшейся в Россию, начала бы проникать в нее все дальше и дальше, то эффективность такого удара могла показаться весьма большой. Если бы армию Багратиона, начавшую громить гарнизоны, продовольственные магазины и дальние тылы Бонапарта, поддержала бы 3-я Обсервационная (или, 3-я Западная) армия А. П. Тормасова (а может быть и Дунайская армия адмирала Чичагова?), то Наполеону пришлось бы существенно корректировать свои оперативные планы. Это вполне могло бы ослабить давление на отступавшую под его безусловным численным напором 1-ю Западную армию Барклая.
Кое-кто полагал, что такая «диверсия» якобы могла поменять ход событий в Отечественной войне 1812 года.
Тем более, что после успехов Тормасова 15 июля 1812 г. под Кобрином, Бонапарту действительно придется спешно передислоцировать союзный ему австрийский корпус Шварценберга и лишь после того как последнему с помощью двух спешно приданных ему ударных польских дивизий удастся-таки отбросить Тормасова, обстановка на правом фланге наступающей Великой армии несколько успокоится.
Безусловно, Багратиону, одному из наиболее ярких (вместе с Милорадовичем, Каменским 2-м и др.) учеников (или, все же, последователей полководческой доктрины?) непобедимого «русского Марса» был присущ некий авантюризм, но и здравый смысл его тоже «не обходил стороной». И он сильно рисковал бы, отрываясь от своих тылов!?
Но, так или иначе, в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств эта задумка последователя (что, скорее, ёмче и доходчивее?) «русского Марса» так и осталась на бумаге: вести наступательную войну против Последнего Демона Войны ни русский царь, ни общество, ни народ еще не были готовы. Да и армия была уже не та, что при Аустерлице или под Прейсиш-Эйлау, как качественно, так и психологически: лучшие из лучших уже полегли костьми на тех и другие полях Европы в предыдущих войнах с «корсиканским выскочкой», последний раз – под Фридляндом.
Кроме того, Наполеон – гениальный полководец – конечно, не исключал возможности такого контрманевра русских (Багратиона, чуть ли не единственного в генеральской обойме русского царя, он ценил весьма высоко) и предписывал начальнику своего штаба быть готовым к выпадам русских против его правого крыла, ставя задачей непременно уступать им территорию справа. Более того, полагалось максимально выдвинуть свое левое крыло вперед для сильного давления на русских и угрозы на стратегическом направлении – Минск, Смоленск и далее…
Особняком стоит мнение одного из руководителей Особенной канцелярии (или Особого комитета) военного министерства (т.е. военной разведки), участника, между прочим, легендарного Бородинского сражения, подполковника Петра Андреевича Чуйкевича (1783—1831) – фигуры до последнего времени малоизвестной широкой публике – очень хорошо информированного лица о состоянии дел в Великой армии и знакомого с большинством военных проектов, как правило, попадавших в Особенную канцелярию и хранившихся в ее архиве. Считается, что это был выдающийся руководитель, поставивший на профессиональные рельсы службу внешней разведки российской империи. Он лично неоднократно посещал Пруссию для сбора разведывательной информации. Его глубокий аналитический ум очень импонировал Барклаю, ценившему таких людей и всегда прислушивавшемуся к их мнению.
В своей обобщающей записке от 2 апреля 1812 г. для М. Б. Барклая де Толли Петр Андреевич подвел итог анализу секретных данных, накопленных в течение длительного времени, и выработал конкретные рекомендации русскому командованию.
Чуйкевич очень аргументировано обосновал суровую необходимость стратегического отступления как можно дальше назад от границы с порабощенной Наполеоном Европой, что максимально истощало бы его Великую армию и, в конце концов, позволяло бы рассчитывать на благоприятный исход войны с Последним Демоном Войны. «… Совершенное разбитие 1-й и 2-й армий может навлечь пагубные последствия для всего Отечества. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность государства состоит в целостности его армий. Уклонение от генеральных сражений, партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопускание до фуражировки и решительность в продолжении войны: суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзникам их нетерпимы. Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык, и успехи свои основывать на свойственной ему нетерпеливости от продолжающейся войны, которая вовлечет его в ошибки, коими должно без упущения времени воспользоваться, и тогда оборонительную войну переменить в наступательную…»; «… заманить противника вглубь и дать сражение „со свежими и превосходящими силами“» – писал он своему начальнику и, естественно, государю.
Это официальное письменное заключение Чуйкевича, построенное на огромном объеме секретной информации, несомненно, убедительно аргументировало идею необходимости стратегического отступления.
…Кстати, в отечественной литературе принято считать, что в преддверии войны российская разведка переиграла французскую по всем статьям. Еще в начале 1810 г. военный министр Александра I Барклай-де-Толли представил своему императору план секретной операции по сбору развединформации о состоянии дел в Великой армии Наполеона, уже явно собиравшегося воевать с Россией. Немало потрудился над ее созданием князь Петр Михайлович Волконский, который после Тильзита специально побывал в Париже для изучения устройства победоносной французской армии и ее генштаба. Как результат после его возвращения из французской столицы в России был создан специальный отдел для координации деятельности русской военной разведки «Экспедиция секретных дел при Военном министерстве», потом переименованный в «Особенную канцелярию при военном министерстве». Разведкой Барклая поочередно руководили полковник Алексей Васильевич Воейков, полковник граф Арсентий Андреевич Закревский и подполковник/полковник Петр Андреевич Чуйкевич. Все трое не только были высокообразованными специалистами, владевшими европейскими языками, но были лично хорошо известны Михаилу Богдановичу: первый с ним воевал со шведами в 1808—1809 гг., а второй и вовсе какое-то время являлся его старшим адъютантом. В крупнейшие европейские города наполеоновской империи – Париж, Мадрид, Берлин, Вену, Дрезден и Мюнхен были посланы шесть особо подготовленных армейских офицеров в качестве военных атташе при русских посольствах и консульствах. Родина должна знать своих героев: в Вене – полковник-квартирмейстер Федор Васильевич Тейль фон Сераскиркен, в Берлине – еще один полковник-квартирмейстер Роберт Егорович Ренни (его затем сменил поручик Григорий Федорович Орлов), в Мюнхене – поручик Павел Христианович Граббе, в Дрездене – майор Виктор Антонович Прендель — участник Итальянского и Швейцарского походов Суворова и в Мадриде – поручик Павел Иванович Брозин. Все они – лично известные самому императору (он утверждал их кандидатуры) – настолько хорошо послужат отчизне, что со временем станут… генералами! Как известно, 2 раза в месяц на стол французского императора клалось «священное досье» – совершенно секретный документ, подготовленный в одном единственном экземпляре и только для императора о детальном состоянии дел в Великой армии, планомерно готовившейся к вторжению на необъятные просторы российской империи. Шесть секретных агентов Барклая кропотливо собирали всю важнейшую информацию о любых «телодвижениях» в Великой армии. Ключевую роль в этой шпионской деятельности играл знаменитый «русский Казанова», светлейший князь Александр Иванович Чернышев (1785—1857) – блестящий русский офицер, полковник, флигель-адъютант российского императора, участник войн с Бонапартом в 1805, 1806, 1807 гг. в рядах привилегированного Кавалергардского полка. [Александр Иванович «рожден был хватом» и со временем стал не только генералом от кавалерии (1826), но и военным министром России (1832—1852) и даже председателем Государственного совета (1848—1856)!]. Этого весьма «оригинального» человека – невероятно удачливого разведчика, лихого «партизанского» (летучего армейского конного отряда в тылу врага) командира и… беспощадного (в будущем) палача декабристов – специально послали к Наполеону в Париж для передачи личной переписки между вершителями судеб (французским и российским императорами), поделенной ими в Тильзите Европы. Неутомимый как павиан «секс-угодник», русский красавец, покорил массу нужных ему высокопоставленных дам в столице Франции, по слухам вплоть до любимой сестры Бонапарта любвеобильной красавицы Полины Боргезе. Ее сердце он завоевал, когда лично вынес из огня на руках во время пожара в австрийском посольстве, случившемся на приеме по поводу женитьбы ее брата на австрийской принцессе. И хотя тогда он спас и ее сестру Каролину, и даже жену маршала Нея (!), но в интимное доверие (войти в ее «райские врата») ему удалось войти лишь к Полине – изысканной коллекционерше легендарных красавцев-«жеребцов». Но это так сказать – секс-присказка! Александр Иванович действительно умел ладить со всеми, кто ему был нужен в тот или иной момент. Считается, что его уважал сам Бонапарт и счел возможным его присутствие (спецпредставителя в ту пору еще очень нужного ему венценосного союзника Александра I) в решающем сражении на очередной войне с Австрией в 1809 г. – знаменитом своим кровопролитием Ваграме. Более того, Александр Иванович, после победного окончания той весьма непроста складывавшейся для Наполеона войны, получил от него очень высокую награду – орден Почетного Легиона. Чернышев с профессиональным блеском провел операцию по получению копий со «священного досье» французского императора. В его «обойме» секретных агентов оказался уже давно завербованный русской разведкой Морис Мишель, ведавший секретным делопроизводством генерального штаба Бертье, который за 30 тыс. франков почти два года «сливал» всю секретную информацию о состоянии дел в Великой армии. Рассказывали, что «в сетях» русского «нелегала» оказались и такие крупные «рыбы», как генерал Антуан-Анри Жомини из штаба маршала Нея и даже «дерьмо в шелковых чулках» (по выражению Бонапарта) экс-министр иностранных дел Талейран. Последний и вовсе предупредил русского царя, что нападение на Россию состоится в апреле 1812 г. Дотошный министр полиции Наполеона Рене Савари не раз докладывал своему хозяину о разведывательной деятельности спецпредставителя Александра I полковника Чернышева в Париже. Но Наполеон, ослепленный своим могуществом и крайней обходительностью Александра Ивановича пропускал всю информацию своего ушлого «цепного пса» мимо ушей. Он лишь ухмылялся: «Вы плохо разбираетесь в людях Савари! Чернышев слишком большой повеса, „облагодетельствующий“ дам, чтобы быть… шпионом!» [Как раз такие «дамские гладиаторы» (от глагола – гладить… там, где надо!), чаще всего и бывают шпионами экстра класса!] Только в феврале 1812 г. стало ясно, что всезнающая (по долгу службы!) «ищейка» Савари был прав, а его всемогущий (судя, по посту?) император глубоко заблуждался, но уже было поздно: легендарный «русский Казанова» очень во время покинул Париж и оказался недоступен разъяренному французскому императору – властелину континентальной Европы. Французская секретная полиция обнаружила в его парижской квартире под ковром письмо, подписанное буквой «М», по которой и был вычислен «крот» во французском военном ведомстве. Мориса Мишеля арестовали и гильотинировали, но было уже поздно: секретная информация успела уйти к русским. Нельзя исключать, что «утечка» этой информации могла быть искусно «разыграна» самим Чернышевым? Возможно, наш герой-любовник «просчитал», что его время секретного спецагента «с двойным дном» уже вышло: прямо перед отъездом одна из его высокопоставленных пассий сообщила своему «жеребцу-мустангу», что «грозовые тучи над ним сгущаются». Дабы не быть снова посланным в Париж – «логово врага», где его уже ждет провал – наш лихой разведчик, исчезая со всей своей секретной информацией на родину, предпочел сдать врагу своего «джокера» и тем самым закрыть тему своей секретной службы на благо родины, когда война уже вот-вот грозила начаться. Впрочем, это всего лишь предположение, но «нет дыма – без огня»!? Именно доклад непревзойденного дамского угодника Александра Ивановича Чернышева императору Александру I и военному министру Барклаю о строгой необходимости избегать в предстоящей войне в Бонапартом генерального сражения в приграничье России и максимальном затягивании оборонительной войны, как путем, единственно ведущим к благоприятному исходу для российского императора, сподвигли Александра I и его военного министра склониться к мысли о неизбежности планомерного отступления вглубь необъятной «матушки» -России. Окончательно убедили их в этом уникальные по своей стратегической глубине вышеупомянутые докладные записки главного аналитика в Особом комитете военного министерства Барклая подполковника П. А. Чуйкевича. Дальнейшие события показали, что русские все правильно рассчитали, а генерал-«математик» Бонапарт… роковым образом просчитался. Более того, помимо стратегической разведки по указу Барклая активно велась тактическая контрразведка. Так большой удачей русского командования стал двойной агент отставной ротмистр Давид Саван из прусских дворян, проживавший в Варшаве. Именно с его помощью удалось организовать одно из крупнейших мероприятий по дезинформации Наполеона: через Савана куратору разведслужбы герцогства Варшавского генералу Станиславу Фишеру был передан подложный приказ Барклая-де-Толли о дислокации русских войск в преддверии их будущей войны с Францией и о том, как планируется ее вести. Главное в нем было то, что русские сами не пойдут через Неман, но обязательно дадут генеральное сражение агрессору в приграничной полосе. Кроме того, в начале 1812 г. российский император вместе с исполняющим обязанности начальника Генерального штаба генералом Беннигсеном демонстративно произвел рекогносцировку местности в районе г. Вильно. Во многом опираясь на эту лже-информацию Савана (не единожды передаваемую им французам в разных инстанциях) Наполеон нацелился на разгром русской армии именно в приграничной битве, тогда как у русских был свой совершенно иной план ведения войны со столь опасным в открытом бою Бонапартом и его численно превосходящими силами. Ответные ходы французского императора не были столь же эффективны! Так агенты русской контрразведки сумели не единожды вскрыть секретную шкатулку французского посла в Петербурге А. Нарбонна с инструкцией с секретными заданиями по подготовке сбора разведданных перед походом в Россию вплоть до вербовки ближайшего окружения российского императора, в том числе, особ женского пола особо приближенных к его… августейшей особе. Кроме того, там оказались досье на 60 видных российских генералов с полной характеристикой их деловых качеств…
***
Исследователи, адекватно воспринимающие извилисто-туманный ход отечественной истории (т.е. не сквозь призму конъюнктурного «ура-патриотизьма», типа «кони – быстры, сабли – востры» или, как писали в ХХ веке: «броня крепка и танки наши быстры»! ) полагают, что в канун «Грозы 1812 года», генерал от инфантерии М. Б. Барклай-де-Толли был лицом наиболее компетентным и облеченным доверием российского императора – человека, в силу ряда не единожды вышеупомянутых объективных и субъективных причин, очень многогранного и извилистого («непрозрачного»).
Еще за два года до изложенных выше докладных записок Чуйкевича – 2 марта 1810 г. – военный министр М. Б. Барклай де Толли положил на стол российского императора свою записку «О защите западных пределов России», где детально рассматривались все возможные будущие действия против армии Наполеона.
По сути дела это был план подготовки войны с французским императором. Правда, потом еще будет несколько барклаевских уточняющих вариантов ведения военных действий как превентивного, так и оборонительного характера, но основная идея уже была ясна.
Можно сказать, что очень во время вспомнили как удачно действовал почти 100 лет назад в ходе Северной войны со шведами государь Петр I (кстати, предпоследний царь – действительно Романов по крови!): со своим многочисленным воинством он методично уходил от решающего столкновения с образцовой на тот момент, но компактной, европейской армией выдающегося полководца-короля Карла XII. Истощив ее арьергардными боями (а это самый сложный вид военных действий) и всякого рода диверсиями, Петр Алексеевич принял сражение только тогда, когда это было выгодно его сильно численно превосходящим войскам под Полтавой и, безоговорочно выиграл его.
План военного министра Барклая-де-Толли выглядел так: помня горькие уроки Аустерлица и Фридланда (Прейсиш-Элау стоит в этой череде крупных сражений особняком: Бонапарт, все же, недооценил русских – Беннигсен, отчасти, все-таки «переосторожничал» в критические для противника моменты) на территории «нейтральных» стран (Австрии и Пруссии), как можно дольше уклоняться от генерального сражения, где военный гений Наполеона проявляется в полной мере и где равняться с ним невозможно. Это позволит заманить неприятельскую армию вглубь необъятной российской территории, а значит, приведет к распылению сил вражеских полчищ на большой враждебной им территории и удалению основной массы войск от продуктовых баз.
…Между прочим, рассказывали, что якобы идею заманивания Наполеона вглубь необъятных просторов России, которая с таким блеском потом была осуществлена Барклаем в 1812 г., он сам впервые предложил еще в далеком в 1807 г. в «легендарном» разговоре с немецким историком Б. Г. Нибуром. Но поскольку свидетельство об том разговоре полученно из третьих рук, а до Александра I якобы дошло и вовсе через «пятые уши» (Нибур – Г. Ф. К. Штейн – К. Ф. Кнезебек – Вольцоген – Фуль), то оно вызывает большое сомнение и весьма похоже на так называемый испорченный телефон…
Считается, что секретность этого «скифского» плана медленного отхода вглубь страны, которую по мере отступления надлежало превратить в выжженную, бесплодную пустыню, была столь высока, что военный министр Барклай-де-Толли, на котором замыкались все планы ведения войны, не мог их обнародовать. (Впрочем, естественно, не все с этим «тезисом» согласны.) Обещая в начале войны своим военачальникам скорый переход в наступление либо генеральное сражение с супостатом, но при этом планомерно отступая глубь страны, он порождал у них нервозность и соответствующие разговоры, а затем и «телодвижения», которые, в конце концов, приведут к его отставке в самый критический момент войны.
Как военный министр, Барклай отвечал в целом за подготовку к войне, как генералу, ему вверялась самая большая по численности 1-я Западная армия.
Скорее всего, он был единственным, кто из царского окружения мог в ту непростую пору претендовать на эту ответственнейшую роль, по крайней мере, к этому склоняется большинство отечественных авторитетных историков.
Вполне возможно, что уже в 1811 г. план Фуля должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне. Не исключено, что под его прикрытием Барклай с согласия императора Александра I дотошно разрабатывал и модифицировал совершенно секретный истинный план (планы) военных действий Разработанный к весне 1812 г., он (они) держался (лись) в такой строжайшей тайне, что в него (них), судя по всему, не были посвящены даже крупнейшие военачальники, т.е. о нем (них) знал не просто очень узкий круг лиц, а – единицы?
Во всех них (планах) обязательно подчеркивалось, что реальности войны могут оказаться богаче довоенных представлений и предвидений. Фраза Барклая «действовать по обстоятельствам» звучала как лейтмотив, и она очень часто встречалась в проектах, приказах, деловой переписке военного министра. Он понимал, что командующему необходимо предоставить широкую самостоятельность в выборе тактических решений, а не сковывать жесткими рамками столь присущих прусским военным-схоластам разных времен и калибров. Не случайно в его проектах сразу закладывались несколько возможных ситуаций, лишь контурно определялись действия русских частей и не ставились точные ограничения в географических пределах, что создавало предпосылки для проявления инициативы младшим военачальникам.
