скачать книгу бесплатно
Елена посмотрела в его умоляющие глаза и дала обещание прийти.
Дома Елена весь вечер пребывала в глубокой задумчивости. За ужином она смотрела в тарелку, не поднимая на мужа глаз. Еда не лезла в горло. Владимир Карлович задавал ей, о чем-то вопросы, но слова обрывками бессвязных фраз пролетали мимо ушей, и мадам Клод отвечала невпопад. Находиться рядом с мужем после измены было тяжко, и она, сославшись на головную боль, ушла в свою комнату. Но и лежа в кровати, Елена Васильевна терзалась мыслями о том, как ловко удалось этому юному мичману соблазнить ее. Ведь она считала себя до этого непорочной, замужней дамой, которой часто на балах в морском собрании вальсирующие с ней молоденькие офицеры признавались в любви. Один даже обещал застрелиться, если она не ответит взаимностью, но Леночка только смеялась над их признаниями. Она гордилась тем, что является верной женой и никогда не изменяет мужу. А тут совсем еще мальчишка затащил ее в постель после двух дней знакомства. Неизвестно, как она теперь сможет смотреть в глаза мужу.
Елена не любила Владимира Карловича, но уважала. Хотя в глубине души у нее было много застарелых обид на мужа. В девятнадцать лет под нажимом родителей Леночка вышла замуж за тридцатилетнего лейтенанта Клода, несмотря на то, что ей тогда нравился недавно прибывший из Петербурга мичман. Ах, как прекрасно она с ним вальсировала в морском собрании Севастополя! Но мичман молчал, а лейтенант Клод сделал предложение. Мать несколько дней твердила, что лучшей партии не сыскать: жених небедный – имеет поместье под Ревелем, ждет повышения по службе и перевода на Балтику, а там всегда можно сделать неплохую карьеру. Девушка, в голове которой были лишь кавалеры и балы, не выдержала и дала согласие, и вскоре стала мадам Клод.
Их жизнь в Севастополе текла ровно, без ссор и скандалов. Владимир Карлович пропадал на кораблях, а Леночке хотелось забыть, что она замужняя дама и ей надо вести себя степенно, а не как девчонке – подростку. Затем был переезд в Петербург и рождение сына. Владимир получил следующий чин и хорошую должность при штабе флота. Это сделало его важным и напыщенным. Он часто отлучался из дома по вечерам, а возвращался в пьяном виде.
Тогда и произошел случай, который Елена до сих пор не смогла простить мужу. В ту ночь Владимир Карлович заявился поздно, когда жена уже спала. Он зашел в ее комнату с бутылкой вина. Глаза мужа при свете свечи показались ей безумными.
– Что разлеглась, шлюха! – были первые его слова. – Встать, когда с тобой разговаривает капитан второго ранга!
– Ты с ума сошел, Володя! – произнесла она, вжимаясь в подушку. Мурашки побежали по ее телу от страха. Никогда еще Елена не видела мужа в таком состоянии.
– Ах ты, сучка, не подчиняешься! – крикнул Владимир Карлович и прямо в ботинках забрался на кровать. – На, пей за славу императорского флота!
Горлышко бутылки больно ударилось об ее губы. Вино побежало по подбородку на грудь и, стекая на белоснежные простыни, расползлось красными пятнами. Сильные руки мужа схватили Елену за волосы. Она рванулась изо всех сил и, оставив в его пальцах клочок волос, бросилась бежать. Остаток ночи мадам Клод провела, закрывшись в детской, надеясь, что разъяренный муж не посмеет нарушить покой сына. Утром, заглянув в спальню, она увидела спящего на полу Владимира. Каким омерзительным он ей тогда показался. Елена Васильевна приказала горничной собирать чемоданы, заявив протрезвевшему мужу, что уезжает к родителям, в Севастополь. Смутно помнивший, что происходило ночью, Владимир Карлович ползал перед ней на коленях, умоляя о прощении. Он говорил, что никогда такого больше не повторится. Тогда Елена сделала вид, что простила, но в душе навсегда остался горький осадок.
Каневской уже полдня томился в ожидании Леночки. На часах было уже почти три часа пополудни, а ее все не было. Не выдержав тягостного ожидания, мичман соскочил с подоконника, на ходу пристегнул кортик и, прыгая через две ступеньки, помчался на улицу. По дороге к дому Клодов его мучили мысли о том, что мужу Елены уже все известно и теперь придется драться с ним на дуэли. Так, терзаемый предчувствиями и сгорая от нетерпения увидеть Леночку, он добрался до парадной ее дома.
Горничная, открывшая дверь, позвала хозяйку. Сердце Алексея учащенно забилось, когда его губы коснулись руки женщины.
– Проходите в гостиную, Алексей Петрович. Сейчас Федора подаст кофе.
– Почему вы сегодня не пришли? – пытаясь обнять женщину, прошептал мичман.
– Сейчас же перестаньте, Алеша. Нам больше не следует встречаться. Я продумала сегодня всю ночь и решила, что все произошедшее между нами – ошибка, – отстранилась женщина от молодого человека.
Лицо мичмана, еще недавно горевшее от возбуждения, потухло. Руки отпустили талию мадам Клод.
– Но я люблю вас, Леночка!
– Перестаньте говорить глупости. Вы еще так молоды и найдете свое счастье.
– Это не глупости, Елена Васильевна, я вас люблю!
– Вы еще встретите молодую и красивую девушку. Влюбитесь в нее по-настоящему и забудете это увлечение.
Шаги за дверью прервали их разговор. Горничная внесла поднос с кофейником и собралась прислуживать за столом.
– Ты свободна, Федора, – отпустила ее хозяйка.
Елене было больно смотреть на поникшего влюбленного юношу, и ей захотелось немного его ободрить:
– Присаживайтесь, Алеша, – мичман продолжал стоять, – Давайте останемся друзьями и не более. Поймите, я замужняя дама и должна быть верной женой.
– Ну что ж, хорошо, я не буду вам мешать блюсти честь.
В этот момент Каневской, не задумываясь, застрелил бы Владимира Карловича. Если бы тот оказался поблизости.
– Наверное, нам больше не следует встречаться! Уходите и оставьте меня в покое!
Гордо подняв голову, Алексей, не прощаясь, вышел из квартиры. Обида бушевала в его душе. Он проклинал себя за то, что задержался в Петербурге и встретил ее.
Глава 5
Постукивая колесами, поезд катился на восток от Санкт-Петербурга. Каневской смотрел на мелькающие за окном вагона деревья. Взгляд у него был отсутствующий. Мысли молодого человека неслись назад в столицу. Он представлял, как вернется с войны: на плечах у него будут красоваться лейтенантские эполеты, а на груди – поблескивать Георгиевский крест. Увидев его, Леночка начнет умолять о встрече. Сначала он обойдется с ней холодно и ответит отказом, а потом, как бы делая одолжение, скажет: «Так и быть, мадам Клод, я загляну к вам, если у меня останется свободное время». И наступит ночь, полная страсти, и Леночка будет клясться в любви, умоляя простить ее.
В окне показались покосившиеся срубы изб, стоявших на окраине уездного города. Колеса стучали все реже и реже. Паровоз издал гудок и, окутавшись паром, остановился на станции. Алексей, вставая, взял в руку небольшой чемоданчик и вышел из купе.
Город детства встретил Каневского разбитыми мостовыми и грязными лужами, в которых гоготали гуси. На станции не было даже приличного извозчика, и пришлось сесть в потрепанный тарантас.
«Всего двести верст от Петербурга, а как будто попадаешь в другой мир, и начинаешь понимать, что это и есть настоящая Россия. А столица – это всего лишь разукрашенный фасад здания, войдя в которое, попадаешь в такие непроходимые дебри, что становится страшно. Это тебе, Алексей Петрович, не Голландия или Франция, где все чистенько, уютно и понятно, как в давно отрепетированной пьесе, где все декорации расставлены, а актеры хорошо знают свои роли. А у нас до сих пор рядом с развалившейся избой соседствует белокаменный монастырь, величественный храм или роскошный дворец», – размышлял отвыкший от провинции мичман по дороге к родительскому дому.
А когда-то в детстве этот город казался Алексею огромным и прекрасным, особенно, когда семья Каневских возвращалась в него после лета, проведенного в деревне.
Вот и родительский дом с мансардой, добротно срубленный из посеревших бревен. Алексей застучал кулаком об оказавшуюся закрытой калитку. Но никто не спешил открывать вернувшемуся домой «Одиссею». Только громко залаяли цепные кобели. Он застучал еще сильнее.
За забором кто-то зашевелился и послышался голос старого слуги:
– Нечего стучать, барыня в имение еще вчерась уехали, а я никому открывать без ее ведома не намерен.
– Эй, Гаврилыч, старый хрыч, зазнался совсем. Господ в собственный дом не пускаешь.
Старик замялся за калиткой и, вдруг что-то вспомнив, принялся суетливо открывать засовы. Старые пальцы его не слушались, и он, словно нарочно, возился с калиткой непростительно долго.
– Простите, не узнал, Алексей Петрович. Совсем я из ума выжил: молодого барина и не признал. А барыня, как телеграмму получила на прошлой неделе, все ждала вас, ждала. Да так и не дождались, уехали в деревню, – затараторил слуга, опасаясь, что получит нагоняй от барыни, зато, что не признал барчука.
Гаврилыч был взят в услужение в господский дом мальчонкой еще при крепости и воспитан был при старых порядках, когда за провинность могли и вожжей всыпать на конюшне. Теперь времена изменились: слуги даже покрикивают на господ, требуя прибавки к жалованию. Старый слуга таких и за людей не считал, безропотно храня верность своим господам.
– Зачем маменька в имение уехала? – спросил Алексей, заходя в дом.
– Так у крестницы их, Лизоньки, барышни из соседнего имения, сегодня день рождения. Барыня непременно хотела ее поздравить. А вас, если все же изволите приехать, велела, не мешкая, везти в Ваньково.
– Не спеши, Гаврилыч! Дай, я хоть с дороги отдохну. Поставь лучше самовар.
– Как будет угодно, Алексей Петрович.
Поднявшись по скрипучей лестнице наверх, в свою комнату, Каневской будто очутился в детстве. В этой комнате ничего не изменилось за те два года, что он отсутствовал. На полках все так же стояли любимые в детстве книги, а над столом висела написанная им в годы гардемаринства акварель «Фрегат «Аврора» на рейде Петропавловска-Камчатского».
Теперь Алексею казалось, что детство и юность прошли давным-давно. Хотя, наверное, Гаврилыч сказал бы совершенно обратное, что барчонок еще вчера, не нагибаясь, пешком под стол ходил.
Алексей лег на кровать и закрыл глаза, в голове вдруг возникли детские воспоминания. Вот он маленький, в матросском костюмчике, бежит по лужайке к матери и радостно прижимается лицом к ее платью. Но фигура матери растворилась, как будто в тумане, и на ее месте возникла улыбающаяся Елена Васильевна. Мичман потер руками глаза и покачал головой, сбрасывая с себя наваждение. Поднявшись, он сел за письменный стол и попытался нарисовать карандашом набросок. Но четкий образ Леночки, только что явившийся перед ним, ускользал и не хотел ложиться на бумагу. В сердцах Алексей смял в комок неудавшийся рисунок.
– Алексей Петрович, извольте чайку выпить, – позвал его снизу слуга.
– Некогда мне чай распивать, едем в Ваньково. Старик пожал плечами, но перечить не стал.
«У господ свои причуды, сейчас скажет так, через час – эдак, а наше холопское дело слушаться».
Зачерпнув ковшом из ведра холодной колодезной воды, Каневской выпил ее залпом, по щекам потекли струйки воды, холодные капли закапали за ворот мундира. Алексею хотелось сбить щемящую тоску, поселившуюся у него в груди, бежать на край света, чтобы забыть о мадам Клод.
Две вороные лошади тянули тарантас по лесной дороге, на которой изредка попадались большие лужи. Завидев их, Гаврилыч зычно кричал и щелкал кнутом. Повозка с трудом выезжала из воды, разбрасывая колесами комья грязи. Огромные мохнатые ели, распускавшие свои лапы вдоль дороги, сменялись молодыми березняками и осинниками, сквозь которые виднелись полянки, заросшие клюквой и черникой.
«Наверное, в таком лесу привиделись Римскому-Корсакову берендеи, поклоняющиеся Яриле, и Снегурочка, бегущая с подружками по ягоды», – подумал Каневской, глядя по сторонам, и принялся насвистывать мелодию из оперы знаменитого земляка.
После года, проведенного в южных морях, даже эти знакомые с детства места казались мичману новыми и чарующими.
– Гаврилыч, так ты говоришь, у Лизоньки Шепелевой сегодня день рождения.
– У нее, родимой, Алексей Петрович.
– Сколько же девчонке годков исполнится?
– Да лет эдак шешнадцать или семнадцать. Я толком не ведаю. Вы у матушки спросите, она должна знать.
Уже вечерело, когда они подъезжали к имению Каневских. Так по старинке люди называли деревню Ваньково, а деревня уже почти полвека жила сама по себе. От бывшего имения остался только барский дом и несколько десятин земли.
Алексей, соскочив с тарантаса, бросился навстречу матери, стоявшей у ворот. Ему хотелось, как прежде, в детстве, прижаться к ней и почувствовать материнское тепло. Но за несколько шагов до матери его словно отдернули, и мичман, остепенившись, подошел уже мерным шагом и поцеловал подставленную щеку.
– Тебя совсем не узнать, Алеша. Загорел, как эфиоп или индус, – обрадовано заулыбалась мать.
– Доставил, Наталья Федоровна, вашего юношу в лучшем виде, – закричал глуховатый Гаврилыч, срывая по привычке с головы шапку и кланяясь.
– Ладно, старый черт, вот тебе гривенник на водку за труды, – властным тоном сказала мать Алексея и вложила в руку старика монету.
– Благодарствую! – кланяясь чуть ли не в пояс, заголосил дед.
Наталья Федоровна была высокой дородной женщиной. Ее одутловатое лицо, излучающее что-то строгое и властное, в далекой юности было ангельским. Но жизнь всегда накладывает свои отпечатки на лица людей. Когда Наталья Федоровна вышла замуж за молодого лейтенанта Петра Николаевича Каневского, ей казалось, что жизнь прекрасна. Но ее муж, такой тихий и рассудительный до свадьбы, вдруг оказался любителем пропустить рюмочку, а выпив – поскандалить, причем большей частью с собственным начальством. За скверный характер его списали сначала на берег во флотский экипаж, а затем и вовсе собирались перевести на Каспийскую флотилию. Отчего Петр Николаевич с гордостью отказался. Выйдя в отставку, он укатил в Тихвинское родовое гнездо. Там он поначалу присмирел, но спокойная жизнь была не для Петра Николаевича. Вскоре он начал проводить все вечера в дворянском собрании за вином и картами, постоянно попадая из-за скандального характера в неприятные истории: то бил морды уездным чиновникам, то оскорблял действием городового. Даже рождение сына не повлияло на него. В итоге Каневской старший был убит на дуэли заезжим армейским офицером. Оставшись вдовой с трехлетним сыном на руках, и так не избалованная мужским вниманием и заботой, Наталья Федоровна полностью взвалила на себя управление домом, имением и хозяйством.
– Ты, Алексей, попал прямо с корабля на бал. Поедем сейчас в гости к Шепелевым, у Лизоньки сегодня день рождения. Подарок ей от твоего имени я уже купила, – сунула Наталья Федоровна в руки сына небольшую коробочку. – Это серьги с жемчугом, у нашего местного ювелира заказывала.
Садясь в коляску, Каневской окончательно убедился, что мать ничуть не изменилась и опять старается решать за него все сама.
«Сейчас, видно, начнет сватать мне эту бедную Лизу. Как будто я все еще маленький мальчик», – подумал он.
И точно, сразу после рассказа о видах на урожай овса в этом году, мать перевела разговор на семейную неустроенность Алексея.
– Ты присмотрись к моей крестнице. Барышня просто золото: красива, скромна, столичной жизнью не избалована. Ну, чем тебе не пара? В Петербурге, Алеша, такую днем с огнем не сыщешь.
– Я, мама, не собираюсь пока ни к кому свататься, – раздраженно сказал Алексей. – В моем возрасте, не выйдя даже в лейтенанты, это глупо.
– Чего же здесь глупого? Женишься, остепенишься: на всякие гулянки времени не останется. О карьере больше думать будешь.
– Да не время сейчас: война идет!
– И война не помеха, обвенчали бы тебя с Лизой, пока в поход не ушел. Глядишь, вернулся бы домой, а тут прибавление в семействе, – не унималась Наталья Федоровна.
В усадьбе Шепелевых собралась добрая половина уездного дворянства. День рождения справляли, как в старые добрые времена, на широкую ногу. В саду, на лужайке, веселились молодые гимназистки и гимназисты, приехавшие на каникулы студенты и кадеты. В доме же собралась публика, состоящая из отцов почтенных семейств, их жен и нескольких отживших свой век стариков и старушек.
Наталья Федоровна проследовала в дом, а Алексей направился к молодежи.
Крутившаяся в кругу подруг Лизонька замерла с наивной улыбкой на губах, когда Каневской подошел к ней с поздравлениями. Молодой офицер в морской форме, с бронзовым загаром на лице, выглядел эффектно на фоне кадетов, студентов и гимназистов.
– Прошу вас, Елизавета Александровна, принять от меня небольшой подарок, купленный мной в Неаполе, – соврал Алексей, протягивая девушке коробочку с серьгами.
Лиза с восторгом приложила серьги к ушам, а подружки восхищенно заохали, умиляясь мастерством итальянских ювелиров.
Каневской уселся в плетеное кресло и закурил папиросу, посмеиваясь в душе над глупенькими гимназистками, бросающими на него заинтересованные взоры. Он был доволен, что его появление произвело фурор. Сделав непроницаемое лицо, мичман смотрел на Лизу небрежно, стряхивая пепел с тлеющей папиросы. В воспоминаниях Алексея она была худенькой девочкой с тоненькими, как спички, ручками и ножками, единственным украшением которой являлась длинная белая коса.
«Как всего за пару лет зеленый кузнечик сумел превратиться в высокую, статную девушку? Причем очень даже не дурнушку, – рассуждал про себя Алексей, придирчиво рассматривая девушку. – Красота ее, правда, чересчур нордическая: кожа белее, белого, даже видно, как кровь пульсирует по венам, губы едва розовые, глаза голубые, будто два лесных озера, и коса все такая же длинная. Ну, просто Снегурочка какая-то».
Невольно Каневской вспомнил Леночку и принялся сравнивать двух женщин. Выросшая под крымским солнцем, Елена выглядела бы рядом с Лизой настоящей смуглянкой.
Чувствуя на себе неотрывный взгляд мичмана, Лиза засуетилась и, не выдержав, убежала в дом.
Один из студентов, видно, ухаживающий за виновницей торжества, подошел к Каневскому.
– Вы бывали в Порт-Артуре? – развязно спросил студент у офицера.
– Нет, не довелось, но надеюсь, что еще побываю. Скоро отправляюсь на Тихий океан, с эскадрой адмирала Рожественского.
– Не правда ли, мы ведем эту войну бездарно? Будто не осталось в русском народе «чудо богатырей» – Суворова, Румянцева и Ушакова. Мне кажется, что никто уже не сможет возродить славу русского оружия.
– А почему бы вам самому не попробовать возродить ее? – рассердился Алексей, почувствовав, что этот разговор направлен против него. – Записались бы в армию вольноопределяющимся, может тогда слава русского оружия загремит как прежде.
Студент обиделся и сконфуженно отошел в сторону.
– Идемте к столу, господа! – позвала гостей выскочившая на крыльцо Елизавета.
Молодежь сидела за столом недолго и вскоре опять убежала в сад. Проголодавшийся за дорогу Алексей не последовал примеру ровесников и засиделся в доме. Жареный поросенок и клюквенная наливка пришлись ему по вкусу. Он поднялся из-за стола, когда его стали усиленно донимать вопросами о войне.
Особенно допытывался один дряхлый старичок:
– Ответьте мне, молодой человек, побьем мы японцев или не побьем? Вроде бы должны победить, так как они нехристи, – не дожидаясь ответа, рассуждал старик. – Я сам в крымскую кампанию воевал и скажу вам, что турок, например, бить – милое дело. Иное дело, англичане или французы – люди цивилизованные, к ним подход нужно иметь. Вот я и говорю: раз японцы – нехристи нецивилизованные, то мы должны их победить?
Алексей не знал, что отвечать на такие глупые вопросы.
– Обязательно победим, – пробормотал он и поспешил в сад.
– Вот и молодой офицер считает: разобьем мы японцев! – кричал старик на весь зал за его спиной.
На дворе были уже сумерки. Белый вечер сменяла короткая летняя ночь. В саду слышался смех и веселые голоса. На тропинке забелело чье-то платьице.
– Вы куда торопитесь, Лизонька? – узнал девушку Каневской.
– Никуда. Я просто гуляю.
– А почему одна? Молоденьким девушкам нельзя гулять в одиночестве. Разрешите, я буду вашим провожатым, – взяв Лизу под руку, мичман повел ее в сторону от шума голосов.
