скачать книгу бесплатно
– Поминки на носу, добрые люди стряпают пироги, – объяснила та. Марина смутилась вторично: она совершенно забыла про Троицу, а значит была недобрым человеком. Соседка, прищурившись смотрела вслед мужчине:
– А я смотрю, Мариночка, к вам ещё ухажёры в общественных местах подкатывают. Вы рисковая женщина, я бы не решилась. Знаете, как говорят: в молодости мужчина ищет себе любовницу, в зрелости партнёршу, а ближе к пенсии сиделку. Вы готовы носить утку за чужим мужиком?
Марина смутилась в третий раз: «Что вы выдумываете…».
Махнула рукой и направилась в мясной. Значит, первой была всё таки курица.
***
Соседку звали Акулина Петровна – это по паспорту, в миру Алла Петровна. В школе её обзывали «Акулочкой» – за выступающие редкие острые зубки, а может, ещё почему. Потом прозвище перекочевало на её место работы в регистратуру поликлиники.
– Алло, мне нужно срочно записаться на приём, я сто лет не могу попасть к хирургу, я умру без хирурга! – кричал в трубку больной.
– А мне нужно срочно выйти замуж, я десять лет не могу попасть замуж, я умру без мужа, – парировала Акулочка. Не вслух, конечно – про себя. Согласитесь, её проблема выглядела намного драматичнее, но она же не вопила об этом на весь белый свет.
– Сожалею, но к хирургу записи нет на месяц вперёд, – в голосе Аллы читалось некоторое удовлетворение и даже удовольствие. Маленькая месть за непрестижную работу, за крошечную зарплату, за женское одиночество. Потом её перевели в колл-центр, и тут пришлось держать язычок на привязи: каждый звонок был важен для нас, и все разговоры, в целях повышения качества обслуживания, прослушивались.
***
Остаток дня Алла Петровна, в преддверии поминок, самоотверженно жарилась у плиты.
Все её родные лежали на кладбище. Дедушки-бабушки, мама-папа, первый и второй мужья, безвременно и добровольно ушедшая доченька. Алла Петровна тщательно не пропускала церковные праздники: Троицу, Ильин день, Покров, Родительские субботы. Могилы были разбросаны по разным концам кладбища. Чтобы навестить все, уходил целый день.
И всё у неё было прибрано-ухожено, любо-дорого: цветочки, скамеечки, бордюрчики – хоть на выставку, не стыдно перед людьми. На каждом холмике раскинет скатерть-самобранку, посидит, повздыхает, покушает, крошки смахнёт птичкам. Благолепие!
Город маленький, даже здесь наши соседки сталкиваются.
– Мариночка, собралась-таки, а то покойнички заждались, заждались! – посматривала с превосходством: у Марины её единственный холмик зарос травой, памятник обветшал. Погрязла в земных делах, ай-ай!
– Вы, Мариночка, гербицидом побрызгайте, пропалывать бесполезно – через месяц всё равно будут джунгли. Но умничка, нашла время, тебе же всё некогда.
В лице Аллы Петровны МГИМО потеряло блестящего дипломата. Никто не умел лучше её сказать комплимент, испортив при этом настроение человеку. Преподнести гадость, завёрнутую в сладкую обёртку. Подарить какашку в фантике и смотреть, что из этого выйдет. Ну прирождённый же дипломат!
Когда начальницу вешали на доску почёта, Алла Петровна восторгалась:
«Ах, Верочка Степановна у нас трудолюбивая, на работу злющая как зверь».
Про покладистую и миролюбивую коллегу:
«Со всеми общий язык найдёт, (и с улыбочкой вполголоса) как говорится, без мыла влезет».
Когда встретила одноклассницу с детской коляской:
«Поздравляю, это такое счастье! Когда, говоришь, внучек родился? Ах, какая жалость: на месяц бы позже – и маткапитал в кармане. Четверть миллиона на улице не валяются. Ути, каляпузик! Идёт коза лягатая – забодяю, забодяю».
Марине она сказала: «Милая, ты так похорошела, прям стройненькая как берёзка, похудела. К онкологу давно обращалась? Непременно, непременно обратись, говорю как человек, имеющий отношение к медицине».
***
Родители Марины, как полагается любящим сердцам, умерли в один день, в один час и даже в одну секунду. Автоавария. И положены были в одну могилу.
А навещать их часто не получалось.
Марина подрабатывала тем, что выгуливала чужих маленьких детей, чьи родители предпочитали домашнее воспитание. Ходили в парк, в музеи, в кино на мультики. Когда шёл дождь, вела к себе домой обсушиться, напоить чаем.
Там к воспитанию подключался дед. Рассказывал одну и ту же сказку: что вот жил-был пакет – не из нынешних одноразовых с кассы, которые рвутся ещё по дороге домой. Наш пакет был склеен на совесть, рассчитан на службу верой и правдой, с крепкими ручками, с прочными швами.
Его хвалили и не жалея набивали с верхом – он только покряхтывал. Со временем яркая картинка стёрлась, пакет облез, сморщился и был кое-где подклеен липкой лентой.
Наконец, он стал подумывать о заслуженном отдыхе. Пора было его почтить за долгий добросовестный труд: помыть, высушить, а может, даже повесить в рамочке на стене: вот с кого нужно брать пример молодёжи, вот как нужно относиться к своим обязанностям. Но если даже свернут и положат в укромный уголок – тоже неплохо: отдохнут старые косточки… В смысле, старый полиэтилен.
И однажды хозяева спохватились: «С ним стыдно в люди выйти!». В доме появилось много новеньких глянцевых пакетов, а нашего старика отнесли на помойку. И заткнули глотку кирпичом, чтобы помалкивал да терпел…
Марина делала страшные глаза:
– Дед, а если они родителям дома расскажут? Ещё не хватало, на старости лет в иноагенты запишут…
– Ладно, ладно, – соглашался дед, – сунули кирпич, чтобы не выдуло из мусорки ветром. Вот тут-то пакет не выдержал и… порвался.
– Эй, Андерсен, давай закругляйся, дождь кончился, – торопила Марина.
Дети в прихожей, влезая в курточки и сапожки, додумывали сказку:
– И тогда кирпич упал прямо на ногу противному хозяину…
– И тут поднялся ветер, и пакет залепил рожу, и хозяин грохнулся в лужу!
Они горячо сочувствовали пакету: ведь дети, как собаки, остро чувствуют хорошего человека. Бабушка, пока была жива, вздыхала:
– Это он про себя рассказывает. Он у нас лошадка по гороскопу. Сунут в зубы сахарок, похлопают по крупу. Он и рад-радёшенек: из кожи лезет, жилы рвёт. Умники свесят ножки да понукивают, а этот дурак везёт да попукивает.
Дети прозвали его дед Пакет.
***
Марина жила с дедом. Дед был тихий, вполне безобидный сумасшедший. С ним не приходилось перекрывать газовые и водяные краники, и затыкать розетки заглушками. Он страдал бзиком другого рода, который (позже определили в больнице) объясняется как навязчивый страх совершения насилия и является разновидностью обсессивно-компульсивного расстройства.
Видимо, дед пересмотрел новостей и был уверен, что рано или поздно подвергнется ограблению и пыткам. Хотя что грабить у инженера на пенсии: мешок почётных грамот и коробочки с ветеранскими медалями?
Первыми звоночками были рассуждения за ужином, что, конечно, всё у нас стабильно и идёт по плану, и мы другой такой страны не знаем, где так вольно дышит человек – но соломки подстелить не мешает. Дед не боялся четырёх всадников, а боялся сопутствующих явлений: хаоса и людей, привыкших убивать, с глазами тусклыми как обмылки.
Властям что: у них небось в дремучих лесах тайные посёлки с подземными хранилищами, по периметру вышки с охраной. А как быть простому люду, жить-то ведь охота? Говорят, свой дом – своя крепость, все бросились скупать участки и строить коттеджи. Ан нет: свои-то дома и есть самая уязвимая мишень №1.
Спрятаться бы в дальней деревеньке – но уголовники любят устраивать в глухих местах «малину», подальше от полицейских глаз. И до больнички деду далече – десять раз помрёшь, пока скорая довезёт.
***
Дед-инженер черкал в бумажке, рассчитывал, крутил так и эдак. По всему выходило, что нечего дёргаться: безопаснее их трёшки на восьмом этаже ничего не придумано. Главное, иметь прочную дверь. Марина слушала лепет деда вполуха: чем бы дитя ни тешилось. И напрасно не слушала.
Однажды идёт с работы – а у лифта сладко улыбается Акулочка:
– Дедуня у вас какой шустрый, активный. Пока бригада дверь устанавливала, полтамбура разнесли. Платить придётся, миленькая, за общедомовое имущества.
Марина взлетела на свой этаж, а там вместо двери – толстенный сейф с замками, с кодами, с засовами. Пять пенсий дед угрохал, то-то у Марины клянчил на любимые конфеты-сосунчики!
Внучку в свою комнату не пускал – тоже врезал замок. Что же, каждый по-своему с ума сходит. У всех должно быть личное пространство. Но даже на личном пространстве нужно время от времени делать уборку. Марина через вопли и бешеное сопротивление деда вломилась с ведром и тряпкой – и застыла на пороге.
Это был склад на случай Третьей мировой войны. Вдоль стен до потолка, в два ряда высились коробки с тушёнкой, рыбными консервами и прозрачные упаковки с питьевой водой «Кристалл». К лоджии вели брустверы из припудренных белой пылью мешков: мука, макароны и крупы, преимущественно перловка.
Вот так. Пока Марины не было дома, дед развил бурную деятельность. Отправлялся в поход по магазинам и возвращался с полными сумками.
Венец дедовских воплощённых фантазий – чугунная «буржуйка» в центре комнаты, крепко стоящая на растопыренных ножках на листе толстого железа – для пожаробезопасности. В балконную дверь через круглое отверстие ветвился дымоход.
***
Затем был звонок в дверь. На пороге переминались два дюжих молодца.
– Дрова заказывали?
И следующий час мимо остолбеневшей Марины, молча и споро, с невозмутимым видом таскали охапки поленьев, будто каждый день возносить дрова на восьмой этаж для них было обыденным делом. Может, люди хотят шашлыки на лоджии жарить – ачётакова.
Не прошло недели – снова Акулочка плывёт навстречу, улыбается.
– Ах, Маринушка, какие чудные решётки вы установили на окнах – самое то для восьмого этажа.
Марина вечером добивалась:
– Дед, зачем тебе решётки на нашей верхотуре?!
– Дык ведь у «буржуйки» дымок будет выбиваться. Бандюки с нарушенной психикой полезут на огонёк сверху-снизу как тараканы. А на кося-выкуси: мои решётки «болгарка» не возьмёт.
– Это у тебя нарушена психика, это у тебя в голове тараканы!
Дальше – хлеще. Дед заказал через Вайлдберриз фольговое одеяло и выходил гулять, закутанный с головой, шурша, слепя и пугая прохожих. Объяснил: «От дронов. Они на излучение тепла реагируют».
Это была последняя капля. Марина полезла в интернет. Каждый таракан в голове имел своё название, и сколько же их было! Харпаксофобия, гарпаксофобия, булимифобия…
***
– К психиатру?! – взвился дед. – Психа из меня делаешь? Давай уж, внуча, сразу в богадельню!
Участковый терапевт подсказал: идёт плановая диспансеризация, а там под шумок устроим невролога с психиатром, подлечим вашего дедушку.
Дед ненавидел больницы, но смирился. Народу было много, и кабинетов пройти тоже предстояло немало. И повсюду перед его носом – «Мне только спросить» – без очереди проскакивала востроносенькая ласковая бабулька в шляпке. Где-то её дед видел, а где – убей, не мог вспомнить. Он мрачнел, сопел и раздувал мохнатые ноздри – что свидетельствовало о крайней степени раздражения. Дед напоминал уже кипящий чайник или пук соломы, к которому только спичку поднеси.
Спичкой оказалась бабулька в шляпке: «Я занимала, только на минутку отошла».
Старик всхрапнул, мотнул головой, решительно шагнул к нахалке и… водрузил ей на голову пластиковый пакет. Из пакета сыпались листочки, портмоне, шариковая ручка – он, сопя, держал, пока оглушённая и ослепшая бабулька махала руками и разбрасывала вокруг тощие ножки – и изловчилась-таки заехать острым каблуком в уязвимое мужское место. Только не деду, а стоящему у двери ни в чём не повинному пациенту. Хотя деду тоже не хило прилетело: костлявый кулачок угодил в нос – брызнула цевкой кровь.
Когда вызванная по телефону Марина примчалась в поликлинику, Куликово побоище у дверей уже прекратилось, помятые стороны разведены по кабинетам, пострадавшим оказана первая помощь. У деда из носа торчала окровавленная вата, говорил он гнусаво умирающим слабым голосом – а у самого глаза сияли.
– Так что же всё- таки было сначала: курица или яйцо?
Марину тронули за плечо. Поверх докторской маски лукаво смотрели серые глаза незнакомца. Хотя почему незнакомца: на кармашке голубым шёлком было вышито: «Сергей Павлович, невролог».
***
Ночью Алла Петровна заплакала. Плакала она как ребёнок: свернувшись калачиком, всхлипывая и втягивая сопли носом. Со стен из рамочек, любовно украшенных бумажными цветами, отовсюду смотрели покойные – сурово, с тихой укоризной.
Сегодня в больнице претерпела такой кошмар, такое унижение! Она хотела только спросить – всегда этот номер срабатывал. Но чокнутый соседский дед набросился, надел на её голову вонючий пакет, при этом зацепил и больно дёрнул за волосы, у неё с головы слетела и покатилась по полу шляпа… И никто вокруг не заступился, не нагнулся за шляпой, наоборот, даже смеялись и хвалили деда: мол, достали эти толькоспросильщицы.
А на прошлой неделе её впервые назвали бабкой. Она забыла в магазине зонтик, вернулась за ним. У входа продавец как раз говорила кассиру: «Тут бабка зонтик оставила». А ведь Алле Петровне всего 54. И продавщица была ненамного её младше.
Почему, почему все против неё? Даже батюшка на проповеди:
«Это, – сказал, – весьма похвальное и богоугодное дело – заботиться и украшать могилки родных, но лучше беречь их, пока они живы, и всячески украшать их жизнь, а не загонять раньше времени в могилу. Люди умирают не от смерти, а от горя». При этом почему-то смотрел на Аллу Петровну. Ну да, виновата, виновата перед родными, особенно перед доченькой… Но нету рычажка, кнопки такой нету, чтобы надавить и вернуться в прошлое, всё исправить. Ах, всё, всё было бы по-другому.
…А тихоня соседка сегодня шла под ручку с районным неврологом, сияла как медный пятак.
– Мариночка, у вас, я вижу, наметилась белая полоса. Поздравляю! Жизнь – она как зебра: за белой полосой обязательно последует чёрная.
Прошли едва кивнув. Что такого сказала Алла Петровна?! Она из деликатности и общительности всегда улыбается и что-то да говорит людям. А они шарахаются как от прокажённой.
А это ещё посмотреть. Недавно подсела на скамеечку к дворовым пенсионеркам, там одна тетёшкала правнука. И младенчик – что вы думаете – ни к кому на колени не пошёл, только к Алле Петровне ручки протянул и засмеялся беззубым ротиком.
Вспомнилось, как в далёком детстве они с подружками нашли хорошенького щеночка, не могли поделить. Десять девчонок встали в круг: к кому пойдёт – та и хозяйка. Щеночек прямиком пополз к маленькой Алле Петровне.
А разве дети и собаки остро не чувствуют хорошего человека?! Ну и кто из них после этого акулочка?
ЖИЛИ ДЕД С ВНУЧКОЙ
По телевизору трэвел блогер крупным планом снимал столик: экзотические фрукты, красивые салаты. Поддел вилкой что-то висячее: не то водоросль, не то щупальце головоногого:
– Вот чем завтракают небожители. А вы на своих кухоньках варите жёлтенькую кашку, корм для попугайчиков. Каждому своё, фрэнды.
Феклуша поперхнулась. Она как раз подносила ко рту ложку пшёнки, и только что её обозвали нищебродкой.
Телевизор у них грохочет круглые сутки: дед совсем оглох. Квартира крохотная, комнаты тёмненькие, в них навечно поселился лежалый, затхлый запах – не выветрить. В захламлённом червячке коридора не развернуться.
В квартире прожИло три поколения, и телевизор не выключался, только марки менялись: от громоздкого, как сундук, «Рекорда» до плоской шоколадины «LG».
Если верить деду, в его эпоху в телевизоре со звоном били в бидоны молочные струи и текли в грузовики реки золотого зерна – всё под клацанье старческих челюстей с трибун и бурные, продолжительные аплодисменты. Феклуша росла под музыкальное вращение игрового барабана и бряканье банок с дачными заготовками от аборигенов, ползала по ковру, двигала свои игрушки.
Она, вообще, была тихим покладистым, медлительным ребёнком. Папа переиначил детский стишок:
Девочка Феклуша
Час жевала грушу.
