скачать книгу бесплатно
– Телефон дала, живо. Телефон дала, кому сказал.
Грушка сидела, отвернувшись к окну, как бы ни при делах. Бамаблук вышел и легко сковырнул пластиковые фальшивые номера. Открыл багажник, вжикнул «молниями» на чемоданах. Начал шуровать, в снег полетели яркие тряпки.
Грушка тянула из рук женщины сумку. Та не давала, прижимала к груди. Грушка прямо посмотрела ей в глаза… женщина отпустила. Так. Кажется, нюх Бамабалука не подвёл. Кошелёк, косметичка, визитница – всё новенькое, натуральная кожа. В кошельке тугая пачка купюр. В кармашке пять банковских карт.
– Пин коды?
– Вы меня убьёте?!
Правильно мыслишь, детка. Все сейчас насмотрелись криминальных драм. Знают: если преступники без масок – плохи твои дела, мамуля.
Ладно. Пускай с истеричкой Бамбалук возится, выбивает коды-шмоды. У него лучше получается. Деловито рылась в сумке, перетряхивала женские вещицы. Початый пузырёк французских духов – настоящих, неподдельных. Паспорт тоже в пахучей натуральной коже. Недурно живём.
Фотка в паспорте красивая, как у артистки. ГРУШЕВА СВЕТЛАНА АНАТОЛЬЕВНА. 1980 год рождения. Не замужем.
В свои восемнадцать лет Грушка ходила в паспортный стол. Там тётка в лейтенантской форме не дала ей адресов: «Не положено». Но сердобольно сказала, что фамилия «Грушева» в их городе редкая. А чтобы по возрасту в матери годилась – так вообще пара-тройка кандидаток.
– Скажите. У вас не рождалась девочка? Вы не оставляли её в роддоме? – глупо улыбаясь, спросила Грушка. Про себя умоляла, гипнотизировала: «Скажи «да», скажи «да». И женщина чего-то туго сообразила.
– Рож… жала. Ос… оставляла… Глупая была… Молодая…
– Слушайте, – одними губами сказала Грушка (у Бамбалука слух был как у хорька). – Я сейчас по-тихому вызову полицию. А вы не подавайте виду. Тяните время.
Когда Бамбалука вязали и тащили в полицейскую «буханку», он матерился так, что снег шапками валился с высоченных сосен. Подбитым, заплывшим глазом недоуменно пялился на плачущих, обнимающихся женщину и Грушку.
– Это моя девочка, – как полоумная, смеялась и объясняла всем пассажирка. – Куда же вы её от меня? Ведь это девочка моя…
… – Ври да не завирайся, Грушева. Что-то никакая мамашка к тебе в тюрягу не ходит, передачки с воли не носит. Кормим сами из жалости за твои сказочки. Больно складно врать умеешь.
– Не любо не слушай, а врать не мешай, – проворчала пожилая Грушкина соседка, ворочаясь на шконке. – А вы чо, правда бы её замочили?
– О таком не спрашивают.
Железно лязгнула дверь.
– Ма-алчать! Нарушаем режим! Грушева, по карцеру соскучилась?
«Кормушка», через которую зычно кричала охранница, захлопнулась. Грушка перекатилась на спину, закинула руки за голову.
– Ваша взяла, – сказала она в потолок. – Всё не так было. Полиция приехала быстро. И эта баба больно тыкала меня кулачком и визжала как резаный поросёнок: «Они заодно! Вяжите и её, это сообщница!» Шмара, дешёвка.
– Так бы и говорила. А то развела шнягу.
Женская камера быстро угомонилась. Захрапела, засвистела простуженными носами, закашлялась, застонала во сне.
***
Странный народ. Отчего упрямо не верит в хорошее, а плохой и печальный конец его вполне устраивает?
Да не было, не было никакой пассажирки, перелеска и сбитого автомобильного номера. И никаких шуб от роду не было, и придуманного Бамбалука. Были тупо цапнутые с вешалок обтёрханные шапки. А так хотелось походить на любовницу главаря банды из последней книжки модного автора! По ней снят телесериал, афишами с красоткой атаманшей облеплен весь город.
На ней распахнутая драгоценная шубка. В худых, унизанных бриллиантами пальцах она держит сигарету. В ушах посверкивают бриллианты величиной с яйцо. Прищуренные льдистые глаза мерцают сквозь синий табачный дым. Глядя на нее, трепещут матёрые бандиты… Ах! Недосягаемый идеал, хрустальная мечта современных девчонок!
А в Грушкин рассказ снова плюнули, будто в тлеющий уголёк. Не успев сказочно разгореться, расцвести, он зашипел и погас. Нет, ну что вокруг за скучные люди, никакой романтики?!
ВАМПИРЫ ЛУННЫЕ И СОЛНЕЧНЫЕ
… – Прямо укокошила бы эту бабулю на месте. Теперь понимаю, что значит «совершить убийство в состоянии аффекта». Значит, начинает выгружать на кассе полную тележку. И пошло-поехало. Вдруг выясняется, что ей были нужны консервы не в томате, а в масле (кассир бежит в торговый зал менять). Что банан не взвешен – кассир бежит взвешивать. Что раздумала брать кулёк с ирисками, а хочет наоборот с «прозрачненькими» – кассир бежит возвращать.
И последний аккорд: та-дам! – бабуля вытаскивает из тележки стопку копеечных пластиковых крышечек, а из сумки – заготовленную литровую банку. И начинает… на горлышко их не спеша по очереди мерить! А крышек у неё набрано штук пятьдесят, неизвестно для каких целей. И не все подходят: ей надо, «штобы лёгонько, но плотненько».
То и дело откладывает и просит обменять: «Тута пятнышко. Энта не шибко беленька. Энта кривенька. Энта тугенька». Касса работает одна, накопилась длинная, медленно закипающая очередь. Кассир шипит: «У меня уже вбиты её продукты, куда я их дену?»
А бабуле хоть бы хны, она, по ходу, ловит от этого кайф. Я слушаю Галу и на ум приходит прелестная сценка из «Серой мыши» Виля Липатова:
«– Полкило конфет-подушечек, триста грамм мырмеладу, полкило соевых… Пожалуйста, не забудьте, Поля, чтобы мырмелад шёл на вес целенький… Мой не любит, если половинки!
Потом Варфоломеиха стала брать развесную халву, манную крупу, геркулес в пачках, сахар-песок и муку… Руки продавщицы не брали товар, а хватали, не клали хлеб на весы, а швыряли, не снимали товар с весов, злобно сдёргивали. Глаза у продавщицы Поли были постно опущены.
…Не изменив выражения лица, она закричала так громко и визгливо, что зазвенело в ушах: «Сами не знают, кого брать: то ей крупу, то ей мырмеладу, то ещё каку холеру!… Сумки животом к прилавку прижимают да по четыре веса берут, чтобы я хворобой изошла!»
Но это было советское сельпо, где продавец властвовал семо и овамо. Нынче терпи и приветливо улыбайся.
Тем временем божий одуванчик наращивает очередь на полмагазина, доводит её до тихого каления, а кассира до полуобморочного состояния – и удаляется. Причём до того стояла едва живая, будто из последних сил. А из магазина, бойко прихватив свою пудовую сумку, выскакивает как молоденькая.
Очередь дружно облегчённо выдыхает. Бледная кассир бросает в рот таблеточку, запивает из водой из полторашки. Кивает в сторону умчавшейся бабки:
– Думаете, сколько ей лет?
– Семьдесят, – нехотя, утомлённо гадает вялая очередь. – Шестьдесят пять…
– Под девяносто! Я сюда после училища девчонкой пришла, она примерно такая была. Нисколечко не меняется.
– Вампирша, – уверенно заключает Светка, выслушав Галин рассказ о её сегодняшнем походе в магазин. – Солнечные вампиры выводят из себя окружающих, открывают их чакры и сосут энергию. Тем живут. Громче скандал – обильнее источник энергии. Это для них как питательная капельница с глюкозой. А ещё есть лунные вампиры: эти ноют, жалуются, всю душу вытягивают. Поговоришь с таким – и уходишь обессиленный. А они тащатся новую жертву высматривать.
Сегодня Крещенский вечерок, тот самый, в который девушки гадают и таинственно шушукаются о всякой чертовщине. Гала вспоминает начальника Водоканала, с которым контачила по работе тридцать лет назад. Так что вы думаете? У Галы, строго соблюдающей ЗОЖ, последние десятилетия безжалостно наложили на лицо все их перипетии. Недавно встречает начальника – всё то же тугое, яйцевидное, розовое, младенчески безмятежное лицо. Юноша, больше тридцати не дашь.
Я предполагаю: возможно, он вёл чистую и светлую, безгрешную жизнь? Ни одной чёрной мысли в голове, на сердце святость, тишь, гладь да божья благодать? Галка обижается:
– Ты на что намекаешь? Что я вела неправедную жизнь? Мухи не обидела, в жизни чужой копеечки не брала! А его из Водоканала уволили громко, за крупные махинации! Всю жизнь скачет по начальническим должностям, всюду за ним тянется шлейф грязных делишек. Скольких людей он кинул, сколько из-за него с инфарктами слегло, на кладбище под крестами лежат…
– В таком случае, – таинственно говорю я, косясь на пламя свечки, – у него в спальне запрятан портрет во весь рост. Если сдёрнуть портьеру – обнаружится жуткий, уродливый старик, с клыков которого капает кровь.
Тени от наших сдвинутых голов колышутся по стенам, соединяются в корявую размытую фигуру, похожую на истинного Дориана Грея.
– Смейся, смейся, – говорит Светка. – А вот я знаю реальную историю, не до смеха. У нас в параллельном классе училась вся из себя примерная девочка. Круглая отличница. Чистенькая, аккуратненькая, наглаженная. В тугих косичках пышные банты. Гольфы у всех девчонок съезжают винтом, а у неё ни морщинки. Воротничок кружевной, туфельки лакированные. Куколка куколкой: румяная, щекастая, плотненькая, не ущипнёшь. Ни одна хворь к ней не липнет.
И когда в класс приходит эпидемия гриппа и все повально заболевают – только Анечка (так зовут девочку) как стойкий оловянный солдатик марширует в школу и учится с соседним классом. Потому что не хочет пропускать ни одного занятия. И не только не пропускает, но помогает делать уроки часто болеющему однокласснику.
– Разве можно прикреплять ученицу к больному, заразному ребёнку?
– А никто не прикреплял, сама вызвалась. Говорю же: примерная девочка… Значит, потихоньку класс восстанавливается, карантин снимают – и только у мальчика ни намёка на выздоровление, рецидив за рецидивом. К весне и вовсе попадает в больницу с двусторонним воспалением лёгких. Мы классом ходили его навещать. Лежит бледный, тощенький, натянуто улыбается полосками синих губ.
И тут входит Анечка с домашкой: она его и в больнице навещала. Такая вся свежая, глаза горят, реснички мохнатые, вкусно пахнет морозцем. Хорошеет день ото дня, прямо расцветает на глазах. Волосы блестят и переливаются, на щеках цветут розочки, румяные губки бантиком, ножки толстенькие, форменное чёрное платьице в обтяжечку. Не девочка, а загляденье. Ткни пальцем – брызнет сок.
Родители мальчика не нарадуются на неё: «Вот и Анечка наша пришла, палочка-выручалочка, наш ангел-хранитель». Гладят по гладко причёсанной головке, дарят конфеты, пупсиков, детскую бижутерию, а она важно: «Это мой долг». Врачи гонят её, а она: «Я его не оставлю».
А мальчику всё хуже. Собираются консилиумы, медицинские светила безуспешно лечат анемию. Наш больной на глазах гаснет и хиреет. И только девочка самоотверженно продолжает к нему ходить. Уже без учебников – просто сидит рядом на стуле и держит за руку. И проникновенно смотрит в его потухшие глаза своими огромными тёмными глазищами. Вообще-то они зелёные, но от густых топорщащихся ресниц кажутся чёрными.
В очередной раз, досыта подержавшись за его ручонку-прутик, девочка натягивает своё ладное пальтишко и уходит, уверенно кивая: «Ну, до завтра». А мальчик тянется к маме и умоляюще шепчет: «Больше не пускай ко мне Анечку». Мама решила, что это бред, но мальчик плачет и твердит как заведённый: «Не пускай ко мне Аньку! Не пускай ко мне Аньку! Спрячь меня от неё! Спрячь меня!»
Так что вы думаете? На следующий день Анечка рвалась к нему как мать к родному дитя. Пришла в неистовство, молотила кулачками тех, кто её не пускал, кусалась. Здоровенного охранника повалила на пол и прорвалась в палату. А там мальчик тю-тю, заблаговременно перевезли в другую палату. Ищи-свищи по всем этажам.
И тут началось настоящее светопреставление. Санитарка, свидетельница, рассказывала: якобы девочка впала в неистовство, каталась по полу, рвала на себе форменное платьице, царапала в кровь лицо…
– … Ага. А под конец встала на четвереньки в своих лакированных туфельках, подняла лицо к больничному белёному потолку и завыла, – подхватила я. – И изо рта у неё полезли вот такие клыки!.. Санитарка, небось, хлебнула лишку казённого спиртику, вот и померещилось. Или ужастиков про оборотней насмотрелась. Уже и ребёнка со своими суевериями не жалеют! Бедная девочка! Правду говорят: помогая протянутой руке, будь готов, что тебя пнут ногой.
– Всё не так просто, – многозначительно прищуривается Светка. – Мальчик быстро пошёл на поправку, родители его перевели в другую школу. А девочка выросла, закончила финансовый колледж и четырежды выходила замуж. Все мужья, один за другим, в непродолжительное время заболевали непонятными болезнями и уходили на тот свет. Оставляя безутешной жёнушке квартиры, машины и накопления. За что даму прозвали «Чёрная вдова»…
– Это ты про АннуАфанасьевну из бухгалтерии?!
Работает у нас цыганистая женщина, похожая на располневшую Кармен. Обожает толстое дутое золото. Серебро на дух не переносит. И ведь, действительно, похоронила четырёх мужей, сейчас готовится к пятой свадьбе. Мужики на неё слетаются как мотыльки на огонь.
– А вот если поженить Дориана Грея и Чёрную вдову, что получится?
– Схватка Хищника и Чужого.
– Паук и скорпион в банке.
Мы смотрим на чадящий, потрескивающий огонёк, плавающий в лужице парафина. На стене мечутся тени, сливаясь в разлапистые, гигантские очертания паука. Он хищно тянется, шевелит мохнатыми лапками.
Ни-че-го не понимаю. Или мы дремучие мракобесы и конченые дуры, свихнувшиеся на «Битве экстрасенсов» (на самом деле первостатейных жуликов). Или… или всё же на этом свете что-то есть?
КУВШИННОЕ РЫЛО
«Вот ваша газета писала про девочку-учительницу, которую травил класс. Про ученический буллинг. Возмутительно, конечно. А вы знаете, ведь существует и учительский буллинг. Это когда учитель намечает жертву и вцепляется мёртвой хваткой. Причём жертвой становится самый слабый и безответный ученик – сильного попробуй тронь».
Такое письмо я получила Вконтакте.
Договорились встретиться – есть у нас уютное кафе с французским окном – вернее, со стеклянной стеной. Сидишь, попиваешь кофеёк, а перед тобой расстилается снежная площадь, торопятся людские фигурки, бегут автобусы.
Собеседнице оказалось лет под семьдесят. Она пришла в лыжном костюме, свежая, румяная. Наверняка, как многие её сверстницы, смотрит передачи Мясникова и следит за своим здоровьем. Лыжи и лыжные палки, с разрешения официантки, поставила в уголок – под них натекла лужица.
– Я знаю такую историю. Она случилась в нашем городе в нашем классе, правда, давно, в пятидесятые. И оттого окрашена в более зловещие оттенки. Это было то самое время, о котором помнила бабушка той девочки, Кати Копыловой. Когда учитель был Царь и Бог, и класс действительно не мог понять, зачем учительница ходит в туалет.
Мы были дружны, собирались после школы, носились по району как стайка воробьёв – такие же горластые, голодные, взъерошенные, в серых одежонках. Дел было невпроворот: успеть поиграть между сарайками и поленницами в прятки, сбегать посмотреть на репрессированных немцев. Они строили район жилых двух- и трёхэтажек. Да каких: крепоньких, нарядных, оштукатуренных в весёлые жёлтые, голубые, розовые и зелёные цвета.
Матери и бабушки давали нам хлеб, овощи с огорода и бутылки молока: «Суньте там им. Тоже ведь люди. Только бутылки назад принесите». Охрана смотрела на это подкармливание сквозь пальцы.
Ещё нужно было успеть к пивнушке, где разыгрывались жизненные, семейные драмы. Безрукие, хромые инвалиды на костылях, а то и на тележках, чокались стаканами, растягивали гармони, вспоминали минувшие дни, угощали нас карамельками. Когда темнело, их разводили или, взвалив на закорки, растаскивали по домам жёны. Кто плакал, кто ругался и награждал мужей тычками, кому-то самим попадало от буйных супругов. Но они были счастливы: ведь большинству женщин некого было вот так тащить, а в комодах лежали лиловые, расплывшиеся от слёз похоронки.
***
Так вот, о школе. Я считалась сильной ученицей. У нас была благополучная, крепкая полная семья, избежавшая ужасов войны. У отца была бронь, мама работала в столовой. В один день моя жизнь – не только школьная, а вообще жизнь – чудесным образом преобразилась.
К нам в класс вошла – нет, впорхнула, влетела – Она. Учительница русского и литературы, и наш новый классный руководитель. Все преподавательницы тогда одевались одинаково: в унылые, точно припорошённые пылью серые, чёрные, коричневые костюмы. Седые пучки на головах одинаково забраны под костяные гребни.
А эта девушка была как нездешний цветок среди жухлой травы. И имя носила цветочное: Маргарита. В подтверждение имени, головка у неё была пышная, махровая, слишком ярко- рыжая для натурального цвета. Запах трофейных (а каких ещё тогда?) духов облаком накрыл класс до последней парты – я даже не могу подобрать эпитет к тому запаху!
Маргарита была высокая и тонкая, тянулась вверх как стебелёк. На ней была кружевная блузка, довольно короткая узкая юбочка и туфли на высоких каблуках! И голые, очень розовые и гладкие длинные ножки – мы ахнули. Это были невиданные в то время прозрачные чулки.
Я не знаю, наверно, ей пришлось выдержать баталии в директорском кабинете по поводу чулок, и длины и ужины юбки, и прозрачности блузки, и кудрявости волос. Но, видимо, кто-то большой за ней стоял. Против этого большого директор, завучи и весь педсовет были бессильны.
***
Я как примерная ученица сидела за первой партой. И могла лицезреть её в полутора метрах от себя, и видеть нежность её розовой кожи, и погрузиться в аромат чужестранных духов. Однажды я забыла дома ручку – она дала свою. Я нюхала её весь урок, а потом не мыла руки неделю и нюхала пальцы.
Она сразу выделила меня среди прочих. Я первой принесла ей тетрадку со своими стихами. О чём? О выдуманной несчастной, роковой любви, конечно – о чём ещё может писать шестиклассница?!
Как ты меня нашёл
В день несчастливый вдруг?
Ты как из детства пришёл,
Милый единственный друг.
Ты, как и детство моё,
Так же щемяще мил,
Ты, как и детство моё,
Мало на свете пожил.
Ты, как и детство моё,
Рано из жизни ушёл.
Счастье, что ты меня
Хоть ненадолго нашёл.
И даже такие:
Какая гиблая ночь!
Ну чем мне тебе помочь?
