скачать книгу бесплатно
Вбегая в помещение, я выключаю духовку, и мой желудок сводит от ужаса. Дым заполняет стеллажи. Нужно открыть. Кашляя, я надеваю перчатки и быстро вытаскиваю все четыре формы для выпекания. Меня окутывает черное облако дыма, какое обычно используют бездарные иллюзионисты в своих трюках.
Уверена, Полли чует запах гари даже в огороде. Постояльцы, наверное, думают, что гостиница горит. Я снова кашляю и ругаюсь, затем, когда помещение проветривается достаточно хорошо, я вижу почерневшие торты, похожие теперь на тротуарные камни. ?Quе pasо? [34 - Что произошло?]
Я сто раз делала торт по бабушкиному рецепту, готовила в таких же формах, в такой же духовке, только… черт. Ко мне приходит осознание того, что я знала всю жизнь, но абсолютно забыла, когда разогревала духовку. В Англии пользуются шкалой Цельсия, а не Фаренгейта. Я выставила температуру в 350 градусов по Фаренгейту, что для этой английской версии духовки эквивалентно 600 градусам. Идеально для пиццы. Разрушительно для тортов.
Полли вваливается из огорода, обрывая мои мысли.
Я тереблю подол фартука, приготовившись к словесной атаке, которая даст фору mis t?as или мами, когда мы с Пилар приходили домой позже указанного времени. Тон будет таким же, может, даже движения рук будут такими же. Только акцент и лексика могут отличаться.
Полли принюхивается, откашливается и заглядывает мне через плечо.
– Что ж, – твердо говорит она.
Я открываю глаза. Полли уже у морозильника. Она разворачивается с пирамидой маленьких пирожных в руках.
– Держала их под рукой как раз на такой случай, – говорит она. – Имбирные пирожные. Они растают как раз к послеполуденному чаю.
Полли бросает пирожные на полку, направляется к раковине и хмурится, увидев гору посуды.
– Просто ужасно! Я всегда сразу навожу порядок. – Она широким жестом обводит миски и ложки, которые я как раз собиралась помыть перед своей кулинарной катастрофой. – Миссис Уоллас не понравится вся эта грязная, разбросанная как попало посуда. Что, если она решит устроить особому гостю экскурсию на кухню? – Полли топает к выходу. – Надеюсь, ты все исправишь, – рявкает она.
Трясясь, я выбрасываю свои неудавшиеся торты в мусорку – или, как говорит Полли, мусорное ведро. Мусор, verdad[35 - Так и есть.]. У меня уходит куча времени, чтобы остервенело отдраить все формы и поверхности.
Ну что ж. Меня поддразнивает внутренний голос, пока я скидываю фартук. Кухня всегда была тем местом, где я могла надеяться на гарантированный успех, но сегодня она стала лагерем моей очередной потери. Я не могу провести больше ни минуты в этом запахе гари и моей неудачи. В плане одежды я уже готова к быстрому побегу. Я выпиваю полбутылки воды и выхожу через боковую дверь на маршрут, по которому собиралась бежать два часа назад.
Очевидно, «Сова и ворон» находится в районе Сент-Кросс. Я бегу в сторону живописной аллеи рядом с рекой Итчен; мои шаги тяжелые из-за смены часовых поясов и Цельсия. Я задыхаюсь и с трудом бегу по узкой, мокрой от дождя улице, усеянной кирпичными и каменными домами. И опять основная архитектурная тема – старина. Когда улица разделяется, я оказываюсь перед широким выходом на главную подъездную дорогу. Все мысли уносит ветром; я знала, что так будет. Это не первый раз, когда я перекладываю свое отчаяние на кроссовки и пот.
Ну что ж.
Мой внутренний пекарь понимает, что означает реакция Полли, а точнее ее отсутствие. Более опытные мастера часто возятся с подающими надежды пекарями, чтобы вывести их на новый уровень. Abuela учила меня с любовью, но она не позволяла мне готовить меньшее, чем то, за чем люди будут с радостью выстраиваться в очередь. Если я готовила что-то посредственное, мне сразу же об этом говорили. В следующий раз я делала лучше.
В глазах Полли я даже не стоила критики или фразы «я же тебе говорила». Будь иначе, она хотя бы спросила, зачем или почему я выставила такую высокую температуру. Она бы напомнила, что профессиональные пекари не имеют права на глупые ошибки. Но для нее я не стою того, чтобы воспринимать меня всерьез. Я всего лишь ребенок, который примеряет колпак и фартук, играя в воображаемого пекаря.
Даже кухня говорит, что мне в ней не место.
Мое тело в не меньшем замешательстве. Пробежка по Соединенному Королевству – совсем другой вид спорта. В Майами влажная жара облизывает кожу, в то время как солнце мощно стегает меня по спине яркими горячими лучами. Здесь же все по-другому. Холод обдает мое лицо и впивается в легкие, опутывая носовые пазухи. Я прячу руки в рукава футболки. Дождь прекратился, но ветер покачивает деревья, опрокидывая град капель мне на голову.
Но затем карта выводит меня на пешеходную дорожку, разрезающую акры газона фисташкового цвета. Спенсер прошлым вечером упоминал про реку Итчен между ложками заварного крема с ванилью. Отсюда я вижу знаменитую достопримечательность, ленточкой извивающуюся в сторону центра города. Дорожка скользит рядом с плавно текущей водой. Я одна. Не знаю, что делать с этой тишиной.
Моя жизнь в Майами наполнена шумом. Каждая мысль сопровождается игрой на пианино и барабанах или лаем соседской собачонки. На кухне пекарни я живу в окружении радостного смеха и шуток; шума прибоя и улюлюканья туристов. Мой пейзаж – гром и шелест от птиц, дерущихся за цветы, ежедневный крик диких петухов.
Но сейчас здесь только я, река, мокрая трава и то, что осталось от моего сердца. Мой разум заполняет пустоту шумом моего дома. Он вопит в моей голове, что мы со Стефани когда-то бегали вместе каждую субботу по мосту Ки-Бискейн. Мозг заполняет пустоту и людьми: как мы с Андре гуляли по людной набережной в Майами, делили мороженое и поцелуи перемазанных пекановым маслом губ, пока моя рука была в заднем кармане его джинсов. Мой разум поет теплым высоким голосом бабушки:
– Mi estrelita. – Звездочка моя. – Пора готовить тамале. Ven. – Идем.
Но не сегодня и больше никогда.
Dios, мне здесь не место. Я не смогу рассказать этой незнакомой зелени и мраморно-серому небу о последних трех месяцах. Как бы ни считали мои родители, Майами лучше знает, что со мной делать.
Дорожка обрывается в городе, и становится понятно, насколько я далеко от дома. Я перехожу на быстрый шаг. Старый… старинный… очень старый. Это место так и просит снять спандекс с кроссовками и облачиться в платье с корсетом и туфли-лодочки. Когда эти дома с красными дверями и вьющимся плющом были построены? На каждом углу окна с орнаментом и гербовые эмблемы. Многие каменные поверхности сточились до острых углов; в одной из стен желобок, словно по нему когда-то бежала кровь.
Я иду по узким улочкам, настолько тесным, что встречные велосипедисты трутся плечами. Здесь есть все: кофейни, магазины, автомобили, едущие по левой стороне дороги. К тому времени, как я оказываюсь на шумной главной улице, я уже не тренируюсь, а осматриваю достопримечательности. Нужно понять, где я.
– Ты ведь Лайла? Из «Совы и ворона»?
Из дюжин улиц мои «Найки» привели меня прямо к… Я отрываю взгляд от телефона, чтобы убедиться: в пяти футах от меня стоит Орион Максвелл. На лоб сдвинуты защитные пластиковые очки. Он скинул кожаный бомбер, и теперь одет в клетчатую рубашку. Рукава закатаны по локоть, на руках резиновые перчатки.
– Э-э-э, привет.
– Теперь ты в моей миске, – говорит он. Я хмурюсь, и он добавляет: – На моей улице. – И когда я чувствую, как мой нос морщится, он улыбается и указывает в сторону ближайшего перекрестка. – Наш магазин вон там.
Я прослеживаю за его рукой и замечаю фасад магазина, обшитый белыми деревянными панелями. Даже отсюда я вижу огромную «М», написанную поверх стилизованного листа. Чайный магазин Максвелла.
– Если твой магазин там, тогда почему ты… – Точнее, что он здесь делает? Рядом с его массивными ботинками стоит бутылка с пульверизатором, ведро с водой, несколько щеток и губок.
Его лицо мрачнеет.
– Магазин Виктории разукрасили. – Он берет кисточку и указывает на мокрый черный круг на стене. – Должно быть, прошлой ночью постарались. Я хотел убрать все до открытия. В последнее время их появляется все больше и больше.
Я делаю шаг назад, разглядывая витрины. За ними манекены позируют в различных нарядах. Я вслух читаю надпись на стекле:
– «Приходите снова». Крутое название для секонд-хенда. Но это не твой магазин, почему ты стираешь с него граффити?
Он макает щетку в ведро с водой и принимается тереть.
– Мы всегда помогаем друг другу.
Тепло – всего четверть чайной ложки – разливается по моей влажной коже. Я делаю шаг вправо, когда Орион отворачивается от стены и пытается отойти влево. Он ловко уворачивается от меня.
– Прошу прощения, – говорит он и берет мокрую губку. Круговыми движениями он убирает остатки черного со стены.
– Я заметила, что вы, и под «вы» я имею в виду англичан, часто так говорите. – Не «извините» или «простите». Постоянно «прошу прощения», «прошу прощения».
– Так уж заведено. – Он увлеченно оттирает пятно и даже не смотрит на меня. Но один уголок его губ приподнимается. – Ты в гости приехала, как я понимаю?
– Ага, из Флориды. Майами. – Эти слова как глазурь на языке. – Кейт – кузина моей мамы, но они выросли вместе, как сестры. И лучшие подруги.
В этот раз он оборачивается.
– Гордон – мой друг. Значит, ты тоже венесуэлка, как и миссис Уоллас?
Сначала я говорю: «Кубинка», а затем рассказываю ему шестидесятисекундную версию своих летних каникул и моей роли в пекарне «Ла Палома». Я опускаю свою катастрофу с духовкой, историю про бабушку и тройное несчастье.
Он усмехается.
– И ты уже успела проникнуть на кухню Полли? Я впечатлен. Как ты это провернула?
– Так уж у меня заведено.
Он улыбается: губы плюс сверкающие зубы плюс ямочки на щеках равно опасность. Для большинства девушек. Но не для меня. Очевидно же.
– Пару минут назад ты выглядела потерянной, – говорит он.
– О, я просто не могла решить, куда пойти: вернуться в «Сову» или заглянуть в винтажный магазин виниловых пластинок, про который говорил Гордон.
– Ага… «Фарлейс», – говорит он. – Гостиница стоит на пересечении Кингсгейт и Сент-Кросс. Двадцать минут пешком или быстрее, если будешь бежать со всех ног. – Он кивает в сторону, противоположную той, откуда я пришла. – «Фарлейс» в паре кварталов отсюда в ту сторону. Тебе нравятся виниловые пластинки?
– Не мне, а моей сестре. – Я заправляю под резинку выбившиеся волосы. – Хотя она помогла родителям спланировать эти трехмесячные «каникулы мечты», так что я не уверена, что она заслуживает сувениров.
Он выглядит уязвленным.
– Что не так с Англией? Или тебе не нравится конкретно Винчестер?
Я резко выдыхаю.
– Просто это не Майами.
– Едва ли. Насколько я понимаю, тебе придется провести здесь против своей воли всего лишь один сезон из четырех. – Орион выплескивает целое ведро воды на стену. Краски больше нет. – Поправочка, пусть будет три сезона. В Китае считается, что число четыре приносит неудачу.
– Ну да, между Англией и Китаем много общего.
– Излишняя осторожность никогда не повредит. – Он сбрасывает перчатки. – Итак, варианты. Первый: у тебя проблемы с паспортом. Второй: семейные проблемы. Третий: как-то связан с тем, что твоя мама и Кейт требуют от тебя сверх нормы.
– По большей части второе.
– Ох уж эти вечные семейные проблемы. Твои надеются, что Винчестер поможет?
Его ярко-голубые глаза встречаются с моими шоколадно-карими.
О нет. Только не сейчас. Только не этот парень.
– Ты задаешь много вопросов.
Орион бросает перчатки и защитные очки в пустое ведро.
– Прошу прощения.
Я закончила пробежку несколько часов назад, но в половине одиннадцатого, как сказал бы Спенсер – или Орион – мой разум еще не дремлет; он усиленно работает, стараясь поспеть за моей новой жизнью.
С тяжелым вздохом я тянусь к кулону, который никогда не снимаю. Пилар носит такой же. Abuela подарила их нам четыре года назад, когда мы приготовили блюдо для воскресного меню – тамале.
Кулон представляет собой силуэт маленького голубя – золотая копия логотипа пекарни «Ла Палома». В темном одиночестве я закрываю глаза и вдыхаю воспоминание о том, как abuela застегнула цепочку на моей шее. Ее морщинистые нежные руки пахли masa[36 - Тестом.], чесноком и пряным свиным фаршем.
– Un regalito, – сказала она тринадцатилетней мне и семнадцатилетней Пилар. Маленький подарок. – То, что вы сделали в прошлом месяце для конгрессмена Миллана, принесло почет нашей семье и бизнесу. Ваш отец вынужден нанять еще одного сотрудника, потому что у нас теперь слишком много работы. – Abuela улыбнулась, продемонстрировав ровные белые зубы.
Пилар кивнула.
– Самый прибыльный месяц в истории «Ла Паломы».
Все потому, что я не послушалась папи, когда он застрял с мами и бабушкой в Нью-Йорке из-за шторма. Он позвонил и попросил отменить огромный заказ для отца Андре. Но я не собиралась отказываться от столь престижной работы, и у Пилар не оставалось выбора, кроме как согласиться с моими сумасшедшими амбициями. Я взяла все в свои руки, подгоняла сотрудников и работала всю ночь, чтобы приготовить тонну кубинских закусок. И я победила; даже обратила на себя внимание журналистов. Следующие несколько лет я продолжала одерживать победы, доказывая свое право стать будущим совладельцем пекарни, претворяя в жизнь свою главную мечту.
Но этим утром я облажалась и проиграла. Abuela научила меня кормить свой город, делиться лучшим, что у нас было. Я этого не сделала, когда сожгла торты на кухне «Совы и ворона». Я встаю и иду вниз, чтобы накормить постояльцев гостиницы лучшими яствами.
Час спустя аромат варящейся апельсиново-миндальной глазури и теплого масла с сахаром наполняет всю кухню. На мне бабушкин фартук, повязанный поверх пижамы.
Я ненадолго прибавляю огонь, и небольшая кастрюля с глазурью начинает пузыриться. Я убираю ее c плиты и оборачиваюсь, когда Кейт заглядывает в помещение.
– Ой, привет. Надеюсь, я тебя не разбудила, – говорю я, поморщившись.
– Вовсе нет. – Она зевает и поплотнее запахивает пушистый халат. – Мне нужно обезболивающее, и я поняла, что оставила его в кабинете. Просто решила убедиться, что нашу кухню не населяют кулинарные привидения.
– Прошу прощения. – Теперь я начинаю разговаривать, как Орион.
– Что сегодня в меню? – Она подходит к духовке и заглядывает в стеклянную дверцу. Торты почти готовы. – Лайла. Имбирные пирожные Полли вкусные, и полагаю, она придумает что-нибудь еще на завтра или, точнее, на сегодня. Ты слегка ошиблась – не стоило из-за этого вставать среди ночи и пытаться все исправить.
– Я не совершаю ошибок на кухне, – говорю я в остывающую кастрюлю с глазурью. По правде говоря, если бы я не листала «Инстаграм» Андре, я бы не отвлеклась и не забыла про разные метрические системы. Меня бесит, что Пилар оказалась права. Бесит, что я облажалась из-за парня.
– Я знаю, на что ты способна, – говорит Кейт. – Большая часть западного Майами знает. Тебя не просто так все зовут Estrellita. Но даже маленьким звездочкам нужно спать.
Я беру кисточку для смазывания.
Кейт качает головой.
– Не нужно готовить всю ночь, чтобы потом утром печь вместе с Полли. Это не пойдет тебе на пользу. Я должна позаботиться о том, чтобы ты была в безопасности и добром здравии.
– Да, знаю. Чтобы, когда вернусь в Майами, я чувствовала себя лучше всех, – бормочу я. Обеспокоенное лицо Кейт заставляет меня смягчить сарказм. – Обещаю, это моя последняя полуночная вечеринка на кухне.
– О, как ты пообещала встретиться с отцом Моралесом, но отменила встречу втайне от родителей?
Ну конечно, мами ей все рассказала. И она права; я отменила встречу со священником, и они были в ярости. Я понимаю, что психологические консультации или терапия могут помочь людям. Но я сама решу, с кем и когда разговаривать. Я не могла не пустить Стефани на самолет в Африку, или отмотать прощальную речь Андре, или… abuela. Я не могла остановить руку Господа. Но я в состоянии контролировать свои слова, свое сердце, свою боль.
Духовка начинает пищать. Я беру прихватки и перекладываю формы на деревянный стол. Идеальные масляные торты по бабушкиному рецепту.
– Я пойду спать, как только заглазирую их и подготовлю к приходу Полли утром. Обещаю.
Кейт склоняется над тортами.
– Так это все из-за Полли.
No. S?. [37 - Нет. Да.]
– Она едва сказала мне пару слов после того, как… то есть утром. Она думает, я ничего не умею.
– Нет, она вовсе так не думает. Полли проработала здесь пятнадцать лет, и у нее свои традиции. Я понимаю, что ты хочешь реабилитироваться. Но ты заболеешь, если будешь продолжать в таком духе, – говорит Кейт. Я молчу, она тяжело вздыхает. – Я зайду через час, чтобы убедиться, что ты в постели. И это мое обещание.
Затем я снова остаюсь одна.
Реабилитироваться? Вот что я пытаюсь сделать? Или я пытаюсь исправить ту испорченную сожженную часть своей жизни, потому что была уверена, что смогу это сделать?
