скачать книгу бесплатно
Бро говорит, чтобы я не переживал, о семье позаботятся. Это очень помогает.
Дело в том, что на момент приговора:
– часть моих проектов умерла и требовала деньги на похороны;
– часть моих проектов была в процессе и требовала денег на развитие;
– часть моих проектов была в стадии развития, денег еще не приносила, но иногда приносила убытки.
То есть нужны были деньги, а денег у меня как раз не было. Честно говоря, отпусти меня тогда суд, не очень представляю, как бы я выкручивался. Ну а тут такая удача – отправили на гособеспечение. Слепили сумку, и меня, в наручниках, со свитой охраны, повели куда-то вниз.
Карантин
Пишу эти строки ровнехонько через два года после того, как попал в тюрьму. Нахожу это очень символичным. Тогда символизма не подмечал. Хотя он был налицо.
Например, в зал суда можно было подняться на лифте или по широкой светлой лестнице. В подвал, из которого отправляют в СИЗО, ход был узкий, темный и безальтернативно пеший. Думаю, примерно по такому лазу какой-нибудь там папа римский сбегал из Ватикана. Символизм же моего лаза явно был в том, что арестант должен страдать, жизнь его темна.
Внизу такое небольшое помещение, предбанник: прямо – выход, направо – небольшие камеры, в них держат до прибытия автозака. Куча милиционеров с разным количеством звезд на погонах. Все очень вежливые, половина с регистраторами, половина с видеокамерами (уж не знаю, для чего они всё снимали).
Первое, с чем знакомится арестант, – это обыск, и дальше этот «знакомый» путешествует с ним повсюду. Сначала чудно?, но быстро привыкаешь. Ну, это как плюнуть на все и начать путешествовать по миру с цыганским табором. Сначала – вау! А потом: конский волос повсюду, пророчества по линиям руки не такие уж точные, постоянно воняешь костром. Приедается, короче.
Ну так вот, обыскали. В моменте полного ню я, конечно, потребовал прервать онлайн-трансляцию, а то мало ли. Вещи все тщательно ощупали, каждый шовчик. Потом принялись за сумку, и давай все вскрывать. Куча лапши быстрого приготовления, нарезок с колбасой, сигарет блоков двадцать, наверное. Одним словом, в тюрьму собрался. Спрашиваю: «Зачем вскрываете, в чем скрытый смысл? Ведь запечатано все». – «Порядок такой». Ну это все объясняет, конечно.
В итоге все уцелело, кроме зажигалок. Где-то на форуме перед закупкой прочел, что спички нельзя, а зажигалки можно. Все как раз наоборот. Так что все десять зажигалок остались у обыскивающих, а я остался без огня.
Но дальше у них случился ступор и паника. Дело в том, что у меня при себе было пять тысяч рублей. Ставлю свой последний шиллинг, что в обычной ситуации проблем не возникает и деньги меняют владельца. Прежнему говорят что-то в духе «не положено». Со мной случай, понятное дело, особый. Все забегали, стали звонить руководству. В результате выяснили, что со специальным актом (пришлось дополнительно звонить, выяснять, что за акт) деньги отконвоируют со мной в СИЗО, где они будут зачислены на мой счет. Фух! Все смахнули пот с фуражек. Я подумал: «Что за счет?» – и попросился покурить. Сказали, что нельзя, потом выключили регистраторы, отвели в бокс, дали сигарет и прикурить.
Курю. Из угла в угол не хожу, так как бокс – два на два метра. Думаю: хрень какая-то. Почему столько народу? Чего это вежливые все такие? Охренеть у них камеры! Ну и все в таком духе.
Минут через десять выводят, грузят в автозак. Едем. Становится еще подозрительней. В целом камазе я – один. Думаю: с одной стороны, очень удобно, а с другой – это ж сколько надо камазов, чтобы вот так возить всех зэков (это я еще не выключился из режима логиста)…
Минут через двадцать-тридцать куда-то въезжаем. Открывают, спрыгиваю – как в фильме про гусара, о котором надо замолвить слово (почему-то такая ассоциация). Глубокая большая арка, двери в ее размер. В черно-белую полоску. А может, просто черные, а сейчас кажется, что черно-белые были.
Какой-то мужик с документами подходит, говорит: «Пойдем». Пошли через маленькую дверку в здоровой арочной. Входим куда-то, все бетонное, местами выкрашено в салатовый. В целом – аккуратненько. Пошли обыскиваться. Говорю: «Двадцать минут назад обыскивали же!» – «Порядок такой». Вздыхаю (после прошлого обыска понадобились усилия, чтобы сложить сумку так, чтобы закрывалась). Потом меня еще зачем-то смотрели на каком-то рентген-аппарате. Про себя думаю: «Погоди, погоди, это кажется, что логики нет, ты просто не врубился пока».
Смотрят вещи. Заходит какой-то хрен. Размер звезд на погонах больше, чем у тех, что досматривают. Посмотрел на вещи, говорит: «Во вскрытых заводских упаковках нельзя». – «Как нельзя? Их двадцать минут назад в суде вскрыли». – «Порядок такой». И уходит. Стою озадаченный. И не только я. Чуваки, которые обыскивали, тоже. Потупили немного, потом говорят: «Забирай». И далее бубнежом: «Всю жизнь было можно, а тут нельзя…»
Потом увели в какую-то убитую камеру, сняли отпечатки пальцев по старинке, измазав все руки в чернилах, и сняли фотку. Причем на веб-камеру, которая была примотана изолентой к какой-то палке.
Спрашиваю: «А что отпечатки не сканируете?» Мужик, который забрал меня из автозака, закатил глаза и говорит: «Боже, как я ненавижу свою работу».
Забавно, что такой же ответ на такой же вопрос при такой же процедуре мне дал сотрудник где-то через три месяца в колонии. Непонятно, почему боль от неправильно выбранного жизненного пути накатывает на вертухая в момент дактилоскопии. Наверное, надо быть вертухаем, чтобы понять.
Потом повели в медсанчасть. Уж не знаю, почему в тюрьме это так по-военному называется. Вырос я в расположении дивизии, поэтому точно знаю, как выглядит медсанчасть. Кабинет в «Бутырке» на нее не похож.
Доктора показались мне настороженными. Сам же я настороженно следил, чтобы кровь брали открытым при мне шприцем. Ну, знаете, спидозные иглы и прочие стереотипы о тюрьме.
Отступление о стереотипах. В ИК-5 «Нарышкино», где я в итоге оказался, было какое-то количество диабетиков на той стадии, когда им пять раз в день необходимо колоть инсулин. Колоть должны медработники. Но на самом-то деле – кадровый голод, да и инсулинщики сами умеют колоться. Иногда они подходили с улицы и просовывали в отверстие руку. С другой стороны отверстия сидела тетечка, которая обычно выдавала зэкам таблетки, в описываемом же случае – передавала шприц, и зэк кололся сам на улице. Шприцы были не одноразовые, а какие-то постоянного типа, достаточно модные на вид. При этом среди диабетиков попадались зэки с ВИЧ, такая вот печалька. Еще большая печалька случилась, когда стало известно, что одному вичевому и одному невичевому диабетику на недельку спутали шприцы. Вот тебе и стереотипы.
Потом пошли за матрасом и прочими благами матобеспечения. Там зэк-старичок говорит:
– Привет, Олег!
– Привет! – говорю, а сам думаю, что совсем к черту память на лица. Кто такой?
– А мы тебя со вчера ждем.
Интересно. Сам я вчера планировал услышать приговор через пару недель. Старичок продолжал:
– Да и по радио уже сказали.
– Дела… – говорю, а сам принимаю от него матрас, простыню, одеяло, миску, ложку, кружку и тапочки из кожзама 42-го размера (у меня 46-й).
– А я ведь тоже, – говорит старичок (брови его изображают крышу печальной избушки).
– В смысле?
– Из Воронежского ОНФ.
– Дела… – говорю, а сам думаю: «Да почему тоже-то?»
– Шесть лет. Да старый уже. Дочь в Москве, вот тут решил остаться.
– Ну, до свидания.
Сопровождающий, к счастью, решил, что не стоит затягивать беседу, и увел меня. Идем: коридор, коридор, коридор пошире, по бокам двери камер, посреди коридора – пост. На посту тетечка. «Ничесе, думаю, тетечка-вертухай».
– О, Олег Анатольич, ну привет!
Да уж, думаю, судя по всему, я последний узнал, что сегодня надо сидеть в тюрьме. Поздоровался со всей галантностью. Женщина, кстати, очень хорошая. Подводит к камере № 57. Это хорошо, так как я навьючен, как ишак, сумкой и матрасом и движение дается все тяжелее. Открывают.
– Нет, – говорю я после паузы, – это не может быть тюрьмой.
Внутри двое аккуратных нар, все свежее, выстиранное и чистое, туалет отдельной кабинкой, стол, стеклопакет – хоть и за решеткой.
– Телевизора, говорю, недостает.
Женщина смеется:
– Не волнуйся, это и не тюрьма пока, а телевизора в этой хате нет. На всех не хватает.
– А что это? – сам судорожно обдумываю мысль, что если на эту хату телевизора не хватило, значит, есть такие, на которые хватило. В тюрьме, получается, в камерах бывают телевизоры.
– Это карантин.
– А-а-а.
– Мыться пойдешь?
Баня
Безусловно, баня – самый мощный тюремный культ. В каждой книжке про зэков вы найдете хотя бы пару слов о ней.
Когда попадаешь в тюрьму, первым делом тебя ведут в баню (aka санобработка). В 8 утра я помылся, в 10:30 меня осудили, в 11:00 я поступил в карантин, где меня спросили, буду ли я мыться. Точно не понимая, когда снова представится такая возможность, я охотно согласился, взял полотенце и «мыльно-рыльное» (емкое тюремное название любых средств гигиены) и отправился в баню. Сам карантин тогда в «Бутырке» был свежеотремонтированный, а баня – нет, и смотрелась она на общем фоне примерно как гнилой передний зуб на улыбке Анджелины Джоли. Ничего сверхмерзкого, просто не отремонтировано.
Плитка – ржаво-желтая, то ли от времени, то ли по задумке. По ней хаотично раскидана хамелеоном сеточка водопроводных труб. Почему хамелеоном? Потому что колер загнутых крюками труб был идентичен цвету стен, даже в тех местах, где плитка была сколота или просто отсутствовала. Вода, которая льется из трубы, слегка красноватая, как бы призванная напоминать о коммунистическом прошлом.
Вообще, почему баня, а не душевая? Это, скорее всего, отсылка к богатой каторжно-лагерной истории страны. Загляните в описание бани в «Записках из Мертвого дома». Вот это жесткач. Уверен, что если Страшный суд существует, то прокладчикам водопровода в тюрьмы там многое прощается.
Банями меряют срок тактически: в короткой перспективе. «Не успел оглянуться – снова баня». Это значит – очень быстро идет время. Впрочем, это ложь, что баня так незаметно подкрадывается: чистым ты бываешь раз в неделю, в остальные дни – все более и более грязным.
По нормативам баня должна быть не менее одного раза в неделю, продолжительностью не менее пятнадцати минут. По идее, если есть возможность, банных дней можно было бы сделать больше, а сами помывки – дольше. Но нет: раз в неделю, пятнадцать минут. Как-нибудь попробуйте. Не забудьте, что надо не только помыться, а еще постирать скудный, но все же гардероб.
К счастью, тупость закона разбивается о мелкую коррупцию, и за пачку сигарет на «Бутырке» можно было мыться хоть час (минимальная необходимая продолжительность). Так что ограничиваться пятнадцатью минутами мне приходилось нечасто – в основном в карцерах, если было много народу, и в лоботомическом СИЗО г. Орел.
Бани в «Бутырке» были разные. Одна – просто омерзительная. Абсолютно убитое пространство метров двадцать площадью, разделенное на три секции: предбанник, душевая и темный тамбур непонятного назначения, пол которого был по щиколотку залит мыльной водой с плавающей волосней и одноразовыми станками. Естественно, перешагнуть этот «милый» водоем нельзя, путь только напрямик. В самой душевой вода почти не льется, но то, что льется, – крутой кипяток.
Остальные бани в крыле были элитные, светлые, с новыми душевыми лейками, только отремонтированные. Еще одна пачка сигарет – и больше в плохую баню я не ходил. Довольно экзотики.
На самом деле в СИЗО можно было мыться чаще, чем раз в неделю. Но для этого нужно было записаться в спортзал, где была душевая. Сделать это у меня не получилось: тогда в «Бутырке» сидел Александр Емельяненко, и, по словам администрации, он букировал спортзал фултайм. Очень демократично.
При этом еще в СИЗО у сиделого сокамерника я уточнил, как обстоят дела с баней в лагере, и получил инфу, что тем же инструментом (пачка сигарет) можно увеличить количество банных дней. Это была хорошая новость. Мыться раз в неделю – это то, к чему я так и не смог привыкнуть.
Надо сказать, что, когда я уже приехал в лагерь, ИК-5 «Нарышкино», тамошняя реальность в разы превзошла всякие ожидания. В отряде была не просто душевая – там был установлен бойлер (водопроводная вода, понятное дело, только холодная). Это потрясло мое воображение. Стереотипная картина лагеря такого совершенно не предполагала.
Как и в любом неравноправном обществе, уникальный ресурс экспроприировался доминирующим классом. В отрядах, где рулили козлы, – завхозами, в отрядах, где рулили блатные, – братвой. Те, кому не везло входить в доминантную группу, мылись раз в неделю в бане и на работе, если специальность предполагала помывку. В этом смысле особенно везло баландерам и банщикам: душевые кабины у них были поистине шикарные, как в лучших домах Филадельфии.
На промзону я там не попал, но мне картинно описали групповой душ швейщиков после смены. Примерно так я себе представлял санобработку прибывающих в Аушвиц.
В спецотряде, куда прибыл я, мною же была реализована утопическая идея равноправия: доступ к душу был обеспечен всем, кроме обиженных (им можно только в общей бане, в специально отведенных местах). Бойлер небольшой, и, с учетом того, что зэков было сорок человек, мыться в основном приходилось водой скорее теплой, чем горячей. Но после еженедельной процедуры мытье два раза в день казалось счастьем. Нагревательный прибор представлял собой цилиндрическую бочку с тэном внутри. Предохранитель, отвечавший за автоматическое отключение при достижении определенной температуры, не работал, и, когда очаг забывали отключать, вода вскипала, а тэн горел.
Как и почти все достижения быта в исправительно-трудовой колонии, бойлеры и сантехника приобретались зэками разных периодов. Вместо сгоревшего тэна какой-нибудь знакомый или родственник привозил новый (1000 рублей), и он менялся силами сантехников за пачку сигарет. Наш нехозяйственный завхоз очень мучительно добивался разрешения каждый раз, когда требовалось заменить тэн или иной девайс, вышедший из строя. Поэтому периодически на неделю-другую я оставался без душа. Естественно, я предлагал привезти сразу десять тэнов, но когда завхоз ретранслировал эту идею администрации, она была отвергнута – ведь так снижалось количество унижений и заискиваний, а как еще администрации чувствовать свою власть?
Потом поломка тэна совпала с очередной моей конфронтацией с начальствующим составом. Администрация наложила запрет на поставку запчастей, недвусмысленно намекая, кто виноват в бытовых проблемах отряда. Но стратегия, рассчитанная на то, что зэки будут на меня давить, не сработала. Во-первых, из-за моего статуса селебрити. Во-вторых, потому что я невозмутимо продолжал мыться в душе два раза в день под ледяной водой, подавая всем пример стойкости и демонстрируя бессмысленность провокационных действий администрации. В целом должен сказать, что после минуты ледяного душа тело не очень-то понимает, моется оно под кипятком или под водой температурой 13?C, так что за неделю я вполне привык, к тому же на дворе было лето.
Банный день был в пятницу, и в общую баню я сходил всего один раз за весь срок – скорее из любопытства. Ничего выдающегося. Здоровенная комната с трубами по стенам. Стены – вечно сопровождающего такие места цвета пальцев курильщика. Лейки крайние слева – для обиженных. Вода, понятное дело, горячая, но, чтобы тренировать в себе принципиальность, я отверг идею использовать горячую воду в общей бане на постоянно-коррупционной основе и героически продолжил мыться ледяной в отряде.
Так продолжалось примерно все лето. На какой-то комиссии, где на меня накладывали очередное взыскание, у меня поинтересовались, есть ли вопросы, а я поинтересовался, когда починят бойлер в отряде. Начальник колонии ничего не знал о тэновом противостоянии и, видимо, перепугался, что я буду жаловаться куда-то выше. Он дал поручение, и в этот же день в отряде смонтировали невесть откуда взявшегося монстра AEG – на несколько сотен литров и стоимостью несколько сотен тысяч рублей.
Это была победа. Отныне 24/7 вода лилась горячей неисчерпаемой рекой. Бойлер был поставлен мне в личную заслугу.
Впрочем, с переводом меня на специальные условия содержания (СУС) эта чудесная сказка закончилась. Мыться я стал только по субботам, всегда в шесть утра (к счастью, не пятнадцать минут, а около часа). Но этого чертовски, чертовски мало. Позже в правила были внесены изменения, и бань в неделю стало две. Тюрьма становилась не той.
Кстати, вот еще забавное о банях. В каждом лагере есть свои странные или непонятные традиции, которые то ли вытекают из криминальных понятий, то ли являются их неправильными интерпретациями. Так вот, в ИК-5, как оказалось, не принято мыться голым, а надо мыться в трусах (в «Бутырке», например, моются голышом – как посоветовал бы любой специалист по гигиене). Ну, то есть предъявить претензий по этому поводу нельзя, но все будут очень косо смотреть. Такая странная нарышкинская традиция имеет следующие корни: если до зэка дотронуться пенисом, то он автоматически переходит в касту обиженных. Даже случайно! Не уверен, что с таким категоричным подходом согласились бы опытные тюремные теологи, но в ИК-5 это считалось абсолютно несмываемым позором. Чтобы избежать драматичных случайных столкновений, все моются в трусах. Ужасно смешно, что грозные грабители, разбойники и убийцы панически боятся случайного прикосновения такого, в сущности, безобидного предмета.
Стоит ли говорить, что о существовании этой постановы я не знал. Даже ведь в голову не придет такое спрашивать: «А как правильно мыться – в трусах или без?» Когда я впервые пошел в баню вместе с остальными арестантами на СУСе, то был немало удивлен тому, что они сбились в кучу в противоположном углу бани и боятся подходить. Я, конечно, не особо атлетично сложен, но и без явных признаков проказы. Когда выяснилось про ню-табу, я был дико смущен. До конца срока пришлось мыться в трусах. Странновато, но традиции есть традиции.
Первый день в СИЗО
Ну вот, сижу я помытый в камере. Думаю. В основном о том, что будет, когда попаду непосредственно в тюрьму. Прежде всего вспоминается сцена из «Джентльменов удачи», где здоровый урка говорит вновь прибывшему, что место новичка возле параши. В кино ситуация выглядела смешнее, чем в моем воображении.
А еще представляю: вот я в камере, вооружившись заточкой, кружусь в танце смерти с кем-то синим от наколок. Со стороны кажется, что как-то нелепо кружусь, неуверенно, что ли. Ищу причины неуверенности, прихожу к выводу, что последняя серьезная драка хоть и завершилась в мою пользу, но была лет четырнадцать назад и без заточек.
Думаю, что теперь готовить себя к кулачному бою поздновато, да и видеокамера под потолком – при ней как-то стыдно. Успокаиваю себя, вспомнив разговор героев «Бойцовского клуба»:
– С кем бы ты подрался из исторических личностей?
– С Линкольном.
– С Линкольном?
– Ага. Высокий, руки длинные. Тощие бьются до конца.
Ну, фух! Я, конечно, не Линкольн, но вроде не толстый и рост – метр девяносто. Значит, буду биться до конца. Стал читать «Лед» Сорокина – единственную книжку, что у меня была с собой. Я ее уже читал, даже не знаю, зачем взял.
Через какое-то время открывают дверь. Заходят две женщины и один надзиратель. Вроде какой-то майор.
Правозащитники. Общий смысл: мы тут мимо проходили, дай, думаем, заглянем.
– Ну, как дела?
– Хорошо, говорю, уютненько тут, и информационный материал забавный.
В камере лежали образцы заявлений в формате «Отказываюсь от приема пищи по причине _________».
– Это я придумала, – говорит одна из них.
– Удобно, – говорю.
– Какие-нибудь просьбы есть?
– А у вас случайно спичек не найдется? А то я сумку сигарет взял с собой, а со спичками не сложилось.
Дают пару коробков. Восторг. Прощаемся. Лежу. Курю. Думаю: «А не так плохо!» Заварил себе «Доширак» – вообще хорошо. Чистенько и правозащитники. Зря ругают тюрьмы все-таки.
На ужин попробовал баланду – не особо вкусно, но черви не плавают и горячая, жить можно. (Есть не стал, гордо ограничившись бутербродами с привезенной с собой брауншвейгской – попортится ведь.) Тетечка-охранник говорит:
– Я к тебе попозже соседа подселю, хорошо?
– Неужто и это регулируется моим желанием?
– Да не особо.
– Конечно, подселяйте, в компании веселее.
Позже приводят чувачка. Весь на суете, говорит быстро. Интересуюсь статьей: точно – мошенник. Стало быть, коллеги. Он сразу к окну, а оно высоко, под потолком почти и глубоко утоплено, не открывается.
– Давно тут? – спрашивает.
