скачать книгу бесплатно
Начальник управления оценил темперамент главного инженера и назначил директором. Потом ему понадобились трезвые единомышленники в управлении, и маму перевели туда. Девяностые лихо перевалили за середину. Фабрику и множество ей подобных делили братки. Управление ликвидировали. Его теперь уже бывший начальник решил в частную собственность не играть, а пошел себе в министерство, собранное на живую нитку из нескольких прежних. Платили там непристойно мало, сотрудники разбегались кто куда. Он, почти не надеясь на взаимность, позвал с собой маму. Она, умная, вздохнула: «Устаканивать страну неизбежно придется. И боюсь, этот процесс будет покруче взбалтывания. А министерство – всегда господствующая высота над полем боя. Частный бизнес, конечно, заманчив… Нет, не в этой жизни. Ладно, пошли на госслужбу».
«Мам, сознайся, ты ему нравилась, не только как профессионал и человек», – допытывалась я, когда выросла. «И он мне нравился, хоть был на семнадцать лет старше, – пожала плечами она. – Более того, я была свободной разведенной женщиной. Но мы оба знали, что должны выжить в новой банке со скорпионами, а потом поотрывать им головы, и не имеем права ошибаться. А служебный роман – всегда ошибка. Он мешает доверять и уважать. Словом, карьеру я делала мозгом, а не тем, на что ты пытаешься намекать». Ясно, что двое этих умников не пропали. Для начала они точно вписались в золотую середину, откуда не увольняли ни при сокращении штатов, ни при смене министра. И принялись яростно трудиться. Теперь ее друг на пенсии. Живет в Майами. Он неплохо помогал бизнесу сына, так что заслужил обеспеченную безмятежную старость. Маме слегка за шестьдесят. Она полна сил, у нее все еще впереди.
Родители же бывшего двадцать лет мотались по гарнизонам, пока выбившийся в люди по партийной линии старший брат не поспособствовал переводу младшего в Москву. Пробил трехкомнатную квартиру в обжитом районе в новом кирпичном доме. Продал ему недорого свою дачу в отличном месте, а себе построил в престижном. Тогда еще подполковника устроил преподавателем в военное училище, его жену – заведующей отделением в ведомственную поликлинику. Сколько она успела проработать в этом качестве? Лет пять от силы. На излете девяностых ведомство разогнали, в поликлинику прислали нового главного врача, та, разумеется, сменила заведующую отделением, и мама бывшего стала работать обычным терапевтом. Они с мужем были исполнительными трудягами, соответствовали занимаемым должностям, я не спорю. Но на эти самые должности их устроили. И заставить меня поставить на одну доску без пощады к себе делавшую карьеру маму и недолго кем-то руководившую свекровь моему бывшему не удалось бы, даже если бы он меня гипнотизировал. А он пытался, когда мы жили вместе, и оскорбился за свою мать через пять лет после развода. Упорный тип. То есть неисправимый.
Что там с его дядей? Оставшись не у дел, благодетель вскоре умер от инфаркта. А облагодетельствованные проработали до пенсии в тех же качествах. Мальчик, нежно-душевно воспитанный уставшей от сурового мужа женщиной, превратился в тридцатипятилетнего менеджера по продажам электротоваров. Жил с родителями, понимая, что у него есть и ему же останутся квартира и дача. Еще и машину мой бывший подарил, чтобы маму и папу возил. Удивительно, прошло много лет, социализм сменился капитализмом, но у этих людей повторялось все. Старший брат пер, как ледокол. Младший плыл за ним. Да, скорость была ограничена, ширина чистой воды тоже. Зато безопасно и очень спокойно.
Конечно, я не стала высказывать этого, тем более что, попытавшись сменить позу, активно толкалась коленками, а мой бывший при этом пил свой кофе и тонко улыбался. Но не защитить личную жизнь мамы было невозможно. Попрекать эту чистосердечную трудоголичку мужьями даже я не имела права, а он, напропалую использовавший ее деловые советы, тем более. Я решила, что вот сейчас вступлюсь коротко, без лишних эмоций, и пойду спать. Потому что до точек над i нам было так же далеко, как раньше.
– Моего отца сгубила не водка, а бизнес. Сколько ему тогда было? Тридцать, как сейчас твоему брату. И такой же домашний мальчик. Окончил юрфак, пошел в аспирантуру, женился, родилась я. Как только забрезжила воля вольная, создали с друзьями кооператив, потом малое предприятие. И запили от радости, что все получается. На трезвую голову как-то не верилось в такую удачу. А вскоре поделились шальными деньгами не с теми ребятами, надо было с их конкурентами. Начали заливать страх и обиду. Мама умоляла завязать, пыталась устроить юристом в какое-то ОАО. Бесполезно. Пришлось расставаться. Он кричал, что еще вернется победителем. Не дождались.
– Да хватит тебе, я напрасно ляпнул, – пошел на попятную бывший.
Но я удирающих с поля боя преследую, чтобы потом, когда оклемаются, не возиться снова. Поэтому мстительно договорила:
– Отчим мамиными руководящими указаниями не пренебрегал. Сказала, что в его специфическом деле профессионалы будут нужны любому владельцу и не надо лезть в приватизацию мелочовки, – услышал. Мелочовку потом всю заставили вернуть по суду, и ее приватизировали дети членов совета директоров. Велела согласиться на должность, которая и зубров, отработавших пару десятков лет, пугала ответственностью, – согласился. Обещала, что он потянет, – потянул. Тут нас ограбили. И этот сильный руководитель оказался слабым человеком. Какие-то ничтожества влезли в квартиру и забрали то, чем он, как выяснилось, дорожил и гордился. Это были дубленки, норковые шапки и пара бутылок французских коньяков. Представляешь? Я помню маму. Вошла в гостиную, посмотрела в угол с телевизором и видеомагнитофоном. Исчезли. Перевела взгляд на раскуроченный сейф в секретере, где лежали деньги. Пусто. Удовлетворенно пробормотала: «Фарфор на месте». С бесстрастным лицом отправилась в спальню – ее шкаф настежь, в нем ни двух шуб, ни сапог, ни туфель, ни платьев. Мерным шагом двинулась в мою комнату – кроссовки, куртки, джинсы испарились. Наконец добралась до кухни. Микроволновки, миксера еще чего-то нет. Она недрогнувшей рукой открыла шкафчик со стираными полотенцами и еще с какой-то ветошью. Обнаружила, что там порядок, и засмеялась. Я думала, бедная хозяйка оскверненного дома сошла с ума. Но мама пошарила за тряпками, вытащила шкатулку со своими драгоценностями и торжествующе сказала: «Не нашли, гады».
– Может, пойдем на воздух? – спросил бывший, подзывая официанта. Он явно заскучал от перечисления украденного у нас двадцать лет назад добра.
– Да, пора, – согласилась я.
Некогда родной мужчина недвусмысленно сжал мои колени своими и услышал от меня краткое и емкое:
– Не мечтай.
– Мечтать не вредно…
О, вспомнил пошлость нашей юности, которая уже тогда безвозвратно устарела. Но я еще не закончила:
– В общем, отчим вел себя безобразно. То утверждал, что квартиру обчистили мои друзья-приятели, которых я сама же и впустила, то обвинял маму в том, что она захлопнула обе двери и ни одну не заперла. Но хуже всего, что он начал прикладываться к бутылке. По мере того как милиция преуспевала в нераскрытии кражи, надирался все чаще и чаще. Мама, наученная горьким опытом с моим отцом, выставила его. Так что она не загубила двух мужей, наоборот, пыталась их спасти. Но не ценой же собственной жизни! Пойми, женщина, которой все только мешали, не сдалась. Чутье у нее на время, в котором она живет. Знаешь, что про девяностые говорит? «Провалились в мартовскую полынью, кто-то захлебнулся, кого-то утянуло под лед. Те, легковесные, кому удалось выбраться, в большинстве своем истерично метались и были не в состоянии определить направление. А я сразу побежала к берегу по трескавшемуся под ногами льду. В этой ситуации трещин не видишь, но слышишь какой-то угрожающий грохот и противный скрип. Жутко было, конечно, хотелось лечь и ползти. Но я неслась изо всех сил, потому что на руках у меня была маленькая дочь». Думаешь, после этого я позволю тебе говорить про маму гадости?
– Да, «Хижина дяди Тома» в детстве произвела на нее неизгладимое впечатление, – произнес бывший.
– Дурак! – не выдержала я. – Она чуть не утонула в такой полынье. Гуляли три подружки в запрещенном родителями месте. Одна неудачно поставила ногу на затянутую тонкой коркой и запорошенную снегом воду. Классика. Провалилась, конечно. В тяжелой советской мутоновой шубе. Девчонки перепугались и убежали. Даже взрослым не сказали, чтобы те не наказали за прогулку. Мама сама выбиралась в полном одиночестве.
– Извини.
– Извиню, конечно. Ты тоже за «дурака» не сердись. И будь добр, ответь мне на последний вопрос. Почему тебя так бесили мои контакты с людьми? Ты же со мной не общался. Казалось, наоборот, должен радоваться, что я занята трепом и не пристаю к тебе.
Мы вышли из бара, пересекли улицу наискосок и остановились у дверей гостиницы. Почему-то рядом с бывшим она не казалась мне убогой, скорее уютной. Даже легкая обшарпанность ей шла. О чем я ему без связи с вопросом и сообщила.
– После четвертого бокала ты бы в нее влюбилась, – посулил он. – Давай я коротко и быстро отвечу, потому что смысла в нашей экскурсии в прошлое все меньше и меньше. Лично я уже сообразил, что мы были воспитаны не просто по-разному, а как-то непримиримо по-разному. То ли из-за семей, то ли из-за того, что я появился на свет в восьмидесятом, а ты в восемьдесят четвертом. И твоя мать родила тебя в свои двадцать три, а моя меня в тридцать. Вроде между мной и тобой четыре года, но зато каких.
– Не отвлекайся на анализ, – нетерпеливо попросила я. – У меня те же ощущения от разговора. Но хочется выяснить, напрасны были мои страдания или нет.
– В смысле?
– Ну, если ты обижал меня, потому что действительно возненавидел, значит, муки стоит считать муками. А если такая реакция обоснована чем-то в твоем прошлом, то это – не ненависть. Знаешь, это, наоборот, проявление любви. Ты хотел сохранить наши отношения и переделывал меня для дальнейшей жизни рядом. Следовательно, я могу перевести себя из мучениц в кого-нибудь другого. В кого именно, еще не придумала.
Я напомнила о любви, по которой мы поженились, автоматически. С таким же чувством могла сказать: «Ты тогда был худым парнем». Или: «Мне раньше нравилась красная губная помада». Разве можно было предположить, что он сочтет это намеком? Как и разрешение удобно пристроить свои ноги под столом, кстати. Да объясни едва знакомый мужчина, дескать, прости, никаких сексуальных поползновений, но угол тесный, мне некуда отодвигать стул, положение, когда твои колени сдвинуты, а мои раздвинуты, единственное, в котором мы помещаемся за этим столиком, я бы просто небрежно кивнула. Потому что это была чистая правда. Ведь никто и ничто не мешало мне в любую секунду сказать: «Нет, так неудобно. Давай пересядем при первой же возможности или выйдем и договорим на улице».
Терпеть не могу женщин, которые уверены, что мужчины живут ради того, чтобы их соблазнить. Словно не знают, как надо вложиться в прическу, макияж, одежду, обувь, украшения, манеры, чтобы кто-нибудь из противоположного пола хоть внимание на тебя обратил. Будто представления не имеют о статистике, по которой у нынешних работающих в офисах молодых мужчин с высшим образованием снижена потенция. А еще и они, и их менее ученые ровесники все реже занимаются сексом. Зато лихо управляются со своими гениталиями без партнеров и не скрывают этого. Потому что секс с человеком накладен материально и труден психологически. Потому что теперь выбирают не только они, но и женщины, которым есть с чем сравнивать. Это раньше за какого девственницу выдали, такой и нормальный, как все. А потом замужним обсуждать интимные детали было верхом неприличия. Заикнулась, и нет репутации порядочной дамы или бабы. Только и оставалось: «Не говори, кума, у самой муж пьяница». А сейчас: «У самой муж козел и импотент» – за милую душу.
В общем, я невинно, то есть бездумно, произнесла слово «любовь». И торопливость ответа моего бывшего восприняла как законное желание попрощаться и разойтись наконец по номерам. Не получился у нас разговор, лучше бы про американские сериалы болтали. Он же почти раздраженно скороговоркой объяснялся:
– Отец военный, родители мотались по стране. Это брат явил себя миру в Москве. А я на Урале. Когда переехали, мама заявила: «Все, начинаем новую жизнь. Младшего офицерским ремнем вразумлять запрещаю».
– А тебя били? – вклинилась в его торопливую речь я.
– В военном городке это было естественным. Не перебивай, ладно? Тебе безучастно слушать невыносимо, но ты терпи. Мне в год переезда исполнилось семь, и я пошел в школу. Там у меня сразу не заладилось. Я не умел дружить. То с няньками сидел, то менял детские сады. Даже к мальчишкам в песочнице толком не успевал привыкнуть: их отцы так же получали назначения. И потом, несмотря на успокоившийся ремень, я долго не верил, что мы больше никогда никуда не уедем. Как же так, катались на поездах, катались и вдруг осели? Пока сообразил, проворонил все – ребята определились, кто с кем играет на переменах и ходит домой. Первые два друга у меня появились только в Бауманке. И мне до сих пор их хватает. А у тебя к универу в друзьях был двор, группа детского сада и школьный класс. Остальные группы и классы числились в приятелях и знакомых. Это ваша московская особенность, нигде больше такой долгой памяти на людей из начала жизни нет. И способности мгновенно возобновлять отношения, прерванные в третьем классе, тоже. Проникнись, каково мне было каждый день слышать, как ты тратишь жизнь на болтовню. Да мой отец, когда мама не по делу с какой-нибудь знакомой больше минуты трепалась, просто нажимал на рычаг телефона и прерывал словоблудие. А ты безостановочно сплетничала со всеми обо всех. Да еще и мне голову забивала тем, что случилось у людей, которых я никогда не видел и не увижу. И раз уж вспоминаем, мы с тобой были единственной семьей, в которой не муж разбрасывал по всей квартире носки, а жена колготки. И я, я, я мыл за тобой посуду и пол раз в неделю. У тебя не было времени, ты поддерживала связи со всякой шушерой, как на поверку оказалось.
– Утрируешь. По-твоему, я отрабатывала по сотне контактов за вечер. А на самом деле постоянно общались человек пять-семь. И не каждый день с каждым. Еще двадцать были в поле зрения и слуха. Вот и все, – пришлось защищаться мне. – Насчет шушеры тоже не соглашусь, она отсеялась. Я же не виновата, что большинство моих друзей быстро оценили обстановку и уехали искать счастья за границу. Но из тех, кто остался, я выбрала лучших. И наконец, по поводу твоих трудовых подвигов по превращению нормального, пусть и слегка безалаберного, дома в казарму…
– Не расходись снова, пожалуйста. Я ответил на твой вопрос? Из любви или из ненависти протестовал? – мгновенно закруглился он.
– Ой, это надо обдумать…
– И обсудить с половиной города, – захохотал бывший. – Идем, горе горькое, а то этот карикатурно-сонный портье нас по-настоящему зарежет. Тут не принято возвращаться позже десяти.
Наши номера оказались на одном этаже в разных концах коридора. Его номер был ближе к лестнице, бывший сразу приложил ключ и распахнул дверь. Я остановилась пожелать ему спокойной ночи. И разумеется, подвела итог:
– В общем и целом, мы поторопились. Надо было дождаться, пока отвыкнем от своих семейных укладов и пока разовьются мобильный Интернет и культура электронного общения. Но поскольку терпеть сил не было, случилось неизбежное. И я, как самая безответственная из нас, подала на развод. Ты это доносил до меня весь вечер? Поздравляю, добился своего.
– Как при всем своем уме ты остаешься такой тупой, а? Не этого я весь вечер от тебя добивался, – простонал он и запихнул меня в номер.
– С ума сошел? – холодно поинтересовалась я. И горячо подумала: «Какого черта! Сказочное приключение в командировке. Ведь не с первым встречным, а с бывшим мужем. Дико любопытно, каким он стал». На выезде я твердо отказываюсь от мужских предложений. С тем, кто поразил бы мое буйное воображение, ни разу не сталкивалась. У остальных ребят на лбу написаны только две фразы: «Хочу комфортно перебраться в Москву», «Ты не местная, жена ничего не узнает». Но в этот раз на задворках Праги судьба организовала необычный вариант близости – в постель меня тянул бывший муж. Собственно, только в ней у нас друг к другу претензий и не возникало. Как славно, что мы не были осведомлены об интимной жизни родителей. Иначе и в кровати переделывали бы друг друга под образцы, знакомые с детства.
– Слушай, как бы поизящнее выразиться? Загляни ко мне на чашечку кофе, умоляю.
Все-таки я не вконец озверела из-за развода. Не откликнуться на жалобную человеческую мольбу было немыслимо. Тем более что человек не пытался изнасиловать, но заботился об изяществе формы выражения. Надо же, едва мы встретились, как начали ругаться, что свойственно близким людям. А когда пришли коротать ночь в унылую гостиницу, почувствовали дистанцию. Она, немалая, в итоге и возбудила обоих. Но я сурово напомнила:
– Приглашать надо было в коридоре. Здесь можно только уговаривать.
– Ох, как я готов.
– Всегда, наверное, готов. Слушай, а ты успел вступить в пионеры? Нас даже в октябрята уже не принимали.
– Все, хватит, помолчи минуту, всего минуту.
Ладно, чего там, одинокая женщина, молчать за компом научилась не хуже его. Зато он стал весьма разговорчивым. Пару часов ссорился азартнее меня… И вот утихомирился… Нет, нашел отвлекающее занятие… Для нас обоих…
Утром я сначала ощутила бодрость, а потом открыла глаза. Мой бывший меня покорил. Вчера акцент мысленно делался на слове «бывший», а «мой» было ироничным придатком. Сегодня получалось наоборот. Основания для этого были. Он стал более техничным и нежным. Я бы сказала, заметно более. Чему тут удивляться? Добрые чувства мужчины привязаны к умению, злые – к неумению. Я улыбнулась и повернула голову. Любовника рядом не было, из-под двери ванной сочились свет и тишина. Принял душ, почистил зубы и тихо вышел за кофе и глазированными булочками, которые я вчера ему расхваливала. Как хорошо-то – вечный завтрак в постель. Такой затасканный устно и такой каждый раз новый на практике.
Тут я резко села. Завтрак? Кофе? Булочки? Уже три года не ем мучного и пью зеленый чай. Бог мой, спасаться надо! Немедленно! Я не готова не то что продолжать нашу близость, но даже обсуждать ее возможность. Сейчас куплюсь на его развитые и упроченные с другими бабами навыки, а потом до конца своих дней буду угадывать, какова психологическая подоплека хамского со мной обращения?
Я вскочила, неверными онемевшими пальцами достала блокнот с ручкой, криво-косо выдрала лист и написала: «Все было замечательно. Только я теперь всякий раз буду думать, что именно в твоем прошлом определяет нынешнее твое поведение. Любое, даже распрекрасное, понимаешь? А женско-мужские взаимоотношения ценны непосредственностью реакций друг на друга. Их анализ – занятие на время, когда приходишь в себя после развода. Проанализировала, сделала выводы, решила, что больше не обманешься, и с другим на те же грабли. Это – любовь проклятущая. Иначе надо жить с одним человеком десятки лет – понимать, прощать, приноравливаться. Не мое совсем, прости. И спасибо за то, что дал возможность это осознать».
Я положила записку на его подушку, натянула платье на голое тело, сунула белье и чулки в сумку, кое-как втиснула ноги в лодочки и унеслась в свой номер. Там осуществила ГШРП – гигиена, шмотки, расческа, помада – как называет торопливые сборы на работу моя часто просыпающая лучшая подруга Наташка. За это время я подготовилась к возможному столкновению с бывшим в коридоре, на лестнице, в холле. Надо не останавливаться и бежать мимо, стуча пальцем по запястью, на котором когда-то носили часы. Он сообразит, что за опоздание меня расстреляют либо здесь, либо дома, усмехнется, поднимется к себе, обнаружит записку. Выматерит, наверное, последними словами. Хорошо, что я этого уже не услышу.
Но путь был свободен – ни души. Только выйдя на улицу, я столкнулась с двумя мальчиками из команды бывшего.
– Начальство без помпы выехало из отеля, – сказал один другому.
– Когда?
– В восемь расплачивался внизу с чемоданом.
– Куда?
– Откуда мне знать? В Москву? Или в приличное место в центре? В любом случае сегодня оторвемся.
– Наконец-то!
Я остановилась. Чудо, что успела встать на обе ноги, могла бы застыть на одной и через секунду рухнуть на мостовую. Мой бывший попросту сбежал? Подхватил свой наверняка еще до вчерашнего захода в бар собранный чемодан и был таков? Я хоть записку оставила. А он без прости-прощай обошелся. Ну, и кого из нас мама лучше воспитала? Почему-то именно бумажка, нервно исписанная русскими словами, которую горничная просто бросит в мусорный мешок, доканывала меня. Я в эти слова душу вложила! Я их после лучшей ночи в своей жизни из себя выдавила! Я совершила подвиг, включив разум тогда, когда ни одна нормальная женщина и не вспомнила бы о его наличии у себя! Ничто так не унижает человека, как напрасный героизм. На меня накатил мой эталонный стыд. Уже не чаяла повторения, думала, он так и останется недосягаемым. Но благодаря мужику, который только что сбивчиво твердил о любви и воссоединении, а потом пустился наутек, достигла.
Мне едва исполнилось пять. Мама стала главным инженером, обзавелась небольшим кабинетом и начала раз в месяц работать по субботам. Производство было непрерывным, и руководящие дамы всех мастей по очереди лихо швыряли свой выходной на алтарь карьеры. Там я впервые увидела столы, поставленные буквой «Т», и решила, что это очень некрасиво. Мама усаживала меня в дальний конец, щедро шлепала рядом пачку тонкой чистой бумаги – не то что дома, где все время приходилось выпрашивать листочек. Потом рылась в сумке, сокрушенно бормотала: «Опять фломастеры забыла», вынимала из стакана на своем столе два карандаша – простой и красный – и говорила: «Все, тебя нет, ты рисуешь». Это было восхитительно. Кто не портил бумагу на маминой работе, у того не было детства.
Часа через полтора раздавался стук в дверь, и на пороге возникала какая-нибудь тетя – Тамара, Валя, Лиля – и звала меня пить чай в лабораторию. В этом волшебном месте я узнала, что белый халат носит не только, с моей точки зрения, психически неустойчивая врач-педиатр. Нет, правда, может нормальный человек при каждой встрече требовать, чтобы вы показали язык, даже если у вас не болит горло? Лаборатория была неимоверная – светлая мебель, ряды химической посуды и предметы моего обожания – микроскоп, спиртовки и тонкие длинные стеклянные палочки, которыми смешивали жидкости в колбах. В самую большую прозрачную засыпали заварку и лили кипяток. И она не лопалась. Это уже было цирковое представление, самая интересная его часть – фокусы.
В одно прекрасное чаепитие одна из теть рассказала другим, что ее сын притащил домой котенка, такого малюсенького, что она не знает, кот это или кошка. Пробил мой час. Я обладала знанием, которого не было у растерянных взрослых, и жаждала им поделиться. Я вообще когда-то любила помогать всем подряд. И небрежно сообщила:
– Надо котенку под хвост заглянуть.
Женщины мгновенно умолкли, потрясенные столь скорым и элементарным решением терзающей их проблемы. А я принялась за эклер, не претендуя на благодарность.
Собственно, мною была повторена фраза девочки, но очень авторитетной. Она была школьницей. И отвечала подружке на вопрос об определении пола, пробегая мимо меня. Дальнейших разъяснений я не слышала. Животных видела только на улице издали. Поэтому не удивилась бы, имейся у них под хвостами таблички с надписью – «котик», «кошечка». Хотя природе разумнее было бы вместо табличек задействовать систему пятнышек: у женских особей – серых, у мужских – черных. Почему-то мне казалось, что именно эти цвета подойдут. В моем тогдашнем представлении мальчики отличались от девочек только тем, что их коротко стригли и запрещали носить юбки и платья. Поскольку нам волосы заботливо растили, в брюки и шорты одевали, легко было догадаться, что мальчишки – люди второго сорта. Их свобода была ограничена, вероятно, чтобы не навредила умственному развитию. Более того, повзрослев, женщина обретала права на восхитительные туфли на каблуках и невероятно пахнущую косметику из игрушечных сияющих баночек и тюбиков. Мужчинам же с возрастом дозволялось единственное излишество – галстук. Окончательно я перестала их уважать, когда однажды столкнулась с двумя девушками, на шеях которых небрежно болтались эти мужские аксессуары. Но не темные в унылую крапинку или скучную полоску, а зеленый с розочками и синий с желтыми бабочками. При этом одна была в майке, другая в футболке. Разницу между полами я, таким образом, усвоила, и еще несколько лет она меня совершенно не занимала.
Чай был допит, пирожное съедено, и добрая тетя отвела меня в мамин кабинет. Я напряженно размышляла, как в следующий раз уйти с одной из восхитительных спиртовок – молча и незаметно или все-таки попросить. Мне так хотелось зажечь ее, когда мама побежит в магазин и оставит меня дома одну. Я представляла себе трепещущий живой огонек и не сразу сообразила, что творится предательство. Лаборантка, с которой я только что бескорыстно поделилась необходимой ей информацией, рассказывала главному инженеру о моем совете заглянуть котенку под хвост. Но как! Она криво ухмылялась, и ее взгляд был одновременно взглядом нашего соседа дяди Вени, когда он собирался пороть своего сына Костика, и этого самого Костика, видящего, что отец расстегивает ремень.
Моя мама выслушала ее и явственно проглотила смешок. А оставшись со мной наедине, сказала: «Впредь выбирай приличные темы для бесед с моими подчиненными». И кивнула в угол для рисования, дескать, забивайся туда и продолжай мне не мешать. Вот тут меня и накрыло. Я опозорила ее. Но чем? Одной короткой фразой, повторенной за большой девочкой? Если бы мама ругала или наказывала, смолчать не получилось бы. Я бы защищалась и нудно выясняла за что. И добилась бы подробной лекции про кошачью, а заодно и человечью анатомию и физиологию. Но надо мной пренебрежительно смеялись, и это исключало вопросы. Зачем измерять глубину собственного падения, если хихиканье доносчицы уже определило ее как максимальную? В общем, про хвост рассуждать можно было, только побулькивая горлом и воровато зыркая по сторонам.
Не исключено, что этим выводом я и удовлетворилась бы, а ощущение свинцово тяжелых пунцовых щек и ушей забыла. Но мама принялась описывать сцену в лаборатории всем своим приятельницам и знакомым. И они хохотали, ржали, смеялись, обязательно прикрывая рот пальцами. Этот жест был сродни блудливо-лукавому взгляду лаборантки. Слов таких я еще не знала, но суть уловила чутко. Раз десять мои уши и щеки наливались кипятком отчаяния, глаза слезами, нос слизью. И вдруг одиннадцатая подруга без улыбки спросила: «Ну и что? Ребенок познает мир. Когда смеяться-то?» Возможно, она была тупой или вконец испорченной, как я, раз не сообразила, в чем ужас и непристойность моего поступка. Я смутно догадалась, что меня наконец поддержали. Но было уже поздно – жар, слезы и сопли, казалось, заполнили всю голову и даже шею. Мама, однако, сразу прекратила развлекать мной каждую встречную-поперечную.
Стыд, когда не знаешь, как тебя угораздило и за что просить прощения, а исправить ничего нельзя, я потом и назвала эталонным. Разумеется, стыдно в жизни бывало, и часто, но физическое ощущение медленной варки в адовом котле не повторялось. И вот возвращение в преисподнюю свершилось на иноземной улице, в шаге от гостиницы, в пятистах шагах от офиса и внутри моей души. Что плохого я сделала? Переспала с мужчиной? Это хорошо. С бывшим мужем? Еще лучше. Он ушел не попрощавшись? Так я сама записку написала, что не готова продолжать, и убежала, боясь объяснений лицом к лицу.
«Не торопись, – велела я себе. – Ты сейчас выдаешь реакцию одиннадцатой подруги: „Ну и что?“ А над чем в этой истории хихикала бы лаборантка?» Получалось, над моей самонадеянностью. Бывший собрал чемодан для завтрашнего раннего отъезда с вечера. И отправился выпить пива. Неожиданно увидел меня. И решил соблазнить и бросить из мести. В чем и преуспел. Стыдно мне должно было быть и было за то, что я позволила запихнуть себя в номер и уговорить, поверила в его интимный шепот и наутро не усомнилась в броске за кофе и выпечкой. А он с первой же минуты лгал, предвкушая мое разочарование. И смеялся, воображая, как я жду его в койке, пока он удаляется в такси.
Наткнувшись на вероятную причину смеха, я испытала резкое облегчение. Все-таки главным качеством лаборантки была дурость. Если бывший сознательно все это проделал, то он был законченным мерзавцем, а я нежной лилией полевой. И стыдиться своей трепетной доверчивой чистоты у меня причин не было. Тем не менее я пребывала, как говаривали во времена моего детства, в растрепанных чувствах. Только добравшись до офиса, отвела душеньку и растолковала местному народу, насколько низок уровень его профессионализма. По лицу начальника было видно, что, как только я выйду за дверь, он рванет к компу и отпишется главе фирмы о придирчивой истеричке, которая тут всех гнобила целых два дня, а на третий совсем распоясалась. Конечно же, не забудет похвалить сотрудника, тактично инспектировавшего их раньше, в надежде видеть его снова и снова. Простота злосчастная. Меня шлют только туда, где и отчеты, и результаты проверок нормальные, а прибыль растет медленно или не растет вовсе. И шефу на стол я выложу диктофон с записями всех моих бесед с каждым из здешних уникумов по отдельности и со всеми вместе. У него будет возможность сравнить идеальный стиль электронного письма руководителя филиала с его же тупым блеянием в ответ на мои претензии. Что поделаешь, я дочь своей мамы, беспощадной к человеческим слабостям, как минимум, восемь рабочих часов в сутки.
В самолете я не думала о бывшем. Меня занимала прародительница Ева. Богу не везло с женщинами. Насколько я поняла, Лилит была вылеплена из глины, как и Адам. Девушка в раю не задержалась и самостоятельно отправилась на поиски приключений. Разумеется, кончила она сексом с демонами и рождением детей. Ох уж эти наши предки сочинители, не знавшие ничего о контрацепции. Могли бы выдумать для предприимчивой бунтарки грехи поколоритнее. Адаму, судя по всему, даже память стирать не пришлось. Ну, была когда-то, ну, ушла куда-то. С глаз долой, из сердца и мозга вон. В райских кущах он был занят тем, что либо изучал сравнительную анатомию на примере гениталий животных, либо подглядывал за их совокуплениями. А иначе как этот чистый мальчик догадался, что у всех звериных самцов есть именно подружки, а не друзья? Попросил бы себе товарища, единомышленника, купались бы вместе, загорали, играли в футбол и не догадывались, что бегают голыми. Нет, он насмотрелся, ему нужно было человеческое существо другого пола.
Творец помнил, что бабы из глины непредсказуемы. И Еву создал из Адамова ребра. Эксперимент удался. Она не пыталась сбежать, ходила за мужчиной, как привязанная. Но в самой идее женщины было что-то неуловимо особенное. Еву с Лилит роднила любознательность, желание докапываться до сути. Адам спрашивал: что это и какое оно. Еву интересовало как, почему и зачем. Вроде невелика разница. Но древо познания не устояло.
– Что это?
– Дерево.
– Какое оно?
– Плодоносящее и запретное.
– А, понятно. Ева, идем к речке.
Вот и весь первый мужчина.
Но женщина с уймой интересовавших ее вопросов должна была приблизиться, сорвать плод и попробовать его. Она и без змия разобралась бы, он только ускорил процесс. Если его вообще не сочинили, чтобы все ругали искусителя и никто не зациклился на проклятом вопросе – зачем надо было создавать людей разнополыми, готовыми размножаться, как звери, если жили в раю и вечно? Хотя почему никто? Адам тогда не считался. Задаваться проклятыми вопросами была способна только Ева. А еще она могла увлечь. Нет, не бюстом, нагота им еще не открылась. Но надо было вовремя прикрикнуть: «Жри яблоко, идиот! Ты же с утра голодный. Не бойся, оно вкусное и сладкое. Жуй, дурень, говорю, а то слюной захлебнешься». Бог приучил его четко выполнять команды, она знала, что никуда не денется, откусит как миленький.
Когда я впервые услышала эту историю, ничего не поняла. Как можно запретить познавать разницу между добром и злом? Как вообще у Адама мозг-то работал? Как у животного? Значит, он им и был. Вечное милое травоядное в условиях отсутствия конкуренции с себе подобными и хищников, то есть в зоопарке. Я оскорбилась за Творца. Извините, но тяга к знаниям, включая философию, была началом процесса творения человека, а не ее бесславным концом. Тогда меня и осенило – все дело в ребре. Лилит ничем не ограничивали, полагали, сама расшевелит мальчика. Она билась, билась с этим валенком, устала, плюнула и вышла вон. Тогда и была задумана интрига с созданием Евы. Им с Адамом запретили приближаться к единственному дереву, ничем с виду не отличавшемуся от других, в расчете на вспышку живого любопытства. Но мужчина, пусть и не лишенный его, все не осмеливался. Человек не нарушал запрета, чувства дремали, следовательно, он не развивался. Зато Ева не подкачала. И должна была увести недотепу с собой. Одно общее ребро, куда от него денешься.
Так какого рожна женщин третировали? И сейчас продолжают. Мой бывший – типичный мужчина. Если он действительно пытался мне отомстить за инициативу развода, то секс был гвоздем программы. Затащить в кровать и уехать без предупреждения – это не то же самое, что пожелать друг другу спокойной ночи в коридоре, договориться утром позавтракать вместе и не явиться в бар. Откуда у него в голове этот стереотип, что после близости одиночество унизительно? Что молча брошенной любовнице обиднее, чем знакомой, которой врал насчет совместного утреннего кофе? О, если эта самая просто знакомая скорректировала ради встречи какие-то планы, что-то отменила, куда-то не успела или пропустила важный звонок, напрасно дожидаясь его, то последствия могут быть крайне неприятными. Скандал с женщиной, которой удалось с ним ночью расслабиться, покажется мелочью. Я сама ценю свое время и небрежничающих приятелей из деловых контактов исключаю. Негласно. Даже если причина уважительная, но пару раз опоздал или вообще не добрался, и с взаимовыгодным предложением я обращусь к тому, кто не заставляет о себе беспокоиться.
Я тяжело вздохнула. Сделала круг и вернулась к бывшему. Зачем себя обманывать? Мне было очень противно, что никак не удавалось отключиться от его бегства. То ли физическая близость была для меня важнее, чем я пыталась себе доказать. То ли ощущение полного разрыва с ним после пражской истории тревожило, злило и уродовало настроение. В моем понимании расставаться нужно хотя бы приятными собутыльниками. А еще лучше – удобными деловыми партнерами. Знание того, какие звуки вы издаете во время секса и в каких позах засыпаете, способствует доверию. В конце концов, голый человек беззащитен, и если уж в таком уязвимом виде вы друг друга не изувечили, то любой договор как-нибудь подпишете и будете соблюдать.
Прилетев в Москву, я сразу поехала в офис. Отчиталась перед шефом устно, лихо сварганила письменную версию и направилась домой. Как славно, что была пятница. Очень хотелось выспаться. Меня ожидали два дня блаженного ничегонеделания. Я совсем забыла, что именно это состояние дается мне хуже всего. Оборотная сторона медали, называемой коммуникабельностью: в выходные множеству знакомых ты нужна позарез, но зачем именно, они придумывают, уже руля к месту встречи с тобой. Я не злюсь, не ною, что потеряла время, то есть, в сущности, у меня его украли. Не хочешь видеть человека – откажись сразу, и не будет проблем. Каждый умеет говорить «нет». Кто-то себе, кто-то другим, кто-то всем. Я из последних. И, соглашаясь увидеться, пересечься, кое-что обсудить, не ищу пользы или выгоды, а готова просто болтать на любую тему. Люди не догадываются, насколько полна всяческой информации пустая болтовня.
2
В субботу в десять утра, приняв душ, я начала чистить зубы. И тут позвонила Наташка, та самая, которую не может разбудить ни один будильник и которая поэтому изобрела способ приводить себя в божеский вид за пятнадцать минут. Это только кажется, что нереально левой рукой застегивать молнию сапога или ремешок босоножки, а правой красить губы. Если поставить зеркало на пол и развернуть под определенным углом, хорошо получается и обводка карандашом, и нанесение помады.
Сам звонок был странным, потому что вчера я русским языком энергично объяснила, что нуждаюсь в двадцати четырех часах нерушимого покоя. А Наташка уважает чужие потребности и обещала ждать ровно до восемнадцати ноль-ноль, чтобы выслушать отчет о командировке без утомительных рабочих деталей – только про мужчин, с которыми довелось встретиться, и про женщин, которые были очень стильно одеты. Кстати, одну такую я в Праге видела: у нее сумка была коричневой с синей полосой, а туфли коричневые с синими каблуками. И оттенки обоих цветов совпадали идеально. Мне понравилось, люблю всяческие изыски. О приключении с бывшим я еще даже не заикалась, поэтому в раж Наташке впадать было не с чего.
Мы подружились в четвертом классе английской школы. Я активно общалась со всеми. Но у каждого должен быть человек, с которым можно беспощадно честно говорить об остальных и делиться сокровенным, например желанием бросить дождевого червя в компот завучу. В тот год после летних каникул моя лучшая подруга Лерка переметнулась к Машке, а Машкина Ирка к Катьке, а Катькина Светка отказалась переметываться, и они маялись втроем… Я, соответственно, пребывала в гордом одиночестве.
И тут пятого сентября явилась новенькая, Коростылева. Наша классная, разумеется, назвала не только фамилию, но и имя. Его все тут же забыли, потому что сближаться с девочкой никто не собирался. Мало того что она была полной, так еще и тянула руку на каждом уроке, готовая отвечать на любой вопрос до того, как учитель его закончит. Наши справедливо решили, что толстуха добивается внимания учителей, а не одноклассников, и перестали ею интересоваться. Обычно этот период равнодушия предшествует травле: дети определяют, удастся ли воспользоваться зубрилкой для списывания домашки или подсказок. Если да, предоставят самой себе. Если нет, устроят ад.
А мне Коростылева показалась любопытным объектом для изучения. В тысяча девятьсот девяносто четвертом году девчонки уже знали, что худеть – это их удел на веки вечные, и бабушкиными пирожками не объедались. Так что лишний вес был вызовом обществу, на который не все способны. Кроме того, новенькая приходила в школу в отглаженной форме и с туго заплетенной косой. Сидела за партой и чинно переходила из кабинета в кабинет – ни одного лишнего движения. Однако к третьей перемене ее юбка оказывалась мятой, блузка и пиджак – вообще жеваными, а волосы растрепанными, будто она носилась и дралась с мальчишками. Я решила, что в ней бушуют внутренние ураганы. Как они выдергивали пряди из косы и жевали одежду, ясно не было. Но мало ли на свете процессов, технологию которых мы не знаем. И тем не менее признаем их без сомнений. Почему бы не причислить к таковым внутренний ураган?
Понаблюдав за девочкой несколько дней и убедившись в том, что с ее школьным облачением и волосами на моих глазах происходит настоящее чудо, а не ловкий фокус, я решила знакомиться. И на перемене сказала:
– Меня зовут Арина. А тебя как? Напомни.
Она ответила важно, даже высокомерно:
– Наталия. С «и», слышишь? И никак иначе.
– Слышу, – ответила я. – Запомнить легко: «На, талия, еще кусочек, шире будешь».
Нет, конечно, мама мне уже втолковала: «Современные родители не могут перекармливать детей. Это все равно что прикуривать им сигареты или наливать алкоголь. Так что у твоих ровесников с избыточным весом, скорее всего, эндокринные нарушения. Не смотри на меня то ли испуганно, то ли лукаво, когда не понимаешь, о чем я. У них проблемы с обменом веществ: они едят не слишком много, но толстеют. С возрастом это проходит. Дразнить их не только жестоко, но и глупо». Я впечатлилась словом «эндокринные» и была с мамой согласна. Однако новенькая говорила слишком заносчивым тоном. И это про собственное имя. Как же она обо всем остальном разговаривает? И может ли просто болтать? От растерянности у меня и вырвалось про ширину талии. Со мной до сих пор бывает, это мгновенная реакция на человеческую речь, а не на самих людей. Приходится объясняться или извиняться.
Тогда я к подвигам покаяния готова не была. И наше знакомство могло закончиться обменом банальными репликами: «Дура!» – «Сама такая!» Но несуразная толстушка… рассмеялась. Да так простодушно, так громко. Потом нахмурилась, но сообразила, что оскорбляться уже поздно, и удивила меня еще сильнее, разрешив:
– Ладно, зови, как хочешь. Ты смешная.
– На Наташу согласна?
– Согласна.
– Тебе после уроков в какую сторону?
