скачать книгу бесплатно
Георгий подумал, что кредит – не самый худший вариант. Зачастую автор – вор или побирушка, присваивающий забытое, потерянное или плохо лежащее. А у Бога украсть не получится. Он может только оставить, приготовить что-то для тебя и сделать вид, будто отвернулся. Это не воровство, это дар.
– Не у настоящего, Боря, а у везучего. Для этого нужна очень большая удача в твоём покере… Ты же в своей работе наверняка заметил, как наследники писателей и переводчиков зачастую алчны. Они просто обижены. Им кажется, что их родственник сильно страдал, что ему «недодавали». И только после смерти, наконец… Они будто отыгрываются за не своё прошлое. А ведь эти чуждые ремеслу люди и не догадываются, сколько их предки на самом деле задолжали… Я только в толк не возьму, если настоящий одалживается у Бога, почему ты просишь у меня? – закончил Горенов недовольно.
– Я, наверное, ненастоящий… – друг опустил глаза и пожал плечами. – Представляешь, у меня вчера сломалась кнопка «я» на клавиатуре. Сколько слов мне теперь не написать…
– Боря, это тоже не проблема, ставь вместо неё, например «@», а потом автоматически заменишь. Пойми, всё то, из-за чего ты переживаешь, в сущности, даже не неприятности.
– Гоша, – Борис поднял глаза, – у меня нет «я». А «собака» вместо «я» – разве это решение? Пустая подмена. Так иные женщины заводят детей после тридцати пяти, когда уже понимают, что сами ничего не смогли: пусть другие, новые люди разбираются, а её задача расплодиться, и вроде всё неплохо. Но ведь через три десятилетия отпрыски этих женщин окажутся точно в таком же положении… Они тоже ничего не смогут. Зачем тогда всё это? К чему? За последний год я столько всего прошёл, ты себе не представляешь. Мне больше не страшна Виржиния Вулф, пусть она меня боится.
Борис здорово опьянел. Странно, Горенову казалось, что сам он выпил значительно больше. Ладно, продолжать нет никакого смысла, пора расходиться. Главное, больше ему не наливать, иначе придётся везти домой, а это никак не входило в планы – лишняя трата времени. Жаль, очень жаль, что разговор пошёл таким странным путём.
Георгий схватил собеседника за шею и резко наклонил к себе. Они едва не столкнулись лбами. Горенов многократно видел подобный жест в кино. Как правило, так поступали старые друзья или отцы по отношению к сыновьям. Ещё его использовали следователи на допросах.
– Боря, посмотри вокруг. Кто эти люди? Что они делают? О чём говорят? Как ты думаешь, кто-нибудь, кроме нас, рассуждал в этом ресторане о Боге? Они ездят на метро, возят с собой кредитные карты, жратву и барахло. А мы возим романы и идеи, понимаешь? Тексты, которые никто, кроме нас, не напишет. А может, и мы не напишем… Хватит ли сил? Но мы стараемся, Боря. Я тебя прошу, не переставай стараться, хорошо.
– Гош, а им это надо?
– Кому?
– Ну, этим людям. Им надо, чтобы мы старались?.. Чтобы мы написали? Им это нужно, ты считаешь? Они же всё равно не читают… А если читают, то всякое говно. А я не могу писать говно, чтобы не утонуть. Физически не могу.
Не принимать сказанного на свой счёт становилось всё труднее. Тем более, в сущности, Борис был прав.
– Ладно, – ответил смурной Горенов. – Денег у меня всё равно с собой нет, приходи ко мне завтра. Стой! Знаешь, давай послезавтра… Вечером.
Георгий решил отложить их следующую встречу, чтобы хорошенько обдумать эту. Кроме того, пусть она состоится после разговора с Люмой. Быть может, возникнут и другие темы для обсуждения. Хотя как говорить с ним теперь о главном?.. Впрочем, больше всё равно не с кем. А если послать его куда подальше? Ну, помрёт Боря от голода, кому будет лучше? Кроме того, Горенов не сомневался, что совсем скоро другу в любом случае станет стыдно за свои слова. Он в этом не признается, но наверняка будет так.
– Послезавтра? – робко спросил собеседник и полез во внутренний карман за потёртой книжечкой с пожелтевшими страницами. Георгий улыбнулся, он вспомнил что тот вечно ходил с такой. Трогательно.
– Странная вещь, Борь. Бывает, покупаешь какую-то безделицу, вроде записной книжки, по случаю, не выбирая, просто внезапно понадобилась. Или наоборот, долго ищешь, но хорошую так и не находишь, остаёшься недовольным, хотя приобретаешь всё равно, поскольку ведь срочно нужна. Думаешь: «Потом обязательно отыщу получше и сразу поменяю». Но вспоминаешь об этом только лет через двадцать. У тебя та же книжка, которая никогда не нравилась. Она лежит на столе и будто говорит, что уже всё… Менять поздно… У тебя адрес-то мой новый есть?
– Что? А, нет… Это ежедневник, не записная книжка.
Горенов присмотрелся. На потрескавшейся от времени обложке было выдавлено: «Тысяча девятьсот девяносто…» – дальше не разобрать. Кажется, «1996».
– На какой год? – удивился Георгий.
– Так дни-то одинаковые.
Георгий сразу вспомнил 1996-й. Он был високосным. Значит, календарь если и совпадал, то только в первые два месяца. Неужели Боря не заметил? Стоит ли сообщать ему об этом? Как вообще можно обижаться на такого несуразного человека? Как он живёт? Чем руководствуется? Диктуют ли ему?
– Ты, кстати, помнишь, что послезавтра Мишин день рождения? – встрепенулся друг и потряс ежедневником.
– Точно? – трудно было верить книжке, отстающей более чем на двадцать лет.
Собеседник кивком показал, что это само собой разумеется.
– Тогда и Мишу помянем заодно? – сконфуженно уточнил Георгий. Слово «заодно» было, конечно, лишнее.
– Да, выпьем, – ответил Борис столь решительно, будто его на мгновение подменили.
Горенов продиктовал адрес, друзья встали из-за стола и направились к выходу. До двери шли молча, слишком много лишнего было сказано, а главное – обойдено вниманием. В тишине спускались по лестнице и шагали по коридору. На улице им тоже оказалось по пути, но молчание стало слишком гнетущим. Георгий всё же решил попытаться нащупать подход к важной для него теме, чтобы обсудить её послезавтра:
– Боря, тебе снятся сны?
– Конечно, – ответил тот неуверенно. – А как же?
– Что тебе снится?
– Всякое… – тот вздрогнул. – В последнее время я часто умираю или меня убивают во сне. И знаешь, это вовсе не кошмары. На моей смерти, как правило, действие не заканчивается, я умираю в самом начале, сразу…
– А что происходит дальше? – Горенов заинтересовался.
– Ну, нет, Гош… Такие сны нельзя рассказывать. Плохая примета.
– Почему? Не сбудется? Это же не предсказания, а сны…
– Серьёзно, плохая, поверь. Чёрная кошка, разбитое зеркало и баба с пустым ведром – шалости по сравнению с этим. Я пойду, извини. До послезавтра. Пока.
Борис резко развернулся и зашагал в другую сторону. Пройдя метров пятьдесят, он остановился и побежал обратно.
– Слушай, ты купи, пожалуйста, водки какой-нибудь… Не для меня, для Миши… А то я на мели, сам понимаешь. А помянуть очень надо…
Не дождавшись ответа, он кивнул и стремительно исчез в подворотне. Было совершенно очевидно, что ему совсем не туда нужно.
Вот и весь сказ. Что теперь делать с женщиной, вылезающей из колодца? По сути, собеседник закрыл тему ночных грёз раз и навсегда. Откуда вообще могла взяться такая примета? Неужели люди настолько часто обсуждают свои сны, чтобы подобное поверье возникло? Почему Горенов сам никогда о нём не слышал? Уж не выдумал ли его Борис? А если выдумал, то зачем? Всё обернулось как-то странно, ведь это он собирался рассказывать другу свой сон, а не наоборот…
Кстати говоря, как раз Истина, вылезающая из колодца, была наяву. Она – элемент реальности. Но как о ней говорить, не обсуждая ночное видение? Георгий запутался. Надо навести порядок. Во-первых, нет, он пишет детективы не для того, чтобы не утонуть! Это следовало сразу сказать Борису! Где он? Может, догнать? Он сочиняет свои книги, потому что в них царят закон и справедливость. Там всё понятно, всё строго и прямо, как Гороховая улица. Почему Гороховая? Она Горенову никогда не нравилась, а в данный момент было достаточно паршиво, чтобы вспомнить о ней.
В книге G порядок тоже играл важную роль, но не такую, как в детективах. В ней он присутствовал и рушился на глазах читателей, а потому текст казался ещё правдивее. Мир главного сочинения Георгия был строен, но уменьшался, складывался многократно, словно листок бумаги. Выхватишь тут кусок, там чуть-чуть, и это больше не рукопись, а снежинка, детское украшение на стекле школы. Горенов чувствовал себя уязвлённым, растерянным и обиженным. Он плыл по ночному городу домой. Так скверно в море прежде ему не бывало никогда.
5
И на следующее утро настроение оставалось ни к чёрту. Хорошо бы позавтракать, а то вчера пили, но почти не ели. Одной ногой Георгий нащупал тапки на полу, выдвинул их и медленно принял положение сидя. Всё это сопровождалось каким-то непривычным скрипом и скрежетом. Кровать была относительно новой, он купил её специально для этой квартиры, потому вполне могло статься, что звуки рождались в организме. Тревожно.
Похоже, шум донесся до кухни, потому дверь открылась, и показалось озорное Ленино лицо.
– Сом, ты проснулся? Каша на столе.
– Лена, мать твою, ты можешь стучаться?! – Горенов ненавидел эту семейную привычку: все, кроме него входили без стука даже в ванную.
– Да, мама звонила раза три.
– Чего хочет?
– Откуда я знаю? Я не буду с ней разговаривать, – голова исчезла в дверном пройме. – Иди есть.
На полке в коридоре Георгий обнаружил свой телефон. Три непринятых вызова, все от Нади. Наверняка что-то случилось, она давно уже не звонила. Прошлый раз Гореновы разговаривали, когда Лена только приехала. А до того, может, месяца четыре назад. Что ей нужно? Три раза… Не похоже на неё. Впрочем, если что-то и случилось, что с того? Какое это имеет к нему отношение? Не нужно перезванивать! Или нужно?.. Георгий сплюнул кровавую зубную пасту в раковину.
– Сом, каша остынет.
Присутствие Лены до сих пор иногда казалось ему чем-то неожиданным. Потому он и сказал: «Мать твою». Вырвалось. Неожиданным и волнительным. Горенов чувствовал себя, словно на экзамене. Будто дочь приехала для ревизии: «Папа, а как ты живёшь? Вот ты воспитывал меня, а сам чего добился?» Не убрано у тебя здесь… Женщины бывают? Бывают – плохо. Не бывают – ещё хуже. «Папа, ну разве это жизнь?»
Удивительно, как этот человек, который, будучи крошкой, пробуждал в нём такую невообразимую нежность, стал одним из главных «цензоров» его судьбы. Почище, чем Николай Павлович для Пушкина. По крайней мере, сам Георгий воспринимал ситуацию именно так. Вот, папа, гастрит у тебя бушует, как же ты докатился… Мне всё говорил, ешь суп, больше свежих овощей, хорошо жуй, а сам?.. Что ты, собственно, нажил, кроме гастрита?
В Таганроге Горенов мог питаться чем угодно, желудок работал как часы. Часы тоже работали как часы… В Петербурге пищеварение испортилось сразу. Врачи сказали, от слишком кислой воды. Лена тогда его чуть ли не спасла. Надя не успевала, не могла или не хотела готовить диетическое, хотя кухарила хорошо. Дочь же с малых лет научилась и полюбила кормить папу. Это было что-то большее, чем банальные женские навыки. Талант? Пожалуй. Дар заботы.
Георгий сел за стол и начал есть овсянку, запивая её какао. Когда дети вырастают, родители, если им повезло, если они многое сделали правильно, оказываются в детстве. Ненадолго, на считанные мгновения, но как это здорово, овсянка с какао.
Лена сидела рядом, уставившись в телефон. Он чувствовал, что жить при ней сейчас нужно как-то по-особенному, набело. Жевать, будто успешный человек. Уминать, словно подлинная личность.
– Очень вкусно, – сказал Горенов, забыв предварительно проглотить кашу.
– Не разговаривай, пожалуйста, с набитым ртом, – серьёзно ответила Лена, не отрываясь от экрана.
Георгий стыдливо затих. Кто бы мог подумать, что с годами это всё обернётся против него.
– Не пишет? – не выдержал отец и спросил с игривой улыбкой.
– Нет, – ответила дочь спокойно. – Ну его, я считаю.
Она отложила телефон и внимательно посмотрела на Горенова. Тот совершенно не ожидал, что его шуточная реплика приведёт к серьезной реакции. Вообще говоря, ему не очень нравилось это противное ощущение, словно дочь заметно старше него. Тем не менее оно было лучше того, что внушала ему Надежда, будто любая женщина «взрослее» любого мужчины.
«Все бабы – одна банда», – сказал как-то капитан судна, на котором служил Георгий. Тогда это ещё походило на шутку, нарочито неудачную, настолько беспомощно несмешную, что ей оказалось выгоднее стать правдой. Впоследствии Горенов часто вспоминал эту фразу, принимая её уже скорее не за чужое мнение, а едва ли не за собственное житейское наблюдение.
Цели и задачи женщин, их представления о счастье от века сходны, и на этом основании они априорно согласны друг с другом. Разумеется, есть исключения. Бывает конкуренция, зависть и ненависть – эти умеют ненавидеть, как сильному полу и не снилось! – но в целом они действуют слаженно, коалицией. У мужчин же каждый сам за себя. И каждый по-своему не прав. Чего бы он ни хотел – много денег, спортивную машину, огромный дом, построить бизнес, полететь в космос, сделать изобретение, написать роман, погрузиться на дно Марианской впадины, совершить кругосветное путешествие, всё это, очевидно, вторично по сравнению с великой женской миссией продолжения человеческого рода. Особенно хорошо это понимают те дамы, которые зимой, в ущерб красоте, решаются надевать страшноватые комбинезоны.
Так или иначе, в споре о важности целей мужчины обречены на поражение. Они движимы идеями, и у каждого она своя. У женщин же идея общая, одна на всех, причём не ими придуманная, а традиция и вера всегда сильнее мысли. Потому цена не имеет значения, они неудержимы. Оттого для дам так важны салоны красоты, фитнес, йога и тому подобное. Без этих процедур их невозможно было бы различать. Две вещи – внешность и хобби, временное малозначительное увлечение, – лежат в фундаменте женской индивидуальности. Тогда как мужская зиждется на знаниях, комплексах, сомнениях, заблуждениях, навыках, желаниях… Это довольно сложная микстура. И «сложная» в данном случае вовсе не значит, что она хоть чем-то лучше.
Многие находили взгляды Горенова едва ли не сексистскими, но в его гендерной доктрине не было и нотки пренебрежения. Напротив, он являлся убеждённым женообожателем. В каждой своей пассии он любил ещё и эту согласованность действий, порядок, верность общему замыслу. Наряду с внешней грацией ценил несгибаемую стройность мировоззрения. Особое значение имело и то, что подобные пристрастия не требовали от него верности каждой конкретной женщине.
Грядущий визит Бориса обретал дополнительное значение: пусть Лена посмотрит на других писателей и тогда, может, поймёт, каков её отец… Гастрит – не самое страшное!.. Противная, низкая мысль. Будто в сопли вляпался рукой. Тем не менее надо сделать так, чтобы гость не просто забрал деньги в дверях, а прошёл, посидел за столом… Ах да, Мишин день рождения. Вот и повод. Водку покупать ни к чему, дома она имелась в изобилии. Горенов почти никогда не выпивал в одиночестве, а приходили к нему в основном женщины, которые предпочитали другие напитки. Кроме того, стало как-то модно не пить.
Телефонный звонок возник плавно, словно пиратский корабль из тумана. В жизни с джентльменами удачи Георгий никогда не сталкивался, они казались ему таким же мифом, как судороги, но, с другой стороны, у Горенова на руках сейчас было слишком много сокровищ – его книга, его размышления, его проблемы… Писательство – редкое ремесло, в котором проблемы могут оказаться ценным ресурсом и пойти в дело. Неужели Борису это до сих пор невдомёк?
– Сом, ответь ей уже, так ведь и будет трезвонить, – Лена раздражённо положила телефон перед отцом.
Говорить с Надеждой совершенно не хотелось, но дочь сняла трубку.
– Сама ответь.
– Не валяй дурака, она тебе звонит. Вдруг что-то случилось.
«Какие все взрослые!» – подумал он и нехотя приложил аппарат к уху.
– Алё.
– Наконец-то! Боже мой, ты всё-таки приучил её называть тебя рыбным именем? – хихикнула Надя.
– Я не приучал, – Горенов вздохнул, стараясь сохранять спокойствие, – но, ты знаешь, Мой-компас-земной, мне нравится такое обращение.
Он с трудом переносил иронию, но это ничто в сравнении с тем, как Надежда ненавидела, когда Георгий называл её так. Шлягер Пахмутовой и Добронравова она воспринимала чрезвычайно болезненно. Для неё песня была не про разлуку. Уж чего она, жена моряка, могла не знать о расставании?!.. Дело в том, что там шли через запятую: Надежда – компас, Удача – награда, и только «Песни довольно одной»… Все в данной композиции намекало на измену, на то, что она не единственная, а одна из многих…
Не нравилась ей и сладенькая форма собственного имени «Надюша». Муж с таким внимание относился к тому, как его называют, что и жена переняла эту своеобразную навязчивую идею. «Лучше бы чему другому научилась», – думал он.
«Надежда» звучало монументально и величественно, даже судьбоносно. С тех пор как они уехали из Таганрога, она не соглашалась довольствоваться меньшим. Важная черта характера: к Гореновой не прилипали никакие прозвища, не подходили и общие ласковые слова. Называть её «зайкой», «котёнком», «милой», даже «любимой» не хотелось. Все эти обращения словно проскальзывали мимо в поисках какой-то другой женщины. Только по имени.
Григорий Горин как-то приписал Сократу афоризм: «Женись непременно. Попадётся хорошая жена – станешь счастливым. Плохая – станешь философом». Многие находили в этой фразе успокоение и облегчение. Иные специально выбирали плохих супруг, поскольку в литературоцентричной стране соблазн ремесла мыслителя слишком силён. Вот, кстати, фамилия «Горин», в ней полыхает пламя, и нет никакого несчастья. Георгий тоже хотел стать философом. Не в научном, а в литературном смысле. Однако в Таганроге он не сомневался, что женился удачно, а потому потребовалось всей семьёй перебираться в Петербург.
Как счастливы они были тогда, когда она ждала его из рейсов. Горенов задумался: а жаждал ли тот моряк, вчерашний выпускник училища, изменить свою судьбу? О философии ли он грезил, глядя на море с борта корабля? Нет, что-то произошло позже. Может, именно Надежда, именно разлад их отношений подтолкнул его к литературе? Может, он обязан жене ещё и за это? Может, она действительно его компас?
Разрушаться семья начала уже здесь, в Петербурге, когда все основные решения относительно их будущего давно были приняты. Кроме одного: ещё сомневались, как назвать дочь. Долго выбирали имя. Родственники по телефону и в письмах не могли понять и очень волновались, что малышка живёт безымянной… В чём проблема вообще?! В конце концов решили назвать Еленой. Надя настаивала, поскольку так звали её бабушку. Георгий – из-за Троянской войны. Уже тогда они не сразу догадались, что, в сущности, согласны. Быть может, в последний раз.
Горенов не всегда понимал, отчего жена сердилась. Вряд ли из-за самого переезда, таким изменениям в жизни она, безусловно, была рада. А то, что Ленка – «первая в нашем роду петербурженка», стало излюбленным шутливым хвастовством отца и матери. Пусть родилась она не здесь, но имя-то получила на берегах Невы. Не коренная петербурженка, а «молочная»…
Казалось, на новом месте Надежда потеряла связь со словарём. Она то сообщала Горенову, будто не любит его, то утверждала, будто любит, а иногда – что любит, но жить с ним не может. Нужно было выбирать: либо верить всем её словам, в том числе и отрицанию чувств, либо не верить ничему из сказанного. Оба варианта хуже.
Георгий, впрочем, решил иначе, убедив себя, будто у жены помутнение рассудка. Именно потому она говорит то одно, то другое. Вообще, он не понимал, как можно сказать: «Я тебя не люблю» – и спокойно жить дальше, словно ничего не случилось. Такие слова не забываются.
Тогда, кстати, ему открылось удивительное свойство супруги: обычно женщина вдохновляет мужчину своей любовью, нежностью, верой в него, заботой… Надежде всё это не удавалось, но она мастерски вдохновляла причиняемой ею болью.
В то время он писал один из первых своих детективов о серийном убийце. Приходилось много читать про самых известных маньяков мира. Горенов всегда был скрупулёзен и педантичен в работе. Надя видела распечатки с фотографиями расчленённых тел на столе мужа. Георгию казалось, что после этого она стала смотреть на него иначе. Её взгляд был полон страха, будто супруга не сомневалась: рано или поздно он обязательно убьёт их с дочерью. Очень неприятно считать дурой женщину, с которой у тебя ребёнок. И ведь даже не скажешь ничего, обидится.
Она сама объясняла себе расстройство их отношений иначе – из Надежды Клунной он с годами сотворил Надежду Горенову. Этим всё сказано. Никуда не денешься, фамилии тоже передаются половым путём. Многие перемены в жизни ей нравились. То, что она выходила за моряка, а стала женой писателя, представлялось скорее позитивной метаморфозой, но Клунная была лучше… Сколько красоты, изящества изгиба, ночной загадочности и ясного белого света оказалось безвозвратно утраченным вместе в её девичьей фамилией. А теперь она – Горенова, и это навсегда. Развод ничего не исправит, новое замужество не поможет – возраст не тот. Если носила чужое родовое имя больше двадцати лет, то меняй или не меняй, на коже уже проступила печать горя. Именно горя, никакого пламени Надежда здесь не видела.
– Что случилось? – спросил, наконец, Георгий.
– Я так понимаю, этот вопрос не от тебя, – она говорила спокойно, но с тем привычным уже напором, который появился несколько лет назад. – Передай Лене, что ничего не случилось. Всё в порядке. Я звоню узнать, как вы? Какие новости? Новая книга вышла, я слышала. Поздравляю, рада за тебя. Предупреждали, что ночью может быть наводнение, не ходите гулять. За неделю вы могли мне хотя бы смс-ку отправить? Я Ленке звонила раз двадцать…
«Ей мать двадцать раз звонила, а она меня попрекает, что я трижды трубку не взял?!» – Горенов сердито посмотрел на дочь, та листала вчерашнюю книгу по истории живописи.
– У нас всё в порядке, Надюша, не волнуйся. Мы завтракаем, – сказал он, изображая довольное умиротворение.
Вышло убедительно, оттого напористый кураж супруги сошёл на нет. Она продолжила не сразу и неожиданно робко:
– …Я еду к вам… Что-то нужно купить?
– Нет, Надя, ты к нам не едешь, – продолжил Горенов, ощущая возникающий перевес в свою пользу. – У меня сегодня много работы…
Жена, безусловно, опешила, нужно было выждать момент и именно в тот миг, когда она уже соберётся орать, закончить фразу… Рано… Ещё мгновение… Пора!
– …но ты можешь приехать завтра. – Лена, возражая, замахала руками, но отец продолжал: – Днём меня не будет, давай вечером. Кстати, ещё Боря должен зайти, вы давно не виделись.
Георгий представил себе лицо Нади. Совсем не страшно. А уж по сравнению с физиономией Истины, вылезающей из колодца… Дочь как раз открыла ту самую страницу. Фигура у супруги была значительно лучше, чем у женщины на картине, этого не отнять. Разумеется, Горенов не хуже, чем Жан-Леон Жером, понимал, что чистая, неприкрытая Истина должна выглядеть непривлекательно и, пожалуй, в чём-то противоестественно. Художник показал это чрезвычайно удачно и тонко. Поза у дамы вроде обычная, но с какой-то странностью. То ли нефизиологический выворот правой ноги, то ли слишком длинные руки. Так и не скажешь… Но посмотришь, подумаешь, и вскоре возникает вопрос: на чём же она стоит левой конечностью?.. Огромный, необъятный зад, широченный таз, созданный, казалось бы, для того, чтобы рожать, но совсем маленькая грудь. Не женщина, а воплощённый парадокс. Может ли Истина дать потомство? А если даст, то выкормит ли? Удастся ли её плоду выжить? Отталкивающая нагота, хочется отвернуться и перелистнуть страницу не из стыдливости, а потому что противно. Словно боковым зрением заметил собственную бабушку, вылезающую из ванны.
Помимо всего прочего, разгневанное лицо казалось Горенову знакомым. Конечно же! В нём угадывались черты горгоны Медузы с решётки Летнего сада. Всё это Георгий видел и понимал, а Ленке нужно было бы долго растолковывать. Какая тогда, к чёрту, Академия художеств?!
Хоть дочь и не задавала вопросов, сегодня объяснять некогда. Хорошо, что визит Нади перенёсся на завтра. Вдобавок у этого имелось и стратегическое значение: не нужно, чтобы она продолжала думать, будто всё по-старому. Больше она не может делать что хочет! Кроме того, действительно было важно собраться с мыслями и перечитать текст перед завтрашней встречей с Люмой.
