скачать книгу бесплатно
В реальном, нефантастическом сюжете фильма Гриша, казалось бы, гибнет от рук другого Удальцова, поскольку становится невольным свидетелем покаяния Сергея перед Павлом. На месте смерти флейтиста, как и в операционной, находят разбитую склянку в крови – своеобразный автограф.
Впрочем, вскоре выясняется, что Гриша застал братьев за разговором, компрометирующим главу горсовета еще сильнее: Сергей просил Павла пойти вместо него за подставной взяткой, умышленно шагнуть в сеть, расставленную Петравичусом. Каин просил Авеля взять один из его грехов на себя.
Стремления Сергея максимально приземлены. Его победа не то, что достижима, она уже достигнута: в его карман стекаются все мыслимые материальные блага. Гроши, которые несут, например, из цирка лилипутов, утонут в накопленном богатстве, но не брать их невозможно.
В то же время победа Павла за пределами достижимого – брата не изменить, время не повернуть вспять. Именно поэтому керосинщик обречен неукоснительно выполнять каждую его отчаянную просьбу, движимый чувством вины. Ведь посмотри он тогда на склянку, Сергей мог бы стать другим.
Подмена явившегося за взяткой становится неожиданностью для следователя, руководствовавшегося здравым смыслом. Жутковатое впечатление производит брат-мздоимец, который, получив гонорар, говорит сгорбленному церковному служке Дмитрию (Олег Шапко), являющемуся по совместительству ангелом: «Живи спокойно». Кто еще, как не бог, пусть и самозванный, может обращать такие речи к ангелу? Однако, как всем станет ясно впоследствии, эту фразу произносит не Сергей, а Павел. В отличие от брата, он, подобно Гермесу, достиг безразличности к собственной жизни, что дает возможность мимикрировать.
Авель арестован, он не выдает себя, но внезапно появившийся Каин разъясняет ситуацию грубо: «Я – дерьмо последнее, а он – святой». Расставив точки над «i», Сергей вцепляется зубами в лицо Павла, который, как обычно, даже не пытается сопротивляться. Главу горсовета хватают, служка Дмитрий командует: «Держите его, черта». Обратить внимание стоит на последнее слово. Именно Дмитрий, церковный уборщик, начинает наводить порядок в теософской иерархии мира Бонявска.
Оказавшись в ситуации того, кто берет вину на себя, председатель горсовета сходит с ума. Потому в этой сцене Ольга неотрывно смотрит не на мужа, а на него – Каин теперь юродивый.
Название фильма обозначает для зрителя ключевого персонажа, который, формально, не является главным. Братьям Удальцовым, да и следователю уделено намного больше экранного времени, тогда как Ольга находится где-то на одном уровне с Гермесом. Тем не менее именно она играет важнейшую роль: в условиях взаимопроникновения добра и зла безошибочно различать Сергея и Павла может только жена керосинщика. А когда не справляется и она, Петравичусь отделяет одного от другого с помощью металлической расчески.
Несколькими мгновениями раньше, когда разум еще не покинул Сергея, можно было говорить о мотиве его поступка. Жалоба священника на то, что «молитвы не доходят», – это ведь только одна сторона медали. Каин ведь тоже остается без кары. Земляк Канта лишен категорического императива. Продолжать существовать в этой пустоте невозможно, пучина порока засасывает все глубже, впрочем, в отсутствие ориентиров не всегда даже ясно, где дно, а где поверхность. Надежна разве что гравитация, и Сергей со словами «да здравствует марксизм-ленинизм» делает шаг в реку и погибает, лишая, тем самым, смысла все страдания, которые Павел перенес ради него. Однако, пребывая в иллюзии того, что бог здесь он, Каин вынужден и наказать себя самостоятельно.
Павел остался один, потому в финальном монологе он выступает за обе стороны – Каин и Авель едины в одном человеке. Зло повержено, но оно живет в добре, как истина подлецов – в победе. Добро восторжествовало, но оно – вперемежку со злом. Такой конец в виде неразрубаемого гордиева узла в кино встречается в последнее время все чаще, поскольку веры ему куда больше, чем хэппи-эндам или мрачным трагическим развязкам. Но одно дело сейчас, а другое – в 1988 году.
После описанных выше событий выясняется, что Гришу убил дворник. В результате возникает дилемма: произошло ли это по указке Сергея или же по собственной инициативе? Больше ни в чем нельзя быть уверенным, у всего есть оборотная сторона.
Справедливость невозможна. В своем рапорте прокурору республики Петравичус вынужден написать, что «доводы, изложенные в жалобе, не подтвердились. Факты получения взяток не установлены». Благодаря такому заключению мир выглядит чуть лучше, чем он есть на самом деле. Сергей же все равно мертв, а того Каина, что жив в Павле, не отделишь и в клетку не посадишь.
Эволюция личности следователя заслуживает отдельного разговора, поскольку он меняется сильнее других. Эти изменения касаются его отношения к людям и к профессии. В конце фильма он выказывает полное безразличие к криминальным происшествиям. Теперь он не сомневается, что Гермес приходил его убивать, но Петравичус даже не бежит за ним, когда тот крадет у человека последние деньги и документы. В то же самое время, когда Юргис Казимирович видит старика, катающегося на катке с развязанным шнурком, следователь искренне хочет помочь, но не может докричаться, поскольку тот глух. Осознание тотального бессилия – это не обесчеловечивание следователя, это его воцерковление в мире, в котором молитвы тщетны. Как докричаться до адресата молитв, если тебя не слышит даже старик на катке.
Начальник следственного отдела говорил Петравичусу, что «город маленький, все как на ладони», но стоило приехать чужаку, как на этой ладони проявились линии нескольких жизней и переплелись в кружево непреходящей притчи.
Следователь избегает признания собственной победы, тем самым уберегая себя от ее оборотной стороны. Как он ее добился? Засадой? Подставной взяткой? Чем это лучше того, что устроили Гермесу местные мужики? Следователь засчитывает ничью или даже собственное поражение.
Церковный служка Дмитрий прячет свои ангельские крылья под видом горба. После смерти Сергея Удальцова он отправляется в психбольницу, где содержится Чапаевец – в миру Василий Петрович Добрынин – с письмом следующего содержания: «Главврачу психбольницы Марцу Михаилу Аркадьевичу. Убедительно прошу Вас, уважаемый Михаил Аркадиевич, выпустить на свободу незаконно посаженного мною тов. Добрынина В. П. Заранее благодарю, председатель горсовета Удальцов». Перед словом «незаконно» – зачеркнутое начало слова «случайно». В мире без справедливости эти слова, по сути, – синонимы.
Письмо, разумеется, написано самим ангелом. И хоть он тоже прибегает к подлогу, тем не менее Дмитрий опровергает то, что говорил священник: ангелы-хранители существуют! Проблема куда фундаментальнее: они то ли не нужны, то ли бессильны. Вот и Чапаевец отказывается выходить во внешний мир из сумасшедшего дома, в котором, помимо прочего, ему обещали, что повезут пациентов на дачу в сказочные Семикаракоры. Стоящий перед пациентами Василий Петрович, который своим спокойным вкрадчивым голосом повторяет: «Мы поедем в Семикаракоры», – выглядит как меланхоличный политик, сулящий очередную синекуру. Но что же это за пункт назначения?
Приставку «семи» – «полу» можно трактовать, как знак некой неполноценности места, куда собираются вывезти душевнобольных. На самом деле это название – из детства Кайдановского. В силу семейных обстоятельств маленький Саша долго жил у своей тетки – тети Зины. Той нередко приходилось топить рождавшихся в ее доме котят и щенков. Когда, недосчитавшись кого-то из них, Саша прибегал к ней и спрашивал о судьбе малышей, тетя отвечала, что они «уехали в Семикаракоры». Дальнейших вопросов не возникало, поскольку Семикаракорск – город в Ростовской области, районный центр, возникший возле городища Семикаракоры, уничтоженного еще в X веке. Памятуя об этой истории, впоследствии в честь тетки Кайдановский назовет Зиной свою любимую собаку.
Фильм «Жена керосинщика» развивает простой библейский сюжет до комплексной диалектической картины, в которой легче сомневаться, чем существовать. В искусстве нередко того или иного персонажа делают проводником некой философской доктрины. Кайдановский идет дальше, и весь его мир – это Кант и Гегель во плоти, со всеми их недомолвками, разочарованиями, противоречиями.
В заключительных кадрах фильма Каинавель сидит на развалинах и взрывает пистоны под смесь звона курантов и романтической музыкальной темы. В руинах виден светлый туннель. Картина о вере и любви четко показывает зрителю место для надежды. Надежды на спасительное чудо.
Речь обобщенного Удальцова посвящена тому, что в своей исторической политико-индустриально-меркантильно-военной гонке люди утратили тот орган, который отвечает за эту самую надежду на чудо. Высказанная мысль – своего рода наследие «Сталкера». Сам Кайдановский в финале картины Тарковского произносил такие слова: «Они же не верят ни во что… У них же орган этот, которым верят, атрофировался за ненадобностью». Похоже, да не то же. В своей режиссерской работе Кайдановский говорит уже не о вере, а о надежде. Разница принципиальная – надежда куда универсальнее, потому и слова вложены в уста не однозначно «юродивому»[10 - Так Писатель называет Сталкера.], которого, как правило, трактуют с позиций религиозного дискурса, а двуединому персонажу, в котором слились свет и мрак. Да и сама мысль сложнее. Удальцов поясняет: наполнив страну памятниками участникам и средствам этого спурта, люди добились бессмертия идеи, но не души. Лозунги заменяют мораль, в результате предыдущим поколениям не докричаться до последующих. Памятник победе и мощи, обобщенному «защитнику», обобщенному «танкисту», просто танку, смертоносной машине атрофирует конкретную личность. Идея и цель выступают в роли Иуды.
Добрынин – первый из героев, появляющихся на экране. В разговоре со следователем священник недаром называет его ключом ко всему. Чапаевец перестал петь в церковном хоре из-за того, что ему приходилось носить взятки от имени всего прихода. Это лишало смысла исполняемые песни, и хор, а за ним и приход, и город, но смысл постепенно обретали Семикаракоры.
Священник поет на улице о том, что он «любуется родиной и не скрывает слез»[11 - Песня «Вернулся я на родину», музыка М. Фрадкина, слова М. Матусовского.], аккомпанируя себе на аккордеоне. В следующей сцене кричащий по-немецки ангел привлекает внимание Дмитрия и тот предлагает Рожину ретироваться: «Может, уйдем, Владимир Степаныч? Слышишь, он ругается». «Стой, Дмитрий, куда нам деваться», – отвечает священник с богатырской добротой. Здесь расставляются точки в теологии данного мира: кто может быть авторитетом для ангелов?
Неслучайно действие этой сцены разворачивается в сознании прозревающего Юргиса Казимировича Петравичуса, единственного пришлого на этих обетованных небесах. Впрочем, есть еще один заезжий гость – это вы, дорогой зритель.
Кроме того, стоит обратить внимание на место действия. Данная живописная сцена разворачивается в каркасе готического храма, будто напоминая о финальном эпизоде «Ностальгии» Тарковского, который тоже трагическим образом связан с возвращением на родину. Сняться в этом фильме Кайдановскому было не суждено, потому он взаимодействует с «Ностальгией» не как артист, а как режиссер.
Удивительное свойство фильма «Жена керосинщика» состоит в том, что он может притворяться, производить впечатление сюрреального, граничащего с абсурдом повествования, хотя на деле он представляется абсолютно четкой философской фантасмагорией.
На широкие экраны картина не выходила, ее показали в нескольких кинотеатрах Москвы, что, признаться, удивительно. Как бы там ни было, но конец восьмидесятых стал благословенным временем для многих выдающихся советских режиссеров, поскольку цензура уже рухнула, а инфраструктура проката еще существовала. В 1990 году за операторскую работу премию «Ника» получил Алексей Родионов, создавший визуальный ряд этого незаурядного желто-оранжевого Бонявска. Тогда же, будто бы в насмешку, Кайдановскому дали приз XVII фестиваля молодых кинематографистов киностудии «Мосфильм». На этом признание на родине закончилось. За границей картина была обречена на успех, вот только отправили ее лишь на один достаточно периферийный фестиваль. Так в послужном списке «Жены керосинщика» появился гран-при в номинации «странные фильмы» Международного кинофестиваля фантастического кино и фильмов ужасов во французском Авориазе.
После этого фильма Кайдановский сделал еще немало: написал несколько прекрасных сценариев, снял клипы для групп «Аквариум» и «Alphaville», а также документальный фильм «Маэстро» – интервью с уже тяжело больным Сергеем Параджановым. Преподавал. В 1994 году Александра пригласили в жюри Каннского кинофестиваля. Но ни одного художественного фильма, развивающего эстетику мистического реализма, Кайдановский больше не снял.
Как мы уже сказали, бюджет его следующей картины «Восхождение к Экхарту» испарялся трижды. Совсем уж фантастическая история связана с четвертым источником финансирования. Во Франции был учрежден конкурс в поддержку нового советского кино. Александр отправил на него свой сценарий еще в 1993-м и, конечно, незамедлительно об этом забыл. Телеграмма о том, что художественный фонд при участии министерства культуры Франции готов финансировать создание картины, пришла 4 декабря 1995 года – на следующий день после смерти режиссера.
Важнейшее из искусств
Введение в историю итальянского кино
Прежде чем двинуться дальше вслед за Тарковским, задержимся ненадолго в мире итальянского национального кино, чтобы осмотреться. Подобное введение важно для дальнейшего повествования, но подкованный читатель может смело пропустить настоящую главу.
Не так просто назвать другую страну, в которой кино имело бы такое значение. Напитанная всеми традиционными видами искусств, Италия незамедлительно присягнула и новомодному изобретению братьев Люмьер. Первый синематограф был открыт в Риме 12 марта 1896 года, то есть спустя всего семьдесят пять дней после исторического сеанса на бульваре Глава из книги «Итальянские маршруты Андрея Тарковского» (готовится к публикации).
Капуцинок. Хотя еще в 1895 году местный пионер кинематографии Филотео Альберини предложил собственную технологию, запатентовав кинетоскоп, который постигла та же судьба, что и хронофотограф Жоржа Демени, витаскоп Томаса Эдисона, театрограф Уильяма Пола, биоскоп Макса Складановского и многие другие аппараты – все они не получили сопоставимого развития и распространения. Тем не менее уже в 1895 году были сняты первые итальянские документальные ленты, включая «Прибытие поезда на Миланский вокзал» Итало Паккьони.
Первые стационарные кинотеатры в Риме и Флоренции открылись в 1899-м и 1900 годах, соответственно. Сначала репертуар состоял из французских лент, однако уже в 1905-м Альберини вместе с другим мечтателем Данте Сантони основал киностудию, на которой сам Филотео сразу снял картину «Взятие Рима» (1905). 1 апреля 1906 года студия получила имя «Cines», ставшее впоследствии легендарным, а также логотип, на котором красуется капитолийская волчица.
Через десять лет после возникновения синематографа говорить о национальном киноискусстве конкретных стран было еще сложно. Фильмы Франции, Дании, Германии, Великобритании отличались, главным образом, декорациями, местами съемок, а главное – уровнем технического несовершенства. Но само название ленты Альберини указывает, что Италия сразу делала ставку на эпический размах.
Это был низкий старт. Уже в 1913 году в стране насчитывалось двести киностудий, совокупно выпускавших по три картины в день. Промышленные магнаты, которых в небогатом государстве имелось негусто, охотно вкладывались в производство фильмов, поскольку оно становилось не чем иным, как предметом национальной гордости. Италия не желала жить исключительно своим давним прошлым, а экономическая ситуация не позволяла предложить миру что-то другое. И вновь произошло непостижимое: государство начало работать ради чего-то, находящегося в сфере эстетического. Пока в британских лентах констебли гонялись за нерасторопными жуликами, во французских Макс Линдер демонстрировал свою забавную походку, пока датчане задумывались о насущной несправедливости, Италия нашла свое кинематографическое предназначение в пеплумах.
