скачать книгу бесплатно
– Послушай, Александр Сергеич, а ты говорил, что завтра тебе к государю, на эту, как его… – Вася пытался найти нужное слово. – Во: на аудиенцию, – с трудом выговорил он.
Четыре глаза непонимающе моргнули несколько раз. Вася мотнул головой, и глаз снова стало два.
– К государю? – повторил Пушкин. – К государю – это святое. Умнейший человек, но дурак.
– В смысле? – не понял Вася. Он как раз наливал себе и остановился. – Как это?
– А, – поэт махнул рукой. – Как это, как это – так это. Вот смотри: я камер-юнкер, представляешь? Камер-юнкер, мать его. Пушкин – камер-юнкер, понимаешь?!
– Нет. – Вася слизнул с горлышка бутылки каплю.
– Меня знает вся Россея, а я только камер-юнкер, – с горечью сказал поэт. – И выше не дают. Чувствую, так в этом чине и похоронят.
Вася поставил бутылку на пол рядом с диваном и повернулся к сидящему рядом собеседнику.
– Вот что я тебе скажу, Алексан Сергеич, – произнес Вася заплетающимся языком. – Неважно, в каком чине тебя похоронят, ты уже бессмертный. Ты «Евгения Онегина» уже написал?
– Написал, – кивнул поэт.
– А эту, как ее, «Руслана и Людмилу»?
– Угу.
– Ну и все, значит, дело в шляпе. Через двести лет оперы по ним будут ставить и фильмы снимать.
– Что снимать? – поднял брови Пушкин. Глаза его при этом были полузакрыты. – Какие фильмы?
– Художественные. – Вася на миг задумался, посмотрел на поэта, потом на бокал и сделал большой глоток. – А, не бери в голову, у вас еще это не изобрели.
– Не изобрели, – повторил Пушкин.
– Давай лучше споем! – Вася потряс захмелевшего поэта за плечо, от чего его кудрявая голова мотнулась из стороны в сторону.
– Давай, только у меня слуха нет.
– Серьезно? У Пушкина нет слуха?
Поэт мотнул головой.
– Вот это да, это же историческое открытие! – воскликнул Вася. – Ладно, давай я начну, а ты подхватывай.
Вася попытался сосредоточиться, вспоминая какую-нибудь застольную песню, набрал в грудь воздуха и затянул:
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко
Подальше от милой земли…
Наталья Николаевна Гончарова (ныне Пушкина), сидела в спальне и делала вид, что читает. Спальня находилась по соседству с кабинетом, и она пыталась уловить звуки, которые доносились из-за стены. Стены были толстые, слышимость плохая, но когда за стеной запели, это услышала и она.
Натали решительно захлопнула книгу, резко поднялась и вышла в коридор. Здесь пение слышалось громче. Из дальней по коридору двери высунулось удивленное лицо служанки, и та вопросительно посмотрела на барышню. Наталья Николаевна махнула рукой и лицо исчезло. Она подошла к двери в кабинет и резко, без стука, отворила.
В нос сразу ударил запах перегара с нотками смородины. На диване в обнимку сидели ее муж и давеча приглашенный господин. Они раскачивались (каждый держал в руке по бокалу) и напевали какую-то неизвестную протяжную песню. Она решительно подошла и встала напротив.
– О, Наташенька, познакомься, это Василий – детский поэт, – сказал Пушкин и улыбнулся.
– Мы знакомы, – произнесла Натали. Она подошла и решительно взяла у него из рук бокал.
– Александр, что здесь происходит? Тебе завтра у государя назначено, в каком виде ты предстанешь пред монаршие очи?
– К государю? – переспросил поэт. – Ну, назначено, значит, назначено. Не волнуйся, милая, русские поэты меру знают. – Он вдруг привалился к Васиному плечу и через секунду захрапел.
– Василий Сергеевич, помогите положить его на диван, – сказала Натали.
Вася, пошатываясь, встал, и они вместе уложили поэта на диван. Хозяйка взяла плед, сложенный на кресле рядом, и стала укрывать им мужа.
– Василий Сергеевич, Александру нужно отдохнуть, завтра важный день для него – не обессудьте.
– Понимаю, – сказал Вася. Он пытался не шататься перед дамой. И это получалось с трудом. – Вы позволите, я напишу ему пару слов. – Вася показал пальцем на письменный стол.
– Извольте.
Вася подошел к столу. На нем в правом углу стояла изящная чернильница в виде арапчонка, из которой торчало несколько перьев. Вася не умел пользоваться такими письменными принадлежностями, поэтому, когда взял одно из перьев, то сразу испачкал пальцы чернилами. Он поискал глазами чистый лист, взял его и коряво, как мог, написал несколько слов. Положив листок в центр стола, он бросил на него перо и обернулся. Наталья Николаевна как раз закончила укладывать мужа.
Они вышли из кабинета и пошли по коридору к выходу.
– Вы действительно детский поэт? – спросила хозяйка дома, идя рядом с Васей и периодически его поддерживая, когда он уж слишком заваливался в ту или другую сторону.
– В каком-то смысле, – неопределенно ответил Вася.
– Вы, видно, произвели сильное впечатление на Александра – никогда его таким не видела.
Они спустились на первый этаж и вышли во двор.
– Всего хорошего, Василий Сергеевич. Дорогу найдете? Вон в ту арку. – Она показала рукой направление. – Заходите завтра к вечеру, я думаю, Александр будет рад вас видеть.
– Непременно, – сказал Вася и хотел приподнять цилиндр, а потом вспомнил, что оставил его в гостиной в изрядно потрепанном состоянии. «А, ну и черт с ним», – подумал он, и, пошатываясь, пошел к арке.
Он точно помнил, что когда входил сюда, никаких дверей в проходе не было. Сейчас же дорогу ему преградила высокая деревянная стена, упиравшаяся как раз под своды арки, и посередине была большая деревянная дверь с золоченой ручкой. Не придав этому большого значения, Вася ухватился за ручку, открыл дверь и оказался на набережной Мойки.
Действительность отрезвила его почти сразу. Мимо, сигналя, проехал серый джип. В бок кто-то толкнул, от чего Вася отступил на пару шагов назад. Проходящий мимо мужик зло посмотрел на него и пошел дальше.
Был вечер. В окнах домов напротив горел свет, а на набережной – фонари. Воздух был наполнен звуками проезжающих машин и голосами людей. Где-то играла музыка, у Дворцовой площади стояло несколько автобусов, и кто-то в рупор зазывал народ на очередную экскурсию по городу.
Вася стоял, прижавшись к деревянной двери, постепенно приходя в себя. Он обернулся и подергал ручку. Дверь была закрыта. Подняв глаза, он увидел табличку, которая гласила: «Посещение музея-квартиры Пушкина с 10:00 до 18:00». «Сейчас уже часов десять вечера», – подумал он. – Однако что за наваждение? Это что, уже белая горячка?!»
Вася не на шутку встревожился и полез в карман за сигаретами. Карман был там, где и должен быть в короткой кожаной куртке. Вася посмотрел на себя сверху вниз. Одежда была его: синие джинсы с дыркой чуть выше коленки, коричневые грязные ботинки на шнурках и кожаная куртка. Он достал сигарету из пачки, засунул в рот и вздохнул.
– Если это белая горячка, то прикольно, – сказал он вслух и улыбнулся.
Вася поднес зажигалку к лицу и глаза его округлились. Пальцы правой руки были испачканы чернилами…
Александр Сергеевич проснулся в семь утра. Голова была как ватная, но не болела. Он, кряхтя, сел на диване, и, запустив руки в густую шевелюру, оперся локтями о колени. Посидев так, скрючившись, минут пять, он поднялся и неровной походкой засеменил к шкафу, где была открыта потайная дверца. Достав графин с темной жидкостью, он через край стал жадно пить. Опустошив где-то четверть, выдохнул и вытер рот ладонью.
– Хороший квасок, то, что надо, – сказал он вслух.
Поставив графин на место, поэт подошел к столу и вдруг увидел белый лист бумаги, на котором лежало перо, оставившее кляксу в углу листа, а сверху было что-то написано. Он поднял листок, прочитал, опустился на стул и уставился в одну точку.
Надпись гласила:
На Черной речке стреляй первым.
Вася
Кошка
Выпив чаю, разомлев немножко,
Развалившись томно на кровати,
Глядя в потолок, я глажу кошку,
Про нее и расскажу вам, кстати…
Года два она живет в квартире,
Научилась кушать там, где надо,
Писает и какает в сортире,
И, я думаю, что жизни своей рада.
У нее нет пышной родословной,
Папа был на кошек слишком падкий,
Свою маму вряд ли она помнит,
Что живет сейчас на Петроградке.
Не скажу, что ласковая очень —
Может зашипеть и покусаться,
Но весной, когда кота вдруг хочет,
Лезет целоваться и ласкаться.
Вечером приходишь ты усталый,
Не в себе, спал плохо прошлой ночью,
А она потерлась, помурчала,
Рада, думаешь? Нет, просто кушать хочет.
И всегда, хоть в будни, в выходной ли,
Утром, когда сон чудесный снится,
Как комар, становится назойлива,
Что приходится лишь встать и покориться.
Если в доме кошка изначально,
Есть места, ей облюбованы давно,
Выбирать она их будет неслучайно —
Там, где выше, где теплее, где окно.
Бегает, задрав пушистый хвост,
И играет с тем, что подвернется,
Глядя на нее, любой нарост
Негатива или боли рассосется.
Согласитесь, сидя в мягком кресле,
Голову откинув на подушку,
На душе вдруг полегчает, если
Кошку мнешь, как мягкую игрушку…
Крот
Дима копал уже второй час. Он вскопал одну грядку, она была очень длинной. Попадались какие-то корни, которые приходилось выдирать, но он справился. Сейчас нужно было вскопать еще одну и все, можно ехать домой. Дома в холодильнике стояла пара пива, еще водочки немного осталось – красота. Дима постучал штыком лопаты по стволу рядом растущей яблони, чтобы сбить налипшую землю, и подошел к следующей грядке. «Да, работы много, но если постараться, за часик управлюсь», – подумал он и с остервенением воткнул лопату в землю.
Приехать на дачу в Синявино его попросила мама. Она сказала, что нужно вскопать пару грядок перед зимой, чтобы почва лучше дышала.
На дворе был конец сентября. Небо сплошь затянуто тучами, с утра моросил мелкий дождик, но к полудню прекратился. Листья на деревьях только начали желтеть, еще даже не опадали, но в воздухе чувствовалась осень. Температура была градусов пять, но Дима изрядно вспотел, трудясь над первой грядкой, и останавливаться не собирался. «Сейчас все закончу и домой, к пиву…»
Работа шла споро. Он практически вскопал полгрядки, когда лопата наткнулась на что-то твердое, да не просто твердое, а металлическое, потому что раздался характерный звук: «дзынь». Дима вытащил лопату, посмотрел на нее, потом снова воткнул в землю. «Дзынь» – раздалось снова.
– Что за хрень, – сказал он вслух, – может, мина?!.
Во время Великой Отечественной войны здесь были ожесточенные бои, и люди до сих пор находили у себя на участках отголоски этих страшных дней – то каску дырявую, наполовину сгнившую, то снаряд неразорвавшийся. Дима помнил, как этим летом приезжали эмчеэсники, огородили участок неподалеку и никого не подпускали. Соседи потом сказали, что бомбу какую-то нашли. А в прошлом году, говорили, пацаны пошли в лес, разожгли костер и подорвались. Видно, мина старая была в земле, а они на ней как раз костер и запалили. Пошли в лес пятеро, а вернулись три с половиной. Одного сразу разорвало, а другой без ноги остался, еле дотащили.
Дима отставил лопату, опустился на колени и принялся разгребать землю руками. Скоро показалось что-то блестящее, округлое, он начал рыть быстрее, но осторожнее, собирая землю в горсти и откидывая в сторону. Результатом его трудов стала верхушка небольшого самовара.
Именно самовара. Дима представлял, как выглядит самовар, но этот был уж слишком маленький. Он ухватился за ручки по бокам, напрягся и с силой выдернул его из земли. Сев на землю, хоть она уже была довольно прохладная, он поднял самовар выше на вытянутых руках и стал его рассматривать. Даже при таком скудном освещении (солнца не было) Дима увидел характерную белизну металла. Округлые бока были испещрены мелкими царапинами, и вообще от всего этого предмета исходило ощущение древности. Он поднес самовар ближе, понюхал – пахло плесенью.
– Черт побери, а ведь это серебро! – сказал он. – Ей-богу серебро! И, по-моему, очень старое.
«Вот спасибо, мама, вскопал грядочку», – подумал Дима. Он снял с руки одну перчатку и аккуратно стал стирать с самовара остатки земли. Протер один бок и принялся за ручку, когда земля под ним вдруг завибрировала. Вернее, не под ним, а рядом, в метре от него, она пошла трещинами, начала подниматься, как будто оттуда кто-то хотел вылезти. Комья полетели в разные стороны, образовалась небольшая куча, из центра которой медленно показалась небольшая пушистая продолговатая голова.
Розовый носик, мелкие белые усики… Глаза почему-то были закрыты или зажмурены, маленькие ушки чуть шевелились. Существо, напрягшись, еще подалось вверх, и показались огромные лапы с большими когтями. (Огромные по отношению к этому существу, потому что каждая была величиной с его голову; само же существо, если судить по верхней части, показавшейся из под земли, в длину не превышало тридцати сантиметров). Дима так и сидел на земле с самоваром в руках, открыв рот, и не мог поверить своим глазам.
– Да, попили чайку! – существо смахнуло с усиков остатки земли. – Спасибо, как говорится, за прекрасный вечер.
Дима вытаращил глаза, голова вдруг начала кружиться, и он поставил самовар на землю.
– Ну, чего молчишь-то?
Да это же крот! Точно, крот! Мать говорила, что у них на участке, как приедут на дачу, везде эти холмики земли, вот точно такие же, из которого сейчас выглядывало это существо.
– Ты так и будешь молчать или вякнешь чего-нибудь? Я же слепой, дай сориентироваться на голос.
– Простите? – Димин голос звучал как-то неестественно для него самого.
– А, вот ты где, – маленькая головка повернулась в его сторону. – Нет, не прощу! Семью без чая оставил. Сижу, никого не трогаю, пью чай с семьей, вдруг, хренак, самовар улетает вверх, с женой чуть инфаркт не случился. Вот представь, сидишь ты, водку пьешь, вдруг с потолка рука, бутылку хвать и тю-тю. А? Как бы ты себя почувствовал?
